Я оставлю свет включенным

– Это все желтая пресса, – поморщился Генрих Карлович, стряхивая пылинку с рукава мундира.

– Да нет же, папа, в фильме Чарли Чаплина двадцать восьмого года засветилась женщина с мобильным телефоном. Кстати, это моя коллега.

– Зачем же она так подставилась? – удивился Генрих Карлович.

– Она не подставилась, папа, – вздохнул Данила. – Она выполняла приказ, нам велено потихоньку начинать готовить людей к тому, что путешествия во времени – это реальность. Мы пока кидаем первые зерна, говорим о вертолетах на египетских барельефах, миллионерах из будущего…

– Я читал про это, – поморщился Генрих. – СМИ уже признались, что этот Эндрю Карлссон просто розыгрыш.

– А ты уверен, что их не заставили в этом признаться? – Данила пристально посмотрел старику в глаза.

Тот встал и оправил мундир.

– Хорошо, сын, я больше не буду задавать вопросы. Ты прости мое стариковское нытье, но уж как-нибудь постарайся хотя бы в последний путь меня проводить.

Данила отметил проблеск печали в уже слегка водянистых глазах отца. Тот грустил. А хандра – это худшая из болезней. Катакомбы? Ну что же, почему бы и нет, если это займет его и сделает счастливым.

– Пап, ты знаешь, мне кажется, ты прав насчет катакомб. Я дам денег, а ты уж возьми весь процесс на себя. Мне нужно будет уехать ненадолго. А ты в мое отсутствие просматривай прессу и новости, читай о новых доказательствах путешествий во времени и знай, что это я сам или через коллег передаю тебе привет.

Вместо ответа Генрих Карлович кивнул, уже погружаясь в мысли о будущей стройке и спасении мира в случае форс-мажора. Данила же достал телефон и, выбрав любимый плейлист, сделал звук громче:

– Как тебе музычка, пап?

Будь у него возможность выбирать, он бы ни за что не отправился жить в прошлое. Он был дитя современного мира, где все проблемы решались одним звонком по телефону, деньги летали в воздухе, фотографии облетали мир за несколько секунд и любая информация была в кармане. Современность, что может быть лучше?

* * *

– Старость же не может наступить в один день? – поинтересовалась Анна Ивановна у отражения в зеркале.

Вот уже несколько недель, как ее начала беспокоить собственная медлительность. Обычные повседневные дела вроде умывания, мытья головы и укладки стали занимать в два раза больше времени. Вот и сегодня, чтобы не опоздать, ей пришлось встать чуть ли не на рассвете, чтобы уложить волосы и придать себе божеский вид.

Она попыталась рассуждать логически: понятно, что люди не молодеют и что старики куда более медлительны, чем шустрые дети. Но ей только недавно исполнилось семьдесят. В современном мире не возраст для женщины.

Последние двадцать лет Анна не ела красное мясо, практически не пила, три раза в неделю по часу плавала в бассейне, прошла гормонозаместительную терапию, чтобы избежать ужасов климакса, и даже до недавнего времени имела друга, который скрашивал ей вечера пару раз в неделю. Впрочем, в последнее время он стал ее раздражать, и она подумывала над тем, чтобы отправить его в отставку.

Анна припудрила бледное лицо, поправила идеальную укладку, нанесла легкий парфюм и вышла из ванной в гостиную. Квартиру она проектировала сама – огромный лофт под крышей, с максимумом света и минимумом мебели. Холодный функциональный минимализм. Из излишеств – картина в багровых тонах, подарок молодого художника, которому она строила загородный дом и который ей захотелось оставить себе, а не передарить кому-нибудь по обыкновению. Небольшая рамка с фотографией дочери и внучки. Кажется, это они в Италии, или в Испании, или в Сочи?

Анна Ивановна нахмурилась: раньше память ее не подводила. Нет, все-таки нужно сходить ко врачу и попросить у него какие-нибудь витамины или таблетки от склероза. И на массаж записаться, в последнее время мышцы словно задеревенели.

Она прошла в прихожую, с трудом обулась. Элегантная бежевая лодочка скользнула на правую ногу, а вот с левой пришлось повозиться. Но стоило ей надеть туфлю и сделать решительный шаг к двери (водитель приехал минут десять назад и курил возле подъезда), как нога вдруг подвернулась на ровном месте и Анна Ивановна упала на пол, больно ударившись грудью.

Несколько минут понадобилось, чтобы прийти в себя. Она с трудом села, а затем поднялась. Отряхнула брюки, поправила пиджак и элегантную нитку жемчуга. Что происходит?

Она открыла дверь и уже вышла в коридор, когда вспомнила, что оставила папку с проектом лежать на обеденном столе. Быстрый взгляд на часы – она уже опаздывала. А она терпеть не могла опаздывать.

Вернулась назад, аккуратно, глядя под ноги, прошла в гостиную прямо в обуви. Схватила папку, но не удержала ее. Рука дрогнула, и большие белые листы с эскизами и чертежами разлетелись по комнате.

Несколько минут Анна смотрела на деревянный пол, усеянный белоснежными листами, а затем достала из сумочки телефон и набрала номер врача, к которому ходила вот уже двадцать лет и с которым в молодости крутила недолгий роман:

– Костик, это я. Мне нужно полное обследование. Кажется, со мной что-то не так.

* * *

Два дня спустя она сидела на краешке стула в кабинете у врача, пытаясь переварить полученную информацию.

– Ты в этом уверен? – тихим и слишком спокойным голосом переспросила Анна Ивановна.

Константин Михайлович на секунду залюбовался: Анна по-прежнему была хороша. Годы медленно берут свое, но было в этой женщине нечто, что они у нее не отнимут. Внутренний стержень, осанка, поворот головы, царственный взгляд, тихий голос, которого немыслимо ослушаться. Какой нелепой все-таки бывает судьба.

– Аня, мы можем провести еще обследования, перепроверить, но… – Он замялся.

– Но Паркинсона ничто не отменит, так? – Она посмотрела ему прямо в глаза, а он отвел взгляд и ничего не сказал. Уставился на стену своего небольшого кабинета, увешанную бессмысленными плакатами о целиакии и педикулезе. Анна была умна, из тех, кому не требовалось утешение.

– Сколько у меня времени, Костя?

Он пожал плечами:

– Этого тебе никто не скажет. Прогресс болезни зависит от многих факторов и общего состояния организма.

– В общих чертах, что меня ждет?

– Аня…

– Костя, прекрати, бога ради, не надо мне тут китайских церемоний! Не щади мои чувства! Мне нужно знать перспективы на ближайшее будущее. Говори как есть, – резко оборвала она его. Наверное, поэтому он тогда все-таки не отважился уйти от жены, хотя был влюблен, как подросток. Слишком резка, слишком прямолинейна. Не женщина, а штангенциркуль. С ней действительно лучше не миндальничать.

– Вначале ты утратишь работоспособность. Учитывая специфику твоей деятельности, произойдет это довольно скоро.

Анна сидела не шелохнувшись, спина как струна: тронь – и зазвенит.

– Дальше, – приказала она спокойным голосом.

– Затем последует невозможность самообслуживания и инвалидность.

– Как быстро?

– Как быстро – что?

– Как быстро я стану инвалидом?

– Послушай, вся болезнь протекает в пять этапов. – Константин Михайлович перешел из личной плоскости в профессиональную и сразу же почувствовал себя гораздо увереннее. – Первая стадия наиболее длительная и протекает она бессимптомно. Подозреваю, что ее ты уже миновала.

– А остальные четыре?

– Остальные набирают оборот и интенсивность, и последняя, пятая, увы, самая быстротечная.

– Как быстро я до нее докачусь?

Константин Михайлович всплеснул руками и откинулся на спинку старого, видавшего виды, но необыкновенно удобного кресла. Сложил руки на незаметно ставшем довольно объемным животе:

– Аня, тут все зависит от тебя и от твоей воли к жизни и здоровью. Если будешь соблюдать все рекомендации, двигаться…

– Костя, я же попросила, – холодно прервала его Анна и укоризненно посмотрела на бывшего любовника. Помимо воли Константин Михайлович отметил, что глаза у нее все такие же голубые.

– Лет десять-двенадцать максимум.

– Ясно, спасибо. – Она встала, взяла элегантную сумочку, лежавшую возле нее на стуле, и направилась к двери.

– Аня, нужно будет подготовить родных, – остановил он ее, когда она уже взялась за ручку двери.

– Зачем? – Анна повернулась к Константину, на лице выражение неподдельного удивления.

– Как – зачем? – смутился тот. – Это же им предстоит о тебе заботиться, в конце концов, они должны быть готовы. Не только материально, но и морально. Знаешь, это не просто для всей семьи.

– Костя. – Анна впервые за все время их разговора улыбнулась. – Костя, ты сейчас глупости говоришь. Мои родные не смогут обо мне заботиться, я это сделаю сама.

* * *

– Ты иди с детьми грибы собирать, надо будет на зиму насушить, – напутствовал Глафиру Григорий Антоныч, ставя в печь массивный горшок с кашей, щедро сдобренной куском сливочного масла.

Глафира с плохо скрываемой радостью смотрела на старика: тот с утра уже сходил в баню, тщательно расчесал седые волосы, которые она заставила его обстричь вместе с бородой и усами. Одет в молодежную клетчатую рубашку, которую она также заставила его принять в подарок.

После той полной откровений ночи у них со стариком началась дружба. Антоныч воспрянул духом и погрузился в заботы о неприкаянном семействе, а Глафира впитывала каждое его слово и пыталась начать новую жизнь в надежде на чудо.

Она нашла способ бороться с ночными призраками – спать как можно меньше. Далеко за полночь она проваливались в черную дыру, а вставала до того, как деревенские петухи объявляли о начале нового дня. Это помогало. Усталость оказалась сильнее кошмаров.

Совместными усилиями им с Антонычем удалось заделать щели в избе, застеклить и утеплить окна, возродить огромную печь, на которой она в первое время устроила лежанку для детей.

Мало-помалу Григорий Антонович приводил в порядок комнаты, а в избе их было целых шесть: бабушка относилась в свое время к «зажиточным» и родила семерых детей, из которых, впрочем, до взрослого возраста дожила только мать Наташи и Глафиры. Кстати, Глафиру назвали таким странным именем именно в честь бабки, но особой любви у них все равно не получилось.

– Му-у-у, – раздалось вдруг у нее под ухом, и Глафира вздрогнула от неожиданности.

– Звонкая какая, – засмеялся Григорий Антонович.

– Корова? – глупо переспросила Глафира.

– Не просто корова, Эсмеральда! – Старик назидательно поднял палец.

– Эсмеральда? – не поняла Глафира.

По совету старика она полностью сменила имидж. Купила платья до пят, чьи длинные рукава полностью закрывали руки с татуировками, а на голову надела платок. В таком виде она и явилась на следующий день к соседке – Светлане Фоминичне, чтобы поблагодарить за помощь. Соседке скромная девушка пришлась по сердцу (Антонович как в воду глядел), и она приняла деятельное участие в жизни новоприбывших, которое заключалась в том, что она снабжала соседей свежими продуктами и обучала Глафиру премудростям готовки.

– Ты только не ругайся, коровку я прикупил, – отвел в сторону глаза Григорий Антонович. – Меня тут почтальон встретила, оказалось, мне пенсия все это время капала, а я уж думал, у меня и ее забрали. Так вот, прикупил по мелочам. Коровку, вот, в такой семье без нее никак. Сам выбрал, красавица! – Григория Антоновича просто распирало от гордости. – Молоко давать будет, покажу тебе, как сливки делать и масло взбивать.

Глафира с трудом сдержала нервный смех. В жизни своей она столько не училась, как за последний месяц. Готовить, печь, штопать одежду, стирать в корыте. Она с трудом подавляла желание приобрести стиральную машинку, сушилку, посудомойку, микроволновку, духовку и, самое главное, кофемашину. Но дорогая современная техника выбилась бы из ее нестройной теории лжи и странного желания жить в викторианскую эпоху, а также жалобы на то, что муж-садист оставил ее без средств к существованию.

Обездоленная многодетная мать-одиночка, что может быть лучше, чтобы завоевать любовь окружающих? Явись она к ним сильной женщиной при деньгах, как слава, несомненно дурного характера, побежала бы впереди нее со скоростью локомотива. А так каждый считал своим долгом помочь сироткам.

Она договорилась в местном отделе образования, что дети будут учиться на дому, оправдав это сильным стрессом от побоев отца и переездом. Тетушки сочувственно поахали, старенькая директор школы даже прослезилась и предложила всяческую помощь.

Это дорогого стоило, так что отказ от благ цивилизации был самой маленькой ценой, которую она могла заплатить за спокойную жизнь, хотя жизнь эту она уже успела глубоко и искренне возненавидеть.

Глафира возненавидела чувство постоянной усталости, осознание того, что себе она больше не принадлежит. Что не может бросить ноутбук в рюкзак и отправиться в дебри Непала медитировать.

Она ненавидела свои содранные в кровь пальцы, ломоту в костях и то, что ей приходится собирать еду в саду или в лесу вместо того, чтобы заказать ее в интернете.

– Научу тебя доить, – тем временем с энтузиазмом закончил Антонович, и Глафира еле сдержала крик «Не надо!».

– А ты иди пока в лес, собери грибы, покажу тебе, как суп из них варить – пальчики оближешь! – продолжал фонтанировать идеями старик.

– Хорошо, – кивнула Глафира и позвала: – Митя, пойдем со мной!

Мальчишка ее беспокоил. В последнее время он замкнулся в себе и проводил дни с книгой в руках, забившись в угол. Книги она старалась им покупать каждый раз, когда выбиралась в райцентр. Ей катастрофически не хватало времени на каждого из детей, и она надеялась, что книги смогут немного развлечь Катю и Митю.

Дети из частной британской школы не были приучены убирать за собой посуду со стола, заправлять постель, гладить собственную одежду. С детства у них были няни и прислуга, а Глафира боялась их лишний раз напрячь, старалась оставить время для игр и для себя, чтобы еще больше не погружать детей в пучину стресса. Вот только тащить на себе заботу о четверых людях, которые даже тарелку за собой не помоют, в последнее время становилось все тяжелее. Старших придется привлечь к помощи по дому. Нравится им это или нет.

Хмурый Митя вышел из избы и поволок ноги в направлении калитки.

– Митя, стой, корзинку возьми, – бросила ему вслед Глафира, подхватывая две плетеные корзинки, неизвестно где раздобытые Григорием Антоновичем, и устремляясь вслед за ним.

– Зачем корзинка? – вяло огрызнулся Митя. Глафира нагнала его и, вручив корзинку, с фальшивым энтузиазмом сообщила:

– Мы идем собирать грибы.

– Я не хочу их собирать, – так же вяло возразил Митя, впрочем следуя за теткой.

Их дом стоял на отшибе, сразу за которым начинался овраг, граничащий с сосновым бором, куда и лежала их дорога.

– Боюсь, у нас нет выбора, грибы нам очень пригодятся зимой, – стараясь оставаться вежливой и доброжелательной, ответила мальчику Глафира.

– Почему мы здесь? Мне здесь не нравится, – вдруг сорвался Митя. – Я хочу домой, к маме! Ты что, нас украла? – вдруг закричал он.

Глафира сердито шикнула на племянника:

– Ты дома все равно не жил с мамой и ныл целыми днями, что тебе не нравится в школе, так что же случилось теперь? Соскучился по учителям?

– Нет, – огрызнулся Митя, – просто я хочу домой, мне здесь не нравится. Я хочу в свою комнату.

Он вдруг кинулся бежать прочь от Глафиры, но та в два счета догнала его, схватила за руку и привлекла к себе:

– Послушай, я знаю, что ты умный и сообразительный, и я не хочу тебе врать. Поэтому буду откровенной. Вариантов у тебя два – или мы все возвращаемся в Англию и вы отправляетесь в детский дом, из которого тебя уже вряд ли кто-то заберет в силу возраста. А вот у младших шанс есть, они маленькие, и это означает, что вас разлучат и вряд ли ты когда-нибудь еще увидишь своих брата и сестру.

Митя молча исподлобья посмотрел на тетку, та продолжала, глядя ему прямо в глаза:

– Вариант второй: мы все остаемся здесь, играем в игру, о которой я говорила, и ждем, пока вернется мама.

– Мама не вернется, – вдруг с болью и отчаянием закричал Митя и, вырвав у Глафиры руку, стремглав побежал к бору.

– Митя, подожди! – Глафира бросилась за ним, путаясь в длинной юбке.

Шустрый мальчишка, занимавшийся в школе бегом и плаванием, легко дал ей фору и скрылся из вида, а через несколько мгновений, когда Глафира, задыхаясь, на четвереньках, поднималась по почти отвесному склону оврага, она услышала Митин вопль, полный боли.

Рванув изо всех сил, она уцепилась за край оврага, выбралась из него и побежала на крик.

– А-а-а, – голосил Митя.

– Митя, Митенька, я сейчас, – прокричала ему в ответ Глафира. Да она просто угробит этих несчастных детей! В детском доме у них есть хотя бы шанс на спасение.

Митя лежал на траве, корчась от боли, его правая нога угодила в капкан.

– А-а-а! – продолжал надрываться он.

Глафира упала рядом с ним на колени и попыталась разжать ржавые дуги капкана, но пружину заело.

– Подожди, сейчас, сейчас, малыш. – Захлебываясь слезами, она продолжала тщетные попытки вытащить ногу мальчика.

– Отставить слезы! – От громкого окрика прямо над ухом Глафира вздрогнула и чуть не упала в траву. Быстро вскочила и столкнулась нос к носу с полноватым мужчиной в военной гимнастерке. Прямая спина, выправка, бородка клинышком.

– Мой… мой сын угодил в капкан, помогите ему! – завопила Глафира, неизвестно зачем хватая незнакомца за руку и подтаскивая его к зареванному Мите, замолчавшему от неожиданности. – Пружина заела, – попыталась бестолково объяснить она.

Мужчина присел и осторожно осмотрел капкан. Затем вдруг задрал голову и, прикрыв глаза ладонью, посмотрел в небо:

– Орлы кружат, решили, что им добыча попалась.

Митя последовал его примеру и уставился в небо в попытке обнаружить там орла. Воспользовавшись моментом, мужчина рванул створки капкана в противоположные стороны и достал Митину ногу. Кроссовка мальчика была залита кровью. Металлические зубья пробили мягкую ткань и поранили ногу. Глафира перевела взгляд на ржавый капкан – Митя непременно заработает заражение крови и умрет!

– Бойца на койку, рану обработать, перевязать, затем полный покой и наблюдение, – скомандовал незнакомец.

– Я отвезу его в больницу, спасибо вам, – забормотала Глафира, бестолково кружась возле молча плачущего Мити, но мужчина потеснил ее. Легко подхватив мальчика на руки он, направился с ним куда-то в глубь бора.

– Куда вы? Ему нужно в больницу, – забеспокоилась Глафира, семеня за ними.

– Доверься мне, женщина, я знаю, что делаю. Уж первую помощь оказывал много раз. Пока до больницы довезем, заражение схлопотать может. А у меня тут дом неподалеку, там все необходимое есть. Не бойся, солдат ребенка не обидит.

Глафире было страшно идти в дом с незнакомым мужчиной, но оставаться один на один с раненым Митей было еще страшнее. Немного поколебавшись, она все же направилась вслед за незнакомцем, шагающим уверенным шагом. Он производил впечатление человека, который знает, что делает.

Знакомыми тропами мужчина пересек бор и вышел к холму, на вершине которого возвышался большой дом. Митя продолжал всхлипывать, и незнакомец, чтобы отвлечь мальчонку от страданий, принялся разговаривать с ним как с равным.

– Болит? – сочувственно поинтересовался он.

– Болит, – прохлюпал Митя.

– Понимаю, – с такой уверенностью кивнул мужчина, что даже у Глафиры не осталось ни малейшего сомнения – он чувствует боль мальчика.

– Знаешь, боец, мой отец был военным и мой дед был военным, поэтому меня воспитывали очень строго, можно сказать, сурово. «Мальчики не плачут», «настоящий мужчина никогда не показывает, что ему больно» и так далее. И знаешь, что я хочу тебе сказать?

– Что? – заинтересованно спросил Митя, и Глафира отметила, что мальчик перестал всхлипывать.

– Ерунда все это. Слезы, они идут от сердца. А у настоящего мужчины всегда большое сердце.

Остаток пути они проделали в молчании. Дорога шла в гору, и мужчина хотел сберечь силы. Кованые ворота, за ними извилистая дорога. Глафира догадалась, что это, должно быть, та самая «Усадьба», о которой много раз говорил ей Антоныч. Впрочем, как и о том, что никто толком не знает, кому она принадлежит.

– Боец, ты умеешь хранить тайны? – заговорщическим шепотом поинтересовался незнакомец, толкая ворота и ступая на дорогу, ведущую к дому.

– Да, сэр, – автоматически ответил Митя, и Глафира затаила дыхание.

– Сэр? – удивленно вскинул брови мужчина. – А ты хорошо воспитан, боец. Мама постаралась. – Он кинул быстрый взгляд на Глафиру, та отвела глаза.

– Ты никому не должен говорить, что я живу в этом доме, – уже громче, обращаясь как бы к Мите, но на самом деле адресуя свои слова женщине, сказал мужчина.

– Почему? – удивился Митя.

Они быстро прошли по дороге и подошли к огромному дому, вероятно стоившему кучу денег. Светлый облицовочный кирпич, мраморные ступени, дубовые двери, кованые решетки на окнах, новенькие деревянные рамы. Было видно, что дому уже очень много лет, но дизайнеры, трудившиеся над его восстановлением, сделали все возможное, чтобы сохранить атмосферу и спасти ее от тлена с помощью современных технологий.

– Потому что я не хочу, чтобы люди относились ко мне как к человеку из этого дома. Они должны относиться ко мне просто как к человеку. Понятно?

Митя нахмурился, напряженно обдумывая то, что ему только что сказали, а мужчина мельком взглянул на Глафиру. Та кивнула:

– Чего уж непонятного, на мой счет можете не переживать. Я умею хранить тайны, – заверила она мужчину.

Как никто другой.

Незнакомец открыл входную дверь, и они очутились в просторном холле, отделанном светлым мрамором. Идеальная чистота.

Мужчина свернул направо и толкнул дверь, за которой скрывался кабинет. Массивные дубовые книжные шкафы, огромный стол, кожаное кресло и старомодный кожаный диван, на который Генрих положил Митю.

– Тебя как зовут, боец? – поинтересовался он.

– Ди… Митя, – запнувшись, ответил мальчик и быстро посмотрел на тетку.

– А меня Генрих Карлович. Карты читать умеешь? – деловито поинтересовался мужчина, открывая один из шкафов и доставая из него аптечку. – Ты присядь, милая, в ногах правды нет, – предложил он Глафире, открывая аптечку и доставая из нее все необходимое для оказания первой помощи.

Та, присев в глубокое кожаное кресло, начала с интересом оглядываться. Ее внимание привлекли многочисленные фотографии. Мальчик. Вот он совсем маленький где-то на море с родителями. Вот уже серьезный первоклашка укоризненно смотрит с протокольной фотографии. А вот он в форме курсанта, рядом сияет как начищенный самовар новый знакомец.

– Ваш сын? – спросила она.

– Да, – кивнул тот, приближаясь к столу и беря с него свернутую карту.

Он протянул ее Мите:

– Читай. Потом расскажешь мне, что прочел.

Пока Митя погрузился в изучение карты, Генрих с помощью пинцета начал осторожно вытаскивать из его раны кусочки опилок и травы.

– Симпатичный у вас сын, – искренне заметила Глафира.

– Симпатичный. – Генрих даже расправил плечи и стал немного выше. Похвала сыну была как елей на раны.

– Чем он занимается? – решила поинтересоваться Глафира. Не то, чтобы ее это сильно заботило, но ей отчего-то захотелось сделать приятно человеку, пришедшему им на помощь. Она посмотрела, как Генрих, аккуратно очистив рану, принялся обрабатывать место вокруг нее перекисью водорода.

– Может, зеленкой помазать? – предложила она, а Генрих поморщился.

– Вот же ж молодежь! – проворчал он. – Нельзя зеленкой, ожог будет.

Он встал, налил в стакан, стоящий на столе, воду и кинул туда желтую таблетку. Затем обмакнул в получившуюся жидкость марлю и вернувшись к Мите стал аккуратно промывать рану.

– Фурацилин, – ответил он на молчаливый Глафирин вопрос, – заведи дома, очень полезная штука. А сын мой тоже пошел по военной линии, – после краткого раздумья пояснил он, профессионально накладывая повязку на ногу мальчика, полностью погруженного в изучение карты.

– Ясно, – кивнула Глафира. Меньше всего парень на фотографии походил на военного.

– Ну, боец, карту прочитал? – поинтересовался Генрих Карлович, закончив манипуляции и складывая все назад в аптечку.

Митя сел на диване и, нахмурившись, посмотрел на Генриха.

– Мне кажется, это какое-то подземелье, – неуверенно предположил он.

– Ого, а ты молодец, боец, – искренне удивился тот, – большинство бы и не догадались.

– Здесь есть катакомбы? – зажглись глаза Мити.

– Пока нет, – покачал головой Генрих, возвращая аптечку на место, – но скоро будут.

– Катакомбы? – удивилась Глафира, ее взгляд снова помимо воли вернулся к фотографии сына. Тот улыбался и смотрел так мягко и вкрадчиво, будто бы заглядывал в душу.

– Именно, – кивнул Генрих и обратился к Мите. – И мне будут нужны помощники в их планировке и строительстве. Мне кажется, ты вполне подходящая кандидатура, что скажешь, боец?