История одного сражения

– У меня много дел. Раз у тебя есть силы столько болтать, может, ты и не болен вовсе?

– Ага, не болен. Вот, гляди! – без особого стеснения сунул ему под нос Маду свое многострадальное запястье. Молодой лекарь поморщился, но кивнул:

– Хорошо, я посмотрю. Нам сюда, заходите, – указал он на большой шатер, крытый белевшим на солнце суровым полотном; изнутри доносились человеческие голоса и – изредка – приглушенные жалобные стоны.

Последнее, впрочем, объяснялось достаточно просто: едва отогнув полог, Маду разглядел с полтора десятка человек, лежавших в два ряда на циновках и всем видом выказывавших мучительные страдания. Вокруг них суетились трое лекарей немногим старше Панебу и один мальчишка лет десяти; остро и едко пахло каким-то травяным варевом, так, что разобрать в воздухе что-либо еще было трудно – однако, когда юный помощник лекарей шмыгнул мимо Маду к выходу с широкой лоханью, полной до краев, последний смог на мгновение с отвращением уловить распространявшийся вокруг мерзкий смрад.

– Что это с ними? – спросил он, зажав ноздри здоровой рукой. Панебу ответил, невозмутимо плеснув себе на руки какой-то жидкости, напоминавшей по запаху одновременно настойку горькой полыни и крепкий уксус:

– В четвертом отряде вчера не уследили – вяленая рыба пропала, а ее выдали людям на обед. У кого живот оказался покрепче, ночью уже отмучились; остальные сплошь с утра – к нам, конечно же! Куда же еще… Садись вон туда, сейчас посмотрим, что у тебя с рукой, – сухо прибавил он и махнул рукой куда-то в сторону входа. Там Маду различил низенький, колченогий рубленый табурет и осторожно опустился на него, протягивая юноше-лекарю многострадальную кисть.

– Суди говорил, что перелома нету, – на всякий случай сообщил он. Панебу бегло взглянул на него и принялся безжалостно ощупывать посиневшее запястье тонкими, цепкими светлыми пальцами. Маду честно вытерпел первые полминуты, затем охнул и закусил губу.

– А не так больно никак нельзя? – обиженно спросил он. Молодой лекарь поднял брови, привстал и пододвинул к себе чашку с водой, в которой отмокал толстый бинтовый жгут.

– Суди – это кто? – осведомился он вдруг. Маду молчал, и ответил за него Нерти:

– Старшой наш. Он вроде бы немного смыслит в вашем деле…

– Немного, значит? Похоже на то, – снисходительно усмехнувшись с самым неприятным видом, отмахнулся от него молодой лекарь – видимо, простое объяснение показалось ему не слишком интересным – и принялся тщательно оборачивать отжатый жгут вокруг запястья подопечного. – Во всяком случае, кость действительно цела. Давно был предыдущий перелом?

– Откуда ты… – поразился юноша, но, снова заметив на чужом лице снисходительную усмешку, сник: – Месяца два назад.

– Стало быть, хорошо срослось. Можешь считать, что тебе повезло… Пока сам придерживай, мне нужно отойти ненадолго, – он небрежно хлопнул Маду по плечу здоровой руки. Тот поморщился: вода в чашке была на редкость холодная, и держать неподвижной ушибленную кисть оказалось задачей не из простых.

– Долго держать-то эту дрянь? – осведомился он, стараясь не показывать того, что еле сидит на месте. Панебу пожал плечами:

– Ты куда-то спешишь?

– Он-то нет, а нам еще возвращаться и шатры ставить, – снова за него ответил бойкий Нерти. Маду мгновенно подорвался с места, чуть не уронив жгут:

– Эй, с чего это? Я могу работать! Не нужно мне поблажек…

– Ну, раз так, то идите, конечно же, – невозмутимо согласился молодой лекарь. – Я отпущу вашего приятеля, как закончим.

– Уж этого-то точно не требуется! – возопил в отчаянии Маду – наполовину от возмущения, наполовину от холода, сводившего судорогой многострадальную кисть. Но Нерти и Меху уже вероломно скрылись за пологом, а Панебу, неприятно оскалив зубы, принялся втирать в его чуть побелевшее запястье какую-то ужасно пекшую мазь. Вдобавок та еще и пахла премерзко, живо напомнив Маду болотную жижу, в которую он как-то свалился в детстве, пытаясь выудить из камышовых зарослей утопленный там отцовский невод.

Однако чудесным образом это отвратительное во всем прочих отношениях средство действительно помогло, да притом очень скоро. Спустя пару минут Маду ошарашенно таращился на почти переставшее простреливать до самого плеча болью запястье, а по истечении десяти уже вовсю потихоньку шевелил пальцами, косясь на своего избавителя – тот колдовал над глиняными плошками, полными опять-таки малоприятно пахнувших составов.

Помимо всяких трав и сушеных ягод среди последних явственно выдавался до судорог знакомый всякому, хоть раз его обонявшему, дух истолченной в мелкую пыль кости, к которому вдобавок примешивался запах какого-то густого жирного масла, отдававшего смесью древесной коры и топленого жира. Однако Маду этим было уже не пронять: запястье сладостно стихало, посылая по всему его большому телу отголоски прежней боли – столь слабые, что они наполняли его существо неподдельным блаженством – и за это он готов был простить молодому лекарю и неприятно резкий, презрительный тон, и возню со смердевшими, точно куча дохлых крыс, лекарствами.

– Эй, братишка, – дружелюбно позвал он, стараясь незаметно от Панебу почесать больное запястье – мазь, хоть и чудодейственная, все-таки крепко пекла кожу, – эй, а ты давно этим делом занимаешься?

Молодой лекарь на мгновение поднял на него свои глаза – темные-темные, почти черные, похожие на двух больших жуков-хепра: такие же блестящие и непроницаемые:

– Уже четырнадцать лет, не беспокойся. Не трогай руку! Дай лекарству впитаться, не то заново придется мазать.

– Четырнадцать? – не слушая его, вытаращил глаза пораженный Маду: на его неискушенный взгляд, собеседнику всего было не более двадцати лет. – А как же… а сколько тебе тогда всего-то? Или ты – а, понял! У вас, у лекарей, есть же всякие штуки, чтобы жить вчетверо больше обычного и выглядеть всегда молодыми, я слышал! Что ты смеешься?

Панебу, как бы странно это ни выглядело в сочетании с его невозмутимыми повадками и холодным видом, и впрямь улыбался – не слишком широко и словно против собственной воли, будто не желал иметь свидетелей собственного веселья, но и удержаться тоже не мог.

– Забавные у тебя представления о нашем искусстве, – признал он наконец, приняв прежний серьезный вид. – Неужели встреча с господином Финехасом не натолкнула тебя на кое-какие соображения по этому поводу?

– Тот добрый дедушка, который не прогнал нас? – охотно поддержал ставший чуть душевнее разговор Маду: он уже сам понял, что сказал глупость – такое с ним случалось частенько – но решил подыграть молодому лекарю. – Откуда ж мне знать! Может, он настолько древний, что ему даже ваши ухищрения не помогают?

Панебу усмехнулся снова – шире и продолжительнее.

– Ты всегда такой проницательный или сегодня особенный день? – тихо спросил он, признавая невольное поражение: приязнь в его глазах удивила Маду, привычного к тому, что его шутки лишь раздражали окружающих; хороший воин – молчаливый воин, как повторяли командиры в их войске изо дня в день. Суди много раз советовал ему держать язык за зубами, но это было трудно – куда труднее, чем потом отвечать за неуместную болтливость.

Молодой лекарь, сам того не зная, остро напомнил Маду его старшего товарища; именно этой снисходительностью к чужим глупостям вопреки избранной личине невозмутимой бесстрастности. Славный парень оказался этот Панебу, незлой, хоть и колючий – ну да, впрочем, Маду уже успел понять, что умные люди обычно прячут так от подобных ему свою доброту: растроганный, он хлопнул себя здоровой рукой по колену и заговорщически ухмыльнулся:

– А все-таки, сколько ты уже здесь возишься, братишка?

– Первое лекарство я изготовил в пять лет под руководством господина Финехаса, – с достоинством ответил Панебу. – С тех пор я учусь у него – и, можешь поверить, успел перенять лишь малую часть его познаний… Думаешь, я стал бы лгать о столь важном вопросе?

– Нет, нет! – поспешил заверить его Маду, опасаясь, что новый знакомый обидится. – Если… если я тебя обидел, то извини. Что мне сделать, чтобы ты не сердился? – осененный внезапной мыслью, прибавил он – и по тому, как быстро Панебу поднял на него блеснувшие острым, странным огоньком глаза, понял, что угадал.

– Познакомь меня с тем умельцем из вашей колонны. Суди, так кажется, зовут его? – негромко, без запинки пожелал молодой лекарь – как-то слишком небрежно, будто давно обдумал это пожелание.

На мгновение Маду ощутил какое-то смутное, полное недопонимания сомнение – ему показалось, что чужая воля, ранее заставив его озвучить случайное предложение, теперь вынуждала его поступить так, как надо ей; это чувство он не любил животно, всем существом, но не знал, как уместно выпутаться из подобного разговора. Хотелось отказать; но с чего бы вдруг – да еще и человеку, которого он только что, получив помощь, вдобавок обидел неосторожными словами… Согласиться было проще – в конце концов, что сделает Суди встреча с этим щуплым юношей-лекарем? – но Маду все равно отчего-то остро не нравилась эта затея.

Шорох откинутого полога спас его от необходимости отвечать: в образовавшемся проеме появилось новое лицо:

– Доброго вечера вам! Здесь лежат те молодцы, которым вчера испорченную рыбу выдали?

– Еще громче крикни, разумник! Не видишь, что ли – людям отоспаться нужно, пока вся дрянь не выйдет, – откликнулся ворчливо один из троих лекарей – уже немолодой, с мрачным, иссера-желтым лицом, в глубине палатки поивший больных травяным отваром. – Панебу, долго ты там возиться будешь? Неси настой!

– Я его только полчаса назад поставил остывать. От того, что меня торопят, быстрее не приготовится, – возразил Панебу таким тоном, что Маду сразу понял, почему до этого никто их не отрывал от разговора. – Господин Финехас велел раздать им сушеные финики – они тоже облегчают тошноту… А ты что стоишь? Входи, раз уж пришел, – махнул он рукой нежданному гостю. Тот помялся, будто не понимая обращенных к нему слов, затем все-таки забрался внутрь, не до конца задернув за собой полог. Панебу поднялся на ноги, кивнул ему на свое место и отправился раздавать больным финики.

Маду с любопытством разглядывал собрата по несчастью: тем более что тот своими повадками крупного зверя, запертого в тесной клетке, напоминал такого же новичка и вызывал у него невольное сочувствие. Был он примерно одних лет с Суди и на редкость высокого роста – выше даже самого Маду – но, в отличие от последнего, не слишком широк в плечах и почти болезненно худ; на лице его, узком и тоже не особенно привлекательном из-за крупных, грубовато вылепленных носа, губ и жесткой линии челюсти, приятное впечатление производили лишь глаза. Необычного для уроженца Та-Кемет густо-серого оттенка, цепкие и строгие, они могли бы насторожить человека образованного и приверженного к почитанию изречений хему нечер – а те не забывали напоминать своим подопечным об опасности для благочестивого жителя долины Итеру, исходящей от всякого иноземца; но Маду был не таков, и все новое лишь вызывало в нем дружелюбное любопытство.

– А ты кто будешь, приятель? – приветливо хлопнув новоприбывшего здоровой рукой по спине, поинтересовался он. Замешательство в чужих глазах – знакомое, привычное чувство, не раз в первую неделю похода испытанное им самим – еще больше расположило его к незнакомцу: – По всему видать, сам из того же отряда!

– Я… Нет, нет. Не из их отряда, – отодвинувшись от него, возразил тот очень серьезно. Панебу, раздавший финики и оглядывавшийся по сторонам в поисках кувшина с водой, холодно изрек:

– Раз уж пришел, нечего запираться. Что, тоже этой тухлятины объелся? Сразу предупреждаю: все лекарство, что было, мы извели на твоих дружков, новый запас будет часа через три…

– Я не из их отряда, – повторил тот тверже прежнего и добавил уже совсем ясным голосом: – Меня прислали узнать, когда эти люди снова смогут вернуться в строй.

– Дня три, не меньше, – мгновенно отрезал все тот же ворчливый лекарь, что окликал раньше Панебу. Молодой воин нахмурился:

– Так долго? Неужели никак…

– Вот что, посланник! – рассердился третий лекарь – круглолицый и обильный телом до откровенной тучности; не прикрытая париком лысина его отражала плясавшие в светильниках огоньки, будто смазанная маслом. – Скажи тому, кто тебя послал: пусть сперва там оставят кормить своих людей тем, что иному стыдно будет скотине отдать, а после уж поговорим! Мы свое дело знаем. Слава великому Джехути и благой Исет, что никто из этих бедняг не помер сегодня ночью! Третий раз за месяц травят мальчишек…

– Четвертый, – холодно поправил Панебу. Тучный лекарь воззрился на него:

– Даже так? Видишь, уже со счета скоро собьемся!

– Четвертый, четвертый, – подтвердил мрачно его неприветливый сослуживец. – Вот что, парень: мы понимаем, что ты не виноват, но дело это нужно как-то решать. Его величеству – да будет он жив, невредим и здоров! – надо полагать, требуются воины, не бегающие в отхожее место по три раза в час.

– Это уж точно, – не утерпев, вставил повеселевший Маду: его собственный желудок без проблем переваривал любые произведения походной кухни, но видеть товарищей, страдавших немногим меньше лежавших в этом шатре бедолаг, ему тоже доводилось не раз.

– Так вот, – продолжил мрачный лекарь, – ты, парень, передай это своему командиру слово в слово, а если что – на нас сошлись смело… А, впрочем, не говори лучше. Эх ты, бедняга, достанется тебе ведь за такое! Лучше уж я сам завтра схожу к господину Нефернофру, объясню ему…

Молодой посланник неожиданно оживился:

– В этом нет необходимости – я сам могу все передать! Мне… наш командир справедливый человек, он еще никого не наказывал за правду.

– Где же ты его откопал? Вовек не слышали о подобном чуде, – холодно, неприятно усмехнулся Панебу, снова понизив голос. Мрачный лекарь хлопнул его по спине:

– Ну будет, будет тебе! Всякое в жизни случается, и честные люди – тоже, как ни странно. Этот парень пусть доложится своему командиру, раз не трусит, а я с господином Нефернофру все-таки потолкую; это дело лишним не будет.

– А может, лучше все-таки, как старик Финехас предлагал… – посматривая на него с сомнением, осторожно начал пухлый лекарь; видно было, что поднятая им тема была весьма щекотливой. Его неприветливый сослуживец предостерегающе поднял руку:

– И говорить тут нечего! Если ты здесь закончил, то пойдем лучше проверим, готов ли настой, – продолжая говорить, почти силой он вывел слабо сопротивлявшегося собеседника из шатра, напоследок бросив на Панебу настороженный взгляд. Тот отвернулся с непроницаемым лицом.

– Вот и славно, – расплылся в довольной ухмылке Маду, едва двое старших лекарей покинули их – ему самому, конечно, было все равно, но казалось, что те изрядно стесняют обоих его новых знакомых, в особенности молодого посланника. – Хоть поговорим по-человечески! Как тебя зовут, дружище?

– Шету, – вздрогнув, будто вопрос оторвал его от очень глубоких раздумий, быстро ответил тот.

– Интересное имя, – вставил Панебу; сам он, впрочем, не спешил представиться. Маду не обратил на это внимания – его занимало другое: чем-то рослый посланник казался ему очень знакомым внешне, но чем именно, он не понимал. Едва ли они встречались прежде – второго такого громадного, выше даже него самого на целую голову новобранца он совершенно точно запомнил бы; но и ни на кого из знакомых его в Уасете этот Шету также не походил.

Некстати снова начало ломить запястье – и эта боль отвлекла его от прочих мыслей; Маду принялся вновь энергично шевелить кистью, морщась от неприятного ощущения. Зоркий Панебу, заметив это, забрал со стола плошку с давешней мазью и подошел ближе:

– Давай руку: еще раз сделать нужно, ушиб сильный, – велел он, одновременно оглядываясь через плечо на Шету – тот недоуменно нахмурил брови, затем догадался и встал, уступая ему место.

– Что с тобой случилось? – полюбопытствовал он, вопросительно глядя на Маду. Тот удрученно вздохнул, сам усмехаясь от нелепости собственного объяснения:

– Меня сбросил мул.

– Мул? – переспросил с озадаченным видом Шету: как понял Маду, тот тоже при распределении угодил в один из бесчисленных отрядов пехоты, а потому поспешил успокоить нового знакомого:

– Ничего, не трясись так, вас не заставят! Это я сам на него взгромоздился – мы на реке углядели двоих шасу, надо было догнать поскорее: откуда нам знать, что они успели вынюхать? Мул понес вдруг – не совладал я с этой скотиной неблагодарной… Ну что поделать, не пешком же их догонять было! Вот я и…

– И где же они сейчас? – быстро перебил молодой посланник; глаза его загорелись неподдельным и столь живым беспокойством, что Маду сперва растерялся:

– Шасу-то? Ребята их разом повязали; должно быть, теперь уже доставили к командиру Песемхету, главному над нашим отрядом. Я, почитай, все веселье пропустил… ну да ничего, самое важное – что не удрали от нас! Представляешь, сколько могли бы узнать хатти, если бы их лазутчики… – Маду в запале подался вперед, воодушевленно жестикулируя – так, что когда позади него послышался шорох чужих шагов и резкий звук отдергиваемого полога, он подскочил на месте и лишь чудом не свалился с табурета при виде неожиданного посетителя: – Суди, дружище! Что ты тут делаешь?

– Вот ты где, значит, – мрачно подвел итог тот, одной рукой опуская на место тяжелый плетеный полог; во второй он держал увесистый узел, который швырнул на колени незадачливому товарищу. – Долго здесь прохлаждаться будешь, позорище? Ты пропустил ужин: через полчаса общий отход ко сну.

– Ты… ты нарочно все это для меня притащил? – поразился Маду, извлекая из узла наполовину полный кувшин пива, крупную печеную луковицу и две еще теплые ячменные лепешки: одну из них он сразу же разорвал пополам, кусок побольше прихватил зубами и со вкусом вгрызся в бок луковицы. – Да я… я же…

– Ешь молча, – сухо посоветовал Суди и, остановив взгляд на неподвижно стоявшем у стола Панебу, молвил со сдержанным почтением: – Как я понимаю, ты – тот лекарь, что занимался этим безголовым недоразумением. Можешь ответить, что с его рукой?

– Ничего серьезного. Гляди, уже ничего и не болит, – заверил его Маду с набитым ртом, одновременно протягивая вторую половину лепешки Шету: – Угощайся, братишка, это вкусно! Суди, брось эти глупости: скажи лучше, что решили с теми шасу и что сказал командир Песемхет?

– Забудь об этом, – с досадой отмахнулся от него Суди. Маду чуть не подавился лепешкой:

– Да ты что?.. Погоди, погоди, как так-то? Ты же сам был там, ты… Упустили, что ли?

– Не упустили, – нехотя объяснил Суди, – не упустили, а отвели, как положено, к командиру. Их уже допросили, все остальное – не нашего ума дело! Так что насчет его руки? Мне нужно знать, – обратился он вновь к Панебу; тот склонил голову, выдохнул и перевел взгляд на густо покрытое мазью запястье своего подопечного:

– Ничего опасного: простой ушиб, пройдет через три-четыре дня. Пусть твой друг постарается пока не нагружать сильно эту руку – ну, это уж как получится… Мазь я ему с собой дать не могу; если только сюда сам приходить станет.

– Я прослежу, – заверил его Суди. – Спасибо тебе за твои труды, добрый человек, – он потянулся было к своему поясу, но молодой лекарь резко отшатнулся, побледнев, точно от удара по лицу.

– Не нужно ничего. Мы получаем плату от его величества, да будет он жив, невредим и здоров, – сказал он решительно. Маду, отойдя от первого замешательства, со стуком поднялся с места:

– Да погодите вы! Суди, дружище, что с шасу дальше было-то?

– Что было, что было… Тебе не все ли равно? – раздраженно дернул тот плечом, отмахиваясь от него. – Командиру – награда, нам – спасибо, да и то от старика Мебехти. Не лазутчики это оказались; нечем нам гордиться…

– Как не лазутчики? А что же они у реки крутились-то? – возмутился Маду. Возня с больной рукой на время отвлекла его от воспоминаний о погоне – тем более что он был убежден, что все обойдется наилучшим образом под присмотром людей куда умнее него; но теперь одна мысль, отброшенная сперва, вновь овладела его разумом.

– Суди, послушай, – начал он необыкновенно серьезно, глядя на друга с настойчивой просьбой в глазах. – Когда я только-только заметил тех двоих, то вверху, на дороге – мне показалось, я видел еще кое-что: облако пыли, как будто там были еще люди. Те шасу…

– Те шасу покинули войско Муваталли, они посланники своего народа, – сухо отрезал Суди таким тоном, будто не был вполн уверен в собственных словах, но стремился ни за что не показать этого младшему товарищу. Шету, внимательно наблюдавший за ними все это время, поднял брови:

– Это они так сказали?

– Именно! Их допрашивал мудрейший человек, всяко больше него смыслящий, – с досадой указал тот на вспыхнувшего Маду, – высокий господин, верховный советник правителя чати Пазер! К нему их и отвел командир Песемхет.

Маду с решительным лицом отер больную руку от мази и двинулся к выходу; Суди едва успел перехватить его на полпути:

– Погоди, ты куда? Да стой же…

– Мне надо видеть командира. Ты не можешь – так я ему сам скажу, что видел, – заявил тот совершенно серьезно, явно не понимая неразумности своей затеи. Панебу молчал, так и не двинувшись с места, а Шету вопросительно глядел на Суди – и последний, вздохнув, принялся втолковывать пылавшему праведным рвением подопечному:

– И чего ты этим добьешься? Знаешь, чего мне стоило объяснить командиру, куда ты запропастился – думаешь, он забыл, как ты его разгневал сегодня, а? Первым делом у меня спросил: где, мол, тот шутник? Хвала всем богам Девятки-Песеджет, что остальные наши ребята поосмотрительнее тебя оказались, никто не сболтнул лишнего! Раз командир Песемхет сказал, что сам привел этих шасу в лагерь – стало быть, никому не даст себя уличить и ничего в своих словах менять не станет, да и тебе не даст! Думаешь, тех оставят без внимания? Их еще допросят, и не раз; если они хоть что-то утаили, это непременно откроется; а ты? Раскроешь рот – снова пойдешь под палку, а то и не один. Мой отец всегда говорил: коли в отряде провинился один, то наказание нести всем…

– Довольно много он говорил, твой отец. Чего стоят эти слова, если не знать их тяжести на себе, – промолвил вдруг одними губами Панебу. Суди с гневом обернулся к нему.

– Не тебе судить, лекарь! Мой отец был суров, но справедлив и честен – прежде всего, с самим собой: он знал цену этим словам, – резко возразил он. Панебу молча взглянул на него: тень скрадывала лицо молодого лекаря, и все же Маду отчего-то остро не понравилось это молчание. Он всегда доверял мудрости друга, но теперь Суди, по его мнению, все же погорячился – не стоило ему говорить столь резко.

– Дружище, – промолвил он примирительно, – пожалуй, ты прав: тех кочевников еще допросят много, много раз, а может, мне и померещилось все! Завтра еще подумаем; я постраюсь припомнить все, что видел, и ты мне скажешь – идти или нет. Но этого человека ты зря обидел: он помог мне и не хотел сказать ничего дурного…

За спиной его раздался шорох отодвигаемого полога; тот самый старичок, что предлагал осмотреть Маду, вопросительно глядел на них, медленно моргая подслеповатыми глазами.

– Панебу, мальчик, что это у тебя тут за столпотворение? – беспокойно спросил он; должно быть, громкая речь Суди напугала его – во всяком случае, на юношу он смотрел почти с испугом. – Вам пора идти, молодцы: нам надо работать…

Суди вздохнул.

– Прости, добрый человек, – сказал он уже обычным своим, немного усталым, но спокойным голосом, протягивая руку молодому лекарю. – Отец мой ушел в царство владыки Усира-Хентиаменти; сейчас он, верно, охраняет границы полей Иалу! Хотя эта участь и почетна, но всего год миновал с тех пор – потому я и не сдержал себя.

– Я не сержусь, – сухо заверил его Панебу; на протянутую руку он, впрочем, даже не взглянул. Однако Суди не то не обиделся, не то вовсе не заметил этого, занятый своими мыслями; указав на Маду, он спросил только:

– Ему можно идти уже? Лучше нам до общего отхода вернуться к отряду…

– Да, да, конечно, – нетерпеливо махнул тот рукой, снова склонившись над столом со своими составами. Маду вздрогнул – на мгновение ему остро стало неловко – и пообещал нарочито жизнерадостно:

– Так ты помни, братишка: завтра еще обязательно загляну к тебе! Доброй ночи, – он наверняка хотел прибавить еще что-то, но потерявший терпение Суди едва ли не силой вывел его прочь из шатра: дважды за вечер выговаривать при посторонних своему незадачливому подопечному не желал даже он. Старый лекарь подождал, пока тот выйдет, и прищурился на лежавших перед ним в два ряда больных:

– Ну, мальчик, ступай же за настоем! Готово все?

– Готово, господин! Сейчас принесу, – не сразу, будто глубоко задумавшись, откликнулся Панебу. Следом за двумя юношами как-то сразу исчез и третий, тот самый посланник: сперва молодой лекарь мельком заметил это, но, подумав о ждавшем процеживания настое для отравившихся рыбой, выбросил случайную мысль из головы.