Дитя леса

Чайник вскипел, но тётя забыла про него. Она встала, подтащила табуретку к шкафу, залезла на неё и, пошарив на верхней полке, достала бутылку из тёмно-зелёного стекла.

– Пивом тут не обойдёшься.

Плеснула в чайную кружку какую-то резко пахнущую жидкость и залпом выпила. Я замерла в ожидании приговора. Раздражающе громко тикали часы на стене. Тик-так-тик-так. Искусственный звук, пустой, ничего не говорящий о том, как на самом деле течёт время. Тут же пришло ощущение из сна: я пытаюсь идти вперёд, но скольжу по снегу и не могу продвинуться ни на шаг.

Тётя откинулась на спинку стула и прикрыла глаза, словно ей стало легче. Молчание растянулось на целую вечность.

Когда Инесса заговорила, её голос прозвучал зло, почти истерично.

– Твоя мать всегда была чокнутой. Дура блаженная! Всё рисовала. Знаешь, что рисовала? Пейзажи! Нет чтобы стать дизайнером интерьеров или портреты на худой конец малевать. Заработала бы денег, профессию нормальную получила. Но она рисовала деревья, горы и реки – можешь представить? Как она собиралась этим прожить? А потом Ваню встретила, и тю-тю, ускакала за ним в закат. Всех бросила. Меня, родителей. Не захотела жить по-человечески. Родители ждали, что вернётся, я была уверена, что она уж померла в своём лесу, а Ритка, оказывается, ребёнка родила!

Слёзы защипали глаза. Я вспомнила рисунки мамы: они были живыми. Казалось, сделай шаг, и окажешься там, под тенью сосен и синих гор, на берегу быстрой речки. Отец добывал ей краски и бумагу при любой возможности, и все стены нашей избушки были увешаны картинами. А некоторые удавалось продать – значит, и другим людям нравилось то, что делает мама.

– Никогда так не говорите о маме, – вырвалось у меня. – Она рассказывала о вас только хорошее. Какая вы яркая, умная, смелая. А вы… вы злая, ужасно злая!

Инесса открыла один глаз и внимательно на меня посмотрела. Потом потянулась за бутылкой, снова налила.

– О, девочка с характером! Наша порода. – Сделала большой глоток, откашлялась. – Мне надо отдохнуть. Можешь остаться, но не попадайся на глаза, а завтра решим, что с тобой делать. Диванчик в кабинете, я так понимаю, ты уже облюбовала.

Она поднялась и шатающейся походкой удалилась в спальню. Я разжала кулаки. Пальцы были ледяными. Не такой встречи я ожидала. Хотелось убежать из этой квартиры и навсегда забыть о жалкой попытке найти здесь семью. Она думает, что дала мне шанс? Как бы не так! Это я посмотрю, что будет завтра. Если она протрезвеет и подобреет, останусь. Нет – уйду на все четыре стороны.

За оставшийся день я вышла из комнаты только два раза: в туалет и за стаканом воды. От тоски меня спасли книги, которые стояли на полках. Я выбрала томик наугад, клюнув на загадочное название: «Кафка на пляже», но оказалось, что спрятанная внутри история вовсе не о писателе Франце Кафке, романы которого я уже читала, а о сбежавшем из дома пятнадцатилетнем японском мальчике.

Краем уха я улавливала передвижения Инессы по квартире после того, как часа через три она проснулась: плеск воды в ванной комнате, грохот посуды на кухне, стук каблуков по паркету. Потом наступила блаженная тишина, и я окончательно провалилась в пространство книги, забыв обо всём на свете.

«Судьба иногда похожа на песчаную бурю, которая всё время меняет направление. Хочешь спастись от неё – она тут же за тобой. Ты в другую сторону – она туда же. И так раз за разом, словно ты на рассвете втянулся в зловещую пляску с богом смерти. А всё потому, что эта буря – не то чужое, что прилетело откуда-то издалека. А ты сам. Нечто такое, что сидит у тебя внутри» 1 .

На утро меня разбудил грубый толчок в плечо. Я дёрнулась и почувствовала, как с груди соскользнула раскрытая книга.

– Вставай, Маугли. И марш в душ. Ты воняешь, как семеро козлят.

Инесса выглядела так, словно собралась на вручение Нобелевской премии: с макияжем, убранными в гладкий хвост волосами, в синем брючном костюме, она нависала надо мной, скрестив руки на груди. Я выглянула в окно и поняла, что уже как минимум семь утра. В жизни не спала так долго! Подскочила, заметалась по комнате.

Тётя, продолжая сверлить меня взглядом, так же сурово продолжила:

– Розовая зубная щётка. Новая, в упаковке. Умеешь пользоваться? Зелёное полотенце. Знаешь, что такое полотенце? Гель для душа… Нет, лучше мыло. Мочалка тоже розовая и тоже новая. Всё лежит на раковине, кроме полотенца. Оно висит на крючке.

Она разговаривала со мной как с умалишённой, но обижаться было некогда. Я схватила рюкзак и пошла к двери, но Инесса вырвала его, бросила на пол и скомандовала:

– Оставь это. Я принесла всё, что тебе нужно: трусы, лифчики, джинсы, футболки. С обувью разберёмся позже. Вон пакет. Старьё выброси.

Что это значит? Она взяла меня под опеку? Или в рабство? Я с опаской покосилась на большой бумажный пакет, набитый вещами, и почувствовала исходящий от него запах новой ткани – незнакомый и притягательный.

– После душа поедешь со мной. Умеешь мыть полы и вытирать пыль?

Я кивнула.

– Вот и посмотрим. Ты же не думала, что сядешь мне на шею? Я дам тебе работу и буду платить зарплату. А теперь пошевеливайся.

Родители не научили меня молиться богу, оба были неверующими, но когда я справилась с кранами горячей и холодной воды, встала под упругие струи и почувствовала, как смывается вонь, пропитавшая кожу за последние двое суток, я была готова благодарить всевышнего до конца жизни.

Выйдя на улицу, мы сели в большой чёрный автомобиль, больше похожий на танк, и выехали на оживлённый проспект. Я проходила по нему, когда искала нужный дом, но сейчас, при свете дня всё выглядело другим: менее загадочным, но не менее пугающим. Инесса рулила, ругая других водителей так, что я понимала лишь часть слов из её речи.

– У меня тут магазинчик недалеко, – соизволила она объяснить, куда мы едем. – Женская одежда. Стоит она… Чёрт, всё равно не поймешь. Дорого, в общем. Я уже пятнадцать лет одеваю жён политиков, банкиров и артистов этой самоназванной столицы Сибири. Любишь красивые шмотки? Хоть на картинках-то видела? Тогда тебе понравится. Райское местечко. Тихо, чисто, тепло. Только ничего кроме швабры и ведра не трогай – а то вовек не расплатишься! Повезло тебе, я давно собиралась этих бездельников на аутсорсинге послать, и тут ты подвернулась. Не могу же я племяннице родной отказать!

Из этого монолога я поняла главное: Инесса решила мне помочь, но делала это явно не из добрых побуждений. Она считает меня дурочкой. Что ж, я буду молчать и со всем соглашаться, а сама между тем разберусь, как здесь всё устроено. Лишь бы поскорее вернуться в комнату, где я ночевала, и дочитать «Кафку на пляже».

«Мама, от нашей привычки шептаться перед сном не так-то просто избавиться. Знаю, в последнее время я вела себя ужасно. Мне казалось, что я слишком взрослая, чтобы лежать рядом с тобой на кровати и делиться сокровенным. Своё сокровенное я давно спрятала за десятью печатями и не собиралась посвящать в него никого. Даже тебя. Я была глупой. Запиралась, отнекивалась, даже дерзила. А что делала ты? Ты разрешала мне молчать и говорила сама.

Я помню, как ты рассказывала, что влюбилась в одноклассника, но он не ответил тебе взаимностью, и ты страдала четыре года, пока вы не закончили школу, и ваши пути не разошлись. Знаешь, о чём я думала, когда ты изливала мне душу? Что я никогда не узнаю, что такое школа, одноклассники, первая любовь, пусть даже несчастная! Я жутко сердилась на тебя в тот момент, а ещё завидовала. У тебя это было, у меня – никогда не будет.

А сейчас я бы всё отдала, чтобы оказаться рядом с тобой в темноте и шёпотом поведать свою историю. Я встретила необыкновенного парня. Да, я его почти не знаю, но, когда смотрю на него, у меня всё плывёт перед глазами, как будто я выпила бутылку шампанского. Ой. Я ведь и правда попробовала шампанское. Но мне не понравилось – оно кислое и щиплет язык.

Мам, у меня столько всего происходит, не хватит целого дня, чтобы рассказать. Надеюсь, отец ничего не сделал за то, что ты помогла мне сбежать. Умоляю, будь сильной! Не позволяй ему! Люблю, скучаю. Спокойной ночи».

Глава 3. Дикарка

Каждый год двадцать пятого декабря мы с мамой доставали коробку с самодельными ёлочными игрушками: бантиками из лоскутков ткани, шариками из серебристой фольги, ажурными бумажными снежинками. Ёлку не ставили – отец считал это городской забавой, ведь нас круглый год окружали тридцатиметровые ели, – но мы собирали в лесу веточки, ставили их в стеклянные банки и наряжали.

В тот год мне исполнилось десять, я считала себя совершенно взрослой, потому что умела рубить дрова, жарить блины, ощипывать кур, да и вообще считала цифру десять магической. Отец ушёл на охоту, и я с самого утра ждала момента, когда мама скажет: «А не пора ли нам украсить дом?» Кажется, мы переделали все возможные дела, и наконец она произнесла заветную фразу, встала на табуретку и потянулась к коробке, лежащей на антресолях под самым потолком.

– Ура-а-а! – закричала я и тут же заткнула себе рот. Разве взрослые девочки так себя ведут? Но сегодня было можно.

Мороз отступил, всю ночь шёл снег, и пушистые сугробы укутали двор толстенным одеялом. В комнате стояла мягкая глубокая тишина, какая бывает только зимним утром, и я, боясь нарушить покой и сладостную близость с мамой, молча доставала игрушки из коробки, гладила их кончиками пальцев, расправляла и аккуратно водружала на веточки.

– Нам нужен Дед Мороз, – задумчиво сказала мама. – С длинной белой бородой и в красном кафтане. Из тонкого стекла, такого хрупкого, что, когда берёшь его в руки, перестаёшь дышать.

– Стеклянный Дед Мороз? – переспросила я.

Мама вздохнула.

– Когда-то давно мы с твоими бабушкой и дедушкой каждый Новый год наряжали ёлку. Только игрушек у нас было гораздо больше: шариков, шишек, зверушек, а ещё Дед Мороз и Снегурочка. И все стеклянные.

– У меня есть бабушка и дедушка? Где они живут? Я их увижу? – Я тут же забыла о тишине и покое, настолько поразило меня это открытие.

– Они живут очень далеко отсюда. В самом центре большого города, который называется Новосибирском. Их квартира гораздо просторнее нашего дома. Через дорогу находится библиотека, где хранится столько книг, сколько не прочитать и за целую жизнь. Там работала твоя бабушка. А дедушка был большим начальником на заводе. Сейчас они уже старенькие, и оба на пенсии.

– Мы поедем к ним в гости?

– Боюсь, не получится, моя хорошая. Давай вернёмся к нашим игрушкам. Нужно поторопиться, чтобы успеть к приходу папы. Представь, как он обрадуется, увидев такую красоту!

Папа не обрадуется, я это точно знала, но мама не хотела, чтобы я задавала вопросы. Что ж, придётся подождать. Потому что я должна узнать всё о бабушке с дедушкой и о городе, в котором они живут, чтобы однажды туда отправиться. Даже если мама и папа будут против.

Задача купить продукты по списку, выданному Инессой, оказалась сложнее, чем я думала. Стоя перед зданием с вывеской «супермаркет», я пыталась понять, как попасть внутрь. По центру стеклянного фасада крутилась какая-то адская вертушка, в которую входили и выходили люди, но шагнуть следом было выше моих сил. Что, если я застряну? Не успею выскочить с другой стороны? Наткнусь на кого-нибудь?

Потребовалось не меньше десяти минут, чтобы решиться. Но если я не попаду в магазин, то точно не куплю ни молока, ни хлеба, ни «чего-нибудь к чаю». Сжав кулаки, я ринулась вперёд. Пристроилась за спиной пожилого мужчины и, стараясь двигаться с его скоростью, проскользнула внутрь.

В огромном, высотой в несколько этажей помещении не пахло ничем съедобным, и я растерялась. Куда идти, как выбирать продукты, если нос не даёт подсказок? Я помнила аромат спелой тыквы и горячего хлеба, запах куриного помёта на свежих яйцах и землистый дух только что выкопанной картошки. Я знала: есть можно только то, что вкусно пахнет. Похоже, в этот раз мне придётся довериться глазам.

Еда была повсюду: на бесконечно длинных полках, стеллажах ростом с великана, в холодильниках за стеклянными дверцами, но угадать, что именно спрятано за яркой упаковкой, было непросто. К тому же, большую часть продуктов я видела впервые в жизни.

Зачем людям столько всего? Женщина передо мной с трудом толкала нагруженную тележку. Даже если у неё огромная семья, этого количества еды хватит на месяц. У меня был намётанный глаз, мама научила чётко планировать запасы съестного, чтобы не умереть с голоду зимой.

Только на то, чтобы пройти по магазину, выбрать – из десятков сортов – одну булку хлеба и одну бутылку молока, кинуть в корзинку пачку песочного печенья и сгущёнки, ушёл час. Я устала, как собака, пробежавшая десять вёрст. Около кассы пришлось притормозить и внимательно изучить процесс покупки. Сначала нужно выложить продукты на чёрную ленту, потом дождаться, пока они подъедут к девушке в зелёном переднике, а та пикнет каждым предметом, затем собрать покупки в пакет и заплатить. Инесса вручила мне банковскую карту и сказала, что её нужно приложить к какому-то считывающему устройству. О, кажется, вот оно! И тут мой взгляд упал на конфеты в прозрачной упаковке: три белоснежных шарика в ряд. Они показались мне настолько красивыми и воздушными, хотя я не представляла себе их вкуса, что я не удержалась и положила лакомство в корзину.

Я в точности повторила все действия, но кассир вдруг буркнула:

– Недостаточно средств.

– Что? – переспросила я, чувствуя, как краснеют щёки.

– У вас не хватает денег на карте.

– О… простите… Я сейчас всё поставлю на место.

Я не знала, выкладывать покупки из пакета или тащить его обратно, чтобы разложить всё по полкам. Начала выкладывать. Я никогда не найду, где что лежало! Глаза защипало от слёз. Больше всего было жалко конфет. Мужчина, стоявший за мной, обречённо застонал. Наверное, он торопился, а тут я, неумёха, задерживаю очередь. Как Инесса могла отправить меня в магазин без денег?

– Подождите. Я заплачу. – Он быстро протянул руку с карточкой, та пикнула, аппарат защёлкал, из него выскользнула бумажка.

Глаза серые и прозрачные, как лёд на озере. И такие же холодные.

– Да складывайте уже всё обратно! – рыкнул он.

Я засуетилась и едва успела сообразить, что нужно поблагодарить незнакомца.

– Спасибо!

– Ерунда.

Вместо того чтобы спросить, как вернуть ему деньги, я сгребла пакет и, сгорая от стыда, побежала к выходу. В голове вдруг зазвучало любимое мамино стихотворение, и по коже прошёл озноб.

«Слава тебе, безысходная боль, умер вчера сероглазый король…» 2

Прошёл месяц, но я так и не привыкла к новой жизни, хотя научилась покупать продукты, ездить на такси, пользоваться сотовым телефоном, который вручила тётя. Я утешала себя тем, что больше не нужно таскать воду из ручья, пропалывать огород, стирать бельё в металлическом тазу и штопать отцовские носки. У меня была работа, гораздо легче прежней, и за неё платили деньги. Но в душе царил сумрак.

Мне часто снились кошмары. Они походили на воспоминания, которых не существовало: горестные, мучительные, тяжкие. Несколько раз я просыпалась среди ночи на узком диванчике от стука в окно. Вскакивала в ужасе, различив за стеклом силуэт отца и его горящие гневом глаза. Он приходил, чтобы забрать меня. Или наказать за побег. А потом просыпалась по-настоящему и пыталась уверить себя, что никто не может постучать в окно, находящееся на высоте пятого этажа. Даже мой отец. Но что-то внутри продолжало дрожать, трепыхаться, съёживаться каждый раз, когда я ловила боковым зрением знакомую фигуру в толпе прохожих, и снова ошибалась.

Он никогда меня не найдёт.

Я говорила себе, что скоро всё наладится, и старалась думать о хорошем, ведь его было немало.

Тётя одела меня с головы до ног. У меня появились узкие джинсы, которые сидели как вторая кожа, просторные футболки и толстовки с капюшоном, кроссовки на толстой упругой подошве; я никогда не ходила два дня подряд в одном и том же. В этих вещах я выглядела как все девушки моего возраста. И это было классно!

Я попробовала такие блюда, о которых даже не слышала: йогурт с кусочками фруктов, пиццу с ананасами, чизкейк. Чтобы поесть, здесь не нужно было охотиться, делать заготовки или иметь огород – еда была повсюду, в невероятном разнообразии и изобилии. В магазинах, кафе, домашнем холодильнике. Сначала это вызвало у меня восторг, потом я подумала: а ведь кто-то выращивает овощи, фрукты, птицу, скотину, печёт хлеб и делает молоко. Кто-то невидимый, несуществующий для обычного городского жителя. И тогда я поняла: эти призраки – люди, похожие на моих родителей. Селяне, фермеры, те, кто живёт на земле. Как усердно мы трудимся, чтобы прокормить не только себя, но и огромное количество других людей! И продолжаем оставаться за границей того, что они называют цивилизацией.

Инесса помогла получить паспорт – казалось, у неё везде есть друзья и клиенты, готовые оказать услугу. Не веря глазам, я гладила шероховатую бордовую обложку, вдыхала запах взрослой, настоящей жизни, смотрела на фотографию и не узнавала себя. Олеся Васнецова. Чужое имя. Фамилия матери. Моя маленькая месть отцу.

Теперь ни одна тётка ни в одной кассе не сможет смерить меня презрительным взглядом и отказать в покупке билета!

Также я гордилась тем, что работаю и выполняю кучу разных обязанностей. По утрам, перед открытием магазина, я мыла полы, протирала пыль, поливала цветы. К обеду приносила продавщицам греческий салат, суп-пюре из брокколи и латте из кафе напротив, иногда доставляла документы в офис и выполняла другие поручения, например, записать тётю к косметологу или купить продукты для вечеринки.

В суете дни пробегали незаметно. Я не успевала порадоваться собственным достижениям или прочувствовать ответственность момента, как передо мной вставали новые задачи, и я неслась сломя голову выполнять их, а вечером падала без сил.

И всё-таки я понимала, как многого мне не хватало, даже простого общения.

Девушки, работавшие в магазине и похожие друг на друга, как сёстры-близнецы, смотрели на меня свысока. Их было четверо: Надежда, Милана, Таисия и Александра. Работали они парами. Высокие худые блондинки, изящные и горделивые, как фарфоровые статуэтки, – увидев их, я задохнулась от красоты, но проработав несколько дней, поняла, что всё не то, чем кажется. Стоило клиентам выйти за порог, девушки скидывали с лиц улыбки и превращались в злобных горгулий. Уходили в подсобку, усаживались друг напротив друга, доставали какие-то пластиковые трубочки и начинали втягивать из них дым, а потом выпускать его в воздух, пухло округлив блестящие губы. Разговаривали громко, грубо, часто об одном и том же: мужчинах, деньгах, вечеринках, диетах. Многие слова были матерными, а смех – невесёлым. Я в их беседах не участвовала. Стоило заглянуть в подсобку, как они замолкали.

С Инессой мы виделись редко, в основном, по утрам или вечерам. Я её побаивалась и, запомнив наказ не попадаться на глаза, старалась ему следовать. Кроме этого, я не чувствовала с её стороны ни малейшего лучика тепла или доброты, лишь безразличие с проблесками болезненного интереса, который, впрочем, быстро угасал.

С родителями мы ужинали вместе, сидя за столом у окна, через которое виднелись кусты малины и сразу, без просвета, стена соснового бора. Во время таких посиделок шли разговоры о простых вещах: погоде, урожае, улове. Когда отец бывал в хорошем настроении, он вспоминал истории из армии или начинал философствовать о том, как устроен мир. Его лицо с глубоко посаженными глазами, вертикальными морщинами по обе стороны рта и заросшим седой щетиной квадратным подбородком постепенно смягчалось и становилось почти красивым. В такие моменты я была особенно счастлива и мне казалось, что нет на свете места лучше, чем наша бревенчатая хижина и лес вокруг.

О доме я вспоминала лишь перед сном. Всё остальное время мне было некогда: новые впечатления переполняли, и я подолгу не могла заснуть, ворочаясь на диване. Ещё одна вещь, к которой пришлось привыкнуть здесь: невозможность быстро нырнуть в сон.

В пятницу вечером я вернулась домой после восьми, и уже во дворе услышала доносящуюся из открытых окон музыку. Накрыло дежавю. Молочные сумерки, жёлтые прямоугольники окон, тёмно-серый асфальт. Вдруг показалось, что я снова замнусь у двери, не зная, как работает домофон, и встречу Егора, который заглянет в глаза лукавым взглядом и улыбнётся так, что в груди станет тепло, а потом ловко распахнёт передо мной врата то ли в рай, то ли в ад. Это было совсем недавно, но как коварна память – казалось, с того момента прошла вечность.

Я поздоровалась с Марией Никитичной, сидящей у подъезда, той самой старушкой, которая рассказала мне о смерти бабушки и дедушки. Она перестала подозрительно коситься в мою сторону и после нескольких бесед воспылала участием и слезливой жалостью, даже подкармливала пирожками, приговаривая: «Худенькая ты больно, тебе сальца бы нарастить». Я же просто улыбалась, справлялась о её самочувствии и охотно кивала в ответ на жалобы и причитания.

Когда Инесса устраивала вечеринки, квартира не запиралась. Гости – абсолютно разные, непонятно как связанные между собой люди – приходили и уходили в любое время до глубокой ночи. В тот вечер я прокралась внутрь, разулась и замешкалась, не зная, то ли спрятаться в своей комнате, то ли принять участие во всеобщем веселье. Было страшно и любопытно одновременно.

– А вот и наша отшельница. – Тётя схватила меня за руку и потащила в гостиную так стремительно, что я не успела даже пискнуть. По лихорадочному блеску в глазах и блуждающему взгляду поняла, что сегодня она пьянее обычного.

Инесса бросила меня у порога, а сама встала в центре комнаты, как царица: прямая спина, горделивая улыбка. Не хватало только указующего перста. Но все и так сразу посмотрели на меня. Некоторых я узнала, но большая часть гостей была мне незнакома. Кто-то выключил музыку.

– Расскажи-ка нам, девочка, про жизнь в тайге, – молвила Инесса.

Воцарилась жуткая, неестественная тишина.

За моей спиной появился стул. Я не хотела садиться, но тётя подошла и заставила меня это сделать, сильно надавив на плечо.

Тут же, словно по сигналу, посыпались вопросы.

– Это правда, что ты всю жизнь прожила в лесу? – спросил сидящий на диване немолодой мужчина с седыми усами, отчего-то окрашенными в желтовато-бурый цвет.

– Да.

– Они типа староверы? – поинтересовалась девушка с татуировкой полумесяца под ключицей.

– Для отца не существует богов. А мама художница, они пишет пейзажи. Очень красивые.

– Философ-мистик и последовательница Рериха воспитали дочь в сибирской тайге. Но она вырвалась на свободу и попала в цивилизованный мир. Каково это – оказаться в городе после восемнадцати лет жизни в лесу? Тебе надо на Первый канал податься! – расхохоталась девушка.

Мне не понравилось, как она играючи навесила ярлыки на родителей, и как смеялась – слишком громко, слишком зло. Я уставилась в пол и начала изучать рисунок паркета. Я перестала понимать, кто и о чём спрашивал меня, голоса – мужские, женские, высокие, низкие, любопытные, насмешливые – перебивали друг друга, переплетались, врезались в барабанные перепонки.

– Ты умеешь читать?

– А знаешь, кто президент России?

– Блин, у неё же ни одной прививки. Инесса, срочно отведи её в поликлинику, а то подхватит какую-нибудь заразу и помрёт.

– У вас реально не было ни света, ни воды? Как вы мылись?

– А в туалет на улицу ходили? Даже в мороз?

Нужно что-то ответить. Рубануть, срезать. Чтобы они разом замолчали. Но из меня словно высосали все силы. Голова была пустой, перед глазами замелькали белые мушки. Ещё секунда – и упаду в обморок. Я вскочила и бросилась на кухню.

– Во дикарка! – послышалось вслед.

Здесь уже царил кавардак: все поверхности были заставлены закусками, посудой и бутылками, которые, очевидно, не влезли в холодильник. Не сумев отыскать чистый стакан, я набрала воды из-под крана прямо в ладони, выпила, плеснула на лицо, но это не помогло успокоиться.

– Эй, ты что?

Егор. Я даже моргнула, чтобы убедиться в том, что действительно вижу и слышу его. Слишком давно он не появлялся. Неужели сегодня он оказался здесь, чтобы увидеть мой позор? Мне захотелось спрятаться в самую глубокую и тёмную нору, какая только существовала на земле.

Он плотно закрыл за собой дверь.

– Не обращай внимания на этих идиотов. – Его голос, как спасательный круг, удерживал меня на поверхности и не давал утонуть в безумии. – Половина уже пьяные в зюзю. Им скучно. Они только делают вид, что заняты в этой жизни чем-то важным, а на самом деле подыхают от тоски.

Я была готова разрыдаться, но Егор подошёл ко мне, протянул руку, поднял мой подбородок и заставил посмотреть в глаза. От его ласкового взгляда меня прошило током, и ком в горле начал таять.