Раздвигая

Сергей Че

Раздвигая

Лекс

– Шире.

Тугая тесная плоть не пускает меня дальше.

Девчонка еле слышно стонет, уткнув лицо в мягкое изголовье. Дергается и на полсантиметра раздвигает ноги. Наверняка мама с детства внушала ей, что ноги раздвигают только плохие девочки. Что выполнение команды «раздвинь ноги» сделает ее шлюхой. Что хорошие мальчики не приказывают, а делают все так, чтобы ноги раздвигались сами собой. Теперь у нее в голове ступор. С одной стороны, хочется узнать, как оно будет дальше. А с другой – это же последняя линия обороны. Надо хотя бы немного потянуть время.

– Еще шире.

Она поводит из стороны в сторону круглым пухлым задом и раздвигает ноги еще на сантиметр.

Мне надоедает ждать, я подхватываю ее под бедра, резко развожу их максимально в стороны.

И тут же проваливаюсь внутрь по самые помидоры.

Девчонка выгибает спину и жалобно вскрикивает, будто второй раз за пять минут теряет девственность.

– Ай! Больно!

Впиваюсь обеими руками ей в бедра и до упора натягиваю на себя.

– О, да, детка!

Расхаживающая впереди учительница вдруг оборачивается, словно что-то услышав.

Ерунда.

Это невозможно.

Между нами толстенное одностороннее стекло с системой звукоизоляции десятого уровня. Даже взрыв не услышать. И не увидеть. Для учительницы и учеников задняя стена моей гостиной – черная гладкая поверхность. Никто из них не догадывается, что за ней – комната отдыха, где я трахаю их одноклассницу.

Учительница вновь начинает бродить вдоль мольбертов, за которыми ученики малюют китайскую вазу, стоящую на постаменте.

Там наверняка тихо, скрипят карандаши, шелестит бумага и щебечут канарейки.

Здесь громко стонет распластанная девчонка и ритмично трясется сделанный на заказ секс-лежак.

Я перевожу камеру очков с ягодиц на промежность. Клиентам нравятся такие кадры.

Видеодрон медленно наворачивает вокруг нас круги, выискивая самые выгодные ракурсы. Нейросеть, которая им управляет, собаку съела на съемках дефлорации. Пришлось отвалить за нее кучу бабла, но оно того стоило. Толстосумы в восторге от всех этих ритмично вздрагивающих ягодиц, закушенных пухлых губок, слёз на щеках, а особенно от того, как расширяются зрачки в тот момент, когда девочка становится женщиной. Редкие кадры. Большинство от боли жмурятся. Реже и дороже только те несколько секунд, когда боль сменяется удовольствием. Мой дрон смог поймать это всего три раза. Большинство в первый раз никакого удовольствия не получают.

Размером дрон меньше мухи. Девчонка не увидит его даже если он зависнет у нее перед носом. Это главное условие. Она не должна знать, что ее снимают. Иначе никакого эксклюзива. Только дешевый слив на порнохаб.

Я усиленно долблю ее, приговаривая шепотом обычную белиберду про то, какая она красивая, какая у нее нежная тесная дырочка и какая роскошная задница.

Девка действительно хороша. Давно такой не было. Я вспоминаю, как впервые увидел ее живьем час назад. Кукольное личико с наивно распахнутыми глазками и пухлыми губками, выпирающая из-под топика грудь, длинные ноги и короткая клетчатая юбка, едва прикрывающая верхнюю часть сочных бедер. Она точно знала куда и зачем пришла и сколько ей за это заплатят. Мои агенты и охотники за свежим мясом не зря получают деньги. Фильм с ее участием точно можно будет пустить на аукцион.

Как обычно образ пока еще не отодранной, но уже готовой ко всему целки резко приближает меня к финалу. Мне приходится поднять голову, чтобы отвлечься.

Комната отдыха. Низкие столики. Пуфики. Диванчики. Расшитые подушки. Вычурный медный кальян в мавританском стиле. Бильярд в углу. Гигантский траходром на пятерых за полупрозрачным занавесом.

Учительница за стеклом все бродит взад-вперед, останавливаясь рядом с учениками и подсказывая им, как рисовать эту дурацкую вазу. Роняет на пол указку и нагибается, чтобы поднять. Узкая юбка-карандаш плотно обтягивает тяжелый зад. Я тут же вспоминаю наш с нею последний раз. Ночь, номер люкс, плеск воды в бассейне. И белеющие в темноте ягодицы с маленькой татушкой в виде розочки на правом полушарии.

Учительницу зовут Ольга. Ей двадцать пять лет. Она моя бывшая жена.

Меня накрывает горячей волной. Отвлекаться уже поздно. Я вбиваю кол до упора и замираю, содрогаясь.

Видеодрон повисает над промежностью и берет крупный план. Я выхожу из девки и приседаю между ее ног. Выбираю ракурс, настраиваю свет и резкость. Снимаю, делая акцент на покрасневшую красоту и проистекающие из нее последствия.

Только что оттраханная девственница. Прекрасное зрелище.

Краем глаза я замечаю, что бывшая снова повернулась и смотрит в нашу сторону.

Но удивиться не успеваю.

Оттраханная девственница вдруг вскакивает с лежака, хватает ртом воздух и оглушительно визжит:

– Ты в меня кончил!

Алиана

Ненавижу свое имя!

Все говорят, что оно сказочно красивое. А по мне так просто уродское. Приторное, как торт из сахарных коржей, обмазанных тонной сахарного крема и облитых сахарным сиропом. Зубы сводит.

А еще оно лживое.

Когда тянут это ублюдочное «А-алиа-ан-аа!» представляешь принцессу, дворец и толпу прислуги. А не нищебродку, живущую вместе с бабкой в однокомнатной хрущобе на бабкину пенсию. Как сказал один мой несостоявшийся кавалер, «Имя у тебя претенциозное». Очень подходящее слово. Такое же дебильное, как и само имя. Как и этот кавалер. Помнится, он был в очках, жилетке и галстуке. Толкал длинные умные речуги. Открывал передо мной двери, подавал руку и отодвигал стулья. Потом, правда упился и повел себя как нормальное быдло с заводской окраины. То есть вломился за мной в туалет и попытался нагнуть над унитазом. За что получил по голове железным ершиком. А потом и вовсе позорно сбежал, когда я соврала, сказав, что мне пятнадцать лет.

Интересно, этот тоже сбежит, если ему соврать? Прямо вот сейчас.

Вряд ли. Скорее невозмутимо продолжит делать дело, невозмутимо кончит, невозмутимо сядет в кресло, раскурит сигару и позвонит адвокату. Он вообще невозмутимый.

Невозмутимо оглядел меня с ног до головы, когда я к нему в кабинет заявилась.

Невозмутимо кивнул, когда сказала, чего хочу.

Невозмутимо отвел сюда.

Невозмутимо поставил раком и стянул трусы.

А вообще он ничего, этот мистер Невозмутимость. Высокий, под метр девяносто. Крупный нос, тяжелая небритая челюсть, мускулы, руки, плечи, всё как я люблю. Только старый. Лет тридцать, не меньше.

И еще взгляд. Ледяной. Смотрит как на мясо в магазине. Нет, такой адвокату звонить не будет. Он позвонит киллеру. По принципу «нет тела, нет дела». Черт! Ну нахрен. С ним лучше не шутить.

Чего он там возится? И почему до сих пор больно? Девки рассказывали по-другому. Типа, больно только в начале, а потом одни оргазмы. Больно уже было, стало быть целку он уже порвал. Или у меня какая-то не такая анатомия? Две целки? И зачем ноги шире? Я слышала наоборот, им больше нравится, когда ляхи сдвинуты, обхват плотнее. Или это у него какая-то не такая анатомия?

Я изгибаюсь, скашиваю глаза…

И обалдеваю.

Мамочки!

У него агрегат…

Нет, не буду ничего говорить.

Короче, эта штука в меня не влезет.

– Еще шире! – командует обладатель кожаной дубины, раскачивая меня взад-вперед и пытаясь протолкнуть свое чудовище внутрь. Вход распирает. Ноги дрожат и расползаются в стороны. Ком в горле мешает завизжать.

Тогда мистер Невозмутимый подхватывает меня под бедра и с силой разводит их в стороны.

Весь мир вспыхивает нестерпимым огнем.

Огромные звезды разносят все вдребезги.

От боли орет каждая клеточка моего бедного тела.

Толстенный раскаленный штырь влетает внутрь и дырявит внутренности чуть ли не до желудка. Меня словно посадили на кол. Или на вертел. И начинают жарить.

Хочу заорать, оттолкнуть, уползти, убежать, но вместо этого только жалобно пищу в полубессознательном состоянии. Перед глазами плавает черное марево. Монстр поршнем начинает двигаться внутри. Сперва медленно. Потом все быстрее и быстрее, каждый раз выбивая из меня хриплые стоны. Все болит, саднит и горит. Я вспоминаю прочитанное когда-то в одном из дамских журналов. Если секс вам не приятен, думайте о прекрасном.

Деньги.

Что может быть прекраснее денег, особенно для девочки, которая больше десяти тысяч рублей в руках никогда не держала?

А тут целый миллион!

Вот он лежит на столике перед носом, десять пачек тысячных купюр. Сияют зеленым светом.

«А вы правда платите девочкам миллион за… ну за это самое?»

«За дефлорацию? Правда. Ты девственница?»

«Ну… типа да. Не верите?»

Три раза я говорила бабам, что целка, и все три раза слышала в ответ: «Да ты гонишь!», «С такой-то жопой?! Куда самцы смотрят?», «Не верю. Парни на районе говорят, что десяток раз в бане тебя по кругу пускали.»

Этот тоже не верит?

«Верю.»

«А не обманете?»

«Каким образом?»

«Ну… оттрахаете и выгоните, не заплатив.»

Он невозмутимо достает из сейфа пачки денег и вываливает на стол.

«Можешь прямо сейчас в сумку спрятать.»

Потом отводит к странного вида горбатому лежаку с ремнями и наручниками. Поднимает за бока и кладет животом вниз.

«Эй! С ума сошли?! А эти?»

Киваю на Ольгу Павловну и дебилов-одноклассников.

«Они нас не видят и не слышат.»

Видать, у него какой-то фетиш. Трахать девок в классе на уроке. Школьные комплексы.

Да мне-то какая разница, что у него за тараканы в голове? Главное, чтобы деньги заплатил.

И чтобы ходить смогла. Как отпустит – сразу по магазинам. Сперва в «Оптимум». По бутикам. Прикупить тот короткий сарафанчик, который Маге понравился. Да так, что он прямо в примерочной меня чуть было не оприходовал. Уже трусы разорвал, уже бедра раздвинул. И застыл, шумно сопя и вращая глазами. «Парасти, дарагая… Он так абтягивает тваю… н-нэ удержался.» Мага хороший. Другой кавказец на его месте за эти полгода сотню раз бы меня уже отдрючил. Да еще и с братухами-борцухами поделился. Я же вижу, как они слюни при виде меня глотают, эти его бородатые ваххабиты. А Мага меня ценит, хранит. Может жениться хочет? Или у него против целок предубеждение? Говорят, бывает такое. Кровь, вопли, плачь. Противно. Если так, то теперь мы с ним сутками будем кувыркаться.

А еще он обещал тур в Дубай. Пляжи, море, отель пять звезд. Вот там я ему точно дам. А будет отнекиваться, оседлаю и изнасилую. Бабка с пьяных глаз одним деревенским рецептом поделилась. Как мужику перевязать так, чтоб полдня стоял и не падал.

Ладно.

Продолжим о прекрасном.

К сарафанчику надо будет прикупить золотую сумочку и поясок в стиле «Мадлен Бишу». И туфельки. И сапожки на осень. И курточку. И еще шубу.

Но главное – Айфон. Семнадцатый. Про Макс. С супер-пупер камерой и нейросетью на борту.

А денег хватит? И вообще. Мне же квартира нужна. И машина.

Кажется, я серьезно продешевила.

Надо было требовать пять лямов. А то и все десять. За такие-то мучения.

Кстати, уже почти не больно. Странные ощущения. Я, походу, начинаю ждать каждой фрикции, когда его елда до упора раздвигает стенки влагалища и таранит матку. Это…

А это еще что?!

Он вдруг замирает и начинает мычать и мелко содрогаться.

Ни дать, ни взять колхозный бык-осеменитель.

Осеменитель!

По спине толпой бегут мурашки.

Увядший монстр выпадает наружу, и я тут же чувствую, как выплескивается и начинает сползать по ляжкам тягучая, густая масса.

Мать твою!

Он в меня кончил!

Вскакиваю с лежака, не обращая внимания на опять вспыхнувшую боль между ног.

– Ты в меня кончил! Мы так не договаривались!

Мистер Невозмутимый кладет тяжелую лапу мне на голову.

– Тихо. На место села.

Я послушно сажусь обратно на лежак. Словно включается первобытная программа и тот, кто в меня только что вдул, получает полное право мною помыкать. Становится моим хозяином.

Он идет к столику, наливает стакан воды и протягивает вместе с крупной голубой таблеткой.

– Выпей. Последняя швейцарская разработка. Стопроцентная защита от всех вирусов, спиногрызов и мандавошек. Лучше презерватива.

Я послушно глотаю. Смотрю на него, хлопая ресницами. Мельком кидаю взгляд на пачки денег.

– Всё? Могу идти?

– Куда? – усмехается он. – Ты же сказала училке, что у тебя голова болит. Будет странно, если появишься на уроке. До конца занятий целый час. Пойдем в ванную. Там биде. Джакузи. Подмоешься. Расслабишься.

Он берет меня за руку, стаскивает с лежака и ведет к выходу. Как есть, голую, с красными и белесыми следами на ляжках. Я вспоминаю, что за дверью холл, а в холле у него двое охранников. Но мне почему-то все равно.

Я оборачиваюсь на одноклассников, которые горбятся за мольбертами и не знают, что прямо у них под носом, в считанных метрах, отодрали главную красавицу гимназии. На которую дрочат все спортсмены, мажоры и ботаны. Сорвали юбку, стащили трусы, поставили раком и оттрахали огромным болтом, лишив невинности.

Кажется, я начинаю понимать мистера Невозмутимость с его стеклянной стеной.

Тайное знание.

Ты видишь. Тебя не видят.

Ты знаешь. Они не знают.

Это возбуждает.

Дебилы-одноклассники елозят кисточками по мольбертам.

А Ольга Павловна вдруг поворачивается и, сверкая очками, смотрит прямо на меня.

Она что? Тоже видит?

Лекс

– Ковалевский! Ты совсем с дуба рухнул?!

Когда моя бывшая сердится, она становится настоящей красоткой. Щечки румяные, губки пунцовые, глазищи сверкают вместе с очками. Пиджачок распахнут, крупные груди из выреза блузки чуть ли не выпрыгивают.

– Ты о чем, милая?

– Дуру из меня не делай. Где она?

– Кто?

– Виноградова!

– Первый раз слышу.

– Алиана!

– А! Это та длинноногая девица, которая вырядилась словно на кастинг в немецкую порнографию? Ты же ее домой отпустила. Типа, голова болит. Я тут не причем.

– Дурака не включай. Видишь мои очки? У меня зрение минус пять.

– Сожалею.

– А у кого слабое зрение, хороший слух. Вы оба-два целый час мне урок проводить мешали! Кровать ходуном ходит. Стены трясутся. Девка на весь дом то орет, то стонет. Ты ее резал что ли?

– С чего ты взяла что это она?

– Не виляй. Я ее голос из тысячи узнаю. Ты совсем идиот? Ей семнадцать! Ты ей в отцы годишься.

– Во-первых ей восемнадцать. Неделю назад исполнилось. Мои люди пробили ее по всем базам, как только она ко мне заявилась. А во-вторых, в отцы я гожусь только теоретически. Ей восемнадцать, мне тридцать один. Тринадцать лет разницы. Не помню стоял ли у меня в тринадцать. Но ни одна фертильная особь женского пола мною тогдашним бы точно не заинтересовалась.

Она вздыхает.

– То есть сознаешься. Ты ее трахнул.

– Что за лексикон, Олечка! Мы занимались любовью. Причем по ее инициативе.

– Знаю я эту инициативу. Говорили мне, что ты не просто так в свою кунст-камеру молодняк пускаешь, да я не верила. Думала, ты любишь общаться с художниками, актерами да поэтами. А ты просто девок молодых за деньги портишь. Ну ты и скотина.

– Да ты ревнуешь?

– Я?! Ревную?! Мне тебя жаль. Если взрослый мужик трахает школьницу, а потом платит ей за это деньги, то по закону это называется «Вовлечение в занятие проституцией». Благодари бога, что она совершеннолетняя. И что у нее мозгов меньше, чем у курицы. Была бы похитрее, накатала бы заяву и забрала бы все твои миллиарды. Ковалевский! Тебе что, ее вообще не жалко? Ты ее рожицу наивную видел? Она же по развитию второй класс, не старше. Кукла. У нее на лбу написано «Да-да войдите!»

– Ну вот я и вошел, – удачно каламбурю я.

– Ты воспользовался ее беспомощностью. Как последняя скотина. Еще раз спрашиваю. Где она? С нею все в порядке?

– Абсолютно. Просто устала. Сейчас отдыхает. Вечером отвезу ее домой. Хочешь на нее посмотреть?

Оля ожидаемо идет на попятную.

– Н-нет. Не обязательно.

На самом деле я немного кривлю душой. Девчонка лежит сейчас у меня в кабинете сразу с тремя свечками в заднице. То ли я ее недостаточно расслабил в джакузи. То ли влил мало лубриканта. А скорее просто поспешил и вместо того, чтобы готовить ее к первому в жизни аналу постепенно (один палец – два пальца – три пальца – маленькая пробка – средняя – большая), вогнал член в ее упругую круглую жопу резко, целиком и практически без подготовки. Потом пришлось долго утешать и успокаивать, вытирать слезки и сопельки и вывалить на столик еще кучу баблища в качестве компенсации. Не рассказывать же ей, что это условие заказа и что в техзадании эта сцена так и называется «Анально-оральное изнасилование в ванной».

Из гостиной доносится шум, голоса, двери открываются и в коридор высыпают ученики Художественной гимназии с тубами и большими картонными папками. Занятие окончено.

Оля хлопает в ладоши, чтобы привлечь внимание.

– Так! Ребята! Домашнее задание! Найти у себя дома и нарисовать старую вазу, чашку, кружку.

– А корыто можно?

– Тебе – можно. Давайте поблагодарим Александра Витальевича за гостеприимство.

Ученики вразнобой благодарят Александра Витальевича, я расшаркиваюсь, украдкой их разглядывая. В классе две трети девок. Есть несколько неплохих фигуристых экземпляров. Надо дать задание охотникам, чтобы они начали их окучивать.

Все шумной толпой бредут к выходу. Один, худой нескладный очкарик, останавливается.

– Ольга Павловна. А вы Виноградову не видели?

– Я ее домой отпустила, – хмурится Оля. – У нее голова разболелась.

– Я звонил к ней домой. Она трубку не берет. Может случилось чего?

– Ничего не случилось, Смирнов. Спит она. Выздоровеет, придет.

Очкастый Смирнов удаляется, что-то бормоча.

– Бойфренд? – спрашиваю.

Оля фыркает.

– Рылом не вышел. Скорее несчастный поклонник.

Я провожаю их всех до дверей.

Уже выйдя в холл, Оля вдруг оборачивается.

– Кстати, бойфренд у Виноградовой все-таки есть. Хороший мальчик из богатой семьи. И сдается мне, ты скоро с ним познакомишься.

***

Иду в кабинет, но по пути заглядываю в гостиную.

Гостиная – моя гордость. Это одновременно часть моих апартаментов и похожий на антикварный салон модный кафе-бар с отдельным входом, хорошей акустикой и подиумом для выступлений. Двести с лишним квадратных метров, набитых всякой старой всячиной. Самурайскими катанами и доспехами, рыцарскими латами и мечами, древнерусскими кольчугами, зерцалами и шеломами. Вычурным оружием зулусов и индусов. Пищалями и мушкетами, шпагами и ятаганами, китайскими вазами и эллинскими амфорами. Мебелью времен царя Гороха и короля Людовика. Половину одной стены занимает копия гобелена «Вильгельм Завоеватель пришел в гости к королю Гарольду». Половину другой – помпейская фреска «Александр Македонский бреет бороду царю Дарию». В дальнем углу – «каменная камасутра», уменьшенная копия эротоманских барельефов из Каджурахо, где упитанные индийские мужчины пялят в разных позах жирных индийских девок. Почетное место занимают реконструкции статуй Венеры Милосской (с руками) и Ники Самофракийской (с руками и головой). Ну и дальше по мелочи, выставленные за стеклом потемневшие манускрипты, миниатюры, гравюры и иконы. Астролябии, компасы, часы, механические куклы и непонятные механизмы в стиле барокко. Инвентарь алхимика. Маска чумного доктора. Шляпа мушкетера. И гвоздь программы – метровый пень, топор, капюшон палача. И гильотина в натуральную величину.

При всей насыщенности моей маленькой выставки, в гостиной остается достаточно места, чтобы свободно разместить столики на несколько десятков человек. А умельцы из Камерного театра как-то раз поставили скамьи и усадили целую сотню. Давали современную пьесу «Все бабы Зевса». Спектакль длился пять часов. В конце каждого получаса на сцене разворачивался натуральный половой акт. Костюмированный. Одетых в костюм Евы студенток Театрального колледжа драл похожий на льва седоволосый Заслуженный артист Республики Осип Вагенбоген. Одетый то в костюм быка, то в костюм козла. И даже в костюм золотого дождя. Зрители остались в восторге. Правда, к концу десятого акта в гости зашла полиция и на каждый половой акт составила акт о правонарушении, а актеров посадила в обезьянник. Но среди зрителей оказался зам губернатора, так что все кончилось благополучно.

Кто только не устраивал в моем музее лектории, концерты, дискуссии, представления и творческие вечера. Поэты с писателями, актеры с музыкантами, ученые, политики и шефы ресторанов. Модельки регулярно проводили показы и дефиле. Танцовщицы и стриптизерши – конкурсы на лучшую из профессии. А престарелая эскортница Маша Подавай учила молодых девок, как правильно реагировать, если из клиента реально песок сыпется.

Короче, я тащил к себе любое сборище, где можно было найти потенциальных партнерш для съемок эксклюзива.

На Студию я работал уже три года. Начинал оператором видеодрона. Затем перешел в зампочлены. Так назывались дублеры трахарей, которые замещали их в кадре, если с их причиндалами случалась неприятность. Год назад Студия открыла новый филиал, и я, минуя стадию трахаря, скакнул сразу в Резиденты и теперь отвечал за всю деятельность в регионе. Выбирал баб. Работал в кадре. Следил за техникой. Обеспечивал декорации.

Вот чем была гостиная со всеми политиками, художниками, спектаклями и антиквариатом.

Декорацией.

Сетями, в которые я заманивал наивных дур, падких на всякую элитарность, богемность и эксклюзивность. Причем заманивал, не выходя из кабинета.

Гостиная была буквально нашпигована следящим оборудованием. На утро после каждой тусовки я получал десяток фотографий и видеороликов с подходящими по мнению нейросети девками. Выбирал одну и отбраковывал остальных.

Дальнейшее происходило по отработанному Студией алгоритму.

За Телом (кодовое обозначение выбранной счастливицы в официальных документах) устанавливалась круглосуточная слежка с видеофиксацией. На основе полученных сведений о личности Тела, ее страхах и желаниях писался сценарий будущего фильма. Нейросеть рожала его по всем канонам драматического искусства, с неожиданными поворотами, завязкой и кульминацией. Студия специализировалась на эксклюзивных порнофильмах, поэтому кульминацией обычно был половой акт. Затем аналитическая система оценивала перспективность сценария и если одобряла, то сценарий запускался в работу. С тех пор жизнь Тела больше не была прежней. События сыпались на ее голову одно за другим, подталкивая к прописанной в сценарии развязке. В сегодняшнем случае события подтолкнули гимназистку продать девственность местному миллиардеру. То есть мне.

Это был один из моих любимых типов сценария. Он не требовал серьезных расходов, а среди клиентов пользовался популярностью и приносил самую большую прибыль. Каждая третья лента о дефлорации выставлялась на аукцион, где ее цена иногда доходила до нескольких десятков миллионов долларов. На свои увлечения толстосумы не скупились, а эксклюзивные фильмы давно стали предметом коллекционирования и вложения средств, как полотна авангардистов или раритетные автомобили. Пикантности добавлял тот факт, что простонародье о их существование даже не слышало. Взять простого человека, изменить его судьбу, сломать, исковеркать, и все ради того, чтобы снять фильм для единственного зрителя, – это было по-настоящему элитарно. Иногда, просматривая сырые материалы с приключениями, которые обрушились на голову очередного Тела, я чувствовал себя богом. Однако быстро вспоминал, что и сценарий, и съемка, и весь технологический процесс от шифрования видеоряда до руководства статистами производился холодным искусственным разумом. А я при нем был в лучшем случае подмастерьем. Мальчиком на побегушках. Точнее, на потрахушках. Даже поза, в которой я сегодня пердолил гимназисточку, была прописана в сценарии с пометкой «Обязательно!» Даже изготовлением ключ-карты, без которой фильм выглядел белым шумом, занималась генеральная нейросеть Студии. Ключ-карта выпускалась в единственном экземпляре и передавалась покупателю или победителю аукциона. Собственно, она и была предметом коллекционирования, как физическое воплощение эксклюзивности.

Как обычно, мысли о моем месте в иерархии повергают меня в черную депрессию, и я лечу ее элитным алкоголем. Наливаю полстакана скотча из пыльной бутылки, которая полвека стояла в подвале какого-то шотландского замка. Бухаюсь в кресло, которое помнило бы задницу маркизы Помпадур, если б было оригиналом, а не реконструкцией.

И тут же натыкаюсь глазами на товарища майора. Как всегда, тихого и незаметного, в сером костюме и старомодной шляпе, с лицом типа «где-то я его видел». Сидит нога на ногу буквально в двух шагах от меня.