Многовластие

И еще можно было увидеть, как двигались по железнодорожным путям к фронту платформы, груженые военной техникой. Наступления требовали от России союзники. В случае отказа Россию могли лишить экономической и военной помощи. Наступление было необходимо и России, чтобы изгнать противника с захваченных территорий. Когда пассажирский состав пропускал вперед себя груженые пушками поезда, сердце согревалось радостью. Россия в короткий срок смогла удвоить военное производство. Но и этого было недостаточно.

Соседом по купе оказался пожилой капитан с умным, просветленным лицом. Он достал из портфеля бутылку крепкого напитка, похожего на коньяк. Василий Кириллович организовал закуску. Во взаимных разговорах они коротали дорогу. Капитан Денисенко был в курсе ситуации в армии, потому что служил при штабе Юго-Западной армии.

– Все-таки наша армия в последние два года получает много хорошего оружия, – говорил Василий Кириллович. – Трудно сопоставить с 1914 годом.

Капитан сделал небольшую паузу знающего человека и ответил:

– Но все ли орудия и все ли снаряды изготовляется? Плохо с тяжелым вооружением. И со снарядами для них. Армия обеспечена ими только на одну десятую. Этих орудий катастрофически не хватает. Вы знаете, что русской тяжелой артиллерии разрешается вести огонь только непосредственно перед началом какой-либо операции?

– Неужели? – удивился Василий Кириллович

– Революция подлила масла в огонь. Вот пример. Обуховский завод имел заказ на сорок восемь гаубиц. А поставил на фронт только двенадцать. Это то самое предприятие, которое так охотно бастует после Февральской революции и сокращает продолжительность рабочего дня.

– Знаем, знаем. Обуховцы и раньше имели высокие зарплаты и хорошие условия проживания. Мы удивлялись, почему именно они бастуют.

– Кстати, союзники тоже не всегда выполняют обещания. Собирались поставить триста пятьдесят тяжелых орудий. Прислали половину. До фронта добрались шестьдесят восемь из них. Причем сорок процентов присланного – это сто двадцати миллиметровые орудия образца семьдесят восьмого года, устаревшие. Личный состав отказывается брать их на вооружение.

– А ведь нехватка орудий и снарядов – это напрасная гибель солдат. Вот почему наша армия несет такие большие потери в этой войне.

– Слава богу, что эти орудия наше командование отказалось брать. Англичане прислали двенадцать пушек. Но все это слезы.

– С тяжелым вооружением проблемы. Думаю, не лучше и с грузовиками, легковыми машинами. А что касается морального духа войск. В Питере я нагляделся на праздношатающийся народ. Говорят, в войсках больше порядка.

– Скоро все увидите своими глазами. В прошлом ведь что связывало военнослужащих? – спросил капитан и сам же ответил на вопрос: – во-первых, моральный дух. Солдат шел в атаку на пулеметы за веру, царя и отечество. И что теперь? Верующих все меньше. Многие, особенно социалисты, вообще считают церковь врагом человечества. О царе молчим. Его больше нет. Присягу приносят какому-то аморфному Временному правительству. Можно ли доверять такому! И мы-то, офицеры, не знаем. Что говорить о полуграмотном солдате. Дошло до того, что пошатнулось представление об отечестве. Украинцы заявляют об автономии. Нас этими словами не обманешь. Мы понимаем, что они, как поляки, финны и другие нации вдруг загорелись желанием независимости. Тогда за какое отечество воевать?!

– Сам думаю, да и от других приходилось слышать, что потеря духовной твердости связана с распространением материализма. Материалистическое мышление связано с обожествлением выгоды. Такое торгашеское представление о ценностях.

– Все связано воедино. Отдавать жизнь за Родину невыгодно, ведь жизнь бесценна.

Кажется поезд, наконец, подошел к станции назначения. Поблагодарив друг друга за содержательную беседу, попутчики пошли к выходу.

Глава пятнадцатая. Всероссийский съезд

В числе работников, обслуживающих важные мероприятия, Лена была направлена на Всероссийский съезд Советов. Начальство устраивала скорость ее работы и аккуратность записей. Заседания, как правило, начинались в середине или во второй половине дня, поздно и заканчивались. Почти не оставалось времени для встреч с Алексеем, но зато ее рассказы о выступлениях и столкновениях в зале заседания были интересны, как никогда. Алексей, до сих пор не определившийся с выбором политической партии, к которой хотелось бы примкнуть, с огромным вниманием слушал рассказы Лены. Он задавал много вопросов, его интересовали позиции партий и отдельных лидеров. Это повысило интерес и самой Лены к происходящему.

Алексея не направили на съезд, хотя ему было интересно поучаствовать. Заседания проходили в здании Первого кадетского корпуса. Когда-то это был дворец Александра Меньшикова, сподвижника и друга Петра Первого. Строгое и изящное здание на берегу Невы. В этом году занятия здесь не проводились. Многочисленные делегаты уместились в просторном помещении актового зала.

Елена была очень сильно занята стенографированием и расшифровкой выступлений, но зная интересы своего нового друга, она старалась углубиться в атмосферу происходящего, а потом рассказывала Алексею.

Они сидели за столом на кухне у Лены. Перед ними стояли чашки с чаем.

– Всего по списку было тысяча девяносто делегатов. Конечно, больше всего представителей Питера. Всё мужчины, мужчины. Бороды да усы. Случаются и бритые лица. Политика, считается, это дело сильного пола, – рассказывала Лена.

– По составу все больше эсеры да меньшевики, – предположил Алексей.

– Конечно. Их большинство. Только единства у них нет, вот что я заметила. Все разбиты на большие и малые группы.

– Это в их обычаях, – со знанием дела сказал Алексей. – Вечная борьба всех со всеми и постоянное несогласие. Когда-нибудь это скажется. Их противники большевики живут одной сплоченной группой. У них партийная дисциплина. Поэтому они в будущем имеют много шансов на власть. Видимо, копья ломаются вокруг вопроса о той самой власти.

– Естественно. Одни заявляют, что нынешний состав коалиционного правительства хорош, другие, наоборот, что нужно удалить министров-капиталистов, как они их называют.

– А этим «капиталистам» и возразить нечего, потому что их представителей на социалистическом съезде быть не должно, – иронизировал Алексей. – Этого следовало ожидать. Тем более, что леваки твердят одно: власть Советам.

– Что бы ты сказал по этому вопросу, если не секрет?

– Сказал бы, что этот вопрос должен решаться жителями, голосованием, выборами. Для кого власть? – Для всех нас. Мы и должны решать, кто нами управлять должен.

Разговор продолжался. Лена проявляла все больше интереса к теме.

Глава шестнадцатая. Натуральный обмен

Три женщины и один мужчина в длинной солдатской шинели с трудом протиснулись в здание вокзала Настя едва узнавала своих попутчиков. За спиной у каждой женщины было по мешку, наполненному всевозможными товарами, предназначенными для обмена. Это были женские и мужские одежды, юбки, кофты, пиджаки, головные уборы, обувь, украшения. Многие были совершенно новые. Взятые из своих гардеробов и собранные по родственникам. Были также и деньги, надежно упрятанные под одеждами. Большая часть этих денег была взята в долг. Их приходилось защищать и надежно хранить в дороге. Билеты были приобретены в общий вагон, без мест.

Вокзал времен войны выглядел совсем не таким, как в мирное время. Не только места ожидания в зале, но и каждое свободное пространство, было занято людьми, ожидавшими отправления. Множество вещей и людей, на них устроившихся, портили уютный вид здания. Проходили строем солдаты. Звучали команды. Сновали ребятишки.

Неожиданно все зашевелились. Стали слышны голоса:

– На Нижний Новгород – третья платформа.

Туда устремился поток людей и вещей.

– Похоже, это наш, – сказал солдат Савелий и стал подниматься.

– Что ж на составе ничего не написано? – спросила Настя.

– А вот, кажется, вешают табличку, – откликнулся Савелий.

Поезд состоял не из пассажирских, а закрытых товарных вагонов. К ним и устремилась толпа. По неудобным ступеням пролезли в вагон. Мест для сидения просто не было. Когда заходили, вагон уже был почти полон. Каждый выбирал себе хоть небольшой кусочек пространства. Но толпа прибывала и прибывала. Слышны была перебранка, выкрики, детский плач. Наконец, поезд тронулся. Началось долгое путешествие, полное мучений. Состав изредка останавливался в лесу. Все высаживались из вагонов, чтобы справить свои потребности. Потом снова дорога. На станциях бегали за кипятком. Спали вповалку. Некоторым удалось устроиться поудобнее. Настя доверчиво положила голову на плечо Савелия. Ели то, что захватили с собой сухомяткой. Но главное – ехали. И это успокаивало.

Сколько времени продолжался путь, не удавалось сосчитать. Но явно больше суток. Тело болело от жестких досок. Одежда была прокопчена дымом паровоза, голова гудела от бесконечных гудков и лязганья колес. После высадки на перрон всех мотало вправо и влево. Но нужно было делать то, за чем приехали.

Во всю длину железнодорожного вокзала на площади стояли деревенские мужики и бабы. Рядом с ними можно было увидеть мешки, вероятно, с мукой. К торговцам устремилось большинство приехавших мешочников. Они обступали их, разговаривали, шептались. Продавцы часто и воровато оглядывались на милиционеров. Те не спешили прервать торговый процесс, вероятно, соблюдали секретный уговор.

Настя со своими спутниками тоже двинулась поближе к продавцам. Один из них на минуту освободился.

– Что продаешь? – спросил Савелий.

– А что нужно? – грубовато, привычной скороговоркой переспросил одетый в деревенскую мятую одежду продавец.

– Нам бы мучицы. Ржаной да пшеничной.

– Эк вас много! – Обвел глазами всех четверых продавец. – Хорошо. Митя, – обратился он к незамеченному ранее покупателями помощнику. – Проводи.

Они прошли во двор дома, недалеко от вокзала. Митя подвел их к груженой подводе, постоянно оглядываясь по сторонам.

– Платить чем будете?

– Товаром за товар, – отвечали столичные, выкладывая на телегу привезенные вещи.

Хозяин подводы внимательно проверял привезенные наряды. Называл цену. Потом быстро убирал под брезент. Женщины вздыхали с облегчением. Затем началась процедура наполнения мешков долгожданной мукой. Конечно, брали втридорога. Но на душе было светло. Целый месяц, а то и более, будет чем кормить семью.

Савелий не утерпел, и пока шло взвешивание товара, спросил продавца у подводы:

– Скажи, мил человек, это же неудобно так ездить да продавать во дворах. Почему бы не сдать на месте урожай кооперативным или государственным заготовителям? Большая потеря дохода, или что, я не пойму?

– Крестьянин приостановился, внимательно посмотрел на Савелия и с осуждением сказал:

– Это вы у себя в городах напридумывали. Раньше мы никуда не ездили, делали, как ты сказал. А теперь «хлебная монополия». А у этих закупщиков то подвод нет, то мешков, то платить нечем. Да и каждый обмануть старается. Зерно под открытым небом гниет. Вы там в городах в огромных очередях купить ничего не можете. Я же знаю. У меня в Москве брат живет и так же страдает.

От этих слов все четверо почувствовали себя если не виноватыми, то причастными к ошибкам реформаторов. Но длилось это недолго. Перевешанные через плечо мешками, довольные и счастливые они пошли в сторону вокзала.

– Здесь я с вами распрощаюсь, – сказал Савелий. – Мне отсюда до дома недалеко. Будьте внимательнее. Особенно ночью. Спасибо за лечение и уход.

Женщины в ответ поблагодарили солдата. Договорились, что они будут переписываться. Он скоро исчез в толпе, а они остались дожидаться обратного поезда.

Неожиданно около них остановились два милиционера.

– И что везете? Кажется, это запрещенный товар? – спросил один суровым голосом

– Что, что, – поесть везем. Голодно у нас.

– Запрещено. Документы есть?

– Конечно. Вот справки нам данные. – они стали быстро доставать приготовленные бумаги.

Милиционеры внимательно изучали документы. Очень тщательно проверяли текст и подписи, смотрели на свет.

– Печати, кажется, настоящие. Ладно, проходите. Но никакой спекуляции чтобы не было!

Женщины осторожно подмигнули одна другой. Они уже слышали, что в провинции есть особое уважение к печатям. С этим у них все в норме.

Представители порядка неохотно отошли в сторону, туда, где кучковалась другая группа женщин. Справок у тех не было, но мешки и пакеты были в большом количестве. До Насти донеслось причитание обиженных путешественниц.

– Что вы! Разве не видите, что мы солдатки! Совсем не много везем.

– Конечно, солдатки! Тут чуть не все солдатки. Пройдемте в отделение, – с напускной деловитостью говорил милиционер. При этом рука одной из женщин скользнула в его карман. В нем исчезла известная в данных краях сумма откупа. Лицо служивого заметно подобрело, он вместе с напарником пошел, удовлетворенно, дальше.

Насте вспомнилось общее название мешочниц «плакальщицы». Говорили, что почти все они называют себя солдатскими женами, солдатками.

Глава семнадцатая. Случай в дороге

Когда подали состав и стали загружаться внутрь, Настя поняла, что путь обратно будет вдвойне труднее пути туда. Мешки с мукой и другими продуктами грузили и заталкивали. Они вырастали в огромные кучи, на которых и между которыми теснились люди. Когда вагон наполнился до краев, более молодые мужчины стали подниматься по скобам снаружи на крыши вагонов. А толпа напирала. Скоро не то, что лежать, даже стоять приходилось на одной ноге. Вдоль состава ходили железнодорожники, проклиная мешочников, заталкивая их внутрь и с трудом задвигая двери.

И все-таки отправление состоялось. Снова короткие перебежки. Сон с прерыванием. Что-то похожее на бред. Внутри начался отсчет времени и остановок. Ленивые разговоры, обычные для дальней дороги. Все перезнакомились, поделились своими бедами и проблемами.

По стенам теплушки поползли струйки воды.

– Кажется, дождь начался, – сказал кто-то. И добавил после того, как внимательно вгляделся в щель между досками вагона: – Настоящий летний дождь.

– Девочки, – встрепенулась одна из путешественниц, – как же те, кто на крыше? Замерзнут, промокнут.

– Мы им сейчас не поможем, только пожалеть их остается.

На ближайшей остановке промерзшие и промокшие «крышники» стали спускаться вниз. Смотреть на них было больно. Несмотря на тесноту, их стали звать в вагоны.

– Давайте сюда, мужики!

– Да у вас и так человек на человеке.

– В тесноте, да не в обиде

Некоторые дрожали всем телом, еще хуже, по их мнению, было то что не все смогли защитить от дождя драгоценные покупки.

– После громких объявлений поезд дал рывок, чтобы набрать скорость. И тут же страшный женский крик перекрыл все другие звуки.

– Стойте! Остановите поезд! Человек на рельсах! – кричали во много голосов. К ним добавлялся нечеловеческий визг пострадавшей.

Кто-то рванул стоп-кран. Люди выпрыгивали из вагонов. В одном месте извиваясь, стонала женщина. Несколько ее подруг делали перевязку. Кровь пропитала место, где лежала пострадавшая. Подбежал кто-то похожий на врача.

– Ногу отрезало, – с ужасом в голосе шептали задним рядам пассажиров передние. – Упала. Ехала на площадке вместе с мешками. Поезд дернул – не устояла.

Сознание, видимо, вернулось к пострадавшей.

– Ногу мою! Принесите мою ногу! – заговорила она

– Зачем тебе ногу? – не понимали окружающие

Все-таки, кто-то поднес к лежащей окровавленную ногу. Женщина стала конвульсивными движениями что-то искать на ней.

– Деньги тут у меня. Привязаны в чулке. Общие деньги. Ох! – она снова потеряла сознание. Все чувствовали себя подавленными. Не нога, а эти деньги были у нее на первом месте.

При свете фонаря женщину унесли куда-то в сторону первого вагона. Стон пострадавшей стоял в ушах пассажиров до самого Петрограда.

Глава восемнадцатая. В войсковых частях

В Ставке уже знали о направлении Василия Кирилловича в те части, где проходили службу воспитанники училища. Здесь с пониманием отнеслись к его миссии. Автомашины ему не дали, сказав, что идет подготовка к наступлению, каждая машине на счету. И действительно, дороги за Могилевом были наполнены движением транспорта. Везли боеприпасы. На грузовых автомобилях проезжали военнослужащие. В легковых спешили по делам офицеры. Много было и повозок. Одну из таких выделили Василию Кирилловичу. Он был доволен: у повозки был крытый верх на случай непогоды. Возницей был немолодой солдат Ермолай. Они сразу нашли общий язык. Василию хотелось много узнать о местных порядках.

Они направлялись на позиции Юго-Западного фронта, которому предстояло участвовать в операции, которую уже называли «наступлением Керенского».

Дорога была дальняя и тряская. Их постоянно обгоняли, скрипя тормозами, автомобили. Лесные запахи были так очаровательны, что будоражили мозг. То были ароматы сосны, то неуловимые запахи березы, а то и полевых цветов. Они взывали к жизни и беззвучно сопротивлялись настроениям войны.

Всюду попадались отряды солдат. Бросалось в глаза, что двигались они как-то подчеркнуто вразвалку. Иногда свысока поглядывали на встречавшихся им на пути офицеров. Почти никто не отдавал чести при встрече. Несколько раз педагогу казалось, что он слышал ядовитые замечания себе в спину. Если бы он не жил в Петрограде, он бы возмутился. Но он привык к подобному поведению нижних чинов. Когда он сказал об этом ефрейтору Ермолаю, тот ответил:

– Все переменилось, когда в начале марта из столицы прислали Приказ номер один. Что тогда началось! Солдаты стали говорить, что они теперь главные. Офицеров – в расход! Стали создавать солдатские комитеты. Я многих своих сослуживцев тогда перестал узнавать, словно их подменили. Спали, сколько хотели. Койки перестали заправлять. Лошади стояли нечищеные и некормленые.

– А сам-то как? Тоже разленился?

– Я не так воспитан. Отец мне с детства вложил уважение к старшим по званию. Даром, что обычный крестьянин. Он дело понимал. Его в деревне все уважали. Здоровались по-особому. Думаю, и до сих пор уважают. Я, конечно, тоже вздохнул с облегчением. Но не опускался. Знаю, что это ненадолго. Все встанет на свои места. Не для того Россию столетиями создавали да укрепляли, чтобы все немцу отдать. Порядок на фронте – первое дело. Иначе – крах.

Дорога прошла в разговорах. Прибыли в штаб дивизии, который располагался в добротном белорусском доме. Принял сам начальник штаба. Он посмотрел бумаги Василия Кирилловича и, не выпуская папиросы изо рта, уточнил имя и отчество, заглядывая в справку. Потом сказал заботливо:

– Вижу, что не обедали. Сходите на кухню, а я за это время подберу вам необходимые бумаги.

Он распорядился, и Василий Кириллович с большой радостью поел горячей офицерской пищи. Когда он вновь предстал перед полковником Вербицким, тот осторожно спросил:

– Как там, в Питере, все бунтуют тыловые крысы? К нам бы их! А то набрали себе отсрочек!

– Бунтуют, – согласился Василий Кириллович. – И не столько рабочие и интеллигенция, сколько военные. Мобилизованные. В основном, старших возрастов. Нагнали их полный Петроград. Учить ни чему не учат, кадров не хватает, все на передовой. А они и рады. Разбаловались. На фронт ни ногой.

– Разложил ваш Питер всю армию. Была бы моя воля, я бы им показал!

– Сила то у них немалая. Вот первый пулеметный полк. Одиннадцать тысяч человек, сотни пулеметов. И все это без дела, когда этой техники на фронте не хватает.

– Вижу, мы с вами имеем много общего во взглядах. Но не мы решаем. Я послал за несколькими прапорщиками, вашими выпускниками, сейчас подойдут. Побеседуете. Ведь это одна из ваших задач, как я понимаю?

Глава девятнадцатая. Без аннексий и контрибуций

Теперь Алексей не только слушал рассказы своей возлюбленной подруги Лены, но и читал отчеты о Съезде Советов, напечатанные в разных газетах. Отношение к войне было одним из главных вопросов Съезда. Дома в кругу своих друзей Алексей все чаще вступал в политические разговоры, иногда переходившие в споры. Оказалось, что даже те, кто раньше не интересовался политикой, теперь следили за всеми событиями.

– Читал отчет о Съезде Советов? – обратился он к собеседникам, когда в очередной раз они собрались в его гостеприимном доме. – У меня ощущение такое, что лидеры политических партий изощрялись в выдвижении оригинальных взглядов на характер данной войны. Много протестов против захватнического характера этого мирового конфликта. Меньшевики и эсеры выдвинули лозунг «мир без аннексий и контрибуций». Большевики тоже его поддерживают.

– Что же в том плохого? – спросил Володя Пронин. – Это же новое слово в международной политике. Все грезят захватами, а наши социалисты говорят о справедливости.

– Они же понимают, что такой мир практически невозможен, потому что Центральные державы успели захватить огромные территории России. Просто так они их не отдадут. Зачем тогда цепляться за такой призрачный мир? Скажем, наше неустойчивое правительство согласно будет не претендовать на проливы Босфор и Дарданеллы в Турции, как того хотели Милюков и Гучков, отчего эти два министра уже ушли в отставку. А вот согласится ли Германия вернуть Польшу, захваченную часть Прибалтики и другие земли России? Это еще вопрос.

– Я тоже задумывался над этим, – сказал Андрей. Он теперь раньше возвращался с работы и охотно говорил по разным темам. – Те, кто говорит об отказе от аннексий, лукавят. По большому счету не только Германии и Австрии нужно отказаться от завоеваний, сделанных в этой войне. Но и всем сильным странам вспомнить историю. Разве та же Польша не была когда-то аннексирована Александром I? То же касается Прибалтийских стран, насильно присоединенных Петром. Австрия должна предоставить независимость многим стремящимся отделиться от нее государствам. И так далее до бесконечности. Разве воюющие страны готовы пойти на это?

– И не следует забывать, – продолжал Алексей, – кто является зачинщиком. Россия не нападала в этой войне на Германию. Благодаря вторжению Германии в Россию погибло около миллиона наших соотечественников. Разрушены города и села. Множество искалеченных людей, а так же оставшиеся без кормильцев семьи погибших, должны получать пособия от государства. Виновники – германцы – должны возместить нанесенный ею ущерб. Это и входит в понятие контрибуции. Иначе агрессор не будет никак наказан. Разве это справедливо!

– Да и где взять огромные средства на восстановление разрушенного, на выплаты пострадавшим! – поддержал эти слова Андрей. – Если заплатят агрессоры, так может быть, неповадно будет в другой раз нападать.

– Я с вами не вполне согласен, – глубокомысленно сказал Владимир. – Николай Второй можно сказать, провоцировал войну, проводя мобилизацию, несмотря на протест Вильгельма. Конечно, мобилизация – не объявление войны, но имеет к ней отношение.

– Ну, если на то пошло, то стоит вспомнить, что писала пресса в те дни накануне войны. Газеты были полны негодующими выступлениями против притеснения сербов австрийцами. Писали о необходимости нам, русским, встать на защиту братьев сербов. Разве не так?

– Скажу вам, – поддержал Алексей. – Царя в войну втягивали. А какие демонстрации проходили! Мы сами там бывали, помните? Портреты царя в руках. На колени вставали. Было же такое! А теперь участники этих демонстраций говорят о вине царя и России в начале этой войны.

– Вы эти мысли не выражали в Петросовете? – спросил Владимир. – Интересно, каково отношение депутатов к этому вопросу?

– Еще как выражал! – ответил Алексей. – Выступал, доказывал, убеждал. Да все бесполезно. Шумели, окрикивали и даже грозились лишить права на трибуну. Это я с вами могу говорить как со своими людьми. А там меня не понимают.

Глава двадцатая. Политические споры

Виктор Андреевич, смирно сидевший в своем потрепанном кресле в глубине комнаты, вступил в разговор:

– А меня при знакомстве с материалами съезда более всего заинтересовало выступление знаменитого Ленина. Что он говорит: причиной этой войны являются эгоистические интересы мирового капитала, интересы буржуазии, делающей на войне деньги. Поэтому большевики выступают за войну против капиталистов всех стран. Это я своими словами, как понял прочитанное. Получается, крайние социалисты не видят того, что в продолжение мировой войны заинтересована не только милитаристическая буржуазия, но и представители других слоев населения. Может быть, даже всех классов. Те же рабочие стран германского блока мечтают чем-то разжиться за счет дележа Английской и Русской империй. В конце концов, не всегда же оставаться малооплачиваемым грузчиком, к примеру. Можно будет отправиться в колонию, командовать темнокожими.