Улей 2

Виталий Иванович Приходько в своем любимом патриотическом амплуа. По его мнению, оно ему чрезвычайно к лицу. Тем он и любим.

Мужчина выходит из машины. Стягивает полы солидного темно-синего пальто и, противясь начинающемуся снегу, направляется прямо к парадной двери. Ему не нужно стучать, чтобы войти.

Исаев оборачивается и встречает гостя натужной улыбкой.

Ответная реакция не столь радушная и, уж точно, более искренняя. Небрежно забросив пальто на диван, Приходько хмуро смотрит на старого друга.

– Как ты, мать твою, Паша, допустил это? – сунув в карманы брюк руки, раскачивается на пятках.

Улыбка Исаева превращается в застывший оскал.

– Как эта информация оказалась в руках Титовского пацана?

– В этом нет моей вины.

– Правда? – сердито передергивает плечами Виталий Иванович. – Почему эти документы до сих пор не были уничтожены? Какого черта, Паша? Для чего ты хранил подобную информацию? Молчишь? А я сам скажу! Ты, хр*н моржовый, решил сберечь это как первосортный компромат! Мы все друзья, но времена такие тяжелые… Ты, мать твою, собирался использовать это против кого-то из нас?

– Конечно, нет. Там есть и мое имя! Если ты забыл…

– Я, Паша, ничего не забываю. Но, знаешь, случаются ситуации, когда утопить себя, чтобы уничтожить врага – единственный выход.

Ослабив удавку галстука, Приходько скрещивает за спиной руки и тяжело ступает, пересекая гостиную. Останавливается перед окнами.

– Я понимаю, что руководило тобой. И… меня это не сильно удивляет. Но то, что ты не уберег эту чертову информацию от чужих глазах – в этом тебе нет оправдания!

Павел Алексеевич вынужденно хранит молчание. Подавляя в себе волны гнева. Никто, кроме Приходько, не посмел бы с ним так разговаривать. Да и тот раньше себе такого не позволял, расчетливо лелея чрезмерное самолюбие Исаева.

– Я знаком с твоими амбициями, Павел. Тебе нравится быть Богом на этой земле. – Обращая свой взгляд к нему, уточняет: – На моей земле. Это мой город, Павел. Потворствуя твоему самолюбию, я долгие годы позволял тебе править. Ты в свете софитов. Ты – меценат. И ты же – каратель. Я всегда в тени. Простой чиновник, хорошо выполняющий свои обязанности перед государством. Только ты забыл, что на самом деле руководящая сила – это я.

Лицо Исаева наливается кровью. Он готов вцепиться Приходько в глотку. Он бы с легкостью вырвал ее голыми руками. Но он оценивает равенство сил и понимает, что не успеет преодолеть и половины пути. Слишком много охраны, беспрестанно секущей каждый его вдох.

– Признаться, я уже стал забывать все то дерьмо, что хорошо запомнила бумага, – циничная улыбка приподнимает уголки тонких губ Виталия Ивановича. – Проект «АнкараАнталияАдана» – это, мать твою, не открытие парка межгосударственного содружества. Ты же понимаешь, Паша? За подобное «братское сотрудничество» нас по головам не погладят. Нам их сразу отрубят!

И снова пульсирующая тишина.

– Как думаешь, почему Титов пришел именно ко мне, отбрасывая то, что там фигурирует еще пятерка известных фамилий? Да потому, что этот хитрый выродок просчитал, кто выше тебя! А мне это, ой как не на руку! Теперь, из-за твоей безалаберности, я буду вынужден солидарничать с Титовыми! Прогибаться, где следует и не следует… Ты хоть представляешь, насколько это хр*ново, Паша? У этих гребаных законченных моралистов всегда будет под рукой информация, способная растереть, как муравьев, руководящие силы этого города! И это притом, что некоторые из этого «черного» списка являются их основными конкурентами!

– Можно решить, – приглушенно предлагает Исаев.

– Как, черт возьми? Как? Мы не можем убить их всех. Хватит нам одного Титова, – на эмоциях выдает то, что не следовало бы. Зло выдыхает. Прочесывает пятерней стильную стрижку. – Парень приходил ко мне один. Но ты же не думаешь, что он не успел поделиться этой информацией с отцом и этой стервозной с*кой Дианой?

– В таком случае, где они?

На мгновение Приходько задумчиво щурит глаза. Но едва складывает все события в кучу, как понимает, насколько призрачные их надежды.

– Мать твою… В любом случае, мы не можем сейчас рисковать. Дай ему то, что он хочет.

– Он хочет мою дочь!

– Так отдай ему ее!

В гостиной появляется еще один человек. Но столкнувшиеся в горячем споре мужчины не обращают на Ольгу Владимировну никакого внимания.

– А ты не думал о том, что будет, когда она ему надоест? Какие тогда у нас будут гарантии?

– Нам с тобой придется молиться, Паша, чтобы этого не произошло! Молиться, – со всей серьезностью заявляет Приходько. – Отпускай ее. И начинай искать альтернативные пути решения проблемы. На будущее, так сказать… Паша, Паша… Я бы удавил тебя голыми руками, но у меня нет на это времени.

«А вот я для тебя найду, Виталя… Скоро».

Испытывая безумное желание закричать, Исаева испуганно зажимать рот ладонью, мало заботясь о яркой помаде и том несовершенном виде, который она в эту минуту представляет.

Слезы опаляют холодную кожу.

Женщина смахивает их. Прижимает указательные пальцы к внутренним уголкам глаз. Но… Слезные протоки будто прорвало.

Для кого теперь весь этот бизнес? Куда прикажете девать?

Все силы, что она в него вложила, вместо того, чтобы присутствовать в жизни своего ребенка… Если задуматься, Ольге Владимировне, как матери, нечего вспомнить… Она не видела, как Ева училась кататься на велосипеде. Не присутствовала на выпускном. Не поддерживала дочь на соревнованиях. Не знает, когда был ее первый поцелуй.

Она не знает о дочери ничего.

Успевала ругать и наказывать. Требовать совершенства.

Перед глазами мелькает недошитое подвенечное платье Евы… Все планы, вся ее жизнь – все летит в пропасть.

Будь Исаева к этому готова… Предупредил бы кто заблаговременно, справилась бы с эмоциями.

А в эту минуту… Она не понимает, что будет делать завтра? Послезавтра? На следующей неделе? Ради чего или кого ей теперь жить?

19

Резкий щелчок дверного замка оповещает о прибытии посетителей. В комнату входит отец, и Ева, превозмогая боль в плече, принимает сидячее положение.

Все ее существо затапливает жгучее чувство ненависти. Первоначально оно поглощает остальные эмоции и чувства. Это странно, но оно притупляет даже душевную боль.

И наполняет ее тело силой.

Отец молчит. Изучая ее долгим пристальным взглядом, не произносит ни слова.

Это необычно. Как правило, он не тратит время на сомнительные запугивания. Никаких размытых представлений. Никаких полутонов. То, что он делает – всегда имеет четкий посыл.

И, по правде сказать, эта тишина вызывает больше тревоги, чем все остальное, что он мог бы ей дать. Ситуация становится еще более странной, когда порог переступает королева-мать. Ева отмечает неприсущую ей слабость: дрожь в руках. Ольга Владимировна пытается это скрыть, сжимая и разжимая пальцы. Но кисти все же трясутся. Настолько, что звякают друг о друга золотые браслеты.

– Говорите.

Но мать с отцом продолжают молчать.

– Это что, новый вид издевательств?

Медлит, прежде чем, превозмогая подступающую тошноту, задать единственный важный вопрос.

– Что вы сделали с Адамом?

Следующее, что она видит, на мгновение лишает ее речи. По щеке матери скатывается слеза.

Ступор. Непонимание. Растерянность.

Вскочив на ноги, Ева едва не падает сразу же назад. Сильное головокружение пошатывает ее тело и на долгое мгновение лишает координации.

– Что вы с ним сделали?

Тишина.

– Что вы сделали с Адамом? Ну, не молчите же? Скажите… Что с ним? Что вы… Что вы за люди? Мама…

– Ева… – намеривается одернуть. Пытается, но голос звучит хрипло и слабо. – Приведи себя в порядок. Ты уезжаешь.

– Куда? Что это значит?

Ольга Владимировна поджимает дрожащие губы и на миг перестает дышать.

– Что это, черт возьми, значит? Отвечайте! – кричит Ева. Усердно глотая воздух, упорно пытается быть услышанной. Двигаясь неосознанно, натыкается на занавешенную белым хлопком мебель. – Отвечайте!

– Прекрати этот балаган, – грубо бросает ей отец. – Следовало сдать тебя в психушку еще восемь лет назад, – заявляет, повышая голос. – Пригрел у груди змеюку…

– Куда вы меня отправляете?

– Следует спросить у нее, – нерешительно подает голос Ольга Владимировна. – Что, если Ева не захочет уйти?

– Ты, видимо, не поняла серьезности произошедшего, Оля. Сейчас неважно уже, чего хочет она!

– Вы что, прикалываетесь? – звуки, которые издает девушка, что-то среднее между смехом и плачем. Но, на самом деле – ни то, ни другое. – Перестаньте говорить загадками!

– Умойся и приведи себя в нормальный вид. Выглядишь как полоумная.

– Чувствую себя так же!

Когда Исаевы покидают спальню, Ева бросается к окнам и в ярости срывает шторы. Яркий дневной свет резко заполняет все пространство. В воздухе взрывается ненавистный запах и кружатся пылинки.

– Господи, сколько можно уже? Сколько можно?

Отбрасывая в сторону тяжелые метры ткани, девушка со злостью выдыхает. Запускает руки в волосы, отчаянно мечтая вырвать их с корнями. Бегает по комнате взглядом и вдруг замечает, что дверь оставили открытой.

– Что за…

С бесконтрольно колотящимся сердцем преодолевает расстояние и переступает порог. Действует так осторожно, словно шагает в западню.

Но в узком коридоре никого.

Идет по тихому дому, слыша лишь свое сбившееся дыхание. Следуя темными коридорами, открывает дверь за дверью. Чувствует себя героиней какого-нибудь второсортного фильма ужасов. Ведь где-то в этом доме находиться сам дьявол, а она целенаправленно ищет его укрытие.

Инстинкт самосохранения просит Еву остановиться, оглянуться, подумать еще раз. Но, на фоне общего состояния, этот инстинкт – всего лишь слабый импульс.

Решительно врывается в кабинет отца. Его нет. Пусто.

Исследуя глазами помещение, находит его точно таким же, как и всегда. Сдерживая бессильные слезы, прикусывает губу. Чувствует привкус крови. Грохот собственного сердцебиения. И тошноту.

Зло выдыхает.

Упирается взглядом в край темного письменного стола. Внимание Евы поглощает очертание серого пистолета. И она окончательно выпадает из реальности. Оказываясь где-то за гранью настоящего, без сомнений шагает дальше. Мысли, как черные птицы, расправляя свои крылья на всю широту, подталкивают ее в темноту.

Хватая оружие, девушка восхищается его тяжестью и разительной прохладой. Делает глубокий вдох. Освобождается от куртки, чтобы обеспечить своему изнуренному телу большую гибкость.

Выходя из кабинета, продолжает поиски.

Наконец слышит голоса из гостиной. Чуть замедлившись, перешагивает порог, выбрасывая перед собой руку с зажатым в ней пистолетом. И когда остается лишь несколько секунд до финальных титров, хитроумный режиссер ее жизни использует стоп-кадр.

Остановка изображения.

Первый, кого она видит прямо перед собой – мама.

Реакция Евы замедляется, словно под воздействием психотропных веществ, которые ей любил приписывать Гольдман. Стоит с направленным на мать пистолетом, хотя убивать ее, вроде как, не собирается. Хочет обратить внимание на остальных присутствующих, чтобы определить, кем они являются. Но не может пошевелиться. Периферийным зрением отмечает, что их в помещении очень много.

Ей же нужен только один человек. Она пришла за отцом.

– Всем оставаться на местах, – этот приказ отдает смутно знакомый мужской голос, но он не вызывает у Евы интереса.

Другой окрик вынуждает ее двигаться.

– Ева, – зовет отец.

Поворот головы синхронно с перемещением по воздуху пистолета. Стремительно. Инстинктивно. Слаженно. Фокусировка зрения на человеке, которого она когда-то любила по праву кровного родства.

Гнев заполняет все существо девушки, сигнализируя, именно он – ее цель.

Повисает звенящая тишина.

Она смотрит в холодные глаза отца. Чувствует себя покалеченной, уродливой, опустошенной.

– Ева, – с нажимом произносит он. – Что ты творишь? Возьми себя в руки.

Только для Евы его слова – пустые звуки. Они создают колебания воздуха, но не имеют содержания.

– Меня зовут Эва, – с ледяным спокойствием громко провозглашает она.

Глубоко вздыхает, ощущая приятное и обширное покалывание в груди.

Неторопливо прощупывает публику взглядом. Читает в их глазах шок, растерянность и страх. И ей приходится по вкусу впечатление, которое она производит.

Приходько следует глазами по порванным колготкам девушки, колышущейся на худых бедрах черной каскадной юбке, грязным разводам на лице, беспорядочным волнам волос. Ева Исаева не выглядит как желанный приз. От ее проникающего, словно острые ножи, взгляда озноб ползет по коже.

– Меня зовут Эва, – повторяет девушка громче, окрашивая свой голос гневом и силой.

Она походит на вырвавшуюся из клетки рептилию, тело которой нашпиговали неконтролируемой силой, а сознание под корешок заполнили обидой. И эти прочные стеклянные стены разрушил Адам Титов.

Она таит угрозу для них всех. И ее сила заключается вовсе не в оружии. Она – в жажде справедливости. Нет страшнее человека, чем тот, которого задели за живое.

– Меня зовут Эва, – чеканит девушка, выжигая в застывшем воздухе каждый звук. – Все услышали? А теперь повторяйте!

Создается впечатление, что присутствующие забыли, как двигаться. Или находятся под гипнозом. Каждый из них заполняет лишь отмеренное ранее пространство. А по контуру их тел воздух превращается в бетон.

– Повторяйте!

Синхронно не получается. Первый осторожный голос принадлежит Приходько. Это подталкивает и остальных к подчинению. Следом шелестят низкие голоса вытянутых, как стволы деревьев, охранников. Их здесь целая армия, учитывая, что Виталий Иванович прибыл со своей свитой, и они примкнули к вышколенным амбалам Исаева.

Последним следует тихий шепот со стороны Ольги Владимировны. И ни звука от Исаева. Он сцепляет зубы до яростного скрежета. Задумываясь о том, что вероятнее откусит себе язык, чем выполнит требование.

Ева сухо улыбается.

Черные птицы набирают высоту, накрывая застывшую толпу своими широкими темными крыльями и отрезая их от внешнего мира.

– И еще раз!

Воздух снова множится голосами. Но Исаев упорно молчит.

– Слезы – не слабость, папа, – заявляет девушка. – Слабость – это прихоть, которая сидит внутри человека и, подавляя его «я», требует полного себе подчинения. Если подкармливать ее регулярно, она быстро разрастается. И вместе с ней – ее аппетиты. Твоя слабость – власть. Стремление к ней уничтожило тебя, папа. Она тебя сожрала. У тебя не осталось ценностей.

Ноздри Исаева гневно раздувается. Кажется, он готов подойти и вырвать у нее из рук пистолет. Но он не двигается, скашивая взгляд в сторону, за спину Евы. За что-то цепляется, сохраняя вынужденную неподвижность.

– Вы все – слабые, – никто не смеет ей возразить. – Продаетесь за деньги и предоставляемые ими удобства. У каждого из вас есть ценник. У кого-то больше, у кого-то меньше, но все вы продажные твари.

– Послушай… Эва, – говорит Приходько, и Ева фокусирует на нем свой недовольный взгляд. Ей изначально неинтересно то, что он скажет. – Я понимаю твое расстройство. Но давай попробуем успокоиться, – ее взгляд замирает на лице мужчины, выхватывая его тусклые глаза и тонкий рот, растягивающийся в снисходительной улыбке. Он говорит с ней так, словно она милый взбесившийся котенок. – Ты можешь опустить пистолет, чтобы мы сделали это? Никто не причинит тебе зла.

– Нет, – отрезает девушка.

– Подумай сама…

– Я думаю. Я думаю, вам следует помалкивать, Виталий Иванович! Не хотелось бы портить узор вышивки на вашей рубашке.

Явный подтекст угрозы выводит из оцепенения одного из телохранителей. Он ступает к Исаевой, пока сам Приходько не ловит его за локоть.

– Назад, Сеня.

Парень напрягается и замирает, а Ева разражается хохотом.

– Сидеть, Сеня. Лежать, Сеня… А, кстати… – обводит взглядом присутствующих. – Всем лежать! Руки скрестить за головой. Лица в пол, – инструктирует, словно подобное ей приходится делать не в первый раз. – Остаешься только ты, папа.

– Эва… – пробует урезонить ее Ольга Владимировна.

– Ложись на пол, мама. Ты столько лет упорно игнорировала все проблемы этого дома. Сейчас я прошу тебя, – но тон ее голоса не похож на просьбу, – лечь на пол и закрыть глаза. Все закончится очень быстро. Обещаю.

– Господи, Е…

– Немедленно ложись на пол, мама!

Это гневное требование сопровождается сменой направления пистолета. Когда их взгляды скрещиваются, Ольга Владимировна вздрагивает. Понурив плечи, сдается. А Ева хладнокровно наблюдает за тем, как мать опускается на колени и, принимая лежачее положение, утыкается в пол лицом. Ее не трогает даже то, что сразу за этим ее плечи начинают дрожать.

Все остальные не нуждаются в дополнительном стимулировании. Укладываются штабелями рядом друг с другом, застилая пол гостиной.

– Правила поменялись. Ага, – возвращается к отцу. – Теперь я говорю, что делать. Тебе – тоже. Папа. Повторяй за мной. Э-в-а.

Гудящая напряжением тишина.

– Повторяй, черт возьми!

Решительность дочери должна подтолкнуть Исаева к повиновению. И все же, кажется, что ответа не будет даже сейчас.

Но вдруг он смотрит ей за спину и, переступая через свою гордыню, презрительно сминает губы.

– Эва.

– Превосходно звучит, – одобрительно заключает девушка. – И вовсе несложно, правда?

По всем расчетам, она должна бы этим удовлетвориться.

Но…

«Простите, но нет».

– Пора платить по счетам, папочка. Ты задолжал миллионы.

Внимание Евы рассеивает движение со стороны. Видимо, именно реакции этого человека все и ждали. Тяжелая ладонь накрывает ее руку и придавливает вниз за мгновение до того, как она нажимает на спусковой крючок.

Звук выстрела гораздо громче, чем она помнит. Он оглушающий.

Рухнув вниз, зажимает руками уши и зажмуривает глаза. Не чувствует боли от соприкосновения с твердой поверхностью, те же сильные руки не позволяют ей упасть, прижимая к жесткому телу.

Она чувствует запах. Слышит голос. И ее сердце начинает усиленно качать кровь.

«Это невозможно…»

«Но…»

«Боже…»

– Все хорошо, Эва. Теперь все будет хорошо. Я здесь.

Паника возвращается, когда, вопреки всем усилиям Евы открыть глаза, тело наливается тяжестью. Невидимая сила тянет ее вниз с безумной скоростью. Она чувствует полет, но не ощущает приземления.

Огромная воздушная яма. Звенящая тишина. Темнота.

20

День шестьдесят шестой.

– Это Ева Исаева? Боже! Это Ева Исаева!

– Хм-м… Высокомерная штучка.

– Говорите тише…

– Ой, пофиг… Понятное дело, ей нравится внимание. Смотрите, как она нос задирает.

– Ее браслет – это же подлинный Cartier?

– И она носит его просто с джинсами…

– Вот бы жить так, как она.

Холод. Темнота.

Непрерывное равномерное попискивание. Воздух, насыщенный запахами спирта, лекарственных препаратов и крепкого кофе.

Не открывая глаз, Ева концентрируется на расплывчатых голосах.

– …должен сказать, результаты обследования неутешительные… Обезвоживание, истощение, анемия, гипотония, аритмия… При этом в крови концентрация сильнодействующих психотропных препаратов. Ее держали в заточении?

Размазанное восприятие. Подспудное отторжение непонятной информации.

Тишина, которую хочется разрушить пронзительным криком.

– Все нормально. Можешь говорить откровенно. Ничего из сказанного не покинет стен клиники. Мы дорожим своей репутацией. Не сотрудничаем с органами и прессой. Чтобы определиться с лечением…

Голоса утихают, словно кто-то постепенно скручивает звук на минимум. Темноту прорезают ядовито-оранжевые лучи. За ними тянется яркая картинка и… внезапная духота.

Поток горячего воздуха обволакивает оголенную кожу, оседает на губах соленой влагой. Выдвигая кончик языка, Ева облизывает их и восторженно хохочет.

Звук ее смеха для нее же удивительно забавный. Ей хочется смеяться без остановки. Только затем, чтобы ощущать внутри себя эту  приятную вибрацию.

Зачерпывая рукой мокрый песок, девочка развеивает его на ветру и восхищенно прослеживает короткий полет песчинок.

– Ева, смотри-ка сюда.

Реагирует на голос мамы беглым поворотом головы. Вспышка фотоаппарата срабатывает, когда она уже отворачивается.

Вокруг столько всего!

Еве хочется трогать, смотреть и пробовать… Она никак не определяется с тем, что ей интереснее всего, хватаясь то за одно, то за другое.

Начинает строить замок и тут же отвлекается на кричащую в небе чайку. Вскакивает и, раскидывая руки, бежит, повторяя на земле траекторию ее воздушного пути.

– Лети! Лети! Лети!

Протяжный гул парохода заставляет ее резко остановиться.

– Вав! – крупные глазки расширяются еще сильнее, а тельце приходит в движение от трепета. – Мамочка! Такой… Очень-очень… Вав!

– Смотри же сюда, Ева… Ева…

Девочка нетерпеливо вертит головой. Тонкие косички взлетают от резкости ее движений.

– Ох, Ева… Замри хоть на полминуты…

Замечает выброшенную на берег медузу. Прежде чем мама успевает остановить, хватает ее в руки. Похожая на прозрачное желе, медуза расплющивается в маленьких детских ручках.

Хочет лизнуть ее языком, чтобы определить: сладкая ли она?

– Боже, Ева, нет! Не делай так…

Но девочка уже высовывает язык и касается прозрачной массы его кончиком. «Желе» оказывается несладким. Оно – соленое и противно пахнет.

– Пффф… Бррр… Гадосчь!

– Я же тебе говорила…

Потеряв интерес к медузе, позволяет Ольге Владимировне забрать ее у себя из рук. И сию минуту срываясь с места, бежит в другую сторону. К большому коричневому псу, которого выгуливает бородатый мужчина.

– Вав… Пешик…

Она никак не может произнести правильно это «вау», но ей нравится пробовать.

– Нет, Ева! Опасно!

– Вав! Мама… Вав!

Женщина успевает поймать ее ладошку до того, как она прикасается к настороженному псу.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.