Хвост

Ни черта ты… о, заткнись, ладно? Не смей даже. Не смей!

– Мамочка, – всхлипнула Мышь, – Мамочка, мне так плохо…

– Я понимаю, понимаю, бедная моя девочка, давай-ка чаю нальем, я вкусненькое купила.

– Не хочу сладкое…

– Давай, вот так, смотри, какие печеньки.

Рот наполнился слюной, но память услужливо подкинула образ из зеркала – какие пирожные с такими ляхами? Хвост нервно ударился о стол, обвил ножку, постучал по соседнему стулу, и у Мыши не было сил останавливать его.

– Знаешь, говорят настроение часто зависит от того, как ты одет, – Мамочка поставила перед ней кружку, кинула чайный пакетик.

– И?

– Тебе этот свитерок не очень идет, дочушка. Ты в нем на свинку похожа, – она залила пакетик кипятком, добавила холодной воды… да, Мышь не любит горячий… – только не обижайся. Я же тебе добра желаю.

Массивное тело плюхнулось на соседний стул – прямо на хвост. А.

– Хлебушка?

– Нет.

– Печеньку?

– Встань.

– Что, Мышоночка?

– Встань, – сквозь зубы повторила Мышь, – пожалуйста.

– Почему?

– Ты сидишь на нем.

– На ком, доченька?

– На моем хвосте.

То, что никогда прежде не звучало в Норе наконец было произнесено. Мыши стоило бы молчать, но больше она не могла. Мамочка поймет, как поняла Мелкого. Потому что она самая лучшая на свете и любит своих детей.

– Хвост? Хвостик?

– Да. Хвостик, мам. Из жопы. Он мешает жить. Я им не управляю. Понимаешь?

Она отпила чай, делая вид, что руки не трясутся, а хвост не пытается вырваться из-под тяжелого материнского тела – и не ранит, не режет своей чешуей, ведь причинять боль он может только ей.

– Он мешает вставать по утрам. Мешает делать уроки. Есть. Я ни с кем не могу заговорить первая, потому что он затыкает рот. Он тяжелый. Злой. Он заставляет думать о плохом.

– Разве можно заставить думать?

– Да, мам, он заставляет! Я не знаю, что с ним делать, но я поеду на эту Мучильню, я… я просто…

Ей хотелось уткнуться в плечо Мамочки и плакать до тех пор, пока слезы не кончатся, пока хвост не отвалится – сам! Любым способом!

– Иди-ка сюда, – Боже, у нее самая лучшая, самая понимающая Мамочка! Она будто мысли подслушала, обняла, прижала к мягкому толстому телу, и Мышь просто утонула в запаха кухни и Норы, – я понимаю.

– Правда? – всхлипнула Мышь, размазывая по плечу сопли и тушь.

– Конечно, Мышоночка. Мы все через это проходили. В твоем возрасте все думают, что жизнь закончилась. Такой он, этот возраст. Переходный.

– Все?

– Конечно. Это сложный период. Нужно принять так много решений, и все повлияют на будущую жизнь…

Хвост дернулся так, будто вот-вот оторвется с мясом, и как Мамочка может не чувствовать его под собой?

– Не знаю… я не знаю?

– У нас тоже мир на глазах рушился, – ее укачивали, с ней говорили, разве это не поддержка? – Верить было не во что. Все по одиночке, государство молодежь не поддерживало, как вас сейчас поддерживает. Поступить хоть куда-то невозможно, а работать потом негде.

– Но сейчас…

– И только я начала нормально работать, Война пришла. Родители погибли. Не до подростковых развлечений стало. И уж тем более, на страдания времени не было. А потом что? Голод.

Мышь отстранилась, глядя на Мамочку заплаканными глазами, не понимая, что ей пытаются сказать.

– Но мы же все нормально жили, понимаешь?

Она совсем не понимала.

– А вы тем более должны. У тебя есть семья, Нора, мы тебя любим и стараемся делать все, чтобы ты выросла счастливой. Понимаешь?

Да. Ладно. Понимала. Конечно.

– И даже если сейчас кажется, что сил нет, тебе нужно думать не о «сейчас», а о будущем. Что будет, когда Папа уйдет на пенсию? А мое сердечко? Кто о нас позаботится? Ты же наша старшая дочурка. Единственная надежда.

– А Мелкий?

– И ему тоже должен будет кто-то помогать! Поэтому, Мышоночка, тебе нужно собраться. Взять себя в руки.

– Но я… я не могу… мой хвост…

– Ты же взрослая, должна уже понимать.

– Да… ладно…

– Это усталость. Страх. Лень. Никакой хвост тебя не оправдает, если сейчас все бросишь.

Хотелось закричать: «вот же он, вот, почему ты его не понимаешь?! Он извивается, издевается, он уничтожит меня за то, что рассказала о нем!» Но Мамочка не видела. Она просто не видела, в ее мире не существовало хвостов – их не существовало в мире нормальных людей. Мама права, Мама прошла через многое, и конечно, все так, как она говорит. Хороший же способ Мышь придумала оправдаться! А все почему – потому что ей лень! Потому что она неблагодарная! Потому что для нее делают все, а она – ничего! Так легко сказать: во всем виноват хвост! Его ведь никто больше его не увидит, никто не сможет доказать… его видел Ян. Но Ян – не обычный… не нормальный человек. Он старше, но кажется еще большим подростком, чем она. Он тоже нашел оправдание и с радостью включился в игру с Мышью. Они просто дети, которые бояться жизни. Надо взрослеть.

– Пойду, Маленького заберу их школы, – Мамочка встала, но облегчения это не принесло, – ты отдохни сегодня, я напишу Классуке, что ты приболела и будешь готовиться в Норе. Обязательно участвуй в Мучильне. Это может быть твой шанс.

Да, единственный шанс для той, у кого нет шанса нормально сдать Экзамен. Вдруг, каким-то необыкновенным образом, ей снова повезет, она выиграет, получит возможность поступить без результатов… она не имеет права упускать этот шанс. И на вторую попытку права тоже нет.

– Хорошо?

– Ладно, мам.

Дверь закрылась за ней с грохотом – не эмоции, просто сквозняк. Растрепавшись, Мышь стащила свитер, бросила его на пол, а себя – на кровать. Хвост тут же обвил столбик – чтобы встать, потребуются усилия. Не из-за хвоста, из-за нее. Она ленивая и ничего не хочет. Она избалованная, и Мамочка так и сказала бы, не люби дочь так сильно, не прощай она всё – и от этого только хуже. Если бы они поссорились, и Мамочка разочаровалась сейчас – не потом, когда станет слишком поздно… но это невозможно. Ее всегда будут видеть другой, она будет умницей, отличницей, единственной надеждой родителей, возможностью вылезти из долгов, оплатить операцию… и кто она такая, чтобы думать только о себе?! Как смеет оправдывать себя несуществующим хвостом? Это не сломанная нога, не надорванная спина, любой врач засмеялся бы, приди она с жалобами: «мне плохо жить, потому что хвост! Вечная усталость, потому что хвост!» Да ладно, какая усталость? Она что, пашет круглыми сутками, как Папа? Или, может, следит за Норой, за Мелким, готовит, стирает, несмотря на больное сердце – делает хоть что-то?! Все что от нее требуется – учиться, но Мышь не справляется и с этим.

«Жалкая».

Ей было так мерзко, стыд выжигал глотку кислотой, и хвост – чудовищный, несуществующий – сполз со столбика и лег на грудь, выдавливая из легких последние крупицы воздуха. В такие моменты его не сдвинешь – Мышь уже много раз пыталась. И она закрыла глаза, чтобы не видеть – так легче себя убедить. Это не он – она сама. Это не его – ее пустота наполняет тело, голову, и в этой пустоте, как в болоте, тонут мысли, чувства, силы. Если бы сейчас начался пожар, Мышь бы не встала. Даже не повернулась бы.

Рука долго отказывалась искать вибрирующий телефон, и когда Мышь взглянула на экран из-под тяжелых век, она впервые за день не почувствовала ничего, увидев сообщение от Яна. Два часа уже прошло, он давно ждет. Только она не встанет – сейчас не может, а когда победит пустоту, сядет за уроки. Пропускать еще один вечер будет самоубийственно.

ЯН: Эй, ау! Ты живая там?))

Он ждет, потому что она пообещала встретиться. Они едва знакомы, но она уже подвела его.

ЯН: Ты в Норе? Хочешь, поднимусь за тобой?)

МЫШЬ: Нет.

Три буквы, по одной на каждый вдох – то есть с большими перерывами. Он не дает ей ды… нет. Его нет.

ЯН: Что-то случилось?

МЫШЬ: Нет.

ЯН: с НИМ что-то случилось?

«Не понимаю, о ком ты. Я здесь одна. Зачем ты обманываешь меня? Ты сам-то веришь?»

МЫШЬ: Нет.

ЯН: Как тебе помочь?

«Зачем мы придумали это? Потому что слабые?»

МЫШЬ: Я не могу.

Это не было ответом на вопрос, это вообще было не в тему, и он ответил также, как будто они говорили о разном:

ЯН: Я рядом.

Пустые слова. Они ничего не значат. Они не поднимут с постели.

ЯН: Я могу помочь.

Они не дадут сил дожить до будущего, о котором говорила Мамочка.

МЫШЬ: Как

ЯН: Просто спустись. Если не можешь, я поднимусь и заберу тебя на руках.

МЫШЬ: Не удержишь.

Мамочка сказала, что она похожа на свинью. Ей нет смысла обижать Мышь, она всегда говорит только правду. И Мышь не расплачется, потому что для рыданий нужны судороги, а она не чувствует тела, будто оно чужое, будто влезла в него без спроса… в тело любимой, умной, замечательной дочери прекрасных родителей. Влезла и осквернила.

ЯН: Мне тоже сейчас плохо, Мышка. Давай поможем друг другу?)

Конечно. Всем плохо, одной ей хорошо. Все имеют право на слабости, но никто их не проявляет, все стараются, все…

ЯН: У меня сложный период. Мне бы пригодится такой друг, как ты.

МЫШЬ: Ничем не могу помочь.

ЯН: Давай хоть поплачем вместе?)

Ладно. Он просто издевается. Мышь выпустила телефон из рук и легла на бок, тупо глядя в экран, ничего не ответив. Может, так он больше не будет писать. Подумает, что она не поддалась на провокацию.

ЯН: Мышка, эй?

ЯН: я же вижу, что ты читаешь)

ЯН: Я-то могу хоть всю ночь у тебя под окнами сидеть) здесь удобная лавочка)

ЯН: Хорошо, посижу))))

ЯН: а номер квартиры подскажешь?

После ответа он замолчал. А потом написал снова – может, через минуту, может, через год. Мышь моргала так редко, что, кажется, проходили десятилетия.

ЯН: Представляешь, сижу, никого не трогаю, вдруг слышу знакомых голос. Оборачиваюсь, а там друзья мои)) из Центра приехали! Круто?))

Мышь закрыла глаза окончательно. Вот теперь она точно ничего не ответит – не будет портить настроение. Наверное, стоит поспать. Легче не станет, но хотя бы этот день закончится.

А он все писал, писал, писал… телефон жужжал в матрас, но Мышь не собиралась открывать глаз. Ладно, даже если она не сможет уснуть, просто лежать гораздо легче, чем существовать.

Из коридора раздался какой-то звук. Потребовались действительно немалые усилия, чтобы напрячь слух и понять – стучат в дверь. Да ладно, Мамочка, вернулась уже? Ради Бога, ключи забыла? Пожар? Война? Она затопила соседей слезами? Черта с два… пожалуйста, просто не заставляйте ее вставать, пожалуйста…

– Встань. Встань! Быстро встала!

Рывок. Тело непослушно обрушилось обратно. Рывок в бок, чтобы скатиться с кровати, упасть на пол, удариться коленями и локтями. От боли хвост ненадолго растерялся – нет, его нет, не забывай – и Мышь вцепилась в край постели, вытянула себя наверх, как материал, как неживое. Натянула свитер – наизнанку или пофиг? Перебросила к двери, к стене, в коридор. Голову повело, ноги запнулись об обувь. Улыбнулась так старательно, что замкнуло лицо, перемкнуло вообще всё – да ладно, ленивая чмошница, что ты за сегодня сделала, чтобы так устать?!

Стучала не Мамочка – стучал Ян. Хотелось задать вопрос: «зачем? Почему ты не ушел? Почему продолжаешь издеваться?» Но Мышь посмотрела сквозь него. Почему ей должно быть не все равно?

– Мышкин! Ты встала!

– Смешно.

– Это Толстушка и Хач. Мои друзья. Впустишь нас?

Они взглянули из-за его спины, помахали, улыбнулись.

– Зачем?

Ян повернулся к ним, повел плечами, как бы говоря: «вот такая она стерва», а может Мыши показалось.

– У нас есть пирожные. Специально для друзей Яна. Ты его подруга?

– Нет.

Она отступила, оставив дверь открытой. Раз, два – три длинных рывка до кухни. Щелкнуть чайником – быстро вскипит, они же недавно с Мамочкой… или прошло уже несколько часов?

– Обувь снимите.

– Дверь закрыли?

– Уф, с самого вокзала пешком шли. Ну и вонь у вас!

– Это от Завода. Почему не на автобусе?

– Точно дверь закрыли?

– Давка же.

– По-моему, не закрыли.

– Пустите руки помыть.

Мышь села, прислонившись к холодильнику – передохнет и вернется в кровать. Как Мамочка придет… их проблемы. Пусть делают, что хотят. Хоть всю Нору выносят.

– Кыш, в сторону, а ну.

Ян протолкнулся по узкому коридору мимо друзей, встряхнул руками и во все стороны полетели капли.

– Ты как?

Мышь не подняла на него глаз – зрение заблудилось, провалилось в пустоту.

– Ты говорил, у тебя нет друзей.

Она не сможет посмотреть и вниз. Она не увидит его хвоста.

– Я говорил, что их нет здесь.

– Ладно.

– А в Центре у нас целая семья, – расплылась в толстой улыбке толстая Толстушка.

Хач подергал дверную ручку.

– Ладно, теперь закрыто.

– Вкусняшки к чаю! – на стол бухнулась прозрачная упаковка пирожных, залитых таким количеством крема, что Мышь в жизни к ним бы не притронулась. Да и есть не хотелось. Блевать хотелось.

Ян сел напротив, там, где недавно сидела Мамочка, и потянулся к лицу Мыши, но та отстранилась. Хотелось бы рывком, а получилось как в замедленной съемке.

– Я хвост хотел убрать. Он тебе в рот залез.

– Не пугай девочку, – влезла Толстушка, – не видишь, совсем плохо ей.

– Нет, я отлично, – сказала Мышь и отпила свой холодный, несладкий, заваренный мамой чай, – я супер.

– Ага. Мы все тоже. Можно тарелки взять?

Мышь пожала плечом. Второе больше не слушалось.

Ян подскочил к ящику над раковиной, достал посуду и включил экран.

– Они чистые, – сказала Мышь сипло, едва слышно, но Толстушка только махнула рукой.

– Пусть моет.

Мышь опустила глаза в кружку. Еще пара минут и она пойдет. Она оставит их здесь.

– Как вы добрались-то? – спросил Ян, будто они были на его, а не на чужой кухне.

– Как-как, на электричке.

– И ты?..

– Так они пустые в это время. А вот как обратно будем ехать…

– Утром поедете. Сегодня переночуете у меня.

– А твой?..

– Я с ним не живу. Снял квартиру.

– Это хорошо.

– Ты хозяина перед этим на сайте проверил? – Хач потянулся к пирожным, но Ян шлепнул его по запястью.

– Руки мыть!

А чай был такой полупрозрачный, плохо заваренный, и в воде плавали какие-то разводы… как железо на вкус. А может, это кровь у нее во рту.

– Мышка, совсем нехорошо? – ну, будет еще хуже, если Ян не перестанет вот так заглядывать ей в лицо.

– А мы Яна приехали поддержать!

– Ну и Село у вас, хах!

– Он с дядей должен помириться.

– Ваще ни одного магазина приличного, все облазили, чтоб пирожные купить.

– Помириться – сильно сказано…

– Задание было – помириться, Ян!

– А чего ссорились? – Мышь сомневалась, что ее вообще слышно. Четыре человека на крохотной кухне, каждый о своем, все суетятся, и трое из четвертых не то жизнерадостные, не то просто живые…

– Важна не ссора, а семья и… – начала Толстушка, но вдруг перед глазами мелькнул хвост, стеганул по столу так, что задрожали тарелки, – ой. Детка, прости, прости, все, не говорю о нем больше. Закрыли тему.

Ян выдохнул. Мышь очень старалась не смотреть, но все равно видела его руки – они тряслись. Они держали хвост. Яну это было намного проще – шерсть не режет рук.

– Так, тихо, – они нависли над Яном, и Хач сделал странный жест руками, – давай, дружище. Вдох и с выдохом выпускаешь весь негатив. Открываешь чакры… все нормально. Это нормально – то, что ты чувствуешь. Семья – лучший друг и главный враг каждого из нас.

«Это нормально – то, что ты чувствуешь», – будто было сказано ей. Будто было послано свыше, чтобы наконец разрушить это равнодушие, эту непоколебимую стену, которая сдерживала весь нагнетающийся пипец.

– ЯН, НОЖ!

– Оп, тихо! Я ее держу!

– Тащи в спальню, ну!

– Хвост держите!!!

Это она визжит? Она правда умеет так громко визжать? В голове взрывались бомбы, разбивались на осколки, а те врезались в мозг – в голове происходила настоящая война, а ногти впились в плоть – своя? Чужая?

– Осторожно, зеркало!

– Сама попробуй!

Перед глазами пульсировали черные круги, горло рвалось от крика, и дышать было невозможно, потому что было невыносимо больно, потому что Мышь захлёбывалась в слюнях и соплях.

«Пусть это закончится, пусть это просто закончится!!!»

– Это ее кровать?

– Какая разница? Ты можешь ноги держать?!

– Сестричка, сделай вдох…

– Помогите хвост зафиксировать.

Она билась в их руках, рвалась наверх, грудь хрипела, как сломанное радио – но Мышь не сама, она просто отбивалась от него, она просто пыталась защититься от этих ненастоящих ударов, но он только бил и бил!

И против полного бессилия, против отсутствия любых желаний, наконец, появилось одно, и оно было сильнее всего на свете – желание прекратить все это! Мышь чувствовала хвост в чужих руках, они делали с ним что-то, и он больше не мог двигаться, не мог бить ее, не мог…

Не мог двигаться.

Он застыл, как замороженный. Мышь еще по инерции покричала, посотрясала воздух, но в голове снова поселилась пустота, а в теле усталость… да такая, что больше не встать.

– Ленок, ты чудо.

– Для тебя брала, вообще-то.

Мышь медленно-медленно перевела взгляд наверх, к изголовью кровати. Хвост, свернутый в кольцо, был привязан к нему каким-то проводом.

– Порвет…

– Не порвет, – уверенно ответила Толстушка, – это специальный. Ты как? Двигаться можешь? Можно тебя отпустить?

Да. Нет.

– Тшш, вот так…

Мышь всхлипнула.

– Тошнит… -какая же она уродливая сейчас, Боже. До этого рыдала, теперь рыдает, все растеклось, растрепалось, задралось перед незнакомыми, перед Яном…

Толстушка, кажется, умудрилась перехватить ее взгляд.

– Мальчики, идите-ка на кухню. Мы с Мышкой сами справимся.

Она никогда ему не понравится…

– Я могу…

– Нет, Тагарчик, твои медитации сейчас не помогут. Идите. Девочкам нужно покумекать.

– Зови, если что.

– Да, Ленусь, зови, мы…

– Брысь!

Они ушли, и тогда Мышь почувствовала чужие руки.

– Не трогай…

– Тебе надо лифак расстегнуть. Он дышать мешает.

– Сама…

– Как скажешь. Домашнее есть?

– Надо…

– Что надо?

– Уроки…

Толстушка усмехнулась и склонилась над ней… взрослая, старше Яна. Лоб низкий. В ушах серьги-сердечки. Кофта на ощупь приятная.

– Футболка какая-то, надеюсь твоя… о. Знакомые чётки.

– Не…

– Не трогаю.

Она никогда ему не понравится. У него есть друзья, есть эти… эти… у него есть все, почему у нее, почему…

Чтобы помочь выпутаться из свитера, Лена закатала рукава, и Мышь увидела бинты, намотанные по самые локти.

– Вот. Ложись-ка на бочок. Укрыть?

– Я должна встать.

– Нет. Неа. Ты никому ничего не должна. Только себе – лежать. Когда Ян сказал, что ты – терминатор…

– Кто?

– …я не поверила сначала, но сейчас вижу. Это круто… хотя жутко, конечно. Я вот так не смогла.

А Мышь не могла оторвать взгляда.

– Угу. Это то, что ты думаешь.

– Зачем?

– Как и все, конечно. Думала, что не справлюсь. Но вот, я здесь, – она села рядом, не касаясь Мыши, укрыв ее, как Мамочка укрывала когда-то, в детстве… когда ее самочувствие еще что-то значило, – уже могу выходить на улицу. Даже поехала в другой город. Ради Яна. А теперь мы здесь ради тебя. Такие, как мы, должны вместе держаться.

«Такие, как мы – это вчера сказал Ян, – такие как мы должны держаться вместе».

Час назад Мышь была готова божиться, что нет никакого хвоста. Но когда на одеяло легло то, что не должно было существовать – что-то пушистое, рыжее, с огромным колтуном… и не просто легло, а свернулось клубком, Мышь вдруг почувствовала радость, такую тихую и обреченно-сладкую. Впервые за долгое время выдох принес ей облегчение, а не вынужденную необходимость делать очередной вдох.

«Само пройдет».

Бывают дни, когда вообще ничего не происходит – такие дни могут длиться месяцами. А после случается неделя, которая вдруг ощущается за две. За десять.

Живешь ты свою тупую однообразную жизнь, а потом – бах-бах-бах…

… так, ладно.

Тело пробудилось с трудом – будто на каждую конечность положили по кирпичу, но Мышь без труда поднялась в постели: хвост, свернувшись на подушке, не подавал признаков жизни, а преодолеть собственную слабость оказалось легко. Уже сложнее – понять, сколько сейчас, что и когда.

За окном вроде светлело. Мелкий сидел за столом и болтал ногами в окружении разбросанных карандашей. С кухни доносились звуки новостей, из спальни – отцовский храп. Выходной? Но никто не разбудил ее. Так странно… вчера было очень странно, а теперь хвост висит безвольно плетью. Он явно был жив – увы – но никак себя не проявлял. Помнит, что с ним было вчера? Мышь-то с трудом помнит…

Так стыдно.

– Мам?

– Доброе утро, Мышоночка, – Мамочка хлопотала над плитой, как всегда, в маске и халате, – моя девочка, как ты себя чувствуешь?

Она, кажется, не требовала немедленного ответа, и Мышь дала себе время подумать, а Мамочке – дослушать новости:

– …в связи с этим министерством Иностранных дел было решено провести специальное расследование и найти причину волнений, раз за разом вспыхивающих в процессе строительства Государственной Границы. Подробная оценка проделанной работы поможет выяснить, стоит ли за этим сопротивлением что-то большее, чем обыкновенное нежелание работать, и дать ответ на главный вопрос: не могла ли Война, длившаяся десять лет, закончится раньше?

– Брух.

– Угу. Хм. Я вроде нормально.

Странно. Где разбросанные полотенца, где разбитая посуда, где тот хаос, который должен был быть на кухне – Мышь помнила вчерашний вечер слабо, но это не значит, что она не помнила его вообще. Однако кухня выглядела, как обычно. Даже будто чище, чем обычно – плита больше не блестела жирным налетом, все чашки были вымыты, а ножи – сложены по размеру и выровнены по краю ручек…

Как же стыдно.

– Это хорошо, дочушка. Маленький хотел разбудить, но я сказала, что ты плохо себя чувствуешь.