Зимняя бегония. Том 1

Чэн Фэнтай восторженно прищёлкнул языком:

– И правда исключительная работа! Неужто император с матушкой-императрицей собираются вернуться ко двору?

Хозяин Ли рассмеялся:

– Куда им! Неужели второй господин не разглядел? Это ведь костюмы для сцены.

Чэн Фэнтай подумал про себя: «Тогда неудивительно, что цвета такие яркие». Но какому именитому артисту Пекинской оперы, блещущему талантами, предназначались такие роскошные костюмы, он не знал. Чэн Фэнтай сказал:

– Говорят, в Бэйпине есть один знаменитый артист, прежде он выступал в труппе «Наньфу»[28], сейчас покинул дворец; сперва он был близок с министром финансов, затем переметнулся к принцу Баци, это для него? Разве он не отошёл от дел? Он, кажется, не поёт больше?

Хозяин Ли ответил:

– Нет, это не он. Вы-то говорите о Нин Цзюлане, который служил в «Грушевом саду»![29] Господин Нин в своё время был любимчиком вдовствующей императрицы Цыси, покинув дворец, он уже не может позволить себе подобных трат… Второй господин, вы угадайте, сколько стоят эти костюмы?

Чэн Фэнтай поразмыслил и ответил:

– По-моему, около тысячи…

– Около тысячи! Да этого едва хватит на несколько жемчужин да золотых нитей! – Хозяин Ли с выражением муки на лице вытянул руку с четырьмя пальцами и замахал перед лицом Чэн Фэнтая.

Чэн Фэнтай изумлённо рассмеялся:

– Это что за восходящая звезда? Тратит деньги похлеще моего.

– Он появился недавно, а уже именитый артист – Шан Сижуй. Второй господин наверняка знает его. – Хозяин Ли не нашёл торчащих ниток и, сложив платья в стопку, вернул их обратно в ящик.

– Шан Сижуй из Пинъяна? О да, уж я-то знаю! – сказал Чэн Фэнтай и вздохнул. – Ну и времена пошли: те, кто трудится в поте лица, и на кусок хлеба не в силах заработать, а уличные фокусники, которые выступают на сцене, купаются в деньгах!

Хозяин Ли бросил на него взгляд и подумал: скажи об этом нищий человек, который занимается тяжёлым трудом, ещё куда ни шло, но ты-то, Чэн Фэнтай, постыдился бы вздыхать о нынешних временах! Благодаря сумятице и отсутствию порядка, воцарившимся сейчас, ты, воспользовавшись всеобщей суматохой, смог нажить такое состояние нечестным путём. Он рассмеялся:

– В чём-то другом Шан Сижуй не пускает людям пыль в глаза, он тратится лишь на театральные костюмы. Главное, чтобы платье было красивым, а сколько даянов оно стоит, неважно!

Чэн Фэнтай посмеялся про себя: «Ох уж эти актёришки!»

Он позабыл, что уже встречал Шан Сижуя лично в компаниях, где играли в мацзян. Однако все знали, что Чэн Мэйсинь не ладила с Шан Сижуем, им также были известны дикий нрав Чан Фэнтая и безумие Шан Сижуя, а потому многие боялись, что, если эти двое столкнутся лицом к лицу, ничем хорошим дело не закончится. Вот поэтому никто и не осмеливался их свести, а когда они оказывались в одном месте, их нарочно разводили по разным углам.

Смыв макияж, Шан Сижуй тут же превращался в спокойного утончённого юношу, по молодости лет его лицо ещё сохраняло нежную ребяческую округлость, он постоянно ходил в поношенном одноцветном халате, не привлекая к себе внимания. Несколько раз он проходил мимо Чэн Фэнтая – тот его не замечал. Зато Шан Сижуй знал его, слышал, как тот подтрунивал над другими или громко шутил. Куда бы он ни пришёл, там сразу же поднималась весёлая суматоха. Этот мужчина постоянно улыбался, даже не имея на то причины, его сияющий взгляд обольщал других, он был бо́льшим актёром, чем сами актёры, и больше их походил на человека, который зарабатывает на еду лицом.

Впервые они столкнулись лицом к лицу в тереме «Хуэйбинь».

Тем вечером Чэн Фэнтай, взяв с собой Чача-эр, отправился налаживать деловые связи с двумя старикашками. Иными словами, они собрались вместе поесть и выпить за праздной болтовней. Старикашки не в силах были съесть и выпить много и быстренько закончили дружеский ужин, предложив пойти в театр. Чэн Фэнтай не питал особого интереса к подобным развлечениям, он-то хотел сыграть одну-две партии в мацзян или выпить лёгкого вина с какой-нибудь красавицей. Однако нехорошо было отвергать предложение почтенных старцев. Чэн Фэнтай спросил, куда они хотят пойти, и старики, словно заранее сговорившись, в один голос назвали терем «Хуэйбинь»:

– Сегодня вечером Шан-лаобань[30] выступает с «Опьянение Ян-гуйфэй»[31] заключительным номером, это никак нельзя пропустить.

Второй добавил:

– Именно так, вот я три дня не слышал голоса Шан Сижуя и спать не могу.

Чэн Фэнтай подхватил тросточки стариков и со смехом сказал:

– Ладно. Мы пойдём слушать оперу.

Чача-эр во все глаза смотрела на старшего брата, словно желая спросить, куда они отправятся, но так и не заговорила. С тех пор как семья Чэн прибыла в Бэйпин, они, следуя обычаям того места, где им довелось жить, посетили многие представления, сыгранные в частных домах, однако настоящую традиционную китайскую оперу Чача-эр ещё не слышала. Чэн Фэнтай потрепал сестру по затылку:

– Отведу тебя в одно оживлённое место, там ты ещё не бывала.

В тереме «Хуэйбинь» уже зажглись фонари, над воротами висела вывеска, которая гласила: «Шан Сижуй», и три этих иероглифа были выведены с той яростью и безобразием, коими наделяла носителя этого имени молва; сбоку примостилось имя актёра, который играл с ним в паре, – крохотное, оно выглядело чрезвычайно жалко, словно прибившийся к богатой родне бедный родственник. Внутри театра всё расплывалось от стоявшего там табачного дыма, одобрительные возгласы волнами накатывали на входящих, и казалось, что театр вот-вот взорвётся от оживлённых криков. Водитель Лао[32] Гэ вышел из машины и, ещё издалека разглядев на кассе объявление: «Распродано», прошептал Чэн Фэнтаю на ухо:

– Второй господин, вы оперу не слушаете, а потому не знаете, как обстоят дела. Откуда взяться лишним билетам на представление Шан Сижуя? Даже на стоячие-то места цены задрали до двадцати восьми юаней, и те все распроданы подчистую.

Чэн Фэнтай спросил:

– Билеты никак не достать?

Лао Гэ ответил:

– Никак.

Чэн Фэнтай взглянул на стариков в машине и сказал:

– Иди в ложи и спрашивай одного за другим, нам нужно место, а деньги не вопрос.

Лао Гэ переговорил с человеком в билетной кассе, затем со слугой, который разносил чай, и, вернувшись ни с чем, сообщил:

– Поспрашивал многих, все как один говорят, что ни за какие деньги билеты не достанут.

Чэн Фэнтай нахмурился:

– Быть не может! Значит, просто не договорились о цене.

Лао Гэ воскликнул:

– Второй господин, деньги не помогут! Вице-министр Хэ и начальник управления Ли слушают сегодня оперу, точно не попасть!

Говоря по существу, богатство и влияние людей, которые могли себе позволить сидеть в отдельной ложе на выступлении Шан Сижуя, было достаточным, чтобы не продавать свои места за пару даянов на полпути к представлению. Купеческие обозы Чэн Фэнтая объездили и север, и юг, во всем Китае не осталось места, куда не дотянулась бы его рука, даже под носом у японцев он несколько раз проходил туда и обратно, но кто бы мог подумать, что сегодня он столкнется с мелким актёришкой – и проиграет. Вот уж и правда позор!

Один из старичков, сидевших сзади, положил руку на плечо Чэн Фэнтаю и сказал со смехом:

– Разве билеты на Шан-лаобаня можно купить, просто пожелав? Не лучше ли второму господину Чэну воспользоваться славой командующего Цао.

Услышав это, Чэн Фэнтай всё понял, оказывается, два старика не смогли забронировать себе ложу, вот нарочно и попросили его о встрече сегодня, желая при помощи шурина командующего Цао проскользнуть на представление. Шан Сижуй прославился не просто так, располагая лишь деньгами, место на его выступление не достать, тут не обойтись без связей с сильными мира сего.

Чэн Фэнтай был шурином командующего Цао, воспользуйся он славой своего зятя, никто ему и слова не скажет. Стоило ему раскрыть своё положение управляющему театра, он немедленно получил особую ложу, оставленную специально для главнокомандующих и начальников уезда. Несколько человек расселись в ложе бельэтажа, перед ними поставили чай, фрукты и закуски. Чэн Фэнтай смотрел по сторонам во все глаза: в ложе наискосок он увидел величественного вице-министра Хэ со всей семьёй, а с самого края примостился Шэн Цзыюнь. Шэн Цзыюнь и четвёртый молодой господин Хэ были однокурсниками в университете; разумеется, сам он билет достать не мог, вот и попросил четвёртого Хэ взять его с собой. Он был в студенческой форме с чёрным стоячим воротничком и сидел по струнке, будто слушая лекцию. Но выражение лица его выдавало: опьяневший от счастья, он пытался сдержаться, но не мог – эту болезнь уже не остановить.

Фань Лянь говорил, что Шэн Цзыюнь содержал актёришку, и это всецело захватило его. Чэн Фэнтай свирепо уставился на него.

Представление началось, а Шан Сижуй ещё не появился. Давали спектакль без боевых сцен, только с пением и актёрской игрой. Чэн Фэнтай ловко щёлкал дынные семечки, а когда те закончились, взялся за арбузные. Ни одного слова из того, что пели на сцене, он не разобрал, ему было неинтересно происходящее. Когда отец был жив, по воскресеньям члены семьи наряжались и отправлялись на концерт, и, как только лампы в зале гасли, его тут же охватывала дремота. Ему не передалось от матери призвания к музыке. Однако порой Чэн Фэнтай любил послушать Шопена или Бетховена и даже пригласил учителя музыки для младших сестёр – не для того чтобы развить у них художественный вкус, но дабы воссоздать обстановку их шанхайского дома. Щёлкая семечки, он прочувствовал всю прелесть китайской оперы: на сцене выступают, а в зале едят, всё устроено очень свободно, не так, как в западной опере, где нужно сидеть с чинным видом, – это было вполне в его духе.

Два старичка уже опьянели и, мотая головами, мурлыкали себе под нос мелодию, составляя дуэт с актёрами, выступающими на сцене. Чэн Фэнтай покончил с семечками и принялся за вяленые сливы, а когда съел их все, всё равно остался голодным, ведь в ресторане, исключительно из заботы о стариках, он только пил да беседовал с ними, но толком не поел. Он щёлкнул пальцами, желая, чтобы ему подали горячие мелкие пельмени в бульоне, но слуга, наклонившись, его не расслышал, и Чэн Фэнтаю неловко было повторить.

Один из старичков заметил, что Чэн Фэнтай скучает и не знает, чем себя занять, с улыбкой спросил:

– Второй господин Чэн, вызвались составить нам компанию на представлении, а сами приуныли?

Чэн Фэнтай рассмеялся:

– Честно говоря, ни слова не разберу.

Другой старичок подхватил:

– Верно. Второй господин Чэн ведь шанхаец, наверняка ему по душе шанхайские сказы таньхуан[33] да шаосинская опера?[34]

Чэн Фэнтай ответил:

– Такое я тоже не слушаю. Покойный отец учился на Западе, и мы с сёстрами с самого детства слушали западную музыку. А в этой опере… я плохо разбираюсь. Хотя и грим, и люди выглядят довольно живо и любопытно.

Старикашка с улыбкой оправил бороду.

– Судя по словам второго господина, вы понимаете в лучшем случае половину происходящего, – заметил он затем и вздохнул. – Мир так изменился, молодёжь уже не любит слушать оперу. У молодых господ и барышень из моей резиденции уже нет желания слушать китайскую оперу, они любят ходить туда, где нет арий… Как же это называется?

Второй пришёл ему на помощь:

– Драматический театр. Это ведь драматический театр?

– Да-да, драматический театр, драматический театр! Скажи-ка, ничего из того, что оставили предки, им не нравится, уезжают всему учиться у людей с Запада, так и страну погубить недолго.

Заговорив о больном, оба старичка тяжело вздохнули. Немного погодя интерлюдия подошла к концу, и вышел Шан Сижуй в ярком наряде и гриме гуйфэй[35], от жемчуга на его голове у зрителей зарябило в глазах. Глядя на него, Чэн Фэнтай подумал, что Шан Сижуй в переливающемся всеми возможными цветами образе выглядит очень худым и маленьким. Зато Чача-эр охватило несравнимое волнение, она вцепилась обеими руками в чашку с чаем и не отрывала от Шан Сижуя взора. Сверкающий драгоценностями, он казался ей невыносимо прекрасным, а его острый ясный взгляд резал подобно ножницам.

Стоило Шан Сижую выйти на сцену, как люди принялись бросать даяны и драгоценности на сцену, громкие одобрительные выкрики накатывали волнами. Он ещё не запел, а зрители уже оказали ему радушный приём, вот так обходились с Шан Сижуем поклонники.

Чача-эр впервые увидела подобную забаву, и в её взгляде мелькнул большой интерес. Чэн Фэнтай улыбнулся и проверил карманы: денег с собой не было, к тому же кидать деньги скучно, часы тоже не кинешь – сломаются. Он снял со среднего пальца золотой перстень, облицованный жадеитом, и положил в руку Чача-эр со словами:

– Давай, Чача-эр, тоже брось-ка.

Чача-эр подошла к перилам и, перегнувшись, прицелилась перстнем в Шан Сижуя и бросила. У неё перед глазами стоял только Шан Сижуй, и бросок её оказался чересчур метким. Перстень угодил Шан Сижую прямиком над бровью, так что он даже качнулся от удара. Взгляд его стремительно скользнул по ложе Чэн Фэнтая.

Чэн Фэнтай подумал про себя: «Дело дрянь!» Золотой перстень был весьма тяжёлым, чего доброго, от такого удара и синяк останется. Чача-эр смешалась, быстро подбежала к брату и схватила его за руки, перепугавшись. Старички, напротив, расхохотались:

– А третья барышня какая везучая-то! Силы в руках у неё немало, да и меткость не уступает!

Чэн Фэнтаю показалось это странным, он-то думал, что они заядлые поклонники Шан Сижуя, разве нет? Тогда почему удар по Шан Сижую доставляет им такую радость? Затем пришла другая мысль. Он-то принял это место за шанхайский оперный театр. Здесь же актёры и проститутки – люди одного толка[36], точнее, и не люди вовсе, а игрушки: у кого есть деньги, те могут терзать их как вздумается. От этой мысли Чэн Фэнтаю стало неуютно; дома, в Шанхае, отец воспитывал его так, что за каждую поданную чашку чая слуг пристало благодарить, а потому в глубине души он очень не любил соотечественников, делящих весь мир на высшее и низшее общество. Он похлопал Чача-эр по спине, призывая её сесть, и сказал:

– Ничего, Чача-эр, мы же это не нарочно, подожди чуть-чуть, и старший брат отведёт тебя к нему извиниться.

Двое старикашек в поведении Чэн Фэнтая усмотрели что-то своё и незаметно обменялись понимающими усмешками, подумав про себя, что извинения всего-навсего предлог. Неужели второй господин Чэн ищет оправданий, дабы прогуляться за кулисы? Страдания Шан Сижуя, казалось, ранили Шэн Цзыюня в самое сердце, выругавшись, он поднялся на ноги, чтобы посмотреть, где же сидит главный зачинщик этого безобразия. Чэн Фэнтай, склонившись, разговаривал, и лица его было не разглядеть. Шэн Цзыюнь продолжал рыскать взглядом в поиске виновника. Договорив, Чэн Фэнтай повернулся и поймал его взор, так что Шэн Цзыюню ничего не оставалось, кроме как подойти и поздороваться.

– Второй брат Чэн.

Старикашки поправили очки и осведомились:

– А это кто?

Чэн Фэнтай ответил:

– Младший брат моего старого товарища по университету, шестой молодой господин из шанхайской семьи Шэн, Шэн Цзыюнь, сейчас учится в Бэйпине.

Старикашки, наслышанные о семье Шэн, тут же принялись наперебой расхваливать таланты Шэн Цзыюня, и тот, с покрасневшим от стыда лицом, одну за другой возвращал им любезности.

Чэн Фэнтай сказал:

– Будет вам, сейчас начнётся представление, молодому господину Шэну нужно возвращаться на своё место.

Шэн Цзыюнь согласно кивнул, и только он повернулся, как Чэн Фэнтай ухватил его за манжету и, наклонившись, прошипел в самое ухо:

– Подожди-ка, я ещё задам тебе пару вопросов!

Сердце Шэн Цзыюня бешено заколотилось.

На сцене Шан Сижуй издал несколько скрипучих звуков и запел, из его гортани полились ясные и мягкие звуки, модуляции его голоса напоминали пение иволги. Эту оперу, «Опьянение Ян-гуйфэй», Чэн Фэнтай уже смотрел несколько раз за компанию, но едва мог разобрать и пару слов: «Взошла луна над островом, и явился там заяц яшмовый[37] с востока. Покинула луна тот остров в море, и мир вдруг разделился пополам».

А дальше Чэн Фэнтай уже не помнил. Хотя Чэн Фэнтай слов не разбирал, сперва молча слушая этот голос, он мало-помалу начал понимать смысл и тихонько стал напевать себе под нос. Тут он обнаружил ещё одно преимущество китайского театра перед западным: визгливые звуки хуциня[38] бодрили слушателей, не позволяя тем, кто ничего не понимал в происходящем, провалиться в дремоту.

Зазвучал высокий голос, и вдруг зал охватило волнение. Многие, возмутившись, вставали со своих мест и покидали зал, а некоторые и вовсе принялись свистеть.

Чэн Фэнтай не понимал, что происходит, а старикашки, сидевшие поблизости, с досадой вздохнули:

– Ай! Где это видано! Хорошо же «Опьянение Ян-гуйфэй»!

Другой добавил:

– Глаза б мои не глядели. Мы тоже пойдём!

Они попрощались с Чэн Фэнтаем, условившись о следующей встрече, на их лицах читалось глубокое разочарование.

Чэн Фэнтай, проводив их до выхода, спросил со смехом:

– А что с этой пьесой не так? Что вызвало такой большой гнев батюшек?

Один из старикашек ответил:

– Этот Шан Сижуй, полагаясь на своё амплуа, переделал в либретто всё, что только можно и нельзя, его изменения раздражают и других артистов, и театралов, поэтому его многие и недолюбливают. Я такого ещё не видел, а сегодня вот довелось поприсутствовать!

– Когда-то давно он давал концерты в Шанхае, и шанхайцы, заметив этот его порок, тут же прозвали его лукавым оперным духом, а он ещё и гордится этим! Хорошо же вышло «Опьянение Ян-гуйфэй»! На всё покушаются! Так и страну вскоре погубим!

Зрители, которые вместе с ними выходили из дверей театра, услышав эти слова, хором принялись с ними соглашаться, да ещё добавили и свои бесчисленные жалобы. Чэн Фэнтай не понимал их критики и, учтиво усадив старикашек в машину, вернулся в ложу к сестре.

Глава 5

Бо́льшая часть зрителей удалилась, и в зале остались лишь Шэн Цзыюнь да ещё несколько страстных театралов, пустые тарелки и чашки на столах громоздились в полном беспорядке, люди ушли, оставив чай стынуть, и атмосфера воцарилась чрезвычайно унылая и мрачная. Любители театра, подобно Тан Минхуану[39], отличались крайней непостоянностью: в жаркую пору они выказывают обожание тысячей разных способов, а в пору отчуждения бросают героиню-гуйфэй в беседке Байхуа скучать в одиночестве. Однако Ян-гуйфэй в исполнении Шан Сижуя была не из тех, кто принимает подобное близко к сердцу, происходящее вокруг он будто и не слышал, а пел на сцене во весь голос. Только он наклонился, чтобы отпить вина, как разъярённый мужчина в штанах и короткой куртке с чайником, полным крутого кипятка, приблизившись к сцене, что было сил окатил им Шан Сижуя:

– Чтоб тебя, завывающая дрянь! Грязная шлюха!

Шэн Цзыюнь на втором этаже закричал:

– Шан-лаобань!

Шан Сижуй отступил на шаг, бросил на мужчину косой взгляд и, собравшись, продолжил петь. Играющий на хуцине мастер тут же под него подстроился. На театральных подмостках действовало следующее правило: если актёр поёт, мастер ему аккомпанирует, а уж ранен он смертельно, истекает ли кровью, это аккомпаниатора не заботит.

Мужчина же, обнаружив, что его выходка не помешала выступлению, взбесился ещё сильнее и обеими руками схватился за поручни, собираясь запрыгнуть на сцену и побить Шан Сижуя. Только тогда до Чэн Фэнтая дошло, что изменения, внесённые Шан Сижуем в текст пьесы, и впрямь разгневали общественность, и заядлые театралы, не согласные с подобной самодеятельностью, захотели проучить его. Шан Сижуй выглядел точь-в-точь как изнеженная барышня, что от малейшего дуновения ветерка свалится с ног, где уж ему выстоять против оплеухи здоровенного мужика, чего доброго, зашибёт ещё насмерть! Разве Чэн Фэнтай с его характером мог остаться безучастным наблюдателем? Он рванул к помешавшемуся театралу и, ухватив того за плечо, оттащил от сцены:

– Господин, не переживайте вы так, давайте-ка поговорим!

У обезумевшего театрала даже глаза налились кровью, он обернулся и, тыча пальцем в Шан Сижуя, принялся браниться:

– Эта шлюха позорит имя Ян-гуйфэй!

Прежде поговаривали в шутку, что тревожиться о делах давно ушедших – только прибавлять себе лишние печали. Однако вот тебе, сегодня Чэн Фэнтай лично убедился в правдивости этого выражения. Кости Ян-гуйфэй истлели тысячу лет назад, но сегодня вдруг нашёлся человек, готовый бесстрашно броситься на её защиту, если бы дух Ян-гуйфэй прознал об этом, то неминуемо разрыдался бы в голос, тронутый подобной преданностью.

Чэн Фэнтай рассмеялся:

– С чего бы это? Как какой-то актёришка может опозорить Ян-гуйфэй? Если кто и опорочил Ян-гуйфэй, так это её снохач-свёкр![40]

Но Чэн Фэнтай только подлил масла в огонь своими шуточками, и как тут не сказать, что он сам нарывается на неприятности? Гнев охватил обезумевшего театрала с новой силой, и, заревев, он ударил со всей мочи кулаком. Удар пришёлся по щеке Чэн Фэнтая, и из уголка губы, разбитой о зубы, заструилась кровь. Тот был человеком учёным, дельцом и не умел драться, но тут его охватила ярость, и он ударил театрала сам не зная куда, наугад, да так метко и свирепо, что из носа безумца фонтаном хлынула кровь, забрызгав Чэн Фэнтая.

Работники театра, увидев, что дело принимает дурной оборот, стали разнимать мужчин, они оттащили Чэн Фэнтая и усадили его на стул, суетливо принявшись хлопотать вокруг него. Только сейчас они вмешались в происходящее, а до этого просто наблюдали за импровизированным представлением, засунув руки в карманы. А всё потому, что владелец театра распорядился преподать Шан Сижую урок, дабы тот, вкусив горечь унижения, не смел больше менять либретто, ведь в последние дни из-за его причуд зрители с бранью покидали спектакль, не досидев до конца, и театр недополучал чаевые! Владелец театра и сам подумывал о том, чтобы поколотить актёра, но сегодня ему предоставилась возможность загрести жар чужими руками. Кто же знал, что шурин главнокомандующего Цао подобно герою бросится на помощь, получит боевое ранение, да ещё и шум поднимется знатный.

Владелец театра, приказав доставить под конвоем помешавшегося театрала в полицейское управление, решил извиниться перед Чэн Фэнтаем лично.

Чэн Фэнтай, прижимая к уголку губ смоченное в ледяной воде полотенце, криво усмехнулся, глядя на него:

– Изволили сейчас явиться? А где вы все были раньше? Открыли лавочку, а сами забросили все дела и наслаждаетесь представлением? И как вам, понравилось?

Владелец театра неустанно рассыпался в извинениях. Со второго этажа спустились Чача-эр и Шэн Цзыюнь. Чача-эр со спины обхватила брата за шею, уткнувшись ему в волосы. Чэн Фэнтай потрепал её по руке:

– Ну-ну, отпусти-ка меня, отпусти, а то задушишь ещё второго брата.

Шэн Цзыюнь взглянул на Чэн Фэнтая, но тот не удостоил его взором. Тогда Шэн Цзыюнь со спокойной душой отправился хлопотать о Шан Сижуе, подойдя к сцене, он задрал голову и проговорил:

– Шан-лаобань, Шан-лаобань! Не пойте больше! Не пойте! Все уже разошлись!

Владельцу театра, который по-прежнему беспокоился о самочувствии Чэн Фэнтая, льющиеся в уши звуки хуциня и пение и эта Ян-гуйфэй так опротивели, что он обернулся к сцене и, сделав полупоклон, сказал:

– Шан-лаобань, будет вам, все зрители уже разошлись!

Чэн Фэнтай гневно на него воззрился:

– Как это разошлись?! А второй господин не зритель? Пойте! Пойте до конца! Не напрасно же меня поколотили! – И приказал работникам театра и Шэн Цзыюню: – Вы все садитесь со мной и слушайте!

Под давлением Чэн Фэнтая, который злоупотреблял властью, данной ему именем главнокомандующего Цао, Шэн Цзыюнь, владелец театра и сотрудники расселись. На душе у них было неспокойно, досматривать спектакль им пришлось в пустынном зале, посреди неразберихи, в странном расположении духа. Каждый из них сегодня вечером поступил дурно: один содержит актёра втайне от семьи, другие же стояли в стороне, когда требовалась их помощь. Они украдкой поглядывали на Чэн Фэнтая, опасаясь его гнева, и оперу слушали невнимательно, совершенно ею не наслаждаясь. Единственным, кто чувствовал себя совершенно непринуждённо, был Шан Сижуй.

Чэн Фэнтай, глядя снизу на его движения, слыша его пение, по-прежнему не разбирал ни слова, а просто смотрел на этого человека. Только что его облили кипятком, а у него не пропало желание петь, и он не просто пел, а отдавался этому делу всей душой, пел для одного лишь ему известного слушателя – так, словно никого в зале и не было. И тогда Чэн Фэнтай, казалось, наконец понял, как Шан Сижую в его-то годы удалось стать первым среди актёров, как он побеждал своим пением и игрой. Шан Сижуй был тем самым Шан Сижуем из слухов и легенд. Во всей своей красе!