Чай из белой розы. История моего выздоровления

В итоге я покинула врача с заключением, в котором говорилось о новообразовании хориоидеи[4] и о том, что мой левый видит на два процента из ста. Еще в этой бумажке были написаны названия московских офтальмологических клиник, и я уже начала думать, где мне сделать МРТ.

Вышла из кабинета, а по ощущениям – словно из центрифуги. На ватных ногах, но с улыбкой и верой, что все обойдется. Раз уж мне дано такое испытание, значит, так нужно. И я обязательно справлюсь.

– Ничего себе, сходил за хлебушком… – пробубнила я, пока спускалась к выходу, и усмехнулась, вспомнив нелепый анекдот про мужчину, на которого сверху упал кирпич.

Улица встретила жаром, но внутренний озноб не позволял мне полностью окунуться в атмосферу приходящего лета. Я позвонила подруге Кристине и выложила все как на духу. Мы поахали и поохали. Посмеялись, что, мол, нечем теперь смотреть налево. Хотя… какое там! Ведь в тот момент я была не замужем.

– Знаешь, это похоже на то, что я отказываюсь замечать что-то явное. Отказываюсь настолько, что на физическом плане глаз перестал видеть, – выдала я, обращаясь больше к себе, чем к Кристине.

За разговором не заметила, как дошла до маминого магазинчика. У родителей в то время имелся небольшой бизнес, и мама каждый день работала там одна. Великая женщина! Я всегда смотрела на нее с болью и сочувствием. Уж если у кого и учиться выносливости, то у нее. Но я бы не стала так трудиться, совсем без выходных. Вредно! Всегда шутила, что не женское это дело – работать.

– Ну что, как сходила? – поинтересовалась мама.

– Сказали, вижу глазом всего два процента. Опухоль там. Нужно сделать МРТ. Как можно скорее. А потом ехать в Москву в институт глазных болезней, – с улыбкой ответила я.

– Всего-то? – рассчитываясь с покупателем, спросила она.

– Мамочка, у меня опухоль, и глаз не видит, – повторила я, подумав, что мама не расслышала. – Нужно записываться. Ехать на консультацию и на исследование, пока я не вернулась в Северодвинск. Пока чего-то не упустила.

– Записывайся, раз нужно. Везде, наверное, будет платно – срочно ведь. Да и направления у нас не дождешься, – ответила мама, отпуская очередного покупателя.

Потом-то до меня дошло, что мама все слышала, но отказывалась принимать мои слова. Я прекрасно ее понимаю – не так давно она потеряла сына, моего старшего брата, ему было всего тридцать семь. Она до сих пор не оправилась. А тут вдруг я, в свои тридцать восемь на тот момент, с непонятной опухолью какой-то непонятной хориоидеи.

Сейчас вспоминаю, что мы тогда толком даже не поговорили. Я молча стояла возле нее и набирала в интернете: «НМИЦ Гельмгольца запись на прием». Мама сказала, что в Ивановском военном госпитале есть хороший аппарат МРТ, и начала искать их номер.

– Мамочка, я пойду прогуляюсь. А еще мне нужно срочно сделать флюорографию! – внезапно произнесла я на выходе из магазинчика.

«С чего меня так осенило? Причем тут флюорография?» – думала я, блуждая среди берез. Логика не подсказывала мне ответа – я просто чувствовала, что это надо сделать. Значит, понимание придет позже.

«На сегодня хватит! Я в отпуске, наслаждаюсь жизнью и теплом. Принимаю, размышляю, отпускаю. Или в какой-то другой последовательности».

День, плавно перетекающий в упоительный вечер, был великолепен! Наступало красочное лето, наполненное ароматами трав и цветов. Иногда я таки думала об опухоли, но в целом оставалась спокойна. «Все поправимо, как ни крути», – эта мысль меня согревала.

За ужином мама сказала, что завтра в десять утра я иду на флюорографию.

* * *

Первое июня. День защиты детей. Прекрасный повод прогуляться пешком до поликлиники по местам своего детства!

Проснулась я, как всегда, в хорошем настроении. Лишь мысли о вчерашнем бросали тень на мое приветствие новому дню. Я прислушалась к себе: в глубине души со скоростью света нарастала непонятная тревога, из-за этого казалось, будто сердце бьется в горле. Во рту вдруг появилась противная сухость.

Я шла на флюорографию, думая о том, что нужно исключить какой-то процесс. Или подтвердить. Хотя еще не знала, что именно я буду подтверждать. Уверенно шагала и молилась: «Господи, пусть все сложится мне во благо». С той же уверенностью я постучалась в дверь, а потом заглянула в кабинет рентгенолога, произнеся условный пароль: «Здравствуйте, меня зовут Светлана, я к вам от Тани».

Все этапы процедуры я знала. Нужно снять цепочку и раздеться по пояс. Выпрямиться, прижаться грудью и плечами к экрану. Сделать глубокий вдох и не дышать некоторое время. После всего – приятный выдох.

– Света, тебя что-то беспокоит? – испуганная Ольга Валерьевна выехала на стуле в дверной проем, разделяющий два смежных кабинета.

– Нет, – отвечала я с улыбкой, – все в порядке. Разве что глаз не видит. Меня вчера и окулист то же самое спрашивала. Теперь вы. Что-то не то с легкими? – я насторожилась, прочитав на лице рентгенолога тревогу.

– Совсем нехорошо, – качая головой, отвечала взволнованная Ольга Валерьевна. – Встань-ка обратно, сделаю еще боковой снимок. Подними руки вверх. Прижмись правым боком.

Я послушно вернулась к аппарату и все сделала, как просили.

– Ольга Валерьевна, – произнесла я, пока одевалась, – вы говорите как есть, я не люблю ходить вокруг да около. Мне лучше прямо в глаз, чем в бровь, – попыталась пошутить, но врачу было не до смеха.

Она позвала меня к себе в кабинет и показала снимок на экране. Я еще долго не забуду тот чересчур встревоженный взгляд Ольги Валерьевны – он гулял от монитора до меня и обратно.

Она сидела в крайне испуганном состоянии, словно увидела пришельца. Мне даже показалось, что у нее проступила испарина на лбу и она побледнела. Я все поняла сама, когда заметила на снимке нечеткие контуры темного пятна, так похожего на расползающуюся кляксу.

– Рак что ли, Ольга Валерьевна? – спросила я, пока не отдавая себе отчета в том, что это про меня.

Врач только сидела и кивала, не в силах вымолвить ни слова.

– Может, все-таки какое-то неспецифическое воспаление? Может, корону подцепила, да сама не заметила как? – в ответ я услышала одно мычание.

Доктор замотала головой. Тревога во мне дошла до пика.

– Пердых-поддых! – только и сказала я, припоминая выражение Панкратова-Чёрного из сериала про Пирогову.

– Так, ты не переживай. Иди домой. Сейчас еще другой доктор посмотрит. Я тебе сообщу попозже, когда приходить за ответом, – категоричным тоном проговорила Ольга Валерьевна.

Видно, она уже собралась с мыслями, все прокрутила в голове и вновь приобрела решительность:

– Кому звонить – тебе или маме? Нет, маме не буду, давай лучше твой номер. Иди!

И я пошла. Новость меня оглушила. Будто в окопе рядом со мной взорвали бомбу, и она вызвала контузию. Да еще вдобавок тяжелым мешком сверху прибили. А потом – достали из окопа, положили на землю и катком проехались по мне пару-тройку раз. Такая вот распластанная и контуженая я-размазня вышла из поликлиники, не понимая, куда рулить, на что давить и есть ли для меня тут новый поворот.

– Ничего себе, сходил за хлебушком… – опять пронеслось в голове, и эта фраза вызвала горькую усмешку.

Пешие прогулки меня всегда приводили в состояние умиротворения – мне нравилось находиться на своей волне и о чем-нибудь думать. Я строила планы, мечтала, искала ответы и обязательно их обретала. Получалась своего рода медитация, совершенный момент единения с самой собой. Очень рекомендую такие прогулки хотя бы раз в неделю. Но как прийти к умиротворению сейчас, когда я настолько ошеломлена и растеряна?

На бетонных ногах, покачиваясь и спотыкаясь, я побрела в сторону дома по своему некогда любимому пути. Он проходил через мост небольшой речушки Казохи, впадающей в Волгу.

Я шла и недоумевала – неужели это происходит со мной? В ушах качал насос, в затылке кипел котел, а где-то на макушке поселился дятел. В глазах нарастали слезы, которые в любой момент могли прорвать плотину. Сердце бешено колотилось, руки заледенели, кончики пальцев онемели. При жаре в плюс двадцать девять меня снова трясло. Будто я только что вышла из проруби в тридцатиградусный мороз.

Что я сделала не так? Где ошиблась? В каком моменте своей жизни я повернула не туда, раз такое случилось? Вопросы налетали, как коршуны. Они уносили в своих клювах частички моего мозга и не оставляли ответов.

Я шла по воображаемому тротуару вдоль дороги. Мимо проезжали машины, шум которых еле доносился до меня сквозь временную глухоту. Со стороны, наверное, я казалась пьяной и отрешенной – так сильно меня мотало из стороны в сторону, но мне было все равно. Хотелось поскорее дойти до одного местечка.

К нему вела скрытая тропинка, которая убегала от проезжей части под горку и выводила на живописный берег, густо населенный ивами и птицами.

Не помню, как я оказалась у нужной тропки и спустилась к реке, но когда очутилась там – плотину прорвало. Я дала волю горючим слезам, переходящим в рыдания с содроганием плеч и сбивчивым дыханием. И соплям, так настойчиво вытекающим чуть ли не до колен.

Я медленно освобождалась от дикой раздирающей боли, вымывая из себя страхи и нехорошие мысли. Злилась и задавалась вопросом: «Где же я так напортачила, что ко мне подобрался рак?» Смеялась сквозь слезы, принимая происходящее за неудачную шутку. Писала что-то подруге. И бормотала:

– Господи, если я в чем-то согрешила, молю, прости. Прости меня за все дурное, что я когда-либо сделала с умыслом или без него. Прости, если вдруг ненароком кого обидела – словом ли, делом ли. Ты ведь знаешь, Господи, у меня нет обид. Я умею искренне любить, прощать и отпускать. Подскажи, для чего эти трудности? Как исправить ситуацию? Сотвори чудо, молю, исцели меня. Я пойму и усвою уроки, которые несет болезнь. Я прощаю всех и вся, если вдруг на кого обижалась, да забыла. Простите и вы меня, мои дорогие и любимые, знакомые и просто прохожие…

Я говорила и говорила, то успокаиваясь, то рыдая пуще прежнего. Начиная с того дня и добираясь до самого детства, вспомнила тех, кого смогла: кто ранил меня, кому принесла огорчения я. В памяти всплывали даже забытые моменты. Проживая их повторно, я заново отпускала то, что казалось тяжким. Поочередно представляла образы разных людей и просила у них прощения. Благодарила как за хорошее, так и за плохое. Боль потихоньку отступала, на смену ей приходили спокойствие и убежденность в том, что мне все под силу. Меня накрыло состояние эмоционального счастья и крепкой веры. Пускай я пока не понимала каким образом, но уже точно знала, что победа будет за мной. Я справлюсь с трудностями. Это моя жизнь! Я хочу ее прожить в полной мере, используя любые благие возможности!

Слезы перестали катиться по щекам, и нос прекратил течь. Я глубоко вдохнула и выдохнула. Снова сделала медленный глубокий вдох через нос и такой же выдох через рот. Жизнь приобретала совершенно иные краски. Невзирая на новости, в ней не было места раку. Я стояла на берегу и улыбалась. Дышала счастьем. В тот день оно имело речной аромат с нотками ивы и прогретой на солнце травы.

Это был единственный раз, когда я дала себе такую сильную слабину с водопадом слез, освобождающим и пробуждающим к настоящей жизни. Снимающим сомнения и тревоги. Потом, конечно, я провела еще обряд экзорцизма. Но об этом в другой главе.

Несмотря на то, что пока была сделана только флюорография и еще окончательно не подтвердили предположения, я чувствовала – рак есть. Выходит, мне предстоит основательно побороться за свою жизнь.

После рыданий появилась уверенность: какой бы диагноз ни поставили, мне хватит стойкости выслушать заключение и справиться с чем угодно. Сегодня День защиты детей, а все мы – дети этой прекрасной планеты Земля и находимся у нее под защитой.

В назначенное время я вернулась в кабинет Ольги Валерьевны за ответом. Спокойная, слегка отстраненная, я присела на предложенный стул и спросила, насколько все серьезно. Встретилась с полным сочувствия взглядом врача. Сопереживая, она смотрела на меня и говорила:

– Одно из двух: либо где-то хватанула радиацию, либо перенесла сильный стресс. В таком возрасте, да еще и у женщины, этого просто не может быть! Не переживай, в наше время почти все лечится. Операцию тебе вряд ли будут делать. Скорее химия и лучевая. Сейчас пройдешь нужные обследования, а после – старайся попасть в Москву.

Я слушала и кивала.

– Бляха, это что ж получается, мне лысой скоро ходить? Платочки нужно пойти выбрать заблаговременно, – глядя в глаза Ольги Валерьевны, смеялась я. – Ладно, не переживайте. Я справлюсь. Верите? Мне еще нужно весь мир объехать, как минимум.

– Светочка, ты такая умница! Все бы с таким настроем воспринимали! – она воодушевилась. – Завтра пойдешь к онкологу, я попросила принять тебя без записи. Нужно как можно скорее показаться. Поняла? Завтра к часу быть.

– Поняла, Ольга Валерьевна. Буду! – ответила, как будто присягу принесла.

А потом крепко ее обняла:

– Я вам так благодарна за вашу доброту и искреннее участие. Я справлюсь, вот увидите!

Когда добралась до маминой работы, меня встретили две пары испуганных мокрых глаз: мамы и ее подруги Тани.

– Ну что, плачете вовсю? Знаете уже? – иронично спросила я, догадавшись о звонке Ольги Валерьевны. Она и в самом деле позвонила, пока я была в дороге.

– Да ну что ты, не плачем мы, – гнусавым промокшим голосом произнесла Таня. – Светулечка, ты только держись!

– Да ладно, Татьянка, не успокаивай. Не люблю я этих ваших «держись»… Все знаю и понимаю. Сама кого хочешь успокою, – ответила я и перевела взгляд на маму.

Та тихонько стояла, опустив глаза, и плакала.

– Мамочка, милая моя, пожалуйста, будь спокойна за меня. Сегодня разрешаю вам всем наплакаться вдоволь. Плачьте сколько хотите. Но только до полуночи! – сказала я, сама еле сдерживая слезы. – А потом запрещаю, особенно при мне. Можно петь, смеяться и веселиться. Ты же знаешь, как я люблю улыбки и смех. Мне крайне важна ваша улыбательная помощь, – мама только кивала, пока не находя в себе сил остановить слезы.

«Пусть поплачет, – думала я, – нам всем это необходимо».

Естественно, мама плакала и на следующий день, и на третий-пятый-десятый. Украдкой. Пряча воспаленные от горьких слез глаза, она каждый раз натянуто улыбалась при виде меня.

– Как можно превратиться из здоровой в смертельно больную? Правильно, сходить к окулисту, – шутила я и от души смеялась над собой.

Однако близким почему-то было не до веселья, хоть они и улыбались с натяжкой. Постойте, рак-то обнаружили у меня! К чему траур на ваших лицах? Ведь я жива!

Рассказывая об этом сейчас, я понимаю, что такая сильная встряска в самом начале человеку просто необходима. Когда вы остаетесь один на один с собой и болью. Когда даете ей возможность выйти тем способом, которым велит душа. В такой момент главное – отпустить мысли, выключить разум и позволить себе невообразимое, хоть материться в голос. Поверьте, все произойдет во благо, принесет облегчение, придаст сил и одухотворит.

Вполне нормально, что от шокирующей новости вы можете испытать смятение и чувствовать себя раздавленным. Проживите эти непростые ситуации, побудьте немного размазней. Но только пару часов! А потом уцепитесь за тонкую ниточку, ведущую к победе, и устремитесь к ней.

С того дня самым важным для меня стала я сама и мое будущее выздоровление, которое пока мелькало размытой точкой где-то за горизонтом. Я начала замечать вокруг себя только то, что меня наполняло, укрепляло веру в исцеление, подсказывало, что я иду в правильном направлении.

Глава 3

Гуляй, каракатица Вася!

Ночь медленно тянулась, навевая тоску и неприятные мысли. Реальность была такова, что у меня рак. Это не просто слово, состоящее из трех букв, имеющее корень и несколько значений. Это слово, которое в одно мгновение может смыть с яркой действительности все сочные краски и оставить лишь мрачную серость. Наложить смертельный отпечаток. По большей части, видимо, так и происходит – жизнь становится блеклой и зависимой от болезни, если поддаться ей.

«Нет уж, дружочек, мы с тобой на разных воздушных шариках». Я не корила, не обвиняла, не кляла ни судьбу, ни кого бы то ни было в том, что у меня обнаружили рак. Я хотела найти причину и понять, для чего мне дана болезнь.

Как ни старалась заснуть, думая о хорошем, у меня не выходило. Казалось, темная и густая ночь никогда не закончится… Я провалилась в сон лишь один раз да и то на несколько минут. Мне даже кое-что привиделось, но об этом расскажу в следующей главе.

* * *

Утро приветствовало меня разноголосым пением птиц за окном. Я вышла из комнаты и механически улыбнулась родителям – они собирались на работу. Пожелала им хорошего дня. Сварила кофе. Выпила. Приготовила завтрак сыну. Собралась. Робот Света готов идти к онкологу.

На улице лето. «Лепота!» – как сказал бы мой папа. Он умел восхищаться красотой момента. Наверняка я бессознательно переняла у него способность замечать чудесное вокруг.

Обожаю тепло, насыщенные ароматы и звуки. Свежесть одуванчиков с легкой горчинкой вперемешку со сладковатым запахом клевера. Стрекот кузнечиков и жужжание шмелей, шум реки и плещущейся в ней рыбы. Воздух, пропитанный речным ароматом и прогретый солнцем. Я растворялась в них и потихоньку наполнялась умиротворением.

В поликлинику зашла в хорошем настроении и, минуя регистратуру, направилась прямиком к онкологу Альберту Григорьевичу. Конечно, внутреннее волнение присутствовало, но внешне я сохраняла спокойствие.

Вскоре после того, как я отдала медсестре снимок и заключение рентгенолога, меня пригласили в кабинет.

– Здравствуйте! – приветствуя доктора, я медленно продвигалась от двери к столу.

– Господи! – от глухого баритона Альберта Григорьевича мои плечи чуть дрогнули.

«Да нет, – думаю, – вроде не похожа, всего лишь я». Судя по всему, такую реакцию у онколога вызвал мой внешний вид: ростом невысока, в размерах невелика, выгляжу моложе своих лет.

Присела на стул. Тишина. Я размышляла, кто из нас должен заговорить первым: доктор, внимательно изучавший бумаги, или пациентка, которая чувствовала себя абсолютно здоровой. Наконец Альберт Григорьевич прервал молчание:

– Что-то беспокоит, девонька? Кашель, мокрота, одышка, частые бронхиты? – спросил он озабоченно.

– Ничего из того, что вы перечислили, – я помотала головой. – Бронхитов вообще никогда не было, даже в детстве.

– Милая, – онколог тяжело вздохнул, – как же тебя так угораздило? – он обратил ко мне полный сочувствия взгляд.

– Пила, курила, ругалась матом, – улыбалась я.

– Она еще и шутит! – вклинилась в разговор медсестра Лидия Бориславовна.

Альберт Григорьевич посмотрел на меня с серьезным видом, дав понять, что сейчас совсем не до смеха.

Внутри душа, как раненая птица, билась и трепыхалась. Я сохраняла спокойствие и даже не собиралась плакать. Что толку в слезах и переживаниях? Если бы они давали ответы и решали все проблемы, то сейчас я стала бы первой в мире по их пролитию, хоть никогда и не любила этого занятия.

– Завтра поеду в военный госпиталь на МРТ головного мозга, – на этот раз я решила нарушить тишину.

– С контрастом? За деньги? – онколог покачал головой. – Тебе нужно с контрастом. Не езди. У нас все пройдешь.

После он обратился к медсестре:

– Лидия Бориславовна, выписывай направления на анализы и бронхоскопию. Завтра будем решать вопрос с другими исследованиями.

И снова пауза. Альберт Григорьевич вздыхал, голова его склонялась, словно на нее давило что-то сверху. Он выглядел растерянным и чересчур взволнованным, как будто на минутку я стала для него не просто пациенткой, а дочерью. Но в то же время был сосредоточен и серьезен. Я видела его искреннее участие, понимание, желание помочь.

– Первичный очаг у тебя в легком, – доктор прервал тягостное молчание. – А опухоль в глазу – это метастазы. Ох, Светлана, как же так, как же так…

– Ну, вот как-то так. Я не специально, – слегка улыбнулась. – Меня вылечат?

Опять повисла пауза. В ответ я не услышала того, что мне хотелось бы.

– Буду благодарна, если вы порекомендуете какие-то конкретные онкологические центры Москвы, где лечат такие случаи. Я готова хоть сейчас туда поехать. Жить очень хочу, – я с надеждой смотрела в глаза онколога.

– Девочка моя, ты молодая, красивая, умная, ты достойна самого лучшего! Ты достойна всего! – Альберт Григорьевич снова тяжело вздохнул. – И лечиться бесплатно, и жить. Сейчас необходимо сдать анализы. Сделать бронхоскопию, ЭКГ, УЗИ, КТ легких и головного мозга. А после со всеми результатами поедешь в диспансер покрупнее к онкологам. Проси у них направление в Москву. Может быть, там тебе и помогут, – доктор смотрел на меня с сочувствием, но в его взгляде как будто читалась обреченность.

Альберт Григорьевич объяснил, что по медицинскому протоколу они обязаны в течение десяти дней полностью обследовать «подозреваемого» или «свежевыявленного» больного. Затем направить его в диспансер покрупнее для подтверждения диагноза. Либо для его опровержения.

Впервые за много лет я открыто услышала, что врачи что-то обязаны и следуют правилам. Удивительно, но факт. Очереди раздвигаются, места и время находятся. Нет, я не попала на исследование вместо кого-то, кто уже давно ждет. Просто на такие случаи, как мой, по всей видимости, существует резерв. А может, и обед с личным временем.

И действительно, благодаря профессиональному подходу онколога, к одиннадцатому июня у меня на руках имелись все необходимые результаты исследований. И направление в диспансер покрупнее, с записью на прием шестнадцатого июня.

Это было только начало. А потом события разворачивались как в сказке: чем дальше, тем больше испытаний, изменений и приключений.

Альберт Григорьевич, вы не представляете, как часто ваши слова, тогда, в самом начале пути, придавали мне стимул смело идти и открывать необходимые двери! Низкий вам поклон.

По дороге домой в голове снова всплыл снимок с изображением опухоли. Она что-то напоминала. Отмотав некоторые события назад, я поняла, что именно видела за месяц до этого. Опухоль походила на каракатицу, которая мелькала перед моим левым глазом. Чернильную, вязкую, расползающуюся в разные стороны. Не могу сказать, что сильно удивилась такому совпадению. Сложилось впечатление, будто я знала обо всем заранее, но не сопоставляла с собой. Словно кто-то сверху говорил мне: «Ну наконец-то – дошло. Ведь это было очевидно!»

Вечером за ужином я поделилась открытием с мамой. Она изумилась. По телевизору в то время шел какой-то фильм. Меня привлек громкий звук, и я повернула голову. Внизу экрана бегущей строкой шел текст: «Гуляй, Вася!»

– О, точно! Это про каракатицу! – я засмеялась, а на лице у мамы появилась непонимающая улыбка. – Гуляй, каракатица Вася! Благодарю, что навестила меня, но дальше я сама! Прощай!

Перед глазами возникла картинка: каракатица Вася и все, что с ней связано, разлеглась передо мной на полу. Почему-то на ней была надета неясного цвета юбка в крупный горох и треуголка из газеты советских времен. И почему-то у нее имелся только один глаз – притом постоянно моргающий. Мне показалось, она сама не рада, что очутилась здесь. Подрагивала, как при ознобе, билась в конвульсиях. Судорожно вздыхала, как бы говоря, мол, поняла-поняла, ухожу восвояси. «Да, – отвечала я, поглядывая на нее сверху-вниз, – гуляй… Я благодарю тебя, но… Катись на все четыре стороны, дорогуша. Без обид».

«Есть я, и есть Вася, но мы теперь врозь», – подумалось мне. Действительно, было забавно. Напряжение ушло. Появилось чувство легкости, как если бы я сняла с себя тонну одежды.

Опасное смертельное заболевание вмиг стало всего лишь нелепой каракатицей. Страх отступил, он остался лежать на полу вместе с Васей. Мама тоже искренне смеялась.

На следующий день я позвонила Кристине и рассказала о своей выдумке. Она расхохоталась. Всякий раз, когда созванивались, подруга непременно спрашивала: «Ну, как там Васек? Не исчезла ли насовсем?», и мы смеялись.

С того времени так и пошло – есть каракатица Вася, с которой я уже попрощалась, но нет опухоли. И потом, стоило мне только подумать о раке, сразу всплывал чудной образ, который помогал проще относиться к смертельной болезни.

Я не призываю вас делать так. Не настаиваю, но вдруг вам тоже захочется дать своей опухоли имя. Попробуйте. Пусть она хоть ненадолго станет какой-нибудь салфеткой Глашей или камнем Гордеичем. Вместо опухоли может быть и любая другая проблема, которая сбивает вас с ног. Попытайтесь отделить от себя возникшую трудность и отправьте ее восвояси.

В течение тех дней, пока я проходила назначенные исследования, все, включая маму, в один голос твердили: «Тебе нужно как-то попасть в Москву, медицине местного и областного уровня не стоит доверять». Свои доводы знакомые приправляли разными историями, завершая их обреченной фразой: «Упокой, Господи, ее/его душу».