Морские небылицы восьмидесятых, или «Антилопа»

– Ничего страшного, как-нибудь две недели до конца практики дотянем, всё равно ждать перевод из дома уже поздно.

– Конечно, поздно, – безучастно, не слушая, на автомате отзывается, – пока твоё письмо туда дойдёт, перевод – обратно, мы уж домой уедем или тут ноги протянем.

– Не говори ерунды, – одёргивает его друг, – ничего страшного не произойдёт, две недели как-нибудь не усохнем на казённых харчах – потерпим.

– Вот сам и терпи, – недовольно бубнит под нос.

– А всё-таки, Вадик? – неожиданно прерывает его друг. – А где ты деньги достал, у наших-то, кажется, ни у кого ничего не осталось?

– Да я… – на секунду теряется непримиримый. – У ребят, из первого взвода, – неопределённо машет рукой в сторону, – занял.

– У первого? – машинально повторяет наивный. – Интересно, – на секунду задумывается, прекратив жевать. – А у кого?

– Да у мичмана, – испуганно выпучивает глаза первый, – Галицкого.

– Га-лиц-ко-го? – с неподдельным ужасом по слогам тянет другой, худой. – И когда это? – всматривается в его глаза внимательно, с какой-то надеждой.

– Да… только что, – оправившись, уверенно бросает тот, – минут десять назад, на стадионе.

– На стадионе… – теряется товарищ. – Да ведь он только что, – неспешно с едва заметной брезгливостью отодвигает от себя еду, – минут десять назад был здесь.

– Был здесь? – осекается Вадик. – И… что?

– Просил взаймы, – смотрит отчуждённо, с некоторой даже жалостью на бывшего друга своими обычно доверчивыми серыми глазами, – до возвращения домой, говорил, что все деньги, подчистую, на прошлой неделе…

И, отвернувшись от безобразно безупречного курсанта, вдруг резко встаёт, слегка тряхнув непослушной, словно пружина, чёлкой, почти бегом, словно ужаленный, направившись к выходу.

– За батон деньги верну, – бросает он в пустоту, коротко обернувшись у самой двери, – когда вернёмся.

Чипок.

Учебка.

Последние недели первой курсантской практики весьма переменчивого восемьдесят третьего года прошлого столетия…

18.12.2020–2023

Страница четвёртая

Неудобное положение

Всё ещё середина восьмидесятых.

Три года после распределения наших питонов-нахимовцев по высшим военно-морским училищам во все, как водится со времён Петра Великого, уголки нашей любимой и поистине великой и необъятной страны, пролетели, как один день!

Конец лета, августа.

Город-герой Ленинград.

Курсантских кубрик тридцать третьей «аз», точней теперь уже тридцать четвёртой – начался четвёртый курс! – роты одного из военно-морских училищ в городе на Неве, расположившегося на месте некогда открытых волей самого Петра Великого первых в стране штурманских морских курсов.

…Сегодня курсанты, благополучно сдавшие экзамены своей шестой сессии, возвращаются из очередного летнего отпуска в стены родного училища.

Последний (или, как принято говорить у курсантов, крайний) день отпуска всегда самый волнительный, трепетный. В этот день все старшины учебных классов ровно в 22:00 должны будут в полном составе вывести свои взводы на общекурсовую вечернюю поверку, после которой, соответственно, доложить о её результатах дежурному по училищу.

Никто, что бы ни случилось в пути, ни на минуту не должен опоздать!

Надо ли говорить, что в этот день с самого утра, по мере прибытия поездов на различные вокзалы города со всех уголков страны в ротах царит настоящий переполох и веселье по случаю встречи закадычных друзей-товарищей, которым есть что рассказать друг дружке о прошедшем вояже домой и встречах со своими школьными и дворовыми друзьями-товарищами.

– Ха-ха-ха! – слышится безудержный хохот из-за практически каждой настежь открытой сегодня двери кубриков.

– Всем привет! – появляется на пороге одного из них очередной его обитатель, крепко пожимая протянутые к нему руки друзей-одноклассников. – Что за шум, а драки нет? – привычно шутит он, крайний курсант.

– Здорово, Феликс, ты как нельзя вовремя, – хохочет кто-то из ребят, первым повернувшись на голос вошедшего. – Да тут у нас Игорёк, – кивает на развалившегося в привольной позе у окна нижней койки плотного чернявого товарища, – опять зажигает, народ небылицами о своих похождениях в отпуске кормит.

– Почему небылицами? – нарочито возмущённо давит тот. – Всё абсолютно чистая правда.

– Опять что-то противное сотворил? – беззлобно машет рукой в его сторону крайний – невысокий, худосочный, ничем особо не приметный курсант.

– Да не-е-е, – ехидно хихикает тот, приветственно протягивая вслед за всеми ему свою руку для пожатия, – ничего такого: мы просто там, у нас, в Рыбинске, с ребятами-студентами из московского медицинского института смешные психологические опыты ставили.

– На ком? – настораживается невысокий.

– Да на ком придётся, – беспечно жмёт плечами плотный, – кто под руку попадётся.

– И в чём суть вашего опыта?

– Да ни в чём таком, – снисходительно улыбается. – Выявление предела терпимости и потайных мыслей у отдельных ин-ди-ви-ду-умов, – поучительно выговаривает по слогам.

– У кого-кого? – дивится худосочный.

– Да у ин-ди-ви-ду-умов же, – давит чернявый. – Ну, выбранных то есть нами для опытов отдельных объектов наблюдения.

– Людей то есть?

– Ну да!

– С какой целью? – дивится неприметный.

– Чтоб узнать их истинную сущность, так сказать сорвать с них маску обыденной неопределённости, выяснив, кто есть кто на самом деле они теперь.

– Интересно-интересно, – почему-то огорчается.

– Вот именно! – радостно подхватывает Игорёк.

– А зачем?

– Да так просто! – неожиданно теряется. – Чтоб проверить в действии теорию…

– Какую теорию-то? Чью?

– Ну-у… – тянет, соображая. – Как это там говорится: «поговорка Фрейда», что ли?

– «Оговорка по Фрейду»?

– Во-во, точно, – снова расплывается в улыбке.

– Понятно, – невесело вздыхает Феликс Стариков. – И кто конкретно у вас оказался подопытным кроликом?

– Что?

– Ну-у, на ком, спрашиваю, теорию проверяли? Кто был отдельным, так сказать, объектом наблюдения?

– А-а-а, – по-детски прихрюкивая, тянет смешливый, – наши бывшие однокашники, как правило женатики-молодожёны, студенты, тоже оказавшиеся дома в отпусках.

– И курсанты, по-видимому, тоже?

– А как же? – весело подмигивает окружающим. – Тут все равны: кто попался, тот и проходит наш тест «на вшивость».

– И кому ж из наших посчастливилось попасть под ваш эксперимент?

– Да вон хотя б Лёвке с его благоверной, Марь Павловной, – безапелляционно таращит глаза. – Позавчера завалились к ним всей честной компаний после ночного сеанса…

– За полночь, что ли? В последний день перед отправкой?

– Не в последний – крайний, – смеясь, поправляет на принятый в училище манер. – Представляешь, звоним-звоним им в дверь, а они всё не открывают и не открывают. А когда всё-таки открыли, мы у них как ни в чём не бывало вежливо просим напоить нас чаем, мол, жажда замучила – спаса нет.

– Представил, – загораются глаза Старикова. – Только всё равно не пойму, зачем всё это?

– Вот чудак-человек, – снисходительно улыбается тот. – Говорю ж, чтоб поставить его в неудобное положение для выяснения…

– Помню-помню, – перебивает, – предела терпения и истинной сущности личности, так сказать индивидуума, отдельного объекта наблюдения, сорвав с него маску обыденности.

– Во-во! – беззаботно заливается Игорёк. – Именно так!

– Но, скажи, зачем это нужно было лично тебе?

– Да низачем! – снова теряется, неуверенно скривив губы. – Просто так, чтоб посмеяться.

– И как?

– Что как?

– Посмеялся?

– Ну, в общем, да, – озадаченно чешет затылок.

– А выяснил?

– Что выяснил?

– Сущность, без маски?

– Да гад он! – капризно загораются колючие глаза шутника.

– Кто?

– Да Лёвка этот ваш.

– Твой лучший друг, земляк?

– Да какая разница, – досадливо машет рукой. – Даже жена его нам на нашу выходку ничего не сказала, а он…

– Что он?

– Обозвал де-би-ла-ми, – возмущённо тянет, – хлопнул дверью, обиделся и до сих пор делает вид, что не знаком со мной.

– Вот и молодец!

– Кто?

– Лёвка, конечно.

– Это ж почему ещё?

– Да ты не поймёшь, – потеряв к нему интерес, отворачивается к двери Феликс.

– Да ты сам ничего не понимаешь, – вскакивает с места Игорёк, резко подскакивая к нему. – Говорю же тебе, это был самый обычный научный эксперимент, да к тому ж ещё и очень забавный.

– Обхохочешься!

– Вот именно!

– Себя поставь в это неудобное положение, вот тогда и похохочем все вместе, – демонстративно не поворачиваясь к однокласснику, брезгливо через плечо бросает обыкновенный, ничем не выделяющийся от остальных крайний, последний вошедший в кубрик курсант.

– И поставлю, если нужно, – почти кричит его смешливый оппонент. – И что тут такого-то?

– Говорю ж, ты не поймёшь, – вздыхает неприметный и, выходя в коридор, обращается к остальным: – Пошли, ребята, к Лёвке в кубрик, поздороваемся, что ли, с соседями…

Конец лета… августа 1985 года.

Город-герой Ленинград.

Начинается новый очередной, четвёртый, предпоследний курс училища.

19.01.2021–2023

Страница пятая

Земляки

* * *

– Спасибо тебе, друг! – смущённо потупив глаза, тянет руку дородный курсант пятого курса Алексеев, Михаил, незаметно втиснувшись в кубрик, по-видимому только-только возвратясь из гарнизонной гауптвахты, куда попал, говорят, за пьяный дебош с какими-то там ещё и отягощающими. – Знал, что не бросишь!

– Не бросил, – демонстративно засунув руки в карманы, не сразу отвечает ему земляк-одноклассник: бывший секретарь парторганизации класса, бывший старшина второй статьи, ныне рядовой коммунист и просто обычный курсант триста пятьдесят третьего класса.

В кубрике, как всегда перед уходом роты на обед, много народу, шумно, да и вообще в конце декабря в преддверии нового 1987 года в училище у пятикурсников много дел перед зимней, завершающей обучение девятой сессией. Впереди ожидает сдача экзаменов и зачётов, курсовых и дипломных работ, затем трёхмесячная стажировка на боевых кораблях и госэкзамены, а тут ещё совершенно некстати приехавшая министерская проверка.

В общем, пошуметь военно-морским курсантам, гардемаринам, как модно называть их теперь, всегда повод найдётся, но тут… все как по команде, не сговариваясь, выходят в общий коридор, оставив друзей-земляков наедине.

Им есть о чём сегодня поговорить.

– Ну, ты же понимаешь, что это не я? – продолжая смущённо улыбаться, опускает нелепо повисшую в воздухе пухлую руку первый.

– Возможно, – непримиримо загораются серые глаза второго. – Ты просто ответь мне на один вопрос: зачем ты вообще на свадьбу к постороннему тебе человеку за мной увязался, когда тебя, оказывается, дома жена, только-только вернувшаяся после сложных родов, с новорождённой доченькой ждёт?

– А ты откуда про жену и дочь знаешь? – вспыхивает, словно подменили, Алексеев.

– Ты же сам просил съездить домой к твоим и всё объяснить, – не выпуская испуганно бегающих глаз земляка, вбивает слова, словно гвозди, бывший парторг.

– И что? Объяснил?

– Успокоил.

– Кого? – округляет глаза Михаил.

– Обеих.

– И что ты им… ей сказал? – цедит сквозь зубы.

– Правду!

– Да какую правду? – не выдержав, срывается на крик. – Откуда ты вообще можешь знать правду?

– Могу, – не выпуская испуганно бегающих глаз, выстреливает бывший старшина второй статьи. – Был у дознавателя.

– Как это? Кто тебя пустил?

– Пустили, – горестно отзывается. – Рамбов не только твой город, но и мой, а дознавателем там работает мой друг детства – Валерка Быстров!

– И что? Что он сказал?

– Показал!

– Показал?

– Да! – вздыхает. – Заявление девушки, с которой тебе в нетрезвом виде вдруг захотелось познакомиться в электричке, – задыхаясь, судорожно сжимает челюсти. – И то, что ты там творил, потом, когда тебе сделали на то замечание.

– Да то… был не я! – машет рукой, презрительно усмехаясь в лицо полный, дородный. – Это другой курсант, не наш, она обозналась.

– А ещё Валерка дал прочитать твоё письменное признание в том, как ты там с кулаками да намёками…

– А что мне оставалось делать? – кривит губы. – Так хотя б отпустили – признался, раскаялся…

– А ещё, – не дослушав, перебивает коммунист, – показал мне найденные у тебя в карманах военный билет Сашки Долина, пропавший накануне, и его увольнительная карточка с переклеенными на них твоими фотографиями.

– Это точно не я, – презрительно бросает Алексеев, – это всё менты мне подсунули.

– Да я Вавке, как себе!.. – сжав кулаки, не сдержавшись, наступает обычный курсант. – Да и деньги там, в твоих вещах, наши, ротные, в прошлом месяце пропавшие у Генки Манца.

– Почём знаешь, что они? – испуганно сужает глаза бывший товарищ.

– Мы их с Генкой давно пометили, заметив, что их кто-то из «чёрной кассы» по-тихому таскает, да вот только не знали кто.

– Узнали?

– Теперь да.

– А жене что сказал?

– Правду, – едва сдерживаясь, выдыхает бывший парторг, медленно подбирая слова. – Сказал, что ты случайно попал на свадьбу, где на голодный желудок выпил стопку водки за здоровье молодых, произнося тост, после которой, отправившись домой, в электричке тебе стало плохо и, будучи не в себе, ты попал в переделку.

– А-а-а… девушке? – выпучив глаза от удивления, невольно тянет Михаил.

– Ей тоже правду – рассказал о твоей жене и новорождённой дочке, она и забрала заявление.

– Не может быть! – кривит пухлые губы наподобие улыбки.

– А ещё написал заявление о добровольном сложении с себя полномочий парторга за то, что малодушно не выгнал тебя тогда со свадьбы, куда ты за мной увязался, а заодно и поставил вопрос о твоём исключении из партии.

– Это ещё за что? – ширится уничижительная улыбка бывшего друга. – Я ведь ничего такого не сделал, мало ли какие слова не скажешь, выпивши.

– За кражу документов своих товарищей, которые вместе с протоколом твоего допроса и твоим письменным признанием, Вавка официально направил нам, в первичную партийную организацию, для дальнейшего разбирательства в связи с прекращением уголовного дела.

– Ах ты… – не выдержав, срывается было бывший коммунист и бывший курсант, но, наткнувшись на прямой взгляд бывшего друга-земляка, разворачивается и спешно покидает расположение роты.

09.12.2020 – 24.09.2023

Вторая морская небылица

Без уважения в море нельзя

Рассказ

Это неправда, что у небольших корабликов и всякого рода других вспомогательных судёнышек военно-морского флота нет имен.

Очень даже есть, даже у катеров и шлюпок!

Чем меньше плавательное средство, тем ласковее и нежнее называют их моряки. К своим боевым товарищам, пусть даже самым маленьким и невзрачным, они относятся трепетно, нежно.

Ну, а как иначе-то?

Морская стихия – это тебе не ласковый курортный пляж. Она, что на открытом просторе в безбрежном океане, что в узкой гавани, на рейде не терпит пренебрежительного отношения к себе, с ней нужно с нежностью и трепетом, как с девушкой; уважением и почтением, как к родителям; боязнью и страхом, как к самому суровому наставнику, учителю. Отсюда и отношение у моряков к плавательным средствам как к живым, впрочем они и есть живые, особенно в минуты опасности, когда вдруг сами, без чьей-либо подсказки и помощи вынесут из разверзнувшейся под ними, казалось бы, неминуемой бездны, пропасти.

На флоте нет мелочей, нет ничего второстепенного и незначительного. За триста лет своего существования каждая мелочь здесь отточена до полного совершенства, присутствуя в том или ином, казалось бы, бестолковом действии, ритуале, обычае моряков. Потому-то даже последний буй на рейде, створный знак, ориентир, банка и даже иногда бочка имеют свои неофициальные, но по-матросски точные названия. Кто знает, может быть, по той же самой привычке моряки и в гражданской жизни дают имена и названия всем и всему вокруг себя, даже машине, даче, квартире, балкону, шкафу, себе.

У настоящего моряка имеется собственное суждение на всё и вся, даже в отношениях с Всевышним. Этим морские офицеры сильно отличаются от армейских, не говоря уж о том, что и разговаривают они на разных языках и в прямом, и в переносном смысле.

Да что там армейцы, менталитет действующего плавсостава не в состоянии понять даже обслуживающий флот персонал, которого, скажу по секрету, всегда в несколько раз больше, чем плавсостава: всевозможные многоуровневые штабы, тыловые службы обеспечения, медицинские учреждения, ремонтные терминалы, научные и учебные заведения, специальные и воспитательные службы, мобилизационные и прочие предприятия. Без них никуда! Но то, что очевидно настоящим морским волкам, часто непонятно и даже смешно околофлотским тыловикам. От этого, возможно, и появляются на необъятных просторах литературных волн множество всякого рода «юморных» историй о так называемом военно-морском маразме, выданных в свет, бесспорно, очень талантливыми мастерами слова, но по сути никакого отношения к флоту-то и не имеющими.

Ни один офицер флота Российского, который хотя бы раз выходил в кипящее море с вверенным лично ему экипажем, никогда не позволит себе юморить даже над самыми неуклюжими действиями салаги или тыловика, разделившего с ним все прелести походной жизни. Ну, разве что по-доброму подшутит над ним для острастки да науки, и не более того.

Без уважения в море нельзя!

Среди плавсостава нет и никогда не будет неуставных отношений, каждый член экипажа на своём боевом посту уникален, бесценен, по-своему незаменим! Для визуального общения на расстоянии моряки используют неподражаемый по грации флажный семафор, музыкальную азбуку Морзе, красочное разноцветие сигнальных флагов на мачтах и многое-многое другое. У них свой, понятный только им одним язык, с помощью которого истинные моряки с первых слов находят своих и так необходимое ныне человеческое понимание. Этот язык прост и удобен, а уж про его славяно-ордынский трёхэтажный колорит, основанный на пяти корнях и паре сотен приставок с суффиксами, думаю, и говорить незачем, ведь на флоте, как известно, матом не ругаются, на нём просто разговаривают, а это огромнейшая, принципиальнейшая разница с бульварной бранью зелёных юнцов. На флоте этот древнейший язык общения, кроме как высококультурным и даже единственно-правильным, никак по-другому и не назовёшь. Если вдуматься, без его краткости, выразительности и точности определения многих аспектов морской жизни русский флот просто-напросто остановился бы, рухнул, как Вавилонская башня в момент проклятия её Всевышним путём лишения строителей единого языка общения. В море не обойтись без чёткого, точного, всеобъемлющего понимания, уставные армейские команды плаца тут не пройдут. Многие абсолютно безвыходные ситуации в боевом морском походе решаются одним кратким красноречивым словцом-командой, без которого невозможно, никак невозможно, ну, совершенно!

Но в обычной светской беседе или даже просто в присутствии рядом не то чтобы дамы, просто гражданского лица, настоящий моряк никогда, – слышите, господа современные деятели культуры, всерьёз обсуждающие вопрос о разрешении использования мата на телеэкранах? – никогда себе этого не позволит! И не надо даже пытаться сугубо профессиональный язык использовать в произведениях искусства.

Во всяком случае, здесь его точно не будет.

Ну, а теперь не крикнуть-ка нам всем, добравшимся до этих строк, как, бывало, кричали курсанты восьмидесятых нашей великой и необъятной страны:

– Великому военно-морскому флоту ВИВАТ!

Почему великому?

Здесь не о чем спорить, достаточно взглянуть на статистику тех лет.

Впрочем, ныне флот снова в почёте. Он динамично развивается, востребован, а значит, и дорогие наши лейтенанты, вчерашние курсанты-гардемарины, вновь сталкиваются с теми же самыми вечными проблемами становления на своих первичных офицерских должностях, что и лейтенант Стариков в далёкие восьмидесятые. Очень не хотелось бы, чтобы то удивительное, неповторимое время кануло в Лету под звуки траурного марша перестроечного оркестра – в нём было столько всего необыкновенного и светлого, хотя подчас и непонятного, зачастую, казалось, консервативно застарелого и даже действительно маразматичного, но в итоге позволившему подняться нашему флоту вновь и идти дальше, вперёд.

– В море каждый не задумываясь обязан выполнить любую, самую, казалось бы, нелепую команду командира, даже подчас рискуя собственной жизнью, – помнится, наставлял молодых офицеров командир звена рейдовых тральщиков капитан-лейтенант Евгений Семёнович Нестеров.

Старожилы рассказывали, как когда-то на его корабле вперёдсмотрящий матрос первым обнаружил контактную мину непосредственно у борта корабля и, не раздумывая, по его команде ринулся в кипящее море оттолкнуть её от борта, чем в итоге спас всех от неминуемой гибели.

Что произошло с ним, матросом?

Эта их история, поведать о ней могут только они сами, хотя – кто знает? – может быть, лейтенант Стариков как-нибудь в разговоре случайно и обмолвится о том секрете его сурового и неразговорчивого первого наставника. О чём он поведёт речь в этих записках, лично мне, их обыкновенному летописцу, абсолютно неизвестно, ведь это его субъективный взгляд на ушедшие в прошлое далеко не автобиографичные, но в целом весьма правдивые морские истории-небылицы целого поколения шестидесятых.

Третья морская небылица

Ну, здравствуй, что ли, «Антилопа»

Рассказ

Где-то на Балтике.

Конец восьмидесятых. Середина сентября. Вечер. Смеркается.

Стенка главной пристани Минной гавани, дивизион рейдовых тральщиков.

Лейтенант Стариков Валерий Феликсович, или просто Феликс, как почему-то все называют его с момента появления в его имени легендарного отчества, стоит напротив раскачивающегося на натянутых швартовых концах рейдового тральщика, коих в каждой даже самой небольшой гавани флота всегда пруд пруди.

Да и, правда, куда ж без них, без этих маленьких пластмассовых пахарей-камикадзе, круглосуточно и круглогодично обеспечивающих противоминную безопасность рейда гавани.

Почему пахари?

Так ведь тащат они свои огромные длинные тралы по глади моря в строю уступа, словно трактора, бороздящие тяжёлыми плугами бескрайние просторы посевных полей. Ну, а камикадзе – потому как и теперь, спустя столько десятилетий после окончания Великой войны, то там, то здесь на просторах Балтики в их тралы по-прежнему попадаются потерянные во времени мины и прочие затонувшие боезапасы.

Рейдовые тральщики – настоящие морские труженики базы: все брандвахты, дежурства по гавани, мелкие перемещения и перевозки грузов, бесконечные плановые обследования рейдов и полигонов ложатся на их «хрупкие плечи».

Но всего этого Феликс пока ещё не знает. Он лишь только-только закончил пять лет учебы на штурманском факультете одного из старейших военно-морских училищ страны, где его очень даже неплохо готовили на должность штурмана корабля любого ранга, вплоть до атомных подводных крейсеров и больших белых гидрографических «пароходов». О них-то и мечтала его ранимая романтическая юношеская душа. Однако стоит он теперь на стенке напротив маленького и, прямо скажем, неказистого для белого воротничка, как зовут штурманов всех флотов мира, рейдового тральщика длиной едва больше стандартного спортивного школьного зала. Вчера вечером в базе флота, откуда они вместе с женой и прибыли сегодня днём на междугороднем автобусе, его назначили командиром сего «крейсера».

Этим нежданным поворотом судьбы Феликс, скажем так, слегка оказался озадачен.

Почему?

Так ведь ни в одном училище мира курсантов не учат на командира корабля. Такой специальности в вузовской квалификации просто-напросто нет! За пять-шесть лет учебы из гражданского молодого человека можно подготовить высококлассного штурмана, связиста, механика, артиллериста и прочих ещё пару-тройку десятков различных профилей морских специалистов. Но обучить всем этим специальностям сразу, как того требует должность командира корабля, пусть даже и небольшого, да ещё попутно дать основы бухгалтерско-экономических, психолого-педагогических, воспитательно-философских и пару десятков других очень необходимых для руководителя любого ранга наук, невозможно.

Впрочем, обо всём этом Феликс тоже ещё не знает, сейчас его мысли заняты куда как более прозаичными вопросами: как попасть на корабль и куда поселить жену?

– Свободного жилья в базе нет, – с ходу заявил ему замполит бригады, когда тот после доклада комбригу о прибытии в часть обратился к нему с вопросом о размещении семьи. – Доложите своему командиру дивизиона, что вам даны сутки на подбор для съёма жилплощади в городе.