Елена Троянская

Менелай. Я почувствовала не только облегчение, но даже тепло и радость на сердце. Я глубоко вздохнула и пошла исполнить свой долг.

Мегарон был велик и без труда вмещал всех. Все и собрались сейчас. На всякий случай, если ночью похолодает, в очаге разожгли огонь, но совершенно напрасно: из-за скопления народа воздух согревался дыханием людей. Когда я вошла, все взоры обратились на меня, по рядам пробежал трепет. Отец протянул руку и указал мне место подле своего трона.

Гости уже отужинали, поглотив изрядное количество говядины, баранины и вина, поэтому имели довольный вид и взгляд, который бывает у сытых мужчин. Тем лучше. Спокойнее примут мое решение.

Отец встал и совершил обычное возлияние в честь Зевса и других богов.

– Дочь моя, ты сама должна объявить о своем выборе. Ты его сделала?

– Да, сделала.

Сделала благодаря невидимке, который вызвал в моем воображении образ Менелая.

– Итак, мы слушаем тебя. – Отец встал и положил руки мне на плечи.

Я оглядела еще раз всех мужчин. Они, не шевелясь, смотрели на меня. Патрокл. Идоменей. Аякс. Тевкр. Антилох. Агамемнон и Менелай. И еще много, много других, о которых я даже не упомянула в своем рассказе.

Час пробил. Одно мое слово, один мой шаг определит весь мой дальнейший путь до конца дней. Отец вложил мне в руку венок из дикой оливы.

– Надень на своего избранника, – сказал он.

Только в этот миг я осознала, что для отца мое решение будет такой же неожиданностью, как и для всех. Он полагался на меня, на то, что мой выбор укрепит его царство.

– Благодарю тебя, отец.

Я подошла к группе женихов. Я отчетливо ощущала легкий ветерок от развевавшейся туники, волны тепла от горевшего очага и все же шла, как во сне.

– Будь моим мужем, – сказал я Менелаю и надела венок ему на голову.

Я не смела взглянуть ему в лицо. Да я и не хотела смотреть ему в лицо: теперь, когда решение принято, никакие запоздалые впечатления не должны меня смущать.

– Царевна! – Он опустился на колени и запрокинул свою красивую голову назад, едва не уронив венок.

– Поднимись! – сказала я. – И встань рядом со мной.

Он сделал, как я велела, но все равно я не решалась посмотреть на него.

– Итак, моя дочь сделала выбор! Продолжим веселье, – провозгласил отец.

Эхом по мегарону прокатился вздох – вздох облегчения, освобождения. Все позади.

Менелай сжал мою руку и повернулся ко мне.

– Царевна! – сказал он. – Царевна, я недостоин тебя.

По-прежнему я не смела взглянуть на него. Он заметил, что я не смотрю ему в лицо.

– Царевна, – сказал он, – тебе ли бояться смотреть на меня? Я обычный человек. Если уж я отваживаюсь смотреть на тебя, тебе нечего бояться.

Тут подошел отец и обнял Менелая.

– Сын! – обратился он к нему.

Следом подошли Кастор с Полидевком. Если они и сожалели о том, что теряют право на наследование трона, который теперь перейдет к Менелаю, то не подали виду. Ведь если бы я, как Клитемнестра, покинула Спарту, уехав вместе с мужем-царем, власть от отца перешла бы к ним.

– Рад приветствовать тебя, новый брат! – сказал Кастор.

Полидевк похлопал Менелая по спине:

– Давай как-нибудь посоревнуемся с тобой в беге, не возражаешь? Но ты выиграл главные соревнования в своей жизни!

Матушка взяла Менелая за руки, а Клитемнестра обняла меня.

– Теперь мы дважды сестры, – шепнула она. – Я так счастлива!

– Когда же день свадьбы? – спросил Агамемнон. – После свадьбы ты должна будешь поехать в Микены и провести там первую брачную ночь.

– Скоро, – ответила я. – Сразу, как только будут сделаны приготовления. А они не займут много времени, ведь вся семья в сборе.

Неожиданно меня охватило нетерпеливое желание не просто шагнуть, а броситься навстречу будущему.

XIII

Боги сами назначили этот день: конец весны, самое теплое ее время, когда природа переполнена радостью жизни. Нам с Менелаем предстояло дать друг другу обет в нашей роще, которая раскинулась за дворцом. Отец с матерью хотели, чтобы церемония прошла во внутреннем дворе, но я там бывала каждый день и предпочла другое место для этого священного события.

В день свадьбы я надела свой самый лучший наряд – золотой. Весь день накануне я постилась и соблюдала все обычаи, как положено перед замужеством. Я сделала все – о боги, воистину так! – чтобы мой брак был счастливым.

В роще стояла тишина, только ветерок слегка покачивал верхушки деревьев. Я пришла в сопровождении родителей. Мое лицо покрывало тончайшее полотно. У меня опять возникло чувство, что все происходит во сне, а не наяву. Но когда подняли покрывало, я увидела рядом с собой Менелая. Он взволнованно улыбался, лицо его было бледно.

Жрица Персефоны, с которой связан наш род, вела церемонию. Она была молода, в зеленом балахоне почти того же цвета, что и трава у нее под ногами. Она посмотрела в лицо сначала мне, а затем Менелаю.

– Менелай, сын Атрея, ты стоишь сейчас перед лицом всех богов Олимпа и должен дать священную клятву, – произнесла она. – Ты хочешь взять в жены Елену Спартанскую?

– Да, – ответил Менелай.

– Тебе известны все открывшиеся в прорицаниях предначертания богов, которые касаются твоего рода и рода Тиндарея?

Нет, конечно же не все. Ему не известно предсказание сивиллы, откуда оно может быть ему известно?

– Да, – ответил Менелай. – Я принимаю волю богов.

Жрица подняла гирлянду цветов и велела нам крепко взяться за руки.

– Как переплетены эти цветы, должны переплестись оба ваших рода.

Она кивнула своей помощнице, и та поднесла золотой кувшин.

– В этом кувшине – священная вода Кастальского источника из Дельф. Наклоните головы. – Жрица полила немного воды нам на волосы. – И да пребудет с вами высшая мудрость во веки веков.

Размотав красную нить со своего запястья, жрица попросила нас дотронуться до нее.

– Тот, кто коснулся этой нити, прикоснулся к поясу верности. И да пребудет с ним правда во веки веков.

Жрица подозвала другую помощницу, и они вдвоем обошли нас, держа сосуды с курительными благовониями.

– Пусть наши молитвы дойдут до богов.

Мы молчали. До сих пор я не произнесла ни слова.

– Закройте глаза, обойдите друг вокруг друга, – приказала нам жрица, что мы и выполнили, спотыкаясь. – Да пребудете вы членами одного круга и одного рода во веки веков.

Опять мне не задали никаких вопросов, от меня не попросили никаких обещаний.

– Отныне она принадлежит тебе, – резко произнесла жрица. – Возьми ее за руку.

Менелай протянул руку и сжал мое запястье: этот ритуальный жест означает, что мужчина добыл себе жену. Он восходит к тем временам, когда мужчины похищали женщин, а теперь, конечно, носит символический характер.

Потом Менелай сделал свой личный жест. Он подозвал слугу, тот протянул резной деревянный ящик. Открыв его, Менелай вынул массивное ожерелье из золотых колец, которое показывал Агамемнон. Менелай благоговейно поднял его и надел мне на шею. Ожерелье легло мне на плечи, тяжелое, как ярмо. Нижние кольца свешивались на грудь. Я почувствовала бремя супружества, и оно придавило меня к земле.

Количество и блеск золота поразили людей, я бы сказала – ослепили их. Они ничего не видели, кроме сияния этого желтого металла.

Мы вернулись во дворец, и начался брачный пир. Вся центральная часть дворца вместе с мегароном преобразилась. Цветущие ветви мирта и розовых кустов обвивали колонны, воздух благоухал, гостей повсюду встречали огромные гирлянды живых цветов. Все желающие могли принять участие в пире, предаться беззаботному веселью, прежде чем отправиться в обратный путь к своим крепостям, окруженным серыми каменными стенами, к своим островам, омываемым морскими волнами.

Отныне я буду путешествовать в сопровождении Менелая, а не отца. Отныне и всегда будет так. Я неуверенно протянула ему руку. Он пожал ее и не мог не заметить, как она холодна, нежно притянул меня к себе, прижал к своей груди и прошептал:

– Никак не могу поверить, что ты моя. Не могу поверить, что всегда, всю жизнь, мы будем просыпаться рядом.

Я тоже не могла в это поверить.

– Сейчас нужно думать о сегодняшнем вечере и о завтрашнем утре, – только и ответила я.

Но что о них думать – я не знала. Я не была готова. Я понятия не имела, как доживу до утра.

– Послушай, брат! – весьма кстати прервал нас Кастор.

Менелай оглянулся на зов. К счастью, мы принадлежали не только друг другу, по крайней мере пока.

Я обняла матушку. Она дрожала – или мне показалось?

– Дорогое мое дитя, – сказала она, – я счастлива за тебя, я счастлива за себя, я счастлива, что нам нет нужды расставаться!

– Я всегда буду рядом, – ответила я.

К нам подошел отец.

– Дело сделано, – оживленно сказал он. – И сделано хорошо. А они, – он показал рукой в сторону женихов, – они разъезжаются по домам вполне довольные. А уж я-то как доволен, что они разъезжаются по домам!

Сквозь шум людских голосов до слуха долетели нежные звуки флейт.

– Вот он, день твоей свадьбы, – сказала матушка.

Я почувствовала, что слезы подкатывают к глазам.

– Оглядись, рассмотри все вокруг, запомни и сохрани этот день на всю жизнь в своем сердце.

И что же я видела вокруг? Шумное сборище мужчин, отвергнутых женихов. За каждым из них – жизнь, которая стала бы моей, выбери я его. На столе высятся горы пирожков – с маком, льняным семенем, кунжутом, медом, оливковым маслом, и горы сладчайших сушеных фиг – как будто не начался сезон свежих, и горы фиников из Египта, и горы ячменных хлебов. Среди кувшинов с медом на блюдах дымятся только что снятые с шампуров куски мяса различных сортов: и телятина, и ягнятина, и козлятина, и говядина. В амфорах драгоценные вина, среди них привезенные издалека – с горы Лемар, что во Фракии. И, глядя на это изобилие, казалось, будто запасы наши неистощимы, а щедрость – безмерна.

Но все это – и музыка, и угощение, и вино, и веселье – бледнело и таяло на фоне факта: «Я замужем». Я, Елена, – замужняя женщина.

А что это значит – быть замужней женщиной?

В сумерки мы покинули дворец и на колеснице отправились в Микены. Менелай держал поводья, я стояла рядом; лошади везли нас к нему домой. Мы спускались с горы по самому покатому склону, чтобы колесница не перевернулась. Гости бежали следом, забрасывая нас цветами айвы, листьями мирта, охапками фиалок. Цветы падали в колесницу, нам под ноги, мы их давили и вдыхали нежный легкий аромат.

Покои Менелая представляли собой большой запутанный лабиринт из длинных коридоров и тесных комнат. Каждая оборудована очагом. Слуги приветливо нас встретили и разожгли огонь в комнате, которую подготовили к приезду Менелая.

Мы остались одни. Только я и он, в неуютной комнате с каменными стенами. Мы напряженно смотрели, как огонь подбирается к поленьям. Мы были неподвижны, как эти поленья.

Наконец Менелай произнес:

– Елена…

Я повернулась к нему и откликнулась:

– Да? Я здесь.

Он молча обнял меня. Он был гораздо выше ростом, и когда прижал меня к своей груди, то я уперлась взглядом в его черный плащ, который закрыл для меня белый свет.

– Никак не могу поверить своему счастью… Ты выбрала меня…

Я подняла лицо. Я никогда ни с кем не целовалась, не знала, когда и как это делается, но догадалась, что теперь должен последовать поцелуй.

Он поцеловал меня в губы и еще крепче прижал к себе. Было странно, что ко мне кто-то так прикасается, находится так близко. Вот он соединяет свои губы с моими. Это пугает, у меня возникает чувство, что я в капкане.

Он обхватывает ладонями мое лицо, приближает его вплотную к себе. Потом он гладит мои волосы, оттягивает их, мне больно. Но я не смею подать голос, терплю. Мне кажется, если я сейчас, в первый раз, пожалуюсь, это его обидит.

– Елена… Елена… – бормочет он, его дыхание становится все прерывистее.

Я ничего не чувствую. Ничего, кроме того, что мое сердце готово вырваться из груди от ужаса. «Перестань!» – хочется мне крикнуть, но я понимаю, это бессмысленно и к тому же глупо. А чего я ожидала, когда задавалась вопросом, что значит быть замужней женщиной?

– Елена…

Он делает шаг в сторону большого ложа с белыми простынями, устланного меховыми шкурами, которое находится в углу комнаты. Я следую за ним. Я позволяю ему снова сжать мое запястье – это старинный ритуальный жест. У меня перехватывает дыхание. Я не знаю, что делать. Знаю только одно: теперь моя очередь выдержать ужасное испытание, то испытание, которое держат с глазу на глаз.

Он мягко подводит меня к белой льняной глади, садится, усаживает меня рядом. Руки у меня ледяные, дышу я медленно-медленно.

Не думай ни о чем, забудься, уговариваю я себя и сворачиваюсь калачиком сбоку от него.

– Елена…

Он поворачивает меня и начинает раздевать. Я коченею от ужаса, хочу остановить его, но приказываю себе молчать: «Не мешай ему. Он имеет право касаться тебя, как хочет, снимать с тебя платье».

Не думай ни о чем, забудься.

Огонь в очаге разгорается, потрескивая. Менелай с удовольствием смотрит на него, делает одобрительное замечание. Снова поворачивается ко мне.

– Моя любимая, – шепчет он.

Он гладит мне плечи. Я вздрагиваю от его прикосновений, но заставляю себя лежать смирно.

– Любимая…

Его слова щекочут мне шею.

Он отбрасывает в сторону последний кусочек ткани, прикрывавший мою наготу. Мне холодно, стыдно, страшно. Скорее бы уже все кончилось.

Он сжимает меня, он…

Я не могу описать этого словами. Удар, удар, боль… Конец. Какое счастье, что так быстро.

– Елена…

Он кладет голову мне на плечо.

– Елена… – произносит он с глубоким вздохом, еле слышно.

Он спит.

Когда он совсем затихает, я приподнимаюсь и в неверном свете очага нащупываю теплые шерстяные покрывала – в комнате становится холодно. Потом отползаю на самый дальний край кровати и укрываюсь.

XIV

В комнату проникает день, серый и холодный. Победный блеск вчерашнего утра куда-то улетучился, со всех сторон меня обступают каменные стены, тяжелые, как рука Менелая на моей груди.

Он спит, веки со светлыми ресницами закрыты. В утренних сумерках я пытаюсь разглядеть его лицо – впервые я могу сделать это спокойно, не спеша.

Он мой друг, мой сообщник. Я поняла это в первый же момент нашего знакомства. И если уж непременно нужно выходить замуж, то лучше за того, кто будет другом. А то, что я чувствовала себя так ужасно, когда пришлось окончательно отдать себя во власть мужчины, без чего не бывает супружества, не должно поколебать моей уверенности в правильности выбора.

Он делал вдох-выдох, он доверчиво и безмятежно спал. Он столько приложил сил, чтобы завоевать меня. Теперь он отдыхает.

Как Геракл после своих трудов, подумала я и тихонько засмеялась. Мужчины должны время от времени отдыхать.

Но труды прошлой ночи… Отчего они вызвали у меня такую неприязнь? Почему я осталась холодна и не испытала восторга, почему мне на помощь не пришла Афродита?

Афродита… С почтением я обращалась к ней мысленно, опасаясь произнести хоть слово вслух и разбудить Менелая. Афродита, прости меня, если по свойственному людям легкомыслию не вспомнила о тебе, когда выбирала мужа. Твое великолепие смущает меня, поэтому я не призвала тебя в таком деле, которое имеет к тебе самое прямое отношение. Но сейчас я, Елена, прошу у тебя прощения и помощи.

Ведь жизнь без страстной любви покажется такой длинной, даже если будет совсем короткой.

Менелай шевельнулся и открыл глаза. Его рука дрогнула – и ее тяжесть стала меньше, потому что она ожила. Потом он выпростал обе руки и обнял меня.

– Елена, любимая… – пробормотал он. – Вот и началась наша совместная жизнь.

Я положила голову ему на плечо – мускулы под кожей были расслаблены.

– Да. И пусть боги сделают ее счастливой.

Все будет хорошо, сказала я себе. Должно быть хорошо. Выбор сделан, обратного пути нет.

Клитемнестра и Агамемнон приехали днем. Мы успели встать, обойти дворец и поиграть с их маленькой дочкой, милой Ифигенией. Она уже твердо держалась на ножках и бойко лопотала, хоть и не всегда понятно, но очаровательно.

– Славно, славно! – говорил, ухмыляясь, Агамемнон очень громко, как все, что он делал.

В его глазах играл мерзкий огонек, который он безуспешно пытался пригасить. Он не сводил с меня взгляда, щурясь, посматривал на Менелая. Я знала, что прошлую ночь он провел вместе с нами – пусть мысленно, – хотя обещал, что мы с Менелаем останемся вдвоем.

Менелай сохранял невозмутимое выражение лица – из уважения ко мне, я полагала. Но что он расскажет брату, когда рано или поздно они останутся наедине? Клитемнестре тоже не терпелось поговорить со мной с глазу на глаз. Я боялась этого разговора; лучше бы они не приезжали. Я не имела ни малейшего желания обсуждать брачную ночь, мне казалось это чудовищным предательством по отношению к Менелаю. Или по отношению к себе самой?

– После того как ваша колесница уехала, мы вернулись во дворец и погрузились в молчание… – сказала Клитемнестра.

После бури всегда наступает затишье.

– Теперь, – продолжала Клитемнестра, – у вас впереди долгая жизнь, которую вы проведете вместе.

– Такая ли уж долгая? – спросил Менелай.

– Ты сомневаешься, что долго проживешь? – уточнил Агамемнон.

– В нашем роду никто долго не задерживался на свете.

– Какой кошмар! Зачем об этом говорить сегодня, Менелай? Зачем вообще об этом говорить? – спросила я.

– Так… интересно, сколько лет счастья мне уготовано.

– Сколько лет самому старому старцу, которого ты знаешь? Или о котором слышал? – Я хотела перевести разговор.

Ответил Агамемнон:

– Самый старый, наверное, Нестор. Но были и постарше его. В Аргосе жил человек, который утверждал, будто ему восемьдесят лет. Однажды я со своим отцом встретил его: высохший, как кузнечик, и жил он в крошечном домишке. Но конечно, его возраст никто не мог подтвердить.

– А как вы думаете, человек может дожить до ста лет?

– Нет, – ответил Менелай. – Это невозможно. Но пятьдесят лет счастья дороже ста пустых лет. Кто счастье знал, тот жил сто лет.

Он улыбнулся и взял мои руки в свои.

Мы провели в Микенах десять дней, за это время Менелай показал мне все свои излюбленные места для охоты, все тайны здешних окрестностей. Крепость была построена на склоне холма меж двух гор, и с крепостных валов виднелось море: то, чего не было в Спарте. Когда я впервые увидела море, этот огромный сияющий простор, я вскрикнула от восхищения.

– Любовь моя, как случилось, что ты никогда в жизни не видела моря?

– Я ведь жила взаперти, – объяснила я. – Но так было нужно ради… ради моего же блага.

– Теперь я буду заботиться о твоем благе и защищать тебя. А если хочешь любоваться морем, смотри сколько душе угодно.

– А можно подойти ближе? И поплыть?

– Конечно. Сначала подойдем ближе. Поплывем в другой раз.

Высоко в горах были пещеры, где Менелай с Агамемноном играли в детстве. Менелай помнил все тайные входы и выходы, заросшие диким виноградом. Мне нравилось воображать его мальчиком, представлять, как он тогда выглядел.

Он показал мне огромную кладовую в крепости, где хранились безмерные сокровища дома Атрея: запасы оливкового масла, драгоценных тканей, золота и серебра, бронзовых сосудов и оружия. Оружие было захвачено у врага в бесчисленных битвах и сражениях, о которых напоминали только эти трофеи. Щиты и мечи поблескивали в сумраке кладовой, а их владельцы давно сошли во мрак Аида.

– Возьми, что тебе понравится! – сказал Менелай, обводя рукой помещение.

Но у меня ничего не вызывало интереса. Пока я молчала, он открыл кипарисовый ларец и вынул золотой кубок.

– Мой свадебный подарок, – сказал он и передал его мне.

Кубок был большой, как ведро, и очень тяжелый.

– Он не предназначен для смертных, – заметила я. – Разве что для Аякса из Саламина.

Он был украшен узором из кружков, ручки изящно выгнуты. Но от тяжести ломило руки, и я протянула кубок Менелаю.

– Я же сказал – он твой.

– Ты уже сделал мне свадебный подарок, – напомнила я. – Честное слово, вполне достаточно.

– Я хочу, чтобы у тебя был кубок из рода моего отца. Атрей завоевал его в сражении и очень гордился им. Моя мать на пирах всегда держала его подле себя. Теперь твоя очередь.

Под моими руками золото согрелось. Я подумала, что отказываться не должна, но душа не лежала к этому дару.

Менелай взял прядь моих волос и поднес к кубку.

– Один и тот же цвет, – сказал он с гордостью обладателя. – Ты никогда не была у моря, Елена. Сейчас пойдем к нему, и ты налюбуешься им вдоволь.

Он наклонился и поцеловал меня.

Наша последняя ночь в Микенах была холодной, как и все ночи. Тут, наверное, даже в разгар лета холодно. К ужину мы собрались за длинным деревянным столом, и я, как предписывал обычай, поставила рядом с собой золотой кубок – хотя осушить его, конечно, была не в состоянии. Менелай подливал в него вина, чтобы его не унесли. Затем мы возлежали на подушках в мегароне, наслаждаясь теплом очага и пением барда, который воспевал славные битвы и деяния отважных героев, живших до нас.

– Да, они жили до нас. Времена героев миновали, Геракла нет.

– Откуда ты знаешь? – вмешался Агамемнон. – Разве сами герои знали, что им выпало жить во времена героев? Разве на этих временах лежала большая печать с надписью «Век героев, имейте в виду»?

Агамемнон никогда не упускал случая поспорить или возразить.

– Агамемнон, порой ты говоришь ужасные глупости, – засмеялась Клитемнестра.

Я часто думала так же, но сказать такое вслух отваживалась только Клитемнестра.

– Это не глупости! Я считаю, люди сами создают свое время. А уж потом, позже, кто-нибудь называет его веком героев. И этот век не прошел. По крайней мере, пока мы сами себя в этом не убедили.

Агамемнон снова посмотрел мне прямо в глаза, и я их опустила. Мне не нравилось, что он все время ищет мой взгляд.

– Ты жаждешь сразиться с могучим врагом, а я не вижу ни одного. Геракл всех перебил, – ответила Клитемнестра и пощекотала ему ухо. – Что ж, мой лев, видно, тебе суждено довольствоваться захватом стад да стычками с соседями. Мы живем в мирное время, ничего не поделаешь. Да и нужно ли что-то делать?

Агамемнон насупился и с раздражением отбросил ее руку. Но Клитемнестра была настроена игриво и снова потрепала его.

– Не грусти, любимый. Может, дракон прилетит и начнет пожирать жителей города. Или вдруг объявится новый сфинкс.

– Заткнись, нечего надо мной потешаться! – прорычал Агамемнон.

Его голос заставил барда замолчать и удалиться с лирой под мышкой.

В холодной спальне мы лежали под волчьими шкурами, наброшенными поверх шерстяных одеял. Менелай обнял меня своими сильными руками и нашептывал ласковые слова, прижимаясь все крепче. Я по-прежнему не могла преодолеть отвращения к телесной близости и с трудом подавляла желание оттолкнуть его. Упереться двумя ладонями в его широкую грудь и оттолкнуть.

За истекшие десять дней обнаружилось одно очень тревожное обстоятельство: оказывается, я не выношу прикосновений. Раньше у меня не было возможности узнать об этом, потому что до меня почти не дотрагивались. Даже матушка, обняв, тут же отпускала меня, не сжимая. Служанки, когда я принимала ванну, отводили глаза и, смочив губку в душистом масле, бережно проводили по моей спине. Братья клали руку мне на плечо, но легко и не дольше чем на мгновение.

Здесь же все происходило иначе, и я никак не могла к этому привыкнуть, мое отвращение только нарастало. Конечно, я не смела его показывать и открыла для себя, какой тяжкий труд – притворство, ведь никогда раньше я не притворялась. Я знала, хотя никто мне этого не говорил, что должна скрывать свое отвращение от Менелая во что бы то ни стало, любой ценой. Неужели же мне придется притворяться всю жизнь? Одно дело – день, несколько дней, но всю жизнь…

Куда же смотрит Афродита? Почему отвернулась от меня, отвергла мои смиренные мольбы? Без ее помощи мне не переправиться на тот чудесный остров, где женщина не только как неизбежное зло терпит мужчину, но радуется ему и даже…. сама ищет его близости. Каждое утро я умоляла Афродиту посетить меня вечером, но не оставалось сомнений: она замкнула слух для моих молитв и наказывает меня немилостью. А Менелай все теснее прижимался ко мне, его горячее дыхание обжигало мне ухо, но внутри я оставалась холодна, как воды Стикса.

Конечно, днем, при свете солнца, моя беда не казалась столь уж значительной. Наутро, когда мы сели в колесницу и отправились назад в Спарту, мне удалось почти забыть ночные мучения. Я смотрела на могучие руки Менелая, в которых он держал поводья, ловко управляя колесницей, и ощущала удовольствие от этого зрелища. О, своенравная, коварная богиня любви! Днем, когда Менелай не прикасался ко мне, я находила его очень привлекательным.