Порочный красный

Таррин Фишер

Порочный красный

Tarryn Fisher

Dirty Red

© Татищева Е., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательство „Эксмо“», 2024

Copyright: © 2012, 2018 by Tarryn Fisher

Посвящаю Мэриз.

Спасибо за то, что ты изменила мою жизнь.

Глава 1

Настоящее

Я смотрю на кричащее розовое существо у меня на руках, и меня охватывает паника.

Паника – это водоворот. Он начинает зарождаться в мозгу, набирая скорость и проникая в остальные части тела. И крутится, крутится, заставляя твое сердце учащенно биться. Крутится, крутится, завязывая твой желудок узлами и вызывая у тебя тошноту. Крутится, крутится, доходя до твоих коленей, до пальцев твоих ног. Ты поджимаешь их, делаешь несколько глубоких вдохов и хватаешься за спасательный круг здравомыслия прежде, чем паника сможет засосать тебя.

Таковы первые десять секунд моего материнства.

Я отдаю ее обратно ее отцу.

– Нам надо будет нанять няню.

Я обмахиваюсь журналом Vogue, пока он не становится слишком тяжелым, и тогда я расслабляю запястье и роняю его на пол.

– Теперь я могу получить мою «Сан-Пеллегрино»? – тяну пальцы к своей бутылке минеральной воды, но не могу дотянуться и опять откидываюсь на плоскую больничную подушку. Вот факты: из моего тела только что выпало человеческое существо, после того как я девять месяцев растила его там. Паразитического сходства достаточно, чтобы я схватила кого-нибудь из врачей за лацканы и потребовала, чтобы мои фаллопиевы трубы завязали на бант. Мой живот – который я уже рассмотрела – похож на сдувшийся воздушный шарик телесного цвета. Я устала, и у меня все болит. Я хочу домой. Так и не получив свою бутылку воды, я приоткрываю один глаз. Разве люди не должны вертеться вокруг меня после того, что я только что совершила?

Ребенок и его отец стоят у окна в тусклом свете дня, будто слащавая реклама больницы. Не хватает только броского рекламного слогана: «Создай семью с нашей семьей».

Я делаю над собой усилие и всматриваюсь в них. Он держит ее на руках, наклонившись так низко, что их носы почти соприкасаются. Это должен быть нежный момент, но он смотрит на нее с такой любовью, что я чувствую, как ревность сжимает мое сердце, и у нее чертовски сильная рука. Я поежилась от ее прикосновения, испытывая неловкость оттого, что впустила ее в себя.

Почему это не мальчик? Это… мой ребенок. Еще одна волна разочарования заставляет меня уткнуться в подушку, чтобы не видеть эту сцену. Два часа назад врач произнес слово «девочка» и положил ее синее покрытое слизью тело мне на грудь. Я не знала, что делать. Мой муж смотрел на меня, так что я подняла руку и коснулась ее; и все это время слово «девочка» давило на мою грудь, как тысячетонный слон.

Девочка

Девочка

Девочка

Мне придется делить своего мужа с другой женщиной… опять.

– Как мы ее назовем? – говоря это, он даже не смотрит на меня. Мне кажется, что заслужила хотя бы какой-то зрительный контакт. Ну уж нет! Я уже была на втором плане.

Я не выбирала имя для девочки. Я была так уверена, что это будет мальчик. Чарльз Остин – в честь моего отца.

– Не знаю. У тебя есть какие-нибудь предложения? – Я разглаживаю постельное белье, разглядываю свои ногти. Имя – это всего лишь имя, разве не так? Меня даже не называют тем именем, которое дали мне родители.

Он долго смотрит на нее, поддерживая рукой головку. Она перестала размахивать кулачками и лежит у него на руках, смирная и довольная. Мне знакомо это чувство.

– Эстелла. – Это имя слетает с его языка так, будто он всю жизнь ждал, когда сможет произнести его.

Я вскидываю голову. Я ожидала чего-нибудь менее… старомодного.

– Это похоже на имя какой-то старой дамы.

– Оно взято из книги.

Калеб и его книги.

– Из какой? – Сама я не читаю… если не считать глянцевых журналов, но если по этой книге сняли кино, то я, вероятно, смотрела его.

– «Большие надежды».

Я прищуриваюсь, и внутри у меня все обрывается. Это как-то связано с ней. Я знаю это.

Я не озвучиваю эти мысли. Мне хватает ума не привлекать внимания к своей неуверенности, так что я просто небрежно пожимаю плечами и улыбаюсь, глядя на него.

– Ты выбрал это имя по какой-то конкретной причине? – мило спрашиваю я.

Минуту мне кажется, что на его лице что-то мелькает. На глаза словно ложится тень, как будто на его зрачках показывают какой-то фильм. Я с усилием сглатываю. Мне знакомо это выражение лица.

– Малыш?..

Фильм заканчивается, и он возвращается ко мне.

– Мне всегда нравилось это имя. К тому же она похожа на Эстеллу.

В его голосе слышится укор.

По мне, так она похожа на лысого старикашку, но я киваю. Я не способна сказать «нет» своему мужу, так что похоже, что эта девчонка только что нажила проблем.

Когда он покидает меня, чтобы поехать домой и принять душ, я достаю из-под подушки свой телефон и гуглю «Эстелла из „Больших надежд“».

На одном сайте ее называют обворожительной красавицей и пишут, что она бессердечна и имеет комплекс собственного превосходства. На другом говорят, что она была воплощением всего того, что Пип хотел, но не мог получить. Я откладываю телефон и смотрю в передвижную детскую кроватку, стоящую рядом со мной. Калеб все делает целенаправленно. Интересно, как давно ему хотелось иметь именно девочку? Возможно, все те девять месяцев, когда я рассчитывала родить сына, Калеб рассчитывал, что будет дочь.

Я ничего не чувствую – не испытываю никаких слащавых материнских чувств, которые, по рассказам моих подруг, они испытывают к своим детям. Говоря о них, они использовали такие выражения, как безграничная любовь, всепоглощающая любовь, любовь всей их жизни. Я улыбалась и кивала, запоминая эти выражения на будущее, на то время, когда ребенок появится у меня самой. И вот он у меня появился, но я не испытываю никаких эмоций. Все эти слова ничего для меня не значат. Интересно, обстояло бы дело иначе, если бы у меня родился мальчик? Ребенок начинает кричать, и я нажимаю на кнопку вызова медсестры.

– Вам нужна помощь? – В палату входит медсестра, на вид ей где-то за пятьдесят. Я смотрю на ее страшную улыбку и киваю.

– Вы не могли бы увезти ее в детскую? Мне надо поспать.

Эстеллу выкатывают из моей палаты, и я вздыхаю с облегчением.

У меня ничего не получится. И о чем я только думала? Я делаю вдох через нос и выдох через рот, как на занятиях йогой.

Я хочу выкурить сигарету, очень хочу. Я хочу убить женщину, которую любит мой муж. Это она во всем виновата. Я забеременела, чтобы привязать к себе мужчину, за которого вышла замуж. Это неправильно, когда женщине приходится это делать. В браке она должна чувствовать себя защищенной. Для этого ты и выходишь замуж – чтобы чувствовать себя защищенной от всех мужчин, которые пытались высосать твою душу. Я отдала Калебу свою душу добровольно. Принесла ее как жертвенного агнца. А теперь мне предстоит соперничать не только с его воспоминаниями о другой женщине, но и со сморщенным младенцем. Он смотрел в ее глаза так, будто видел в них Большой каньон.

Я вздыхаю и сворачиваюсь калачиком, подтянув колени к подбородку и обхватив свои лодыжки.

Я много чего сделала, чтобы удержать этого мужчину. Я лгала и хитрила. Я была сексуальной и покорной, свирепой и уязвимой. Я была всем, чем угодно, только не самой собой.

И теперь он мой, но ему вечно чего-то не хватает, он не хочет довольствоваться только мной. Я чувствую это – вижу это по тому, как он смотрит на меня. Его глаза вечно прощупывают меня, ищут что-то. Я не знаю, чего. Но хотела бы знать. Я не могу соперничать с ребенком – моим ребенком.

Я такая, какая есть.

Меня зовут Леа, и я сделаю все, чтобы удержать своего мужа.

Глава 2

Настоящее

Через сорок восемь часов меня выписывают из больницы. Калеб находится со мной, пока я ожидаю выписки. Он держит Эстеллу, и я почти ревную, но он постоянно касается меня – его ладонь дотрагивается до моего предплечья, его большой палец чертит круги на тыльной стороне моей ладони, его губы касаются моего виска.

В палату приходили мать Калеба и его отчим. Они пробыли здесь час, по очереди держа ребенка, а затем ушли, чтобы пообедать со своими друзьями. Я испытала облегчение, когда они ушли. Мне становится не по себе от людей, стоящих у меня над душой, когда у меня течет из грудей.

Калебу они подарили бутылку односолодового шотландского виски «Бруклэддич», ребенку свинью-копилку от Тиффани, а мне спортивный костюм от «Гуччи». Несмотря на высокомерие, у матери Калеба отличный вкус. Я щупаю материал, из которого сделан этот костюм, пока жду, когда меня доставят на инвалидном кресле на первый этаж.

– Поверить не могу, что мы это сделали, – говорит Калеб в тысячный раз, глядя на ребенка. – Мы сделали это.

Вообще-то это сделала я. Мужчинам удобно заявлять, что они являются авторами этих маленьких созданий, хотя они только испытали оргазм и собрали детскую кроватку. Он игриво дергает меня за волосы, и я изображаю улыбку. Я не могу долго злиться на него, ведь он совершенен.

– У нее рыжие волосы, – говорит он, словно хочет уверить меня в том, что это и правда мой ребенок. Да, она рыжая, так что ей придется несладко. Рыжим вообще нелегко жить.

– Что? Этот пушок? Это не волосы, – дразню его я.

Он принес с собой плюшевое лавандовое одеяло. Я понятия не имею, откуда он его взял, ведь большая часть наших детских вещей либо зеленого, либо белого цвета. Я смотрю, как он заворачивает ее в это одеяло так, как его учили медсестры.

– Ты звонил в агентство по поводу найма няни? – робко спрашиваю я. Это больная тема, как и грудное вскармливание, которое Калеб всячески поддерживает и которое совершенно не улыбается мне. Наш компромисс состоит в том, чтобы несколько месяцев я пользовалась молокоотсосом, а затем вставила в грудь импланты.

Он хмурится. Я не знаю, отчего – от того, что я сказала, или от того, что у него возникли проблемы с этим одеялом.

– Мы не станем нанимать няню, Леа. Мне это не нравится. – Калеб вечно имеет свои собственные идеи по поводу того, как все должно быть. Можно подумать, что его воспитала сама чертова Бетти Крокер[1].

– Ты же сама говорила, что не станешь опять выходить на работу.

– Мои подруги… – начинаю я, но он обрывает меня.

– Мне все равно, что эти пустые глупые курицы делают со своими детьми. Ты мать Эстеллы, и воспитывать ее будешь ты, а не чужой человек.

Я прикусываю губу, чтобы не заплакать. По выражению его лица ясно, что мне не выиграть эту битву. Следовало понимать, что такой человек, как Калеб Дрейк, защищает свое, оскалив зубы и не давая никому прикоснуться к тому, что принадлежит ему.

– Я ничего не знаю о младенцах. Я просто думала, что смогу иметь рядом кого-нибудь, кто будет мне помогать… – Я хватаюсь за свою последнюю соломинку… надуваю губы. Обычно это помогает.

– Мы с этим разберемся, – преспокойно говорит он. – Большинство родителей с грудными детьми не имеют возможности нанять няню – они разбираются с этим сами. И мы тоже так сделаем.

Он закончил пеленать Эстеллу в одеяло и отдает ее мне, а вошедшая медсестра выкатывает меня к машине. Я сижу с закрытыми глазами, боясь посмотреть на ребенка.

Когда Калеб подгоняет к выходу мой новый кроссовер из тех, что предназначены для мамаш с маленькими детьми, мы обнаруживаем, что пристегнуть к автолюльке запеленатого ребенка невозможно. Я бы сразу потеряла терпение, когда что-то идет не по-моему. Но Калеб только смеется и говорит ей, какой он глупый, раскутывая ее. Она крепко спит, но он не перестает болтать с ней. Это глупо, когда взрослый мужчина ведет себя так. Пристегнув ее, он помогает мне сесть в машину и, прежде чем закрыть дверь, легко целует в губы. Я закрываю глаза и наслаждаюсь его вниманием. Мне достается так мало таких поцелуев, которые давали бы мне ощущение связи с ним. Он вечно где-то в другом месте… с кем другим. Если этот ребенок сможет сблизить нас, то, может быть, я все-таки не ошиблась, сделав то, что сделала.

Я впервые сижу в своей новой машине, которую Калеб сегодня утром забрал из автосалона. Все мои подруги имеют менее дорогие кроссоверы, а мне достался самый лучший. Но у меня такое чувство, будто это тюрьма стоимостью в девяносто тысяч долларов, хотя поначалу я и радовалась этой машине. Калеб показывает мне, что в ней к чему, пока мы едем. Я прислушиваюсь к звукам его голоса, но не к словам. И продолжаю думать о том, что находится на заднем сиденье.

* * *

Дома Калеб отстегивает Эстеллу от автолюльки и осторожно укладывает в новую кроватку. Он уже называет ее Стеллой. Я лежу на своем любимом диване в нашей просторной гостиной и переключаю телевизионные каналы. Он приносит мне электрический молокоотсос, и я морщусь.

– Ей надо есть, и если ты не хочешь делать это традиционным способом…

Я беру молокоотсос и принимаюсь за работу.

Я ощущаю себя коровой, которую доят, пока эта машина гудит и урчит. Это несправедливо. Женщина носит ребенка в себе сорок изнурительных недель, и все это только затем, чтобы потом ей приходилось присоединяться к этой машине и кормить его. Похоже, Калеб получает удовольствие, когда я испытываю неудобства. У него странное чувство юмора. Он вечно дразнится и отпускает остроты, на которые я часто не могу найти ответ, но сейчас, видя, что он смотрит на меня с этой легкой улыбкой на губах, я смеюсь.

– Леа Смит, – говорит он. – Молодая мать.

Я закатываю глаза. Ему нравятся эти слова, а у меня от них учащается сердцебиение. Когда я заканчиваю, в обеих бутылочках оказывается большое количество водянистого молока. Я ожидаю, что остальное Калеб сделает сам, но он приносит орущую Эстеллу и вручает ее мне. Я держу ее на руках всего третий раз и стараюсь выглядеть естественно, чтобы произвести на него впечатление, и кажется, это работает, поскольку, протягивая мне бутылочку, он улыбается и касается моего лица.

Может быть, это и есть ключ – может быть, мне надо делать вид, будто я в восторге от материнства. Может быть, он хочет видеть во мне именно это. Я смотрю на нее, пока она сосет из своей бутылочки. Ее глаза закрыты, и она издает мерзкие звуки, как будто ее морят голодом. Это не так уж страшно. Я немного расслабляюсь и всматриваюсь в ее лицо, ища сходство с собой. Калеб был прав, она, судя по всему, и впрямь будет рыжей. В остальном она больше похожа на него – у нее полные идеальной формы губы и чудный маленький носик. Она наверняка вырастет красоткой.

– Ты же помнишь, что в понедельник мне надо отправиться в деловую поездку? – спрашивает он, усевшись напротив меня.

Я резко вскидываю голову и не пытаюсь скрыть охватившую меня панику, не пытаюсь не дать ей отразиться на моем лице. Калеб часто улетает в командировки, но я думала, что он возьмет несколько недель отпуска, чтобы дать мне возможность освоиться.

– Ты не можешь оставить меня.

Он моргает, глядя на меня, и отпивает что-то из небольшого бокала для коньяка.

– Я не хочу оставлять ее, Леа. Но в эту командировку больше никто не может поехать. Я уже пытался найти кого-нибудь, кто заменил бы меня, но из этого ничего не вышло. – Он наклоняется ко мне и целует мою ладонь. – Ты справишься. В понедельник прилетит твоя мать. Она поможет тебе. Меня не будет всего три дня.

От этой новости мне хочется завыть. Моя мать обожает хаос и конфликты, к тому же по самовлюбленности ей нет равных. Даже один-единственный день, проведенный в ее обществе, тянется как неделя. Калеб видит выражение моего лица и хмурится.

– Она старается, Леа, она хотела прилететь. Просто будь снисходительна к ней.

Я прикусываю губу, чтобы не сказать какую-нибудь гадость. Во мне есть склонность к злобе, которую Калеб находит неприятной, так что, когда он рядом, я сдерживаю ее. Когда же его рядом нет, я ругаюсь, как сапожник, и швыряю на пол все, что попадается по руку.

– Как долго она собирается оставаться здесь? – ворчу я.

– Помоги ей отрыгнуть…

– Что? – Я так расстроена тем, что к нам явится моя мать, что не замечаю, как Эстелла почти давится молоком, пузырящимся на ее розовых губках.

– Как это? Я не умею.

Он подходит, берет ее у меня и прижимает к своей груди. Затем начинает похлопывать по спинке, производя короткие глухие хлопки.

– Она пробудет здесь неделю.

Я переворачиваюсь и утыкаюсь лицом в подушку, выпячивая попку вверх. Он шлепает меня по ней и смеется.

– Это будет не так уж и плохо.

Я стискиваю зубы.

– Ага.

Я чувствую, как диван прогибается, когда он садится рядом со мной. Смотрю на него сквозь завесу своих рыжих волос. Одной рукой он придерживает ребенка, а другой убирает пряди с моего лица и откидывает на спину.

– Посмотри на меня, – говорит он.

Я поворачиваюсь к нему и одним глазом, не закрытым волосами, смотрю на него, стараясь делать это так, чтобы не видеть комок, прижатый к его груди.

– Ты в порядке?

Я сглатываю.

– Ага.

Он поджимает губы и кивает.

– Ага и не-а. Я когда-нибудь говорил тебе, что ты говоришь «ага» и «не-а» только тогда, когда чувствуешь себя уязвимой?

Я издаю стон.

– Не пытайся использовать в отношении меня психоанализ, бойскаут.

Он смеется, толкает меня, и я падаю на спину. Я обожаю, когда он играет со мной. Раньше это происходило куда чаще, но в последнее время…

– Все будет хорошо, Рыжик. Если я тебе понадоблюсь, то я сяду на самолет и вернусь домой.

Я улыбаюсь и киваю.

* * *

Но он ошибается. Все не будет хорошо. Последний раз я видела свою мать, когда была на седьмом месяце беременности. Она прилетела на мою вечеринку по случаю рождения ребенка и, пока мы ехали туда, только и делала, что жаловалась на то, какое ужасное место выбрали мои подруги.

– Это кафе-кондитерская, мама, – а не бар.

На вечеринке она ни с кем не разговаривала и сидела в углу обиженная, потому что никто не объявил, что она мать будущей матери. Она едва не подралась с владельцем кафе-кондитерской, потому что в нем не подавали бразильский органический мед. С тех пор я отказывалась видеться с ней.

Калеб – всегда великодушный, всегда чуткий – призывает меня не обращать внимания на ее недостатки и помочь ей понять, как стать для меня лучшей матерью. Я обожаю это в нем, но я давно убедилась, что пытаться быть похожей не него мне не под силу.

Обычно я притворяюсь, будто понимаю, куда он направляет меня, а затем поступаю по-своему, что, как правило, влечет за собой нечто вроде пассивной агрессии. Так что теперь я полностью соглашаюсь с ним, обещаю сделать над собой усилие в общении со своей матерью и поднимаюсь на второй этаж, подальше от него и от этого крикливого младенца. Мне хочется выкурить сигарету, хочется так сильно, что это убивает меня. Я захожу в ванную и раздеваюсь. Затем долго и пристально смотрю на себя в зеркало. Слава богу, мой живот уменьшился. Мне надо сбросить еще несколько фунтов, и я приду в свою нормальную форму. Теперь мне требуется только одно – чтобы моя жизнь вошла в нормальное русло.

Глава 3

Настоящее

Моя мать прилетает в понедельник, как и планировалось. Мы все едем в аэропорт, чтобы встретить ее. Калеб опасается выезжать с ребенком в людные места так скоро после того, как она родилась, но я убеждаю его, что с ней все будет нормально, если она будет в коляске. Мне надоело сидеть дома, надоело возиться с бутылочками, надоело делать вид, будто эти восемь футов орущей человеческой плоти мне симпатичны. К тому же мне хотелось выпить фирменного сока из ресторана «Джамба джус». И сейчас я пью этот сок, следуя за Калебом и коляской к зоне получения багажа, когда мы замечаем на эскалаторе противную белокурую голову, движущуюся вниз. Я закатываю глаза. Мама одета в белый брючный костюм. Как можно путешествовать во всем белом? Она весело машет нам рукой и, быстро подойдя, сперва обнимает Калеба, а затем меня.

Затем наклоняется над коляской и прикрывает рот рукой, будто ее переполняют эмоции.

Господи, меня сейчас стошнит.

– Ооооо, – воркует она. – Она похожа на Калеба.

Это полнейшая чушь. Вчера я решила, что она похожа на меня. У нее пушистые рыжие волосы и лицо в форме сердечка. Но Калеб все равно широко улыбается, и они с моей матерью пять минут беседуют о том, как Эстелла ест и какает. Непонятно, как она вообще может что-то знать о том, как едят и какают маленькие дети, потому что меня и мою сестру воспитывала няня. Я нетерпеливо постукиваю ногой по дешевому ковровому покрытию с рисунком из тропических цветов и с тоской гляжу на дверь. Теперь, когда я здесь, мне хочется одного – поскорее убраться отсюда. И почему мне казалось, что это хорошая мысль?

Когда внимание Калеба переключается на ребенка, моя мать осуждающе тычет меня в живот и качает головой. Я втягиваю живот и виновато оглядываюсь по сторонам. Кто еще это заметил? Да, конечно, я родила всего три дня назад, но я так старалась держать спину прямо, втянув живот, на котором отложился жир. От мысли о моей мимолетной оплошности мне становится неловко. По дороге домой я только об этом и думаю. И заключаю с самой собой пакт о том, чтобы перестать есть, пока не верну себе свою прежнюю фигуру.

Когда мы приезжаем домой, моя мать заявляет, что она займет комнату, соседнюю с комнатой Эстеллы, несмотря на то что я уже приготовила ей более просторную комнату для гостей.

– Мама, зачем ты хочешь занять именно эту комнату? – спрашиваю я, когда Калеб кладет ее чемодан на кровать.

– Я хочу помочь тебе, Леа. Буду вставать к ней ночью и все такое, хорошо? – Она хлопает ресницами, глядя на Калеба, и он улыбается ей.

Мне хочется закатить глаза, но я не делаю этого.

Она делает вид, будто в восторге от ребенка, но я-то отлично знаю, что это не так. На людях она всячески демонстрирует свою любовь к детям, чтобы поддержать свой имидж, но, когда зрители уходят, уходит и эта показная любовь. Я помню, как в детстве она гладила меня по голове, целовала, говорила, какая я хорошенькая – все это в присутствии своих подруг. А после того, как они уходили, меня отправляли обратно в мою комнату, чтобы заниматься или упражняться в игре на скрипке и не мешать моей матери, пока у нее опять не возникнет нужда изображать хорошую мать.

– Мама, о чем ты? – цежу я сквозь зубы. – Как ты сможешь услышать ее после того, как примешь свои снотворные таблетки?

Ее лицо покрывается пятнами. Калеб тычет меня локтем в ребра. Нам не полагается говорить о ее зависимости от снотворного.

– Сегодня я не стану их принимать, – решительно говорит она. – Я займусь кормлением, чтобы ты смогла отдохнуть.

Калеб быстро обнимает ее, и мы все спускаемся на первый этаж.

Сидя на кухне на барном табурете, я с подозрением наблюдаю за тем, как она ходит кругами, носит Эстеллу и поет ей популярные песенки. Мы болтаем о том о сем, или они болтают о том о сем. Я тереблю секущиеся кончики моих волос.

– Мы чудесно проведем время, пока папы не будет, – воркует она, обращаясь к ребенку. – Ты, твоя мама и я.

Калеб бросает на меня предостерегающий взгляд, прежде чем подняться на второй этаж, чтобы собрать свои вещи. Меня так и подмывает сделать язвительное замечание, но я помню, что обещала ему, и помалкиваю. К тому же если она хочет поиграть в добрую бабулю и позаботиться об удовлетворении всех потребностей Эстеллы, пока Калеба не будет, то так тому и быть. Это избавит меня от хлопот.

– У нее рыжие волосы, – говорит моя мать, когда он уходит наверх, где не может ее слышать.

– Да, я заметила.

Она цокает языком.

– Я всегда полагала, что у моих внуков и внучек будут темные волосы, как у Чарльза.

– А у нее не темные волосы, – огрызаюсь я, – потому что она моя.

Она искоса смотрит на меня.

– Не воспринимай все так болезненно, Джоанна. Тебе это не идет.

Вечно она меня критикует. Хоть бы она скорее убралась.

Но тут меня осеняет. Когда моя мать уедет, Калеб не будет сидеть с ребенком. Мне придется возиться с ним одной. Эта командировка лишь первая из многих его отлучек, когда я буду вынуждена не спать ночами и менять подгузники с… человеческими экскрементами… и – о боже – купать ее. Я едва не падаю со своего барного табурета. Няня – мне надо переубедить Калеба, показать ему, как мне необходима помощь.

– Мама, – мило говорю я. Возможно, даже слишком мило, потому что она смотрит на меня, подняв брови. – Калеб не хочет, чтобы я нанимала няню, – жалуюсь я. Надеюсь заручиться ее поддержкой, чтобы она поговорила с ним об этом.