Туман войны

Господин Рубановский тихо хмыкнул в ответ, хитро прищурился и почему-то поспешил к уединившемуся в углу с бокалом в руке господину Славинскому. Пользуясь звучавшей музыкой и пением «тётушки», он что-то очень тихо рассказывал Николаю Андреевичу. Постепенно лицо слушавшего озарила предвкушающая улыбка. Он благодарно кивнул «провидцу» и уже расслабленно откинулся на спинку кресла, внимая пению.

– И что вы ему такое поведали? – спросила я у вернувшегося Павла Матвеевича.

– О, ничего интересно. У мужчин тоже есть свои секреты, – ответил он и нежно улыбнулся, взяв меня за руку. – Не волнуйся, милая, с твоей пациенткой всё будет хорошо.

После помощи Варваре Сергеевне число желающих обратиться ко мне пациенток сильно возросло. Господину Недзвецкому даже пришлось завести книгу очереди, так как в госпиталь впускать их строго-настрого запретили. На первый же подобный случай господин Сушинский отреагировал такой отборной руганью, что впечатлил даже старого солдата из инвалидной команды. В связи с чем мои посещения городской больницы были расписаны поминутно на несколько месяцев вперёд.

Ни Витольд Христианович, ни Арнольд Викторович не понимали моего нежелания уделять больше времени алчущим моего внимания женщинам. У меня же появлялось ощущение, что из врача я постепенно превращаюсь в акушерку.

Желающие заполучить старшего помощника лекаря появились не только в Могилёве. Княгиня Долгорукова писала из столицы, что после её рассказов многие дамы просто жаждут моего приезда. Они гневно высказывались, не понимая моего нежелания иметь практику в Петербурге. Некоторые даже предлагали свою помощь в общении с Виллие и получении заветного диплома. Павел, первый раз обсуждая полученные письма, с облегчением предложил мне воспользоваться данной возможностью. Но услышав категорический отказ, более не возвращался к этому разговору, приняв моё мнение. Это впечатлило. Обычно мужчины редко слышат кого-то, кроме себя.

И хотя дел на господина Рубановского сейчас навалилось немало, он старался находить для меня время. Если сам не мог появиться, меня всегда ждала небольшая записка от него, оканчивающаяся неизменным «постарайся нормально выспаться».

Как ни странно, но последнее время я довольно часто возвращалась в мыслях к своей последней встрече с туманом. Конечно, мне тогда до дрожи хотелось развернуть Ветра и въехать в заполненный белой пеленой подлесок. Ведь звучащие вдали голоса казались такими близкими. Но осознание того, что меня ждёт истекающая кровью пациентка, которой только я, возможно, могу помочь, не оставляло мне иного решения. Потому как мысли о других оставляемых в этом времени людях набатным колоколом также звучали в голове. Мучилась ли я от подобного вердикта? Да! Сомневалась ли? Совершенно нет!

Когда я впоследствии рассказала Павлу Матвеевичу о произошедшем, он напрягся и поинтересовался, почему я не выбрала туман.

– А вы бы смогли?

– Не смог бы оставить вас здесь.

– И я не смогла.

Глава 2

15 июня 1812 года

С конца прошлой недели я нервно ждала новостей. Моё беспокойное состояние замечали все, но списывали на отсутствие в городе жениха. Особенно в этом деле отличилась Ольга, приставленная заботливой «бабушкой» в качестве моей компаньонки.

Младшая дочь древней, но разорившейся фамилии, как понимаю, с юных лет занимала эту должность у разных дам. Сначала жила с очень пожилой женщиной, скрашивая своим обществом её одиночество. Потом сопровождала дочерей какого-то дворянина. И так из года в год, сменяя семьи. Перед тем как поселиться у нас, опять присматривала за доживающей свой век старушкой.

Не знаю, была ли Ольга Васильевна в молодости красива, но сейчас, перешагнув тридцатилетний возраст, казалась довольно блёклой. То ли годы, то ли пережитое наложили на её лицо печать какой-то отрешённости. Она старалась быть незаметной и тихой. Очень любила читать вслух, и в такие моменты голос её приобретал твёрдость и выразительность. Как я заметила, она вообще предпочитала весь мир чтению. Приезжая со мной в госпиталь, почти всегда оставалась в «каморке» Аристарха Петровича наедине с книгой и отрывалась от неё, лишь когда мы уже собирались домой или в больницу.

Видя мою нервозность, Ольга даже изменила собственной страсти и ходила вместе со мной и моими «подопечными» по госпиталю, напоминала про обед и старательно уводила к господину Сурину на чай.

И вот сегодня моё ожидание неизбежного закончилось. Город буквально взорвала новость о вторжении французских войск. Это событие обсуждалось, кажется, везде. Без сомнения, госпиталь не обошла подобная участь. Особенно она вызвала напряжение у врачей, так как большей части надлежало отправиться в действующую армию. Естественно, все ожидали приказа о назначении.

Господин Сушинский не сомневался, что Яков Васильевич не забудет своего протеже, поэтому готовился оставить госпиталь на преемника. К моему вящему неудовольствию, им оказался не кто иной, как Эдуард Платонович Скоблевский.

Но самым большим ударом была новость о том, что меня собираются оставить в госпитале. Ни угрозы, ни слёзы не помогали. Семён Матвеевич остался непреклонен.

– Мадемуазель Луиза, я не могу лишить город такого лекаря, как вы, – улыбнулся он, – кроме того, граф Толстой уверил меня в том, что, по словам князя Багратиона, городу ничего не грозит. Вы остаётесь тут. И это не обсуждается. Вдруг сложные роды, а вас нет? Вы же с таким упорством на них каждый раз стремитесь.

– Вы понимаете, что город будет оккупирован французами?

– Ну зачем так волноваться, – посмеиваясь, заявил он, – вам нечего бояться, с вашими-то татарами. Вот за французов я опасаюсь.

Всё, как Павел и предвидел. Поэтому оставалось только дождаться его приезда и действовать по уже не раз оговорённому плану.

Приказы по медицинскому ведомству не заставили себя ждать. На следующий день, 16 июня, прибыли курьеры с распоряжениями. Из лекарей в госпитале оставались только я со Скоблевским. Городская же больница полностью легла на плечи господина Лаппо. Медицинского персонала стало сильно не хватать. Ведь, несмотря на заверения губернатора, многие из них с семьями покидали город.

Расшалившаяся погода решила, что и так слишком жарко, поэтому «радовала» нас не прекращающимся несколько дней подряд дождём.

Вероятно, господин Рубановский пока так и не появился, пережидая где-то распутицу. Не знаю почему, но я была абсолютно уверена, что с ним всё хорошо. Задержка может оказаться слишком долгой, а нам следовало спешить.

Ольга с подозрением посматривала на меня, ибо именно после получения страшных новостей я успокоилась и стала собранной, послала в имение за старостами и вообще развила бурную деятельность. Несмотря ни на что, я планировала вывезти как можно большее количество раненых из госпиталя. Не хотела, чтобы они погибли. Естественно, под это дело нужны были телеги. Учитывая же спешно покидающих дома горожан, средства передвижения стали в большом спросе. И тут Егор предложил обратиться к нашему старому знакомому.

Соломон Яковлевич, вчера приглашённый «охотником» на чай, весьма настороженно входил в комнату, теребя в руках ермолку. Но, увидев меня, улыбнулся и расслабился. Первый десяток минут мы просто чаёвничали и говорили ни о чём, соблюдая приличия.

– И зачем же старый Соломон таки понадобился милой барышне? Неужто мундир, мною построенный, прохудился? – с улыбкой спросил портной, сам не веря в возможность подобного предположения.

– Господин Гольбштейн… – при этом обращении бровь его изумлённо изогнулась, – как я вижу, вы не собираетесь покидать город.

– Ой-вей, я слишком стар таки, чтобы убегать. Кроме того, бедных евреев не любят при любых правителях. Так какая разница, кто будет не любить их завтра? Хороший портной всегда сможет добыть себе немного хлеба.

– Вы не так поняли меня, Соломон Яковлевич, – смутилась от подобного высказывания, – просто я рассчитывала приобрести телеги.

В изумлении у мужчины приподнялась другая бровь.

– Мне необходимо вывезти раненых из госпиталя. Покидающие город не продадут, они им и самим нужны. Поэтому…

– Таки вы посчитали, что старый Соломон знает за тех, кто остаётся и захочет сделать небольшой гешефт?

Я нервно кивнула. Эх, нужно было дождаться Павла, пусть бы сам находил эти несчастные телеги. Но меня жгло чувство упускаемого времени.

– Вы таки думаете, что лягушатники возьмут город?

– Учитывая размеры их армии, – я прискорбно вздохнула, – мне видится подобное неизбежным.

Собеседник с прищуром поглядывал на меня какое-то время и произнёс:

– А барышня случайно не видит, когда примерно-таки случится это несчастное событие?

– Рискну предположить… в начале июля, – ответила, немного подумав.

– Эх-х… вот что я имею сказать за это дело… – мужчина сосредоточенно пожмякал губами. – Община поможет. Пять подвод мы таки сможем вам отдать.

Невольно улыбнувшись, я благодарно кивнула. Этого, конечно, было мало, но появлялась хоть какая-то надежда. В госпитале оставались только те, кто никак не мог держать оружие, а также инвалидная команда. Те, кто уже шёл на поправку, отправлялись по своим частям.

– Какую сумму нужно будет уплатить общине?

– Хм… вместо денег у общины уже давно есть до вас сильное желание.

– Да-а-а? – протянула я с улыбкой. – И чего желает община?

Соломон Яковлевич чуть помялся, но всё-таки произнёс:

– Община хочет пристроить на обучение к вам нескольких своих девочек. Все грамотны, за больными смотреть обучены, – увидев моё изумление, он торопливо продолжил: – Девушки-сиротки. Община о них заботится… но…

– Я поняла, такую возьмёт замуж разве что какой-нибудь старик, чьи дети потом не оставят ей даже нитки.

Портной, не скрывая удовольствия, кивнул и, погладив свою бороду, сказал:

– Мы таки подумали, что опытная лекарка станет более завидной невестой.

– Но вы понимаете… у меня не школа… да и я отправляюсь в армию… полную мужчин, обделённых женским обществом. Просто… я не смогу гарантировать…

– Ой-вей, вы-таки думаете за то, что когда в город войдут французы, то сразу примут обет воздержания? – перебил он с горечью.

– Хорошо, – ответила, немного подумав, – сколько девушек вы хотите пристроить?

– Уже две. Симочка таки сделала нам горе на мои седины, решив принять предложение от одного капцана (*оборванца).

– Ну, что же, будет лучше, если они переедут ко мне домой. Я выделю им комнату. Так будет намного удобнее, тем более если они сироты, – тяжело вздохнув, я продолжила: – Но вы должны понять… мы будем на войне…

– Ой-вей, барышня. Все мы ходим под Всевышним!

В конце концов мы договорились, что по первому требованию телеги будут пригнаны к военному госпиталю. Потому расстались весьма довольные друг другом. Но проводившая гостя Ольга явно не разделяла моей радости.

– Mademoiselle, c’est une très mauvaise idée! (*Мадемуазель, это очень плохая идея!)

– И с чего это вдруг такие мысли?

– Но они же…

– Еврейки?

– Да! И…им запрещено покидать…

– Территорию? Я знаю. Поэтому ты просто об этом никому не скажешь. Всего лишь две новые барышни.

Лицо Ольги алело нервным румянцем, что даже немного красило её, а глаза кричали о полном неприятии ситуации.

Вечером в нашем доме поселились две гостьи. На мой взгляд, они не обладали выраженной семитской внешностью. Просто у одной были иссиня-чёрные волосы, а у второй – чуть заметная горбинка на носу. И то она проявлялась, только когда девушка поворачивалась в профиль.

Черноволосую звали – Есфирь, и я тут же переименовала её в Екатерину. Вторая оказалась – Далией и стала с моей лёгкой руки Дарьей.

Барышни восприняли новые имена с пониманием. Они также оказались очень тихими и послушными, в отличие от остальных моих «подопечных». Надеюсь, такое выраженное покровительство не принесёт мне ненужных проблем. А, впрочем, скоро мы покинем город, и ещё неизвестно, все ли мои помощницы последуют с нами.

Отужинать со мной и Ольгой девушки отказались, предпочтя столоваться со слугами.

На следующий день в госпитале, кажется, никто даже не обратил внимание на увеличение моей «свиты». Персонала так сильно не хватало, что не заметили бы и троекратное её увеличение.

В связи с отсутствием других врачей граф Толстой в приказном порядке поручил господину Сушинскому принимать тяжелобольных горожан. Арнольд Викторович в одиночестве не справлялся, поэтому ему оставили только акушерское отделение.

Эдуард Платонович потом почти несколько часов вымещал на пациентах своё недовольство. Несмотря на то что я числилась помощником лекаря, «начальник» с удовольствием поровну разделил имеющихся больных между нами.

Впрочем, я не возмущалась. Это позволяло почти не видеться с господином Скоблевским. Да и ему в роли начальника было некогда потчевать меня своими тирадами и претензиями. Хотя мы иногда встречались на операциях, где уже нам ассистировали мои «помощницы». В такие моменты «высокое руководство» становилось довольно сухим и лаконичным, сосредоточив внимание только на пациенте, разложенном на столе.

Тем не менее Эдуард Платонович иногда помогал мне в нелёгком деле «обучения» подопечных, порою сам комментируя свои действия.

Я же искала возможность серьёзно поговорить с ним. Поэтому, оперируя на пару открытый перелом какого-то городского трактирщика, попросила прибыть вечером на ужин, куда был также приглашён и господин Лаппо с супругой.

Эдуард Платонович довольно долго пытался рассмотреть что-то на моём лице, но всё-таки кивнул.

Естественно, это не было похоже на вечера, которые устраивала «бабушка». Просто ужин единомышленников, единственных оставшихся в городе врачей.

С трудом удалось уговорить Екатерину с Дарьей присутствовать на нём. Девушки буквально отбивались от оказанной чести. Весь вечер они очень тихо и чинно сидели в уголке, пытаясь привлекать как можно меньше внимания.

Я сделала Ольге знак занять беседой чету Лаппо, а сама при этом, разливая чай, тихо обратилась к господину Скоблевскому.

– Эдуард Платонович, я хотела обсудить с вами один вопрос.

– Чем именно могу вам помочь, баронесса? – довольно сухо осведомился мужчина.

– Учитывая всё то, что происходит, считаю целесообразным вывезти всех имеющихся у нас раненых дальше, вглубь империи.

– Я не имею распоряжений для подобного действия. Вы настолько боитесь, что хотите поскорее сбежать? Думаю, вас с радостью примут в Петербурге беременные дамы, – заявил он, язвительно улыбаясь.

Своё раздражение я скрыла за милой улыбкой.

– Господин Скоблевский, не стоит так явно проявлять свою неприязнь.

– Что?..

– Не знаю, знакомы ли вы с информацией о примерной численности приближающегося войска… но на переправе было собрано около полумиллиона человек.

На меня ошарашенно, и в то же время неверяще посмотрели.

– Раненых не ждёт ничего хорошего, особенно если первыми в город войдут поляки.

Данное предположение заставило его хотя бы задуматься.

– Вы же понимаете, что Могилёв стоит прямо на пути следования войск?

– Граф Толстой уверил меня, что войска князя Багратиона направлены в нашу сторону. Никто не позволит взять город. Сие просто немыслимо!

Я устало вздохнула, ненадолго прикрыв глаза, а потом опять повернулась к собеседнику:

– Эдуард Платонович, разве кто-то может подобное гарантировать?

– Я верю в силу нашего оружия! – патетично заявил он.

– Вы отказываетесь помочь мне в этом?

– Помочь? Эвакуировать моих пациентов? Я запрещаю вам даже думать об этом! Я начальник госпиталя!

Глава 3

20 июня 1812 года

В субботу губернатор неожиданно решил устроить званый обед. Как заявил вернувшийся наконец Павел, эта «показательная акция» должна продемонстрировать, что городу нечего опасаться.

Ехать пришлось в закрытой карете – просто потому, что опять ожидались дожди. До этого они шли пару дней подряд. Именно из-за них, а вернее из-за образовавшейся непролазной грязи, мой жених так долго отсутствовал.

На погоду жаловались все: нереальная жара сменялась проливным дождём и опять наступающим удушающим пеклом.

«Провидец», прибывший со мной и Ольгой, имел на этот вечер в доме Толстых большие планы. Павел задумчиво перебирал какие-то бумаги в тусклом свете из окна – тучи опять закрыли почти всё небо. Даже сейчас он умудрялся работать.

Из кареты был виден трусивший на чалой кобылке татарин из моего сопровождения. Второй наверняка ехал с другой стороны. За прошедшее время я уже настолько привыкла, что более не воспринимала их как ограничение собственной свободы. Хотя они всё так же яро выполняли обязанности, предваряя собой любой мой вход в помещения.

Как потом поведал Павел, на меня ещё дважды совершали покушения, которых я даже не заметила. Охранники очень ответственно делали свою работу. Поэтому, скорее всего, воспринимала их как «неизбежное добро».

Отношения некоторых из татар с Ольгой было весьма своеобразными. Компаньонка делала вид, что совершенно их не замечает, они лишь незаметно улыбались в усы. Не было даже свидетельств, чтобы хоть один заговорил с ней.

На козлах находился вернувшийся из имения Егор. Как только здоровье позволило ему нормально передвигаться, этот свихнувшийся на моей охране «охотник» вынудил управляющего отправить его в город. Сегодня Егор был особенно нарядным. Павел привёз что-то наподобие непромокаемых макинтошей8 болотного цвета, тепло подбитых изнутри. У Егора плащ был длинным, закрывал даже ноги, а это очень полезно для возницы. Со спины висел удобный башлык9.

На татарах же красовались слегка удлинённые куртки из такого же материала. Из него же были пошиты их брюки, заправленные в сапоги. Потому группа со стороны воспринималась каким-то военным отрядом. Обновки охране явно нравились, оттого лица их лучились довольством, хотя они и старались придать себе суровый вид.

В связи с отсутствием «бабушки» и «тётушки», которых мы благополучно отправили в Тверь почти две недели назад, мне надлежало везде быть сопровождаемой компаньонкой. Особенно если я выезжала в свет в обществе Павла Матвеевича.

Накануне званого вечера с Ольгой вышел небольшой конфуз. Как оказалось, у неё не было пристойного для подобного выхода туалета. При помощи новых жиличек, на поверку оказавшихся умелыми мастерицами, для неё удалось быстро перешить одно из старых платьев Екатерины Петровны. Освежённое новыми контрастными кружевами и лентами, срочно закупленными в лавке, оно выглядело необыкновенно милым. Мои подопечные обещали помочь Ольге с обновлением гардероба, если та согласится обучать их французскому языку. Меня посетила мысль, что раньше девушки служили в швейной мастерской, но увидев возможность новой карьеры, еврейская община не преминула этим воспользоваться.

Единственное, с чем я не могла помочь Ольге, – украшения. Но как оказалось, у неё имелось небольшое тоненькое колье, оставшееся от матери, вполне приличествующее образу и подходящее под туалет.

– Ne vous inquiétez pas mademoiselle, (*Не беспокойтесь, мадемуазель) – сказала она, улыбаясь, – для компаньонки и подобное-то необязательно.

Но мне было приятно, что платье ей понравилось. Ольга всю дорогу в карете невольно поглаживала его, кажется, даже не замечая этого.

Зала в доме губернатора сверкала множеством свечей. Несколько огромных хрустальных люстр искрились в пламени их света, даже позолота на лепнине переливалась как-то особенно ярко. Представители оставшегося в городе высшего общества, одетые в шелка и драгоценности, сияли улыбками ярче тех камней, что были на них. По сравнению со всеми мы были облачены достаточно скромно и казались какими-то бедными родственниками.

– Но как же так? – я не смогла сдержать возмущения. – Все ведут себя будто бы никакой войны нет и в помине.

– Всё весьма просто, ma chère (*милая), так они пытаются заглушить свой страх, – тихо ответил господин Рубановский, пряча улыбку.

– Но… это же… прямо какой-то «пир во время чумы»… – прошептала я.

– Увы, chère, боюсь, эту трагедию Пушкин ещё даже не написал. Да и не помню, создал ли к этому времени Уилсон свой знаменитый «чумной город10».

Всё это он проговорил очень тихо. Хоть Ольга и находилась рядом с нами, но стояла на пару шагов позади, давая нам «свободу» и одновременно соблюдая приличия. Компаньонка весьма ответственно относилась к своим обязанностям. И хотя мы были обручённой парой, ещё ни разу не оставались наедине хотя бы пару минут.

Как я поняла, Павел ждал возможности пообщаться с графом Толстым, но тот всё ещё не появился. Гостей встречали супруга и дочери губернатора. Как нам пояснили, у него была важная встреча. Пока же гости должны были развлекать себя танцами.

Совершив первый тур с женихом, я тихо попросила его пригласить Ольгу, которая, подозреваю, в силу своего положения и возраста собиралась просидеть весь вечер на диванчике. Ласково улыбнувшись мне и поцеловав руку, «провидец» повёл смущённую компаньонку на следующий танец.

Как это ни удивительно, но и я недолго оставалась одна.

– Добрый вечер, Варвара Андреевна, – приветствовала я первой подплывшую ко мне женщину, – рада вас видеть! – и постаралась как можно более искренне улыбнуться.

Госпожа Величко, как всегда, была разодета с большой помпой. Тёмно-синее платье было украшено бледно-голубыми кружевами, вышитыми палево-жёлтыми цветами. Тяжёлое колье поблёскивало камнями и отражало огромное количество свечей, что находилось в зале.

– Bonne soirée, Louise! (*Добрый вечер, Луиза!) – чуть ли не пропела она своим грудным контральто, улыбаясь так приторно, что не почувствовать подвох было просто невозможно. – Почему ты не танцуешь с женихом? Позволяешь разделить его внимание с приживалкой?

– Павел Матвеевич достаточно учтив, чтобы выделить танец и для моей компаньонки, – ответила я, старательно удерживая улыбку на лице.

– Entre nous, ma chère, (*Между нами, моя милая) – она погладила меня по руке кончиками пальцев, унизанных кольцами, – ты должна понимать, что мужчинам требуется кое-что побольше, чем объятия и поцелуи. А учитывая твою, – тут она с трудом сдержала презрительную гримаску на лице, – лекарскую деятельность, ты наверняка в курсе этой особенности. Твой жених может быстро найти всё необходимое ему в твоём ближайшем окружении. Тебе стоило бы это учесть.

– А что, Варвара Андреевна, после походов вашего сына женщины в «весёлых домах» уже закончились и не с кем более получить желаемое?

Меня неожиданно развеселила эта попытка вызвать ревность. Дело в том, что все служительницы подобных заведений должны были периодически проверяться в городской больнице, благодаря чему я была лично знакома с каждой и часто являлась принудительным слушателем всевозможных историй и случаев из их «служебной практики», в которых младший господин Величко порою бывал главным героем. – А может, вы рассчитываете вызвать во мне неприязнь и подозрения, дабы я разорвала обручение на радость вашим дочерям? Ведь их пристальное внимание к моему жениху ни для кого не секрет.

В начале моей отповеди женщина начала бледнеть, а потом стала покрываться красными пятнами. Я уже была готова услышать какую-то очередную гадость, как она вдруг погрустнела и произнесла:

– Tu es encore trop jeune (*Ты ещё слишком молода).

Не сказав более ни слова и надев на лицо приветливую улыбку, Варвара Андреевна направилась к группке стоявших неподалёку барышень. В доброжелательность госпожи Величко нисколько не верилось, скорее всего, пошла опять разносить очередные нелепые сплетни. Я не понимала её такой подчёркнутой нелюбви ко мне.

– Ведьма наговорила тебе очередных гадостей? – вернувшийся Павел поцеловал мне руку. – Что ей всё неймётся-то?

– Мне кажется, она глубоко несчастна.

Моя фраза вызвала у него удивление и недоверие. Но продолжить эту тему он не смог. К нам подошёл Аким Петрович с новостью, что губернатор спустился в зал, и, пока есть возможность, Павел Матвеевич должен не упустить момент с ним пообщаться.

Сделав знак Егору, одетому сегодня в ливрею и выполняющему роль охранника документов, мой жених получил на руки свою уже местами протёртую на углах кожаную папку. Оставив Ольгу на диванчике, мы прошли по залу в сторону графа Толстого, но нам всё-таки пришлось немного обождать. Рядом с ним стояла пожилая пара, явно подошедшая поздороваться. Дождавшись их ухода, мы наконец-то смогли подойти.

Отдав должное взаимной учтивости, Павел смог вручить подготовленные им документы губернатору. Тот некоторое время их читал, нацепив на нос пенсне, а потом, подняв голову, возмущённо уставился на моего жениха и произнёс с тихим негодованием.

– Это неприемлемо! Никто не позволит вывозить военные и аптекарские магазины11! Князь Багратион клятвенно заверил меня, что городу ничего не угрожает. Ваши предположения могут посеять панику среди обывателей. Да и потом, с чего вдруг такое…