Полная версия
Обыкновенные убийцы: Как система превращает обычных людей в монстров
Эта фраза была произнесена 21 июня 1941 г., накануне нападения Германии на Советский Союз, и расстрел проводился рядом с германо-литовской границей. Нет ни возможности, ни необходимости проводить здесь ментально-историческую реконструкцию распространенных расово-биологических и националистически обоснованных моральных представлений, которые повторяли все, от членов академической и политической элиты до полицейских у расстрельных ям. Ульрих Герберт – а за ним и ряд других историков – показал это на примере различных групп{50}. В центре внимания блестящего исследователя Герберта – поздний заместитель Гейдриха[5] Вернер Бест, который, будучи молодым юристом, в 1920-х гг. развил концепцию «серьезного антисемитизма», сам придерживался ее и был такой далеко не один. В соответствии с этой концепцией борьба с политическим и расовым врагом объяснялась «исполнением законов природы и реализацией интересов собственного народа», поэтому было возможным «вести борьбу без эмоций и страстей, относясь к ней “по-деловому”, как к работе»{51}.
Эта концепция «делового антисемитизма», подразумевавшая преследование евреев по вышеназванным причинам, а не из личной неприязни, способствовала развитию аргументированных и политических стратегий, в этом Бест разделял мнение широких кругов образованной молодежи, из которой всего через 10 лет сложилась крайне мотивированная руководящая элита Третьего рейха. Как пишет Герберт, аргументационная база «серьезного антисемитизма», с одной стороны, формировалась через учение о расах, с другой – через националистическую теорию о том, что благополучие и «здоровье» народа как «сверхвременной общности» (Гиммлер) стоят выше судьбы отдельного человека. Из этого вытекает право подчинять интересы отдельного человека общим интересам народа, а «рабские народы» – «народам господ». Со временем юрист Бест стал начальником I Управления РСХА (Главное управление имперской безопасности) и разработал следующую внутриполитическую программу: «Политический принцип тотальности национал-социализма, соответствующий идеологическому принципу органического и неделимого единства народа, не терпит в своей области никакого политического волеизъявления, которое не вписывается в общее волеизъявление. Любая попытка продвинуть или поддержать другую политическую позицию будет искореняться как болезнь, угрожающая общему единству неделимого народного организма, без оглядки на субъективные хотения ее инициаторов»{52}.
Внешнеполитическая доктрина этой программы вытекала из «национального мировоззрения», гласившего, что борьба не на жизнь, а на смерть с народами, которые по расовым критериям определяются как враги, соответствует «вечным законам жизни». Согласно этой теории особая опасность, которую несут евреи для других народов, состоит в том, что они угрожают национальной идентичности, поскольку живут внутри других народов и смешиваются с ними. Главный враг здорового развития тела германского народа живет в нем самом как «паразит» и должен последовательно искореняться, как и другие носители «вредоносного генетического материала». В любом случае борьба с ним должна вестись более интенсивно, чем с внешними врагами.
Этот «серьезный антисемитизм» не давал представителям правящей элиты вроде Беста ни малейшего права проявлять любые чувства к отдельным представителям еврейского населения и уж тем более им было запрещено оправдывать проявления ненависти «обычными антисемитами», в том числе в рядах собственной партии или организации. Евреи, с этой точки зрения, были просто «в силу своего происхождения частью враждебного немцам народа, борьба с которым, изгнание и, в определенных обстоятельствах, даже уничтожение которого ‹…› в рамках националистических “законов биологии” представляли собой неизбежную необходимость, – однако она совершенно не зависела от личных чувств носителей данной теории и не была напрямую связана с их собственным отношением к отдельным евреям»{53}.
Наличие таких ориентиров в кругах политических, административных, медицинских, научных и технических элит, конечно, ничего не говорит о том, как фактически выглядело обращение с жертвами. Необходимо также проявлять осторожность, размышляя о степени распространенности определенных мнений в различных группах населения. Например, Клаус Михаэль Мальман полагает, что «деловой антисемитизм» находил отклик прежде всего в кругах элиты, в то время как исполнители приказов, стоявшие на более низких иерархических уровнях, – например, начальники подразделений гестапо и их подчиненные – практически не разделяли или вовсе не разделяли подобных взглядов: «Их картина мира была намного менее интеллектуальной, их антисемитизм был грубее, кровавее, а отношение к непосредственному насилию было значительно более прямым. Они не только приказывали, но и стреляли и пытали»{54}. Однако здесь для нас важнее не столько статистическое распределение различных точек зрения в различных группах лиц, которое ретроспективно в любом случае едва ли возможно проследить, сколько вопрос о том, какую роль играли моральные убеждения в процессе уничтожения.
Для начала необходимо зафиксировать, что в рамках более абстрактной морали, которая опирается на благосостояние надличностных и сверхвременных единств и однозначно отрекается от субъективных мотивов и целей, такие точки зрения, как у Вернера Беста, вполне могут считаться «нравственными» – даже если само содержание этой морали специфическое и базируется на исключении определенных групп лиц из сферы ее действия.
В рамках самой авторитетной психологической теории нравственного развития Лоуренса Кольберга Вернеру Бесту нужно было бы даже приписать постконвенциональную мораль, которая является высшей ступенью морального развития, достигаемой лишь немногими людьми. Кольберг выделяет в моральном развитии три уровня: доконвенциональный, конвенциональный и постконвенциональный. На доконвенциональном уровне находятся, например, дети примерно до девяти лет и малолетние преступники, которые считают свой поступок нарушением, только если о нем узнали другие. Они (еще) не усвоили лежащую в основе всего систему норм. Конвенциональный уровень отличается идентификацией с господствующей системой норм, поэтому люди на данном уровне морального развития могут быть склонны к авторитарному поведению, а в крайних случаях развивать такие нормопатологии, как у Адольфа Эйхмана, который во время судебного процесса над ним в Иерусалиме заявил, что если бы ему было приказано проявить гражданское мужество перед начальством, то он бы, само собой, его проявил. Конвенционального уровня, по Кольбергу, достигают большинство взрослых. Однако на постконвенциональный уровень выходит меньшинство – лишь те, кто «сделал себя независимыми от правил и ожиданий других людей» и определяет «свои ценности в рамках выбранных им самим принципов»{55}.
Постконвенциональный уровень схож с доконвенциональным – находящиеся на них люди оценивают традиционные нормы и ценности со своей личной точки зрения, однако «трактуя при этом социальные обязательства таким образом, чтобы они звучали оправданно в глазах любого нравственного человека»{56}. В своей несколько тавтологичной аргументации Кольберг исходит из того, что эта трактовка обязательств происходит на универсалистской основе, но его определение постконвенциональной морали работает и тогда, когда рассматривается некая «мы»-группа, которая учредила свою специфическую мораль. Такой человек, как Вернер Бест, без сомнений, приводит доводы на постконвенциональном уровне в рамках специфической морали, а именно нормообразующе – только его мораль может становиться универсальной лишь в пределах общности одного народа и не распространяется на тех, кто по определению из нее исключен и рассматривается как враг.
Даже не желая слишком односторонне трактовать попытки Кольберга дать определения, мы приходим к выводу, что такие дескриптивные модели морального развития легко дают пространство для определения морали преступников национал-социализма как на конвенциональном, так и на постконвенциональном уровне.
Эмпирическая проблема состоит при этом лишь в том, что содержание специфической морали «делового антисемита» отличается от того, что мы можем принять как универсалистскую мораль. Теоретическую же проблему можно определить так: если мы в своем анализе хотим ближе подойти к действиям преступников, необходимо принимать во внимание различные концепции морали. Специфическая концепция, в рамках которой преступники находили ориентиры и совершали свои поступки, тоже обязывает действовать ради общего блага, выходя за рамки собственных интересов и собственного физического существования. Однако возникает следующая проблема: то, что служит общему благу и считается правым делом, определяется эпохой и обществом. Поэтому концепции нравственности в принципе обладают таким свойством – их можно наполнять практически любым содержанием. Именно поэтому исключение определенных групп лиц из сферы действия морали может казаться приемлемым или даже необходимым.
Такую сферу действия можно определить, по словам Хелен Файн, как «вселенную общих обязательств»[6]. С социопсихологической точки зрения речь идет об обобщенном определении принадлежности и исключенности, которое также распространяется на то, какое поведение считается само собой разумеющимся. Такие «вселенные общих обязательств» в разных группах и культурах могут определяться очень по-разному и, как правило, распространяются на более или менее широко трактуемую «мы-группу», из которой изначально исключаются определенные другие группы. Похоже, что центральный механизм развития геноцида на самом деле состоит в том, что группы лиц, которые изначально находились на периферии или даже в центре «вселенной общих обязательств», впоследствии из нее исключаются.
Соответственно, первая ступень всех известных геноцидов состоит в определении этой «вселенной общих обязательств», то есть в разработке критериев принадлежности/непринадлежности, в нормативном обосновании этого определения и в обязательстве принадлежащих к ней следовать специфической морали, лежащей в ее основе.
А теперь – решающий момент: причина того, что подавляющее большинство преступников, выполняя свою задачу, не сломались, хотя многие, возможно, и впрямь убивали против «истинного» желания, состоит в том, что их угрызения совести и страдания от выполнения тяжелой задачи по умерщвлению были нормативно интегрированы в преступную мораль национал-социализма. Ханна Арендт отмечала, что язык национал-социализма превратил «адресатов приказов» в «носителей приказов» – транспортировщиков целей, которые сами могли страдать от своего груза{57}. Именно поэтому сохранение «порядочности» в процессе убийства могло считаться доказательством сохранившейся нравственности. И это опять-таки подразумевает, что понимание «правильного» и «неправильного» сдвинулось в целом: убийство людей могло считаться «добром», поскольку служило высшему благу народной общности[7].
Таким образом, получается, что в рамках специфической морали национал-социализма «нормальным» было совершать поступки, которые по меркам универсалистской морали запрещены. В этой же связи Ханна Арендт говорит об Адольфе Эйхмане, «что он был “нормальным”, не был исключением и что в условиях Третьего рейха только “исключения” сохранили нечто вроде “нормального” восприятия»{58}. При смещении нормативных рамок то, что раньше считалось общепринятым, теперь оказывается ненормальным поведением, и наоборот. Так убийство становится общепринятым в данном обществе действием.
Готовность убивать субъективно подкрепляется еще одним аспектом нравственной цельности. Именно опираясь на свой особый образ действия, определяемый ими как моральный, преступники могли убедить себя в том, что их моральный облик сохранен. Это означает, что они выбирали определенный способ убийства, который казался им более приемлемым, чем те, что предпочитали другие. Кошмарный, но, к сожалению, типичный пример – 101-й полицейский батальон, ставший известным благодаря работам Кристофера Браунинга и Дэниэла Голдхагена. Входившие в него примерно 500 бойцов уничтожили около 35 000 человек и еще 45 000 отправили в Треблинку. Один из участников рассказывал: «Я старался по возможности расстреливать только детей. Дело было так: матери вели детей за руку. Мой сосед тогда стрелял в мать, а я – в ее ребенка, потому что по какой-то причине я говорил себе, что ребенок все равно уже не сможет жить без матери. В какой-то мере это должно было успокоить мою совесть – избавить от страданий ребенка, неспособного больше прожить без матери»{59}.
То, что такое было возможно и не противоречило морали действующих лиц, доказывает, что им не приходилось преодолевать какие-либо существовавшие ранее моральные барьеры или морально разлагаться. Это означает, что именно убеждение самих себя в том, что, несмотря ни на что, их моральный облик сохранен, позволяло совершать убийства, не чувствуя себя при этом убийцами. В какой-то мере они убивали не как личности, а как носители исторической задачи, на фоне которой их персональные потребности, чувства и противоречия должны были отступить на второй план. Получается, что убивать им помогало дистанцирование себя от роли, которую они исполняли.
Ролевая дистанция, как писал Ирвинг Гофман, является ключевым условием профессионального поведения. Она означает дистанцию «между действием и бытием»{60}. «На самом деле, – добавляет Гофман, – индивидуум отрицает не роль, а ту возможную самость, которую данная роль подразумевает для всех ее исполнителей, если они от нее не защищаются»{61}
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Сноски
1
Для США и других западных обществ «нормальным» признано наличие 0,5–2,5 % параноидальных личностей, к ним добавляются еще 1–3 % асоциальных личностей. Кроме того, считается, что 7,5 % населения обладают признаками шизоидной личности. Как бы ни оценивались эти показатели по отдельности (последний, на мой взгляд, кажется довольно высоким), они демонстрируют, что количество людей с психическими отклонениями среди исследуемых преступников примерно соответствует общим показателям общества, несмотря на необычные условия ситуации. См.: Kaplan Harold I., Sadock Benjamin J. und Grebb J. A. Synopsis of Psychiatry. Behavioral Sciences and Clinical Psychiatry, Baltimore 1994. S. 731 ff. – Здесь и далее прим. авт., если не указано иное.
2
Такие рассказы попадаются, например, в протоколах допроса одного адъютанта командира 45-го батальона, который еще встретится нам в основной части книги.
3
Точное число не называется. Участвовали подразделения полицейского полка «Юг», вермахта (устанавливали заграждения), украинское ополчение и зондеркоманда 4а.
4
Не всегда речь идет об осознанных размышлениях. Многие решения принимаются по привычке или интуитивно. Вместе с тем любым действиям предшествует интерпретация ситуации, как в привычном и неосознаваемом режиме действий, так и в рамках непростого и осознанного анализа непривычной проблемы. Постоянное наличие интерпретации становится заметно в тот момент, когда что-либо было интерпретировано неверно: ошиблись дверью, приняли незнакомца за знакомого, что-то неправильно поняли. Тогда появляется «необходимость прояснения ситуации» и становится видно, что неудавшееся действие явилось результатом некоей интерпретации – пусть в данном случае и неверной.
5
Р. Гейдрих – начальник Главного управления имперской безопасности, с 1941 г. исполнял обязанности имперского протектора Богемии и Моравии. В 1942 г. убит членами чехословацкого Сопротивления. – Прим. ред.
6
В оригинале – universe of obligation (см.: Fein Helen. Genocide. A Sociological Perspective, London 1993), но понятие «обязанность», на мой взгляд, относится скорее к кодифицированным или даже правовым обоюдным услугам.
7
Народная общность – Volksgemeinschaft – понятие из лексикона национал-социализма, обозначающее единство немецкого народа. – Прим. пер.
Комментарии
1
Harrower Molly. Rorschach Records of the Nazi War Criminals: An Experimental Study after Thirty Years, in: Journal of Personality Assessment, 40/4 1976. S. 341.
2
Там же, с. 342.
3
Там же.
4
Там же.
5
Там же.
6
Adorno Theodor W. Erziehung nach Auschwitz, in: Adorno Theodor W. (Hg.) Stichworte. Kritische Modelle 2, Frankfurt am Main 1969. S. 95. В докладе «О борьбе с сегодня» (1962) Адорно высказал убежденность в том, что у преступников действительно были нарушения психики: «Это патологически холодный, не имеющий привязанностей, действующий механически тип личности, как у Гиммлера и у коменданта Освенцима Гёсса». Adorno Theodor W. Zur Bekäpfung des Antisemitismus heute, in: Adorno Theodor W. (Hg.) Kritik. Kleine Schriften zur Gesellschaft, Frankfurt am Main 1971. S. 105–134.
7
Kren George M. und Rappoport Leon. The Holocaust and the Crisis of Human Behavior, New York 1980. S. 70, 64.
8
Арендт Х. Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме. – М.: Европа, 2008. С. 48.
9
Ritzler Barry A. The Nuremberg Mind Revisited: A Quantitative Approach to Nazi Rorschachs, in: Journal of Personality Assessment, 42/4 1978. S. 352.
10
Эксперимент Миале и Зельцера по реконструкции такой психопатологии на основании материалов Нюрнбергского процесса можно считать неудавшимся в первую очередь из соображений методологии. Его методологическая ошибка заключалась в том, что материал интерпретировали с точки зрения сознания авторов. См.: Miale Florence und Selzer Michael. The Nuremberg mind: The psychology of the Nazi leaders, New York 1975. В целях критического сравнения см.: Ritzler Barry A. The Nuremberg Mind Revisited.
11
Цитата по Тодорову, который указывает, что эти примечательные слова приведены в приложении к книге «Человек ли это?», которое отсутствует в ее немецком издании (1992). См: Todorov Tzvetan. Angesichts des Äußersten, München 1993. S. 137.
12
Изречение штандартенфюрера СС Пауля Блобеля, приговоренного к смертной казни на так называемом Нюрнбергском процессе по делу об айнзацгруппах. Цит. по: Kempner Robert M. W. SS im Kreuzverhör, München 1964. S. 91.
13
Арендт Х. Истоки тоталитаризма. – М.: ЦентрКом, 1996.
14
Schmitz Stefan (Hg.). Willi Peter Reese. Mir selber seltsam fremd. Die Unmenschlichkeit des Krieges. Russland 1941–44, München 2003, иллюстрации.
15
Там же, с. 242.
16
Там же, с. 242 и след.
17
Там же, с. 197.
18
Там же, с. 179.
19
Там же, с. 85 и след.
20
Там же, с. 77.
21
Там же, с. 70.
22
Там же, с. 9.
23
См. Алис Миллер, которая задается вопросом, «что убийство рассказывает о детстве убийцы». Миллер А. Вначале было воспитание. – М.: Академический проект, 2003.
24
Ross Lee. The intuitive psychologist and his shortcomings: distortions in the attribution process, in: Berkowitz Leonard (Hg.), in: Advances in Experimental Social Psychology, New York 1977. S. 214 ff.
25
В качестве примера крайнего противоречия можно упомянуть Вильгельма Кубе, генерального комиссара Генерального округа Белоруссии, который по своей биографии и положению мог считаться совершенно убежденным национал-социалистом и антисемитом и по факту был преступником крупного масштаба, но при этом боролся за жизнь нескольких немецких евреев, идя на многочисленные конфликты, и в одном случае даже возымел успех. Рассказывается, что Кубе с возмущением обрушился на гауптштурмбаннфюрера СС, хлеставшего людей плеткой во время депортации, а также, что довольно примечательно, раздавал во время одной прогулки по гетто конфеты еврейским детям. См.: Lampert Tom. Ein einziges Leben. Acht Geschichten aus dem Krieg, München 2001. S. 80–113.
26
Aly Götz. Ich bin das Volk, in: Süddeutsche Zeitung, 1. 9. 2004. S. 11.
27
Alexandre Michel. Der Judenmord. Deutsche und Österreicher berichten, Köln 2004. S. 115.
28
«Здесь я хочу поговорить с вами совершенно открыто еще об одном крайне тяжелом моменте. В нашем кругу об этом можно говорить откровенно, хотя мы никогда не скажем об этом публично. ‹…› Я говорю об очищении от евреев, об уничтожении еврейского народа. О таких вещах легко говорить. “Еврейский народ должен быть уничтожен, – скажет каждый член партии. – Само собой, это является частью нашей программы – устранение евреев, их искоренение, – и будет выполнено”. И вот заходит речь о них всех – всех 80 миллионах достойных немцев, и у каждого найдется свой хороший еврей. Конечно, остальные – свиньи, но мой еврей – отличный. Ни один из тех, кто так говорит, не видел, как это происходит на самом деле, ни один не прошел через это. Большинство из вас знают, что это такое, когда рядами лежат 100, 500, 1000 трупов. Способность выдержать все это и остаться порядочным человеком – за редким исключением человеческих слабостей – это именно то, что закалило нас». Речь Гиммлера от 4 октября 1943 г. в Познани на совещании группенфюреров СС: Internationaler Militärgerichtshof, Der Prozess gegen die Hauptkriegsverbrecher, Nürnberg 1948. Bd. 29. S. 145 (1919-PS).
29
Höß Rudolf. Kommandant in Auschwitz. Autobiographische Aufzeichnungen des Rudolf Höß, herausgegeben von Martin Broszat, München 1963. S. 156.
30
Sereny Gitta. Am Abgrund: Gespräche mit dem Henker. Franz Stangl und die Morde von Treblinka, München 1995.
31
Sereny Gitta. Das Ringen mit der Wahrheit. Albert Speer und das deutsche Trauma, München 1995.
32
Sereny. Am Abgrund. S. 129.
33
Welzer Harald. Härte und Rollendistanz. Zur Sozialpsychologie des Verwaltungsmassenmords, in: Leviathan, 21/1993. S. 358–373.
34
Sereny. Am Abgrund. S. 131.
35
Там же, с. 235.
36
Там же, с. 189 и след.
37
Там же, с. 197.
38
Там же, с. 149; курсив автора.
39
Там же, с. 150.
40
Там же, с. 137.
41
Там же, с. 143.
42
Там же, с. 244.
43
См.: Friedrichsen Gabriela. «Ich bin doch kein Mörder!» Gerichtsreportagen 1998–2004, München 2004.
44
Höß. Kommandant in Auschwitz. S. 132.
45
Jäger Herbert. Verbrechen unter totalitärer Herrschaft. Studien zur national-sozialistischen Gewaltkriminalität, Olten; Freiburg 1967. S. 28.
46
Alexandre. Judenmord. S. 142.
47
Breitman Richard. Himmler and the Final Solution. The Architect of Genocide, London 1991. S. 243.
48
Gross Raphael und Konitzer Werner. Geschichte und Ethik. Zum Fortwirken der nationalsozialistischen Moral, in: Mittelweg 36, 4/1999. S. 48 ff.
49
Matthäus Jürgen. Das «Unternehmen Barbarossa» und der Beginn der Judenvernichtung, Juni – Dezember 1941, in: Browning Christopher R. (Hg.) Die Entfesselung der «Endlösung». Nationalsozialistische Judenpolitik 1939–1942, München 2003. S. 373.
50
Heinemann Isabel. «Rasse, Siedlung, deutsches Blut». Das Rasse- und Siedlungshauptamt der SS und die rassenpolitische Neuordnung Europas, Göttingen 2003; Herbert Ulrich. Best: biographische Studien über Radikalismus, Weltanschauung und Vernunft 1903–1989, Bonn 1996; Orth Karin. Die Konzentrationslager-SS. Soziokulturelle Analysen und biographische Studien, Göttingen 2000; Wildt Michael. Generation des Unbedingten. Das Führungskorps des Reichssicherheitshauptamtes, Hamburg 2002. Историческая реконструкция формы распространения идеологий среди различных групп населения и отдельных лиц обладает лимитом возможностей, поскольку индивидуальные ориентиры и установки развиваются в связи со множеством различных факторов и не поддаются полному эмпирическому анализу. Исследуя небольшие группы, мы опираемся на обобщения, которые могут дать теоретические гипотезы, но не могут быть проверены эмпирически.
