Последнее приключение странника

Моя карьера? До того как мы Луизой задумались о ребенке, мне предлагали потрясающе интересные контракты. Если тебе нравится нырять, ты выбираешь профессию, которая требует погружения под воду. Как по мне, ни одно конкретное предложение для ныряльщика не лучше другого, и я был одинаково готов принять любое из них, однако мой набор альтернатив был ограничен. Поэтому я начал с учебы на сварщика, а затем поступил в Национальную школу водолазов. Я планировал поработать на нефтяных платформах и поучаствовать в строительстве плотин. Как мальчишка, пожелавший стать супергероем, я мечтал носить водолазный скафандр – этот доспех, соединенный с поверхностью шлангом и сигнальным водолазным концом, которые привязывают ныряльщика к жизни. Когда мне наскучили государственные проекты, я заинтересовался подводной фото- и видеосъемкой. Если я позволял себе взять отпуск, то посещал знаменитые райские уголки дайвинга, и благодаря многочисленным путешествиям у меня появились контакты с увлеченными профессионалами, которые согласились меня обучить. Полученные дополнительные навыки позволили мне принимать участие в научных экспедициях и в исследованиях затонувших кораблей. Я также закончил курс и получил сертификат дайвинг-инструктора. В результате я сделался универсальным специалистом, завоевав отличную профессиональную репутацию. Благодаря ей я и познакомился с Луизой. Но вся моя репутация прошла прахом в тот день, когда мы решили подчинить всю свою жизнь зачатию ребенка. Мое место заняли более молодые и хваткие. Я исчез с профессиональных радаров. Мне не хватило ни сил, ни желания поднять свой статус из руин. Последние три года я кое-как перебивался, переходя с контракта на контракт, работая с туристами, организуя подводные прогулки, подменяя инструкторов, уехавших в отпуск с семьями. Что я сделал со своей страстью? Куда девалось мое умение вкладывать все силы в то, чем я занимаюсь? Теперь никто не мешал мне отлучаться на долгие месяцы. Не в этом ли главная причина? Меня никто не ждал. В конце концов, разве мне на самом деле нравилось пропадать месяцами на другом конце света?

Я не заметил, как пролетело время и вечер перешел в ночь. У Ивана в ресторане никого не осталось. Только я. Он отпустил официанта, рассчитал последних клиентов и сел за мой столик с бутылкой ромовой настойки собственного изготовления и двумя стопками. Налил, подтолкнул одну стопку ко мне и поднял вторую, приглашая выпить.

– Ну что, прокладываешь маршрут? – спросил он вроде как для порядка.

Или как если бы читал мои мысли.

– Похоже на то.

– Ты не очень разговорчив, но мне нравится, когда ты где-то рядом.

– Тебе осталась ночь, чтобы насладиться моей захватывающей компанией, – иронически усмехнулся я.

Он рассмеялся, выпил одним глотком ром, снова наполнил стопку и тут же опрокинул ее.

– Собираешься как-нибудь вернуться?

– Вряд ли.

– У тебя есть какие-то планы?

Я собрался ответить “нет”, но тут сообразил, что у меня имеется довольно четкое намерение, которое следовало попытаться осуществить.

– Я возвращаюсь в метрополию, постараюсь найти место, где смогу обустроиться раз и навсегда и выбрать настоящую работу. Найти нормальное дело, а не просто какое-то занятие, чтобы не бездельничать. Пора снова приложить руки к чему-то толковому… Хочу наладить свою жизнь… А может, и найти кого-то… – Я сам поразился убежденности, с какой все это объявил. – Перед отъездом, – продолжал я, – еще раз скажу спасибо тебе за тот день.

– Ты и без меня запросто бы выплыл, – подмигнул он. – Ты не из тех, кто готов подохнуть ни за что ни про что.

– До сих пор я тоже был в этом уверен… Да ладно, не важно, не будь там тебя, я, глядишь, так и остался бы гнить за коралловым рифом.

– Я наделал в жизни много гадостей, но не в моих правилах самоустраняться, когда кто-то собрался отправиться к праотцам. Меня это не касается, Гари, но в последние несколько дней ты на себя не похож. Твоя бывшая отправила тебя в нокаут?

– Есть малость… Впрочем, подозреваю, что это было необходимо.

И я изложил ему кое-какие подробности своей жизни. Я подлил себе рома, не дожидаясь, пока это сделает он, и выпил, как он, одним глотком. Не знаю почему, но я воспринимал этого парня, сидящего рядом, иначе, чем всех, с кем пересекался в своих нескончаемых путешествиях. Я относился к нему с искренней симпатией и уважением. У меня сложилось впечатление, возможно ошибочное, что у нас с ним много общего и мы понимаем друг друга без слов. Он, конечно, был более общительным и безбашенным, чем я, но при этом, вопреки внешней видимости, таким же одиноким. Вокруг него терлось много народу, в этом была заслуга его харизмы. Не уверен, что он сознательно стремился к подобной популярности. Похоже, его просто закружило в вихре постоянных тусовок. Рядом с ним не было ни семьи, ни настоящих друзей, ни женщины. Конечно, многие дамы крутились вокруг него, но вроде бы ни одной не удалось его заарканить. Впрочем, меня это не касалось. И точно так же меня не удивляло и не огорчало, что он не вмешивается в мои дела.

Отсутствие любопытства было характерно для нашего образа жизни. Не считая связанного с Луизой периода моей истории, мне всегда попадались на пути люди, лишенные привязанностей. Мужчины и женщины, в сообщество которых я входил, бродили по всему свету и где только ни побывали, причем это никак не было связано с их профессией. Они заводили интрижки в каждом порту, кочевали с места на место, не имели имущества и, уезжая, бросали все на месте. Я их не осуждал, мне бы такое в голову не пришло, я когда-то принадлежал к их клану, да и сейчас к нему принадлежу. Когда мы встречались – по работе, в баре, в зале ожидания аэропорта, в совместно снимаемом жилище, – мы как будто узнавали друг друга, словно члены некого тайного сообщества, и не задавали друг другу вопросов о нашей жизни и о прошлом. Никто не желал провоцировать неловкость, все мы существовали по принципу carpe diem, то есть нам сейчас хорошо, порадуемся этому, а что будет завтра, увидим завтра. Я никого ни о чем не спрашивал, и меня никто не спрашивал, а я никогда о себе не рассказывал. Так же было и у нас с Иваном, но сегодняшний вечер стал исключением, пусть Иван и заинтриговал меня с самого начала. Я всегда относился к нему как к человеку серьезному и более закрытому, что ли, чем другие. С годами я приобрел способность молча терпеливо наблюдать за людьми. Тому, кто обращал на Ивана хоть немного внимания, тут же становилось понятно, что он отличается от остальных. Он мог самоустраниться в самые, скажем так, неподходящие моменты. Например, на многих шумных вечеринках в его ресторане, когда веселье было в разгаре, все смеялись, пили и флиртовали, Иван вдруг как будто исчезал, телом оставаясь с нами, но мысленно словно телепортировался на тысячи километров. Он был здесь, но его здесь не было. Потом он возвращался и выглядел еще более неуемным, чем всегда. Наблюдая за ним, я задавался вопросом, что его спровоцировало: какой-то особый звук, голос, музыка, слово, фраза? Или всплывшее из глубин памяти воспоминание? И, признаюсь, мне всегда было интересно, как он тут оказался.

За долгие годы наш образ жизни не перестал быть для меня некоторой загадкой, но одну вещь я для себя сформулировал: сюда, на остров, расположенный на краю света, прибиваются одиночки, которым есть что скрывать. Не случайно мы не поверяли друг другу никаких секретов, вели себя по-приятельски, однако разделяли только настоящее мгновение. В нашем положении, если уж нужно спрятаться, лучше выбрать рай. Причем такой, где ты ничем не рискуешь.

Иван снова выпил, снова налил нам, потянулся за сигаретами, лежащими на барной стойке, и закурил. Он только что задал мне вопрос, и я в свою очередь спросил его:

– А ты, Иван, ты получил жизнь, которую хотел?

Он устремил на меня взгляд своих черных недоверчивых глаз и выдохнул огромное облако дыма.

– В какой-то мере.

Потом он надолго задумался, но вскоре очнулся:

– За твою новую жизнь в метрополии!

Обсуждение было закончено, что меня вполне устраивало. Он снова поднял стопку. Он знал, в чем я нуждаюсь. И тут меня осенило: он тоже старается что-то забыть.

Мы сидели на песке. Обменивались малозначащими фразами. Будь у нас больше времени, мы, глядишь, раскрылись бы друг перед другом и выложили бы все свои тайны. Но теперь мы молчали, погруженные каждый в свои затуманенные алкоголем мысли. Бутылка с ромом опустела. Я не сомневался, что во время полета усну. Скоро уже рассветет. Я поднял запястье с часами. Пять утра. Я рывком вскочил и удивился, что твердо стою на ногах.

– Мне надо кое-что уладить перед тем, как откланяться, – объявил я Ивану.

Не обращая на него внимания, я направился к воде, по пути снимая одежду. Сколько раз я проделывал такое, чтобы рассеять пары алкоголя? Последний едва не стал фатальным. Но в эту ночь, точнее, в это утро, все было по-другому. Если я уеду отсюда, не зайдя в воду ради чистого удовольствия, мои страхи продолжат давить на меня. Смыслом последнего погружения в воды Реюньона было очищение. Я смою весь негатив, все, что собираюсь оставить позади, все, что не дает мне нормально жить, смою провалы и раны, загнавшие меня в угол. Мне также надо было удостовериться в том, что море меня не покинуло и я не покинул его. Что мы с ним по-прежнему единое целое. Море было моим самым сильным желанием. Тело разрезало воду. Я уплыл далеко, долго плавал в лагуне, и мне было наплевать, что не удалось выйти на большую глубину. Мне хватало сокровищ, которые получалось разглядеть в полумраке, и это было великолепно. Я оцарапался о коралл, укус соли на ране вызвал гримасу боли, но мне это нравилось. Я чувствовал себя живым, когда задерживал дыхание. Найдя более глубокое место, я опустился на дно. Сел на песок и смотрел в небо, которое понемногу светлело. Я получил большое удовольствие от невесомости на глубине, однако ни малейшего желания уснуть и остаться здесь у меня не возникло. Головокружение не убило меня, напротив, оно разбудило, раскрыло мне глаза. Ничего пока не известно, но, даже если я не выстрою заново свою жизнь, я хотя бы избавлюсь от сожалений о том, что не пытался это сделать.

Я выбрался на пляж с ощущением, что уже давно не был таким безмятежным. Кое-как вытерся майкой и натянул брюки. Иван не шевельнулся, он наблюдал за мной, пока я подходил к нему.

– Мне пора, – сообщил я. – Было бы обидно опоздать на самолет.

Иван протянул мне телефон.

– Он упал в песок, когда ты надумал поплескаться.

– Спасибо, – поблагодарил я, хихикнув.

– Отвезу тебя в аэропорт: пока ты купался, я успел протрезветь.

Мы сели в его древний джип. Иван, не произнеся ни слова, тронулся с места, доехал до моей хибары и остановился, не глуша мотор. Я взял свои дорожные сумки, стоявшие за входной дверью, и оставил ключи внутри. Мы двинулись по горной дороге, и я в последний раз полюбовался восходом над Индийским океаном. Иван уселся поглубже на водительском сиденье, я присмотрелся к нему и догадался, что его беспечная поза обманчива. Лицо было замкнутым, руки вцепились в руль, он был взвинчен, напряжен. Я недоумевал.

Когда мы подъехали к месту, я ожидал, что он выбросит меня на тротуар, как доставленную посылку. Но все вышло по-другому: Иван заглушил двигатель и, все так же молча, последовал за мной в терминал. Знаком показал, что еще ненадолго останется. Хотел убедиться, что я действительно улечу? Атмосфера вокруг как будто сгустилась, и я не находил этому объяснения. Регистрация моего багажа всегда длилась дольше, чем у среднестатистических пассажиров – проверка инвентаря занимала много времени, – так что у меня была возможность понаблюдать исподтишка за Иваном. Он вел себя более чем странно. Вышагивал взад-вперед с сосредоточенным, отчужденным и сумрачным выражением лица. Он следил за мной и выглядел обеспокоенным. Всего несколько часов назад это был другой человек. В таком состоянии я его раньше не видел, оно совершенно не походило на его обычные отключки. Когда я наконец подошел к нему, он казался нерешительным, чего с ним никогда не бывало.

– Спасибо, что подвез. И за все остальное тоже.

Я протянул ему руку, он крепко сжал ее, и мне пришло в голову, что он собирается что-то сказать.

– До встречи, – ответил он, отпуская меня.

Я уже собрался поставить ногу на первую ступеньку эскалатора, чтобы подъехать к последнему контролю безопасности, когда он окликнул меня. Я не ошибся.

– Подожди, Гари!

Он выглядел затравленным. Я обернулся к нему и с удивлением заметил, что он сильно побледнел и вплотную приблизился ко мне.

– Мне надо попросить тебя об услуге.

– Слушаю тебя, – ответил я.

Иван тяжело вздохнул, крутанулся вокруг своей оси и с силой запустил руку в волосы. После чего поднял глаза и больше не отрывал от меня быстро мрачнеющего взгляда. Он начал меня беспокоить.

– Не задавай мне вопросов. – Его голос был умоляющим.

Иван напоминал мне о пакте кочевников…

– Договорились.

Новый вздох. Чего он хотел добиться, с усилием вдыхая и выдыхая воздух? Набраться храбрости? Сбросить давящий на него груз? Прогонял ли он свои страхи?

– Было бы классно, если бы ты съездил в Сен-Мало, в Бретань. Найди бар под названием “Одиссея”, узнай, принадлежит ли он женщине. И позвони мне, сообщи, что ты раскопал.

Он рассчитывал, что я буду для него шпионить?

– Почему бы тебе самому это не сделать? Не обязательно туда ехать, чтобы получить информацию.

– Блин, достал ты своими вопросами!

Он спрятал лицо в ладонях и разочарованно забормотал. Я положил руку ему на плечо, успокаивая – ему, похоже, становилось все хуже.

– Извини, но все же согласись: то, о чем ты меня просишь, звучит диковато. Для чего тебе выслеживать эту женщину?

– Это не просто женщина, Гари… Это моя жена.

Я отпустил его и от изумления сделал пару шагов назад. Я был готов вообразить что угодно, только не такое.

– Чего? Но… почему ты никогда о ней не упоминал?

– Кто бы говорил! Я сам только два дня назад услышал, что ты в разводе!

Я отмахнулся от его вполне справедливого возражения.

– Я не видел ее уже семь лет, – продолжал он, – семь лет не видел и не слышал ее.

Он явно слетал с катушек.

– И ты просишь, чтобы я пошел к ней? Я с ней даже не знаком! Почему ты сам к ней не отправишься, не позвонишь, не напишешь? Разбирайся с этим сам!

Он горько усмехнулся:

– Я слишком труслив… Бросил ее без единого слова. Она даже не представляет, где я живу.

Я потрясенно вытаращился. Его нахальство окончательно сбивало меня с толку.

– Тем более, Иван! Я не должен брать это на себя!

Он смотрел на меня умоляюще:

– Ты первый, Гари, к кому у меня нашлось достаточно доверия, чтобы заговорить о ней…

– И с чего это вдруг тебе стукнуло в голову узнавать, как она там? По-моему, уже поздновато беспокоиться о ней.

– Это ты виноват! – он ткнул в меня пальцем.

– Ты что, издеваешься?

– Нет… я сидел себе спокойненько, а ты нарушил мой душевный комфорт. Вывернул мне душу наизнанку своими заморочками насчет того, чтобы где-то обосноваться… и я понял, что должен понять, что к чему… узнать, думает ли она еще обо мне.

Он точно был не в своем уме.

– Погоди, Иван… Это какой-то бред!

– Ну пожалуйста, Гари…

– Ты полагаешь, что я соглашусь устроить бардак в жизни женщины, которую я в глаза не видел?

– Ты классный парень, Гари, ты сумеешь все правильно ей объяснить.

Объявили посадку на мой рейс.

– Мне пора.

Я и шевельнуться не успел, как он схватил меня за руку.

– Сделаешь?

Несколько секунд мы оценивающе вглядывались друг в друга. Должен ли я оказать ему эту крайне странную услугу? Зачем мне это делать? Для ответа мне недоставало самой важной информации.

– Ты ее любишь? То есть я хотел спросить… ты ее любил все эти годы? Ты вспоминаешь о ней с тех пор, как бросил?

– А как иначе? Зачем бы я тебя о таком просил, если бы было по-другому?

– Как ее зовут?

Он улыбнулся облегченно и растроганно:

– Эрин… Ее зовут Эрин.

6

Иван

Что он натворил?

– Мать твою! – заорал он.

Те, кто был рядом, вздрогнули, он растолкал их, собравшись догнать дайвера и потребовать, чтобы тот все забыл. Он уже был готов вскочить на эскалатор и броситься в погоню, но в последнюю секунду застыл. Чтобы он ни сказал, Гари никогда не забудет. Даже если он ему прикажет. Своей настойчивостью он только усугубит ситуацию. Слишком много он уже выложил. Посеял мерзкое зерно в сознании этого типа. Единственный способ заставить его все забыть – разбить ему морду, сделать так, чтобы тот исчез. У него зачесались кулаки. Он сделал шаг назад, отстраняясь от соблазна. Уже много лет на него не накатывала такая глухая жажда насилия. Нет, это невозможно. Так низко он не падет. Он не допустит возрождения своих заскоков. Нужно сохранять здравый смысл и помнить о цели.

Он мчался к выходу из аэропорта, сбегал, увеличивал расстояние, умирая от желания повернуть время вспять и не дать себе открыть свою поганую пасть.

Как он ухитрился быть таким идиотом? Таким слабаком. Последние несколько часов он чувствовал себя загнанным в угол, не успевал хорошенько все просчитать. Гари был ему нужен. Как после этого не спрашивать себя каждую минуту, там ли он уже, встретился ли с ней, задал ли ей вопросы, оставался ли рядом? Как не пытаться предугадать реакцию Эрин? Окажется ли эта реакция такой, как он ожидает? Ему было необходимо во всем разобраться. Выяснить, что там происходит.

7

Эрин

Готовность разума в одночасье адаптироваться к обретенной свободе вызывает изумление. Неудовольствие, досада куда-то подевались. И вот доказательство: я не теряла терпения, когда мои великие идеи ремонта не продвигались так, как я планировала. Проект был запущен больше трех недель назад, а я все еще находилась в мертвой точке. Мастера не присылали сметы, а те, что снисходили до этого, уточняли, что не готовы приступить к работе раньше, чем через несколько месяцев. Поблагодарим за это горожан и их загородные дома. Время шло, близилось начало сезона, поэтому закрытие бара даже не рассматривалось. Придется подождать до следующего года.

Что же до нового названия “Одиссеи”, единственная польза от его поисков состояла в том, что мы собирались по вечерам и хохотали до слез. Раз в неделю семья в полном составе обсуждала разные варианты. Ни одно предложение не было на высоте. Еще недавно я бы вопила, обвиняя небо и землю в своих неудачах. Сегодня все было не так. Я философски повторяла себе, что никакой спешки нет, важен только результат и он обязан меня устроить.

В тот день после обеда в “Одиссее” царило спокойствие, хотя погода была великолепной. Не будь я занята на работе, надела бы пальто и уселась пить кофе на солнышке. Я покосилась на Палому. Молчание было не в ее привычках. Палому я знала как облупленную. В баре она была моим дублером. Неделю назад у нее закончился отпуск. Как я и предполагала, ей не понадобилось много времени, чтобы учуять, что в воздухе сгустились перемены. Это было написано на моем лице. Я убеждалась в этом каждое утро, глядя в зеркало. Неважно, что сейчас была середина зимы, я все равно выглядела потрясающе, как если бы ухитрялась поймать каждый лучик солнца. Я описывала Паломе ситуацию, а она оставалась невозмутимой. Когда я закончила, она завопила, сжала меня в объятиях, едва не задушив, бросилась к холодильнику и достала шампанское. Не успела я рот открыть, как она объявила, что сама оплатит эту бутылку.

– Не в том дело, Палома, просто еще десять утра, – напомнила я.

Она засмеялась и выстрелила пробкой.

Судя по выражению ее лица, она точно что-то задумала.

– Почему не вернуться к “Бистро”? – якобы невинно предложила она.

Название эпохи моих родителей! После приезда из отпуска Палома активно участвовала в отборе вариантов и даже интересовалась мнением клиентов.

– Тебя отец подослал?

– Вовсе нет! – запротестовала она, натянуто улыбаясь.

– Я же собираюсь стряхнуть с “Одиссеи” пыль, а не превратить бар в музей! – возразила я.

– Тебе отлично известно, что я не в силах ему отказать, а он попросил подкинуть тебе эту идею.

Палома и мой отец… Легендарная история. Когда исчез мой муж, я лишилась энергии и отказывалась работать. Я покидала квартиру над баром, где мы жили, только чтобы отвести в школу Лу и Улисса и купить еды, и отец снова стал обслуживать клиентов, хотя я его об этом не просила, да и не сумела бы попросить. “Одиссея” простояла закрытой всего один день. Он снова отпер дверь своего бара – который уже ему не принадлежал, – и каждый день являлся туда, обязательно заходя по дороге ко мне и спрашивая, не намерена ли я к нему присоединиться. Он взял на себя руководство, но сообщал мне обо всем, пытаясь так или иначе меня вовлечь. Отсутствие моей реакции не мешало ему контролировать ситуацию. Режис ни за что бы не позволил развалиться тому, что его дочь выстроила в поте лица своего.

Первым его радикальным решением стало закрытие кухни. За нее отвечал мой муж. Едва войдя в мою жизнь, он предложил подавать в полдень обед. С его уходом приготовление горячих блюд в “Одиссее” утратило смысл. Кухня окончательно прекратила существование. В дальнейшем мне не приходило в голову нанять повара и заново ввязаться в эту авантюру. Страница перевернута и стала частью прошлого.

Вторым важным решением был наем дополнительного сотрудника, не члена семьи, мне в помощь, когда я буду готова снова обслуживать посетителей. Отец никогда не сомневался, что зов любимого дела в конце концов станет достаточно громким. Время подтвердило его правоту. Он не собирался работать в паре со мной. Мать бы не позволила, да он и сам считал, что ему тут больше не место. Он постарел и полностью отдавал себе отчет в том, что его внимание требуется внукам. Поскольку ему некогда было бегать по разным заведениям города, выясняя, не готов ли кто-то из хозяев уступить сотрудника, отец разместил в газете объявление. Нескольким кандидатам уже был дан от ворот поворот, когда явилась Палома и спросила, в силе ли еще предложение. Он вознамерился прогнать и ее, поскольку, по его представлениям, ему нужен был крепкий парень, способный утихомиривать трудных клиентов, но отнюдь не хрупкая девушка едва ли тридцати лет с худенькими руками, которая стояла перед ним. Режис не привык останавливать себя и говорил все, что ему взбредет в голову, тем более в тот период, поэтому отказал ей, посоветовав поискать место продавщицы в магазине одежды. До сих пор помню, как я подпрыгнула, услышав этажом ниже вопли Паломы. Она наорала на моего отца. Когда она успокоилась, отец рассмеялся и объявил, что она может приступать к работе. Несколько следующих недель они дуэтом разыгрывали сцены семейных скандалов. Паломе нужно было всему учиться, но она не терпела папиных выговоров, он же не прощал ей ни единой ошибки. Я это на собственной шкуре испытала, поскольку профессии меня научил он. Отчаянно ругаясь, они шаг за шагом приручали друг друга, и Палома стала для меня той опорой, о которой мечтал отец. С тех пор Палома преклонялась перед ним, а вскоре после нашей встречи превратилась в мою лучшую подругу. Единственную подругу на самом деле.

Потребовалось примерно полгода, чтобы я выбралась из состояния апатии и снова захотела работать в “Одиссее”. Я это сделала только ради детей. Лишь они имели для меня значение. Я в конце концов сообразила, что, если я не встряхнусь, они получат вместо двух родителей одну мокрую курицу. Однажды утром я отвезла Улисса и Лу в школу, после чего явилась к родителям и оставила им Мило на весь день. Я впервые разлучилась с ним с тех пор, как наша жизнь вдребезги разбилась. Жестом я попросила их воздержаться от комментариев. В десять утра я открыла “Одиссею” – впервые после его исчезновения. После того, как он меня бросил. Я старалась отводить взгляд от кухонной двери, навсегда закрытой. Руки у меня дрожали, в глазах стояли слезы, но рефлексы восстановились: проверить, чистая ли стойка, разжечь огонь в камине, включить музыку. Причем не как раньше, для общей атмосферы, а чтобы не чувствовать себя такой одинокой, чтобы не казалось, будто меня затягивает в бездну. Проделав все это, я стала ждать клиентов. Первые из них, ожидающие увидеть Режиса, сначала пятились, заметив меня, а некоторые даже порывались уйти, зато позже многие заявлялись из любопытства – новость о моем возвращении быстро разлетелась. Но все старались на меня не смотреть и никто не осмеливался сесть за стойку, опасаясь приближаться ко мне. Я слышала за спиной шушуканье. Я успела привыкнуть к роли объекта сплетен. Каждый день в школе, в магазинах, куда я отправлялась за покупками, все бросали на меня взгляды, но не спешили ко мне обращаться. Меня жалели. Люди обсуждали ситуацию, как если бы меня рядом не было и я не могла услышать их и что-то ответить. “Почему он вдруг взял и ушел?” “Кошмар какой-то”. “Нет дыма без огня, она сделала что-то ужасное, потому он и сбежал!” “Хорошо хоть детей не забрал”. “Она ему изменила, точно!” “Нет, это он сходил на сторону, он известный бабник, я слышал, что он таскался по всяким левым барам”. “Может, оно и к лучшему, что она от него избавилась! Этот тип был только обузой”. “Может, его уже достало, что она вечно сидит у него на шее”. Всякий раз, когда шепот сплетен долетал до меня, я с трудом брала себя в руки, чтобы не врезать кому-нибудь, не завопить, не попытаться защититься или не защитить его – вопреки всему. Даже в моем собственном баре они позволяли себе перемывать мне кости или отворачиваться от меня, пока я их обслуживала. Со мной отказывались общаться, разве чтобы заказать стакан пива, чашку кофе или бокал белого вина. Но при этом никто не произносил мое имя. Как будто опасались, что я их заражу. Для них я превратилась в незнакомку. В зачумленную. Я часто отступала подальше от них, пряталась за кассу, брала себя в руки, чтобы не сорваться, не заплакать, оставаться с высоко поднятой головой ради детей. Улисс, Лу, Мило. Я без устали повторяла про себя их имена, напоминая себе, зачем ввязалась в это сражение.