Маршал. Том 1

– Часть провокации? – поинтересовался Лазарь Моисеевич.

– Его шли убивать, и если бы не секрет из бойцов кремлевской охраны, то, скорее всего, товарища Тухачевского убили. И не только его, но и всех возможных свидетелей. Не похоже это на провокацию. Нападение на него, по всей видимости, стало чем-то вроде паники. Кто его совершил – не знал, о чем нам рассказал маршал, но испугался за свою жизнь и судьбу задуманного дела. Есть все основания считать, что до Иудушки информация о странном поступке маршала не успела дойти, и решения принимали тут. В Москве. Этакая импровизация.

– Уже известно, кто стоит за этим? – спросил Ворошилов, который и сам не понимал причину своей досады: то ли от самого факта покушения, то ли от того, что оно не увенчалось успехом. Все-таки комплимент, высказанный в присутствии самого Сталина Тухачевским, этим «золотым мальчиком», был весьма сомнителен. Ведь в переводе на простой язык слова первого заместителя звучали так: «Я продолжаю считать вас дураком, но понял, что усидчивый и честный дурак может быть полезнее ветреного умника». Вот и пойми, что это: похвала или тонкая насмешка? А ведь многое ли нужно человеку? Всего лишь простое уважение со стороны своих подчиненных, которые в основной массе его боялись и считали дилетантом в военном деле. Уважение, которое Климент Ефремович так жаждал услышать в потоке критики, что на него лился с нарастающей интенсивностью. Жаждал, как манну небесную, как бальзам на израненную душу. В общем, сильного доверия к Тухачевскому у Ворошилова после того разговора не возникло, хотя и проявилась некая симпатия за честную самокритику, в коей тот до сего времени ни разу не был замечен.

– Да. По крайней мере, если верить подробному рапорту товарища Тухачевского, – спокойно произнес Сталин. – Кроме того, все лица, которые он обозначил в перечне руководства военного крыла заговорщиков и вероятных организаторов покушения, уже пару раз навещали его в палате госпиталя.

– Лицемеры, – зло произнес Ворошилов.

– Это школа Троцкого, – печально вздохнул Сталин. – Но тактика разумная. Они не знают о том, что сообщил нам товарищ Тухачевский, а сами, по всей видимости, уже подрезали ниточки, ведущие к ним со стороны исполнителей. Если мы не будем знать, кого искать, на них ни за что не выйдем. Поэтому для троцкистов будет самым разумным занять позицию «искренне» сочувствующих горю товарища Тухачевского и не отходить от него далеко, чтобы «держать руку на пульсе».

– Почему товарищ Тухачевский пришел к вам? – тихо поинтересовался Молотов. – Зачем? Ведь если информация о заговоре верна, то его подготовка шла превосходно и имела все шансы на успех. Он испугался провала и неизбежного наказания?

– Наказания он не испугался, – задумчиво произнес Сталин, – товарищ Тухачевский его сам попросил, ссылаясь на то, что не оправдал доверия партии. А вот почему он пришел – загадка. Врачи говорят, что люди, побывавшие на черте между жизнью и смертью, иногда сильно меняются. Видимо, в нашем случае произошло это самое изменение и он стал просто другим человеком, – произнес Сталин, затянулся трубкой и обратил свой взор к окну, где все так же кружились большие хлопья снега.

– На какой стадии подготовка переворота? – нарушил тишину Каганович.

– Товарищи, ситуацию по этому вопросу вам прояснит сам товарищ Тухачевский. Вы послушаете. Поспрашиваете. А потом мы с вами уже детально обсудим ситуацию и то, что мы должны будем делать. – Он посмотрел на присутствующих и, дождавшись утвердительного кивка от каждого, поднял трубку телефона и попросил Поскребышева пригласить товарища Тухачевского.

Спустя секунд двадцать открылась дверь и в кабинет вошел Михаил Николаевич весьма колоритного вида. Весь в бинтах, левая рука на перевязи, прихрамывает на правую ногу, взгляд тяжелый и уставший.

Важной ошибкой Тухачевского, насколько знал Агарков, было неправильное позиционирование Михаила Николаевича по отношению к своим коллегам. Происходивший из дворянского рода, хотя, если строго говорить, лишь наполовину, он имел глупость подчеркивать всеми доступными способами свою классовую чуждость для новой власти. И прежде всего внешним видом, который сближал его с излишне аристократичной средой европейских армий, нежели с рабоче-крестьянским типом советского командира. Небольшая деталь, но именно из таких деталей и складывается «картина маслом».

Увы, актер из Николая Васильевича был очень плохой и что-то кардинально изменить в облике Тухачевского он не мог, но на помощь пришли сама природа и сложившиеся обстоятельства. Во-первых, черты личности Агаркова проявились и во внешности: из выражения лица исчезли брезгливая холодность и надменность, а взгляд стал прямым и открытым. Во-вторых, из-за семи пулевых ранений и большой потери крови он перестал выглядеть холеным аристократом. Ну и в-третьих. Конечно, удивить Политбюро бинтами и хромотой можно было с тем же успехом, как и при стращании ежа обнаженным седалищем, но и этот штришок пошел на пользу новому облику маршала. Так что, стоило ему увидеть в зеркале свое отражение, в памяти сами собой всплыли строки из знаменитой песни: «Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве…» [3], которые как-то незаметно задали нужный настрой, завершивший создание образа настоящего красного командира безо всяких барских тараканов в голове. Поэтому, когда он вошел в кабинет, у большинства присутствующих в кабинете читались вполне натуральные «аплодисменты» в виде вытянутых лиц. Лишь Сталин скромно улыбнулся в усы, отметив про себя новую особенность обновленного Тухачевского.

– Здравствуйте, товарищи, – произнес вошедший Михаил Николаевич. С ним сдержанно поздоровались, удивленно поглядывая на образ человека, выдававшего себя за Тухачевского и которому явно не хватало папахи, бурки и шашки для пущей красоты.

– Товарищ Тухачевский, – сказал Сталин, жестикулируя трубкой, зажатой в правой руке, – расскажите товарищам то, что вы поведали мне. Кратко, чтобы они поняли ситуацию в целом.

– Конечно, – кивнул Михаил Николаевич и несколько секунд собирался с мыслями, буквально кожей чувствуя на себе внимательные прожектора глаз всех присутствующих в кабинете. Даже Сталин и тот очень внимательно следил за ним. Значит, нужно не ударить в грязь лицом, ибо дойти до этого этапа оказалось непросто. И то, что события пока развивались в рамках предсказуемых реакций, говорило о том, что он не ошибся в своих расчетах. – Хорошо известный вам Лев Троцкий, высланный из Советского Союза шесть лет назад, не только не смирился с поражением, но и прикладывал все усилия к тому, чтобы достигнуть реванша. Думаю, это особенно пояснять не нужно, так как вы все знакомы с его беспокойной натурой. – Тухачевский выдержал паузу. – В тридцать первом году он начал свою попытку сыграть на амбициях ряда фигур в руководстве Советского Союза. Причем ядром новой оппозиции стали не отошедшие от дел в двадцать восьмом году, а те, кто вместе с товарищем Сталиным их громил. А также молодые и амбициозные, желающие занять почетное место на политическом олимпе Советского Союза.

Тухачевский закрыл глаза и немного пошатнулся. Сказалась слабость. Ведь от ранений он еще толком оправиться не смог.

– Товарищ Тухачевский, – мгновенно отреагировал на это Сталин, – присаживайтесь, – кивнул он на ближайший к нему стул.

– Спасибо, – сдержанно улыбнулся Михаил Николаевич, сел и продолжил свое сольное выступление. – Так вот. Сделав ставку на неудовлетворенные амбиции и внутренние противоречия в партии, Троцкий преуспел в деле создания оппозиции. Уже в тридцать третьем году у него получилось сколотить крепкую организацию, которая занялась подготовкой сложной комбинации. Насколько я смог разобраться, она состоит из четырех этапов. Первый этап являлся подготовительным. В его рамках создавался мощный, но формально лояльный товарищу Сталину блок в армейской среде, управляемый исключительно сторонниками Троцкого. Этому делу Троцкий уделял особое внимание. Кроме того, проводилась большая работа по формированию аналогичных организаций в других наркоматах.

– И много товарищей удалось собрать под знамена Троцкого? – поинтересовался Молотов, пользуясь паузой.

– В каждом наркомате не меньше трети руководства, которое всемерно продвигает на местах разнообразных удобных в управлении и преданных делу людей, вне зависимости от их способностей и талантов, из-за чего идет развал работы. Но для дела это не столь важно. Главное, чтобы, когда начался второй этап, оказалось как можно больше «счастливых» голосов.

– Вы считаете, что за вами пойдет армия? – задумчиво спросил Ворошилов.

– В армии сейчас много командиров, прошедших Гражданскую войну и относящихся к самым разным идеологическим платформам. Там и анархистов, и эсеров, и прочих «кадров» хватает. Многим пришлась не по вкусу ваша с товарищем Фрунзе работа по пресечению партизанщины и прочих пережитков военной демократии в рядах РККА. Для них Троцкий – отец родной, ради которого они пойдут на многое. Кроме того, в рядах командного состава РККА очень много командиров, имеющих весьма посредственное образование. Этакие рубаки времен Гражданской войны, которые остались в том времени и на том уровне личного развития, отставая от передовой военной мысли. Для них выступление на стороне Троцкого – это единственный шанс сохранить свое положение, так как в противном случае рано или поздно их заменят молодые командиры с куда лучшей подготовкой.

– Но простой рабочий и крестьянин-то? Разве он их поддержит? – уже слегка распалившись, продолжил Ворошилов.

– К нашему огромному сожалению, Троцкий очень хороший демагог. Уровень политической грамотности простых красноармейцев и младшего командного состава очень низкий. Они охотно поверят любым глупостям, которые заявят им агитаторы, главное, чтобы они были красивыми и идеологически верными. С армией ситуация очень сложная. Скорее всего, она расколется на две неравные части…

– И большая поддержит Троцкого? – спросил Каганович.

– Совершенно верно, – кивнул Тухачевский.

– Что должно произойти во время второго этапа? – поинтересовался Молотов.

– Рано или поздно подобная деятельность должна вызвать разумный гнев со стороны руководства Советского Союза и закономерную реакцию – попытку взять ситуацию в свои руки. Всей стратегической глубины замысла, по мнению Троцкого, вы понять не должны, остановившись на чем-нибудь вроде обычного заговора сторонников.

– Самонадеянно, – усмехнулся Калинин.

– Он всегда таким был, – грустно улыбнулся Тухачевский, – оттого и проиграл в двадцатых.

– Товарищи, давайте вернемся к более важному вопросу, – одернул едва начавшуюся процедуру промывания костей Троцкому Молотов. – Ну выявили мы заговор. И что дальше?

– Дальше важнейшая часть второго этапа – Ягода. Дело в том, что как нарком внутренних дел он очень слаб. Да и Троцкий его оценивает невысоко, считая разменной фигурой, которая окажется не способной справиться с поручением товарища Сталина по сдаче других разменных фигур. Поэтому на сцену должен выйти кто-то из его замов. Основная ставка сделана на Ежова, который уже сейчас используется втемную. Например, он занимается с одобрения товарища Сталина разработкой Ягоды, ведущего себя откровенно подозрительно.

– Что не так в Ежове? – скептически, со слабой улыбкой поинтересовался Микоян.

– Его душевное состояние. Он относится к такому типу чекистов, которые рвутся в первые ряды борцов за народное счастье и качество борьбы с врагами народа подменяют количественными показателями. Насколько мне известно, уже сейчас его люди фабрикуют дела для того, чтобы поднять самого Ежова как грамотного руководителя и чекиста. В этом деле новая оппозиция ему всемерно помогает, скармливая в основном самых неуправляемых или вышедших из-под контроля участников. Впрочем, чисткой своих рядов от случайных или невменяемых оппозиционеры не ограничиваются, отдавая на растерзание Ежова и его подручных – всех, кто мешает держаться на местах сторонникам Троцкого. Например, на заводах под удар попадают не только вредители, но и рационализаторы, а также те, кто критикует не всегда разумную и взвешенную работу заводоуправлений. После того как Ягода будет, скорее всего, расстрелян, а Ежов займет пост наркома, эта практика получит поистине колоссальный масштаб, превратившись во что-то вроде Якобинской диктатуры. Нет никакой уверенности в том, что Ежов справится с этой задачей, но создать видимость личной, немотивированной угрозы для широких масс руководителей во всех наркоматах страны сможет. Для него количество выявленных врагов народа значительно важнее реального положения дел.

– Он хочет спровоцировать что-то вроде Термидорианского переворота? – уточнил очень задумчивый Каганович.

– Именно так. Чуть переработанный вариант, но это не меняет сути вещей.

– И что дальше? Ведь успех второго этапа – это триумфальное возвращение Троцкого в Москву. Но вы сказали о еще двух компонентах стратегической комбинации Иудушки, – тихо произнес Ворошилов.

– Да. Я раньше сам думал, что все закончится именно так, как вы сказали. Но летом прошлого года меня стали посещать странные мысли и беспокойное любопытство, которое мне хотелось удовлетворить. Поэтому волей-неволей я взялся за распутывание клубка противоречий. И вот что получилось. – Тухачевский задумался на несколько секунд, после чего продолжил: – Первые два этапа очень хорошо и ясно вписывались в Термидорианский переворот и подготовку для него. Однако в случае, если бы это все было именно так и не имелось никакого третьего этапа, то Троцкий, безусловно, сосредоточился бы на укреплении армии, в которой у него имелось много сторонников. А вот тут уже всплыли противоречия. Инструкции, которые получал лично я, плохо пересекались с тем, что нужно делать в преддверии Термидорианского переворота.

– И что вы такого делали? – спросил явно заинтересованный Ворошилов.

– Одной из моих задач было курирование перспективных, но не актуальных разработок наравне с насущными, которые – по возможности лучше не уводить дальше экспериментальных и опытных образцов. Например, опыты с динамо-реактивными пушками, вроде пушки Курчевского. Интересная разработка, которую практически нигде в той форме, в которой ее подают, нельзя использовать. Что не отменяет очень высокой перспективности работ по этому направлению. Формально, в случае провала группы путчистов на втором этапе, эта разработка окажется вредительством, а люди, ею занимающиеся, угодят в лагеря или еще того хуже – будут расстреляны как пособники мировой буржуазии.

– Какая может быть перспектива у пушки Курчевского? – искренне удивился Ворошилов.

– Как у пушки – никакой. Однако при дальнейшем совершенствовании на базе этого динамо-реактивного орудия можно сделать ручной противотанковый гранатомет, позволяющий любому красноармейцу с дистанции сто-двести метров поражать танки противника.

– Но как?

– Сейчас в ряде стран мира идут разработки так называемых кумулятивных снарядов, способных прожигать броню направленной огненной струей. Если вложить вот такой реактивный снаряд, хотя бы трехдюймового калибра, в легкую пусковую установку, переносимую одним бойцом, то мы получим очень серьезное усиление пехоты. Причем не только обычной, но и морской пехоты, воздушно-десантных войск, горных стрелков и прочих. Однако насущная перспективность подобной разработки серьезно страдает, потому что наладить массовое производство реактивных кумулятивных снарядов в ближайшее время мы не сможем. Хорошо если к середине сороковых что-то путное начнет выходить. Этот проект носит долгоиграющий характер.

– И много таких проектов? – спросил Молотов.

– Достаточно. Примерно треть. Вторую треть представляют те самые бесконечные опытные образцы. Ну и остаток – реальная практическая деятельность. В принципе, ничего страшного, однако финансирование и поддержка по инструкциям Троцкого должны были сосредоточиться именно в перспективно удаленных разработках. Это меня очень сильно смутило. В случае успеха путча, конечно, можно было использовать мощный шаг в области пропаганды: дескать, вон какие дальновидные маршалы и комкоры восстали. Однако этот самый путч еще нужно провести, чему Троцкий не уделял должного внимания. Кроме того, на роль наркома внутренних дел он продвигал откровенно неуправляемого человека, который легко мог спутать все карты и начать брать не тех.

– То есть вы посчитали, что Иудушка считает вас разменной фигурой и скормит Ежову? – поинтересовался Сталин.

– Само собой. Но не только меня. Именно тогда я понял, что несмотря на хороший шанс успеха, эта попытка путча могла ударить самым страшным образом по Советскому Союзу. Ежов человек деятельный и далекий от принципиальности, поэтому когда он ворвется на поле борьбы с троцкистским заговором, то полетят головы невинных или простых болванов, которые фрондировали из моды. А это ведь огромное количество конструкторов, инженеров, технологов и прочих. И ведь их вместо наставления на путь истинный будут расстреливать, несмотря на то что в Советском Союзе в преддверии Большой войны каждый технически грамотный человек будет на особом счету. О том, какое положение уже сейчас на наших производствах, вы и без меня знаете. Брак идет диким валом. Что будет, если начать вымывать незначительный налет технически грамотных людей, я не могу даже представить.

– Иными словами, вы испугались из-за того, что ваши соратники могут быть сурово, но справедливо наказаны? – с хитрым выражением на лице уточнил Каганович.

– Я испугался из-за того, что Троцкий заложил в подготовку путча мину замедленного действия, которая должна сработать и максимально ослабить Советский Союз в случае, если путч не удастся. Примерно через пять-шесть лет Советский Союз вступит в Мировую войну, в которой главным противником у нас станет Германия. Она сильный враг, борьба с которым потребует напряжения всех наших сил. Каждый боец будет очень важен, не только в окопах, но и у станков с кульманами. Это большая и тяжелая война народов и идеологий.

– Война с Германией? – удивился Молотов. – Товарищ Тухачевский, а вы разве не в курсе, что Германия для Советского Союза является ведущим торговым партнером? Да и в области военного сотрудничества у нас очень много контактов.

– Если я ничего не путаю, то с тридцать первого года объем товарооборота между нашими странами упал с миллиарда рейхсмарок до чуть более четырехсот миллионов. Это так?

– Да. Все верно, – спокойно произнес Молотов, отслеживающий своим взглядом каждую клетку на лице Тухачевского.

– Можете мне верить или не верить, но посмотрите на то, какая общая динамика в отношениях между Советским Союзом и Третьим рейхом. Особенно после прихода к власти Адольфа Гитлера. Впрочем, это только одно из внешних проявлений предстоящего столкновения. На самом деле их много. Например, англо-германский договор о соотношении военно-морских сил, подписанный в прошлом году, есть прямое нарушение Версальского договора. То есть прецедент, позволяющий правительству Гитлера наращивать армию. Когда я посещал в тридцать втором году большие маневры в Германии, мне довелось провести ряд интересных бесед с германскими офицерами. Завел переписку с рядом военных деятелей, которую продолжал до последнего времени, отслеживая ситуацию и узнавая о новинках. Эти ребята были увлечены армией и возрождением Германии, а потому охотно разговаривали на любые связанные темы. Именно тогда я узнал о том, что германские офицеры очень сильно желают реванша за поражение в империалистической войне.

– Но ведь реванш будет и должен быть связан со странами, унизившими Германию в Версале, – уточнил Сталин. – Почему вы решили, что война между Германией и Советским Союзом неизбежна?

– Из-за весьма популярного германского лозунга – «Drang nach Osten» [4], который стал в последнее время угрожающе популярным в Германии. Я, грешным делом, ознакомился с книгой Адольфа Гитлера «Mein Kampf» и нашел там очень неприятные для нас высказывания. Вождь германского народа убежден в том, что жизненное пространство его народа находится на востоке, которое временно заселяют неполноценные, по его мнению, народы. Какие выводы я должен делать? Великобритания запускает процедуру милитаризации Третьего рейха, в котором пришел к власти человек, считающий, что немцам нужна наша земля для выживания?

– Кроме собственных размышлений у вас есть какие-либо доказательства? – Молотов все так же невозмутимо смотрел на Тухачевского.

– Только письмо офицера Вермахта, в котором он ссылается на речь Гитлера в тридцать третьем году. Слова до него дошли через третьи руки, но это не меняет ситуации.

– Это какую именно он имеет в виду речь?

– Закрытую речь перед генералами.

– Вот как, – задумчиво произнес Каганович, – и что заставило его поделиться с вами столь опасной речью?

– До семнадцатого года он жил в Российской Империи, несмотря на то что был этническим немцем.

– И что с того?

– Ему было интересно со мной общаться настолько, что он предложил мне перейти на службу в германскую армию после ее возрождения. Не будем вдаваться в подробности, которые нелицеприятны. Получив такое предложение, я не стал строить недоступную девицу, а напротив, поддерживал с ним очень оживленное общение, стараясь не лишать его надежды.

– Фактически у вас был шанс в случае неудачи военного переворота сбежать в Германию и поступить на военную службу? – Взгляд Ворошилова был полон удивления.

– Именно так. Но вместо бегства в теплое местечко я пришел сюда. А контакт в офицерской среде Третьего рейха использовал для получения пусть искаженной, но любопытной информации, позволяющей судить о происходящих там событиях изнутри. Эта переписка была одна из факторов, который меня все больше и больше убеждал в том, что война между Советским Союзом и Третьим рейхом неизбежна. И даже мало того, она всячески подготавливается Лондоном с попустительства Парижа. Они хотят силами Берлина уничтожить Советский Союз. Правда, боюсь, что их «боевой хомячок», заматерев, выйдет из-под контроля и вполне сможет порвать своих хозяев. – Сталин улыбнулся одними только глазами. Ему понравилось столь образное название нового германского строя и поведения европейских столиц последние годы.

– Почему вы называете пять-шесть лет? Откуда взялся такой срок? – решил уточнить Молотов.

– Вооруженные силы Третьего рейха сейчас находятся в весьма плачевном состоянии, не оправившись от прессинга Версальской системы, поэтому пять-шесть лет – это минимальный срок, за который их можно привести в порядок и увеличить до приемлемого размера. Кроме того, им требуется разработать, запустить в серию и освоить в войсках новейшую технику. Без всех этих итераций они не рискнут на серьезные военные конфликты. Максимум – военно-политические операции демонстративного характера. Например, насколько мне известно, сейчас готовится прекращение демилитаризации Рейнской области.

– Хорошо, – Молотов вернул разговор в прежнее русло, – по этому вопросу нам все ясно. – Он вопросительно посмотрел на Сталина и после его кивка продолжил: – Почему вы решили, что руководство Советского Союза пойдет на поводу у товарища Ежова?

– На это и сделан расчет Троцкого, продвигающего Ежова на пост наркома всеми правдами и неправдами. Ведь если скормить Ежову крупные, но бесполезные, разменные фигуры вроде Ягоды, он получит массу признательных показаний ужасающего характера. Где-то искренних, где-то вынужденных. Ведь существует масса способов заставить человека писать и говорить то, что от него требуется. Что вызовет у всех вас сильнейшую ярость. Ведь как еще может реагировать честный человек на то, что его старый соратник, с которым он много лет плечом к плечу трудится на благо трудового народа, задумал такую мерзость? Само собой, Ежову будут развязаны руки и его понесет. Это будет особенно усугублено тем, что его жена расшатывает ему и без того слабые нервы. Он с головой уйдет в работу и пьянку, стараясь достигнуть самоудовлетворения хотя бы в этом, и быстро превратится в обычного маньяка, стремящегося очистить мир от скверны и видящего все в черно-белых тонах.

– Допустим, – произнес Сталин. – Почему вы считаете, что есть четвертый этап в многоходовой комбинации Троцкого?

– Тут я ничего конкретного сказать не могу, – задумчиво произнес Тухачевский. – Как вы понимаете, меня никто не ставил в курс дела далее второго этапа, так как мне больше знать было не нужно. В случае успеха достаточно и этого, в случае поражения я просто не смогу рассказать ничего лишнего. О третьем этапе, направленном на подрыв боеспособности РККА, в частности, и Советского Союза в целом, дабы скормить его Третьему рейху, я узнал совершенно случайно. – Тухачевский задумался, слегка погрузившись в себя.

– Товарищ Тухачевский, – как сквозь пелену спросил его Молотов, – вы себя хорошо чувствуете?

– Слабость, – извиняюще улыбнулся Михаил Николаевич.

– Вы нам рассказывали о четвертом этапе.