А был ли мальчик?

Роман Емельянов

А был ли мальчик?

© Роман Емельянов, текст, ил., 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

1

Зритель любит детективные фильмы. Приятно смотреть картину, заранее зная, чем она кончится.

«Берегись автомобиля»

Пятница. Утро. Вся семья в сборе. Павлику вчера исполнилось три года. Он, обложенный новыми игрушками, внимательно следит за перипетиями судьбы мультяшного Дяди Федора. Полина пользуется каждым удобным мгновением, чтобы закинуть в рот сына ложку каши. Павлик морщится, держит ухо востро, но изредка продовольственные войска прорывают плотные ряды обороны. Платон не спеша пьет кофе и наслаждается этим сладким мещанским счастьем. Он щурится от пробивающегося сквозь тополя за окном октябрьского солнца, хрустит пресным печеньем и не думает ни о чем. В такие мгновения ему хочется поставить жизнь на паузу. Это медленные минуты полного блаженного забытья, не свойственного его изощренному сознанию. Здесь его убежище. Параллельный мир, другая реальность. Закрывая за собой дверь, он оставляет за порогом все лишнее. А лишнее и есть – все. Все, кроме Павлика. В этом человеке сконцентрировались вся любовь, вся суть и вся сущность Платона. Он и не подозревал прежде, что способен испытывать подобное. Среда его обитания была всегда полна риска, скоропостижных перемещений, смены имен и даже обличий, и, прежде всего, она была сплетена из эгоизма. Это диктовало не столько и не только нутро Платона. Это были непременные условия собственной безопасности. Причем он настолько привык существовать в этой парадигме, что она вовсе его не тяготила, и, даже напротив – дарила ему ощущение занятости, осмысленности и всячески наполняла его жизнь. Никому не доверять, полагаться исключительно на собственные силы, мозги и руки, ни к кому и ни к чему не привязываться, не бросать якорь… Это все стало частью его характера, его «самости». Нельзя сказать, что вовсе не подкатывало к горлу горьким комком одиночество, но Платон давно научился реагировать на это молниеносно. Первые же признаки депрессии топились в виски, женщинах и работе – банальном пиратском наборе, если не брать в расчет работу. Банально, даже пошло, но, как ни странно, работает. Работа была для него всем, и при необходимости заменяла тоже все – друзей, жену, семью… Да и не страдал он особо без жены-то. Когда случалось задуматься или замечтаться об идеальном «пенсионном» укладе, то жены там и вовсе не было. Это никогда не были уютный камин и песня моющейся посуды, льющаяся с кухни. Платон не относился к бытовым романтикам, стремящимся к тихой радости домашнего болотца. Эти гоголевские персонажи и рады бы сидеть в продавленном кресле с рюмкой чего-то там, поглаживать брюшко и радоваться мелодии быта: «Жена. Хорошо, что есть жена…» Ну, есть. Ну, жена. И что? Зачем? Все, что ему требовалось от женщин, Платон привык получать и без совершения утомительного и недешевого обряда бракосочетания. Более того, быть никому ничем не обязанным – в этом находилась особая прелесть. После секса Платону не хотелось даже разговаривать. И он мог себе это позволить. Все попытки партнерш завести беседу пресекались коротко и твердо.

Другое дело – дети. Точнее, сын. О сыне Платон мечтал с детства, как бы странно это ни звучало. С того самого, его личного уродливого детства, в котором он встречал мало чего хорошего. Эта мечта была его долгом. Долгом самому себе. Еще будучи мальчишкой, Платон поклялся, что когда-нибудь он сделает хотя бы одного ребенка счастливым, так как он-то точно знает, что именно маленькому человеку для этого нужно. И потому он, Платон, никогда не станет взрослым в том понимании, в том обличье, в котором он привык с ними (взрослыми) сталкиваться. Кто, будучи ростом с гнома, не давал подобных обещаний, честно говоря? Все они забываются, стираются из памяти и крови, стоит лишь подвергнуться жесткой общественной обработке школой, работой и социумом – всем тем, что мы ошибочно называем «взрослением». Но в любом стаде есть исключения. Вот и Платона настиг какой-то генетический дефект, который позволил ему пронести эту детскость сквозь года и остаться верным своим главным детским ориентирам.

Поэтому теперь он был абсолютно, неожиданно, фантастически счастлив. И даже Полина не мешала этому его счастью. Просто была не в силах помешать. Даже то, что она и сейчас что-то без конца говорила, как обычно. Он научился отключать звук. Даже не отключать, а настраивать. С одной стороны, он слышал сейчас абсолютно все: вот машина проехала под окном, вот ветер гуляет в редкой листве, вот Павлик чавкает, а Дядя Федор предлагает пойти искать клад. Только частотный регистр звуков голоса Полины выключен. Разумеется, он вернет настройки в исходное положение, когда ему будет необходимо войти с ней в коммуникацию. Просто щелкнет воображаемым тумблером. Можно сказать, что он Полину не любил, но нельзя сказать, что в нем был хоть намек на какие-то негативные оттенки чувств по отношению к ней. Чувства были, но обесцвеченные и безвкусные, как крекер, который сейчас жевал Платон… И, конечно же, речи о том, чтобы расстаться с ней, не было. Во-первых, он был невероятно благодарен ей за счастье отцовства. Во-вторых, с его рискованной и непредсказуемой работой, для Павлика был просто необходим запасной вариант. Случись что с Платоном, он должен знать, что рядом с сыном находится родной человек, который его не оставит. Ну и, наконец, при всех своих недостатках, Полина была не самой плохой матерью. По крайней мере, за няней, которая вот-вот должна была прийти, она следила вполне сносно.

Платон взглянул на часы. Пора возвращаться в реальность. Он мысленно вернул все настройки звука на место, комната тут же наполнилась голосом Полины.

– …И я такая ей говорю: дура, тебя же надули. Это не «Гуччи», а китайская подделка. Уж я-то на этом собаку съела. На первый взгляд различия не видны. Надо смотреть знаешь где?

– Где? – Платон изобразил живой интерес, словно он слышал историю с самого начала. С его неоконченным актерским образованием это не составило особого труда.

– Подкладка! – Полина сделала драматическую паузу, как бы давая Платону осознать всю невероятность полученной информации.

– Не может быть!

– Подкладка и швы! Точно тебе говорю. Но там тоже надо знать нюансы! В общем, она три недели выполняла все его прихоти, даже не буду рассказывать тебе все подробности… Скажем так, китайская подделка и «ролексы» – это все, что она себе насосала…

– Полина!

– Да он ничего не понимает и не слышит, весь в мультиках. Еще надо проверить, «ролексы»-то настоящие или…

– Все, мне пора!

Раздался спасительный звонок в дверь. Няня пришла. Платон вновь посмотрел на циферблат. На полчаса раньше.

– Кто там?

– Откройте! – донесся из-за двери совсем не нянин мужской голос.

– Кто там? – повторил Платон, чувствуя неладное. Человек, который всю жизнь ждет подобного визита, редко ошибается в выводах, когда его черед таки настает. Он резко обернулся назад и посмотрел на Павлика. Тот неотрывно смотрел в айпад.

– Откройте, полиция!

2

– Дружба – это всё. Дружба превыше таланта. Сильнее любого правительства. Дружба значит лишь немногим меньше, чем семья. Никогда это не забывай.

«Крестный отец»

Начало конца. Так впоследствии назвал этот период Платон. Именно тогда он допустил этот непростительный промах, который стал причиной вереницы дальнейших событий. Доминошка за доминошкой валились, цепляя и увлекая за собой все вокруг. Впрочем, череда катастрофических ошибок и просчетов в итоге привела, кроме всего прочего, к появлению Павлика, и Платон не мог оценивать этот этап своей жизни исключительно с негативной стороны. И между тем…

Тогда в голове Платона родилась неплохая, как ему показалось, идея… Надо сказать, в своей работе он нередко опирался на изобретения своих зарубежных коллег, внимательно изучал историю, адаптировал мировой опыт под российскую реальность. Но иногда на него нисходило вдохновение – и рождалась оригинальная затея. В такие минуты он чувствовал себя скульптором. Перед ним возвышалась каменная громадина, от которой предстояло отсечь все лишнее. Но прежде чем приступать к работе, до того, как хвататься за молоток, необходимо было прорисовать в голове мельчайшие детали, четко осознать замысел. Это было и гораздо интереснее – сделать что-то с нуля, создать нечто свое, и амбициознее, чем заниматься просто копированием (нельзя сказать, что Платон уж совсем не мечтал оставить след в истории). Амбиции – важнейший ингредиент в рецептуре приготовления человека. Стоит забыть его добавить, и самый невероятный талант протухнет в мастеровой рутине или вовсе не разовьет свой дар. А перестараешься, кинешь амбиции в котел личности сверх меры – тоже пиши пропало. Жажда славы не даст сосредоточиться на деле, эфемерный газ успеха просочится в каждое творение и испортит его. У Платона с дозировкой амбиций был полный порядок.

Несмотря на то что в любых делах он всегда старался полагаться прежде всего на себя самого, вовсе без контактов и помощников обойтись было просто невозможно. Одним из слабых мест подавляющего количества существующих схем всегда был сбыт, поэтому Платон редко связывался с каким-либо товаром. Живые деньги, наличные, благословенный «кэш» как итог благополучно завершившейся операции – идеален. Но в данном случае, о котором идет речь, все отягчающие обстоятельства были налицо. Рейс к наличности был с пересадкой. Если дело выгорит, то будет и товар, и, следовательно, сбыть его будет тоже необходимо. Впрочем, на этот раз со сбытом проблем быть не должно. Потому что именно с него все и завертелось.

Такие истории, кажется, всегда начинаются примерно одинаково: «Один знакомый познакомил с другим знакомым…» Так получилось, что Платон отмечал успех одного небольшого, но весьма удачно завершившегося дела. Выпивали с Витей в ресторане «Паризьен» на Динамо. Витя – однокурсник Платона по театральному институту, пожалуй, его единственный друг, а иногда и сообщник. Когда нужно талантливо исполнить сложную роль – лучше кандидатуры не сыскать. Виктор еще в училище великолепно менял не только внешность, но и повадки, возраст и даже, если надо, пол. Что уж там говорить, Витя был лучшим на курсе. Когда он закончил училище, за него боролись самые именитые театральные труппы Москвы и Питера. В Сатирикон, прямо со студенческой скамьи, звали сразу на главную роль. Но он почему-то предпочел Малый театр. И вот уже почти двадцать лет в основном был занят тем, что пил. Нет, он, разумеется, появлялся на сцене, причем почти ежедневно: у него было немало ролей, а одна даже со словами.

Труппа Малого театра всегда была огромной, спектаклей ставилось много, постановки были всегда масштабными, ролей было… тьма-тьмущая. Но приличные доставались в основном старикам. Дедовщина в российских театрах – вещь обыденная и как бы даже «в традиции». Так, к примеру, в течение долгих лет в Малом царей играть могли только два артиста, один из которых по совместительству был директором театра, а второй – главным режиссером и художественным руководителем. Так и соревновались они десятилетия напролет, кто больше особ царских кровей сыграет. Впрочем, молодых и талантливых артистов тоже не обижали: коньяк и закуску в буфете отпускали легко и в бессрочный кредит. Так и проходят дни лучших выпускников Щепкинского театрального училища – под коньячок с душевной беседой, в ожидании выхода на сцену со своим «кушать подано», а из матюгальника в углу транслируется идущий на сцене спектакль и несется звонкий голос пятидесятилетней народной и заслуженной артистки, уже тридцать лет бессменно играющей бесприданницу Ларису Огудалову.

В общем, выпивали в «Паризьене»… Платон передал Вите увесистый конверт, тот не глядя утопил его в глубоком внутреннем кармане пошарпанного пиджака и поднял стопку:

– Искренне признательны вам, Платон Платонович, что не забываете старого служителя Мельпомены.

– Священнодействуй или убирайся вон! – ответил ему Платон словами Щепкина, высеченными при входе в театральный вуз.

– Аминь.

Друзья выпили.

– Что думаешь, война будет? – Витя боролся с креветкой, пытаясь освободить ее от панциря.

– С чего это?

– Ну, сам посмотри, отжали Крым? Отжали! Донбасс тоже, поди, отожмем… Думаешь, наши западные партнеры, как их ВЭВЭ называет, с этим смирятся?

– А куда они денутся? – Платон принялся за только что прибывший стейк. – У нас ядерное оружие…

– Во-о-о-от! Ты, Платон Платоныч, в корень зришь. Я тоже об этом подумал. Заметь, во все времена война являлась неизменным триггером экономического роста…

– Ничего себе ты слова знаешь!

– Короче, экономику из жопы всегда доставали с помощью активных боевых действий. Помахали шашками, а потом бац – немецкое экономическое чудо, а заодно японское, советское и прочие…

– За чудо?

– За чудо! – Опрокинув рюмку, Витя вкусно заполировал тонкий вкус исландской водки соленым огурчиком. – К тому же война, она всегда была одним из главных регуляторов численности населения, брат.

– И болезни!

– Во-о-о-от! Ты, Платош, не такой дурак, как я думал!

– Спасибо!

– Не за что, это – грубая лесть. Салатик передай, пожалуйста. Ты абсолютно прав. Война и эпидемия – равно бабки и стабильность… Десятки тысяч лет гомо, не побоюсь этого слова, сапиенс на лошади на работу ездил, рожал по десять детей, на всякий случай – знал, что выживет от силы пара… А тут в двадцатом веке все словно с цепи сорвались. Антибиотики, прививки – р-р-р-р-раз, хрен вам, а не детская смертность. Ядерное оружие – р-р-р-р-раз, хрен вам, а не война! Итог? Семь миллиардов тунеядцев находятся в вонючем экономическом и экологическом тупике.

– А на фига ты в театральный пошел, Вить? Тебе надо было в Институт управления али во МГИМО. Хотя и теперь не все потеряно! Артист-президент – это теперь норма. И какой же выход? – Витя вскинул бровь, многозначительно вздернул палец к небу и голосом Лукашенко выдал рецепт:

– Эпидемия.

– Антибиотики же?

– Современная наука, брат, давно уже знает, как их обойти. Лучшие лаборатории мира трудятся не покладая рук над новыми смертоносными вирусами, чтобы спасти человечество, как это ни парадоксально звучит.

– И что же делать? – Платон улыбался до ушей.

Он обожал эти конспирологические беседы с Витей. И, как ни странно, в потоке звучавшей ереси кое-что казалось ему небезынтересным.

– Валить надо, – грустно молвил артист Малого театра, наполняя рюмки.

– Ой, давно этого не было, не начинай. В Коста-Рику?

– В Коста-Рику! Ты знаешь, что это – единственная страна в мире, у которой в Конституции прописано отсутствие армии! Ни одного солдафона на всю прекрасную Коста-Рику! А парки!..

– Вздрогнули?

– Вздрогнули… Вот еще пару дел провернем, и уеду, точно тебе говорю. Подальше от вашей Москвы.

– А Москва-то тебе чем не угодила?

– Назови мне еще город, в центре которого фунциклирует действующий ядерный реактор! Страна непуганых идиотов! Точно уеду.

Платон не без грусти ухмыльнулся. Тема отъезда Вити поднималась уже много лет. «Вот только подкоплю». Надо сказать, что «подкапливал» Витя уже не раз. И уезжал. В Сочи, где в казино за пару недель спускал накопленное. В окружении странных кратковременных друзей и шлюх он наслаждался своим величием, плавно переходящим в запой. Спустя две недели он просыпался в президентском люксе один, с гудящей головой и без копейки в кармане, звонил Платону, тот покупал ему билет в Москву, и Виктор клялся больше не пить и не играть. Эта история повторялась в среднем раз в год.

– Слушай, Платош. – Витька ловко поймал вилкой очередной кусок лосося и отправил его в рот. – У меня есть один приятель. Торгует этими… ну, подержанными автомобилями.

– Угнанными, что ли? Так и говори.

– Ага-ага. Ну я и говорю. Я ему иногда помогаю, то-се, играю небольшие роли… Хороший он человек, Платош, помог пару раз мне очень сильно…

– Ты можешь как-то покороче и по существу? – Платон плеснул в рюмки.

– В общем, у него там в последнее время дела не очень. Говорит, все сложнее добывать товар. Сигнализации-шмилизации, гаражи-шмаражи. Подручные все сплошь нарики. То битую подгонят, то вообще не то, то ментов на хвосте приведут… А он мне очень помог, Платош. Короче, я ему рассказал про тебя.

– Витя!

– Да не кипи! Без имен, явок, деталей. Просто сказал, что есть у меня друг-гений, новатор. Что если кто и может чего придумать, то только ты. Не бесплатно, разумеется. Если неинтересно, так и скажи, проехали – и все. Ну, за Римму Гавриловну! – Тост за любимого педагога по актерскому мастерству был обязательным атрибутом любой пьянки.

Платон пристально посмотрел на однокурсника. Постарел. Лысина пробивается через некогда шикарную шевелюру. А он сам – молодеет, что ли? Время летит сапсаном, конечная не за горами. А что сделано? А что останется? А кто продолжит? А что продолжит? Если не сделано ничего, то и продолжать нечего. Как учила их в институте Римма Гавриловна, в любой роли, в любом деле, а значит, и во всей жизни должна быть «сверхзадача». Суперцель, к которой стремится каждый персонаж. Разумеется, у каждого она своя. А все действия, которые он предпринимает на пути к этой самой сверхзадаче, называются «приспособлениями» и служат только одному – достичь желаемого. Поэтому, если хочешь понять роль, персонажа, начни с главного – ответь на вопрос «Чего он хочет?». А какой персонаж он сам – Платон? А какова его сверхзадача? Есть ли она? Вон, Витька хотя бы о Коста-Рике мечтает. Столько лет Платон куда-то бежит, от аферы к афере, от махинации к махинации. Было время, когда он просто получал наслаждение от процесса. Теперь же он стал похож на дайвера, которого тянет погружаться все глубже и глубже, а неземная красота вокруг его почти уже не занимает. Но адреналиновое голодание заставляет искать новые источники получения эмоций, например, проплыть как можно ближе к акуле, а лучше и щелкнуть ее по носу. Но настанет момент, когда и этого станет мало. Это все добром не кончится, понимал он умом и усиленно себя тормозил. Но цель все равно была необходима. Без нее – пустота. Без цели у него не было ничего, даже собственного имени. И с годами он стал ощущать это намного острее.

– У тебя огурец в бороде… Короче, сбыт есть, техническая база тоже, проблема с поставкой люксовых авто, – прервал полет глубоких мыслей неугомонный друг. – Нужен самый сок. Они потом на Кавказ, в Дагестан в основном идут. А его башибузуки то фуфло какое-то пригонят, то ментов на хвосте…

– Ты это уже говорил… Витя, я все понимаю, но это не мой профиль… Как-то мелко все и банально…

– Платон, какой профиль? Твое мастерство не знает рамок и границ! Ты – гений… Давай, кстати, за гения… – Витя подсек вилкой очередную рыбину на глади тарелки и опрокинул стопку. – Но, что еще важнее, ты мой друг. Мне это правда ОЧЕНЬ надо. Ну и деньги лишними не будут… Как говорится, Платон мне друг, но бабки – вещь такая!

3

Эта страна еще очень молода, а некоторыми болезнями лучше переболеть в детстве.

«Однажды в Америке»

Склонность к разного рода мистификациям, аферам и интригам образовалась у нашего героя в самом раннем возрасте. Возможно, потому, что придумывание всяких веселых проказ и их реализация помогала московскому мальчишке убегать от реальности, где было все не так лучезарно. Отца он никогда не видел и даже фамилию носил не его, а матери. Отчимов в какой-то момент юный комбинатор перестал считать и вовсе не силился запоминать их имена. Мама, несмотря на постоянное поглощение водки со своими сожителями и непрестанное курение крепких сигарет, оставалась на редкость красивой женщиной, продолжала числиться журналисткой в «Известиях», хотя ничего не писала уже много лет. Казалось, что она сознательно занимается самоуничтожением. Почему? Об этом никому и никогда не суждено было узнать. В принципе, она не интересовалась ничем и никем, казалось, даже сыном. Особенно сыном. Возможно, он вызывал у нее неприятные чувства, связанные с его отцом, и она бежала от них или от себя, да кто же может знать… Время от времени его воспитанием вдруг начинал неистово заниматься очередной отчим, но волна банальных вопросов на тему «школа, оценки, поведение» разбивалась о заранее подготовленные редуты. У парня всегда наготове был дубликат дневника, пестрящий хорошими оценками. Настоящий он, разумеется, никому не показывал. А в нем, собственно, почти ничего и не было. В принципе, школу он практически не посещал. Все знания он черпал из книг, которые поглощал в огромном количестве, в то время как система образования, да и любая иная система вызывали с малых лет в нем отвращение и внутренний протест. Он себя ей не противопоставлял: это не было бунтом. Он просто не чувствовал себя ее частью, не мог встроиться, словно деталь из другого конструктора, попавшая по ошибке фасовщика в неправильную коробку. Однако с малых лет он усвоил, что систему можно не любить, но нельзя игнорировать. Она этого не потерпит и сомнет тебя, дабы не создавать прецедент. Зато ее можно обойти или обмануть (слова «хакнуть» тогда еще не существовало в природе). Еще во втором классе он из кабинета педиатра в детской поликлинике умыкнул целую стопку проштампованных справок, которые регулярно заполнял и предоставлял по месту обучения. Там уже давно смирились с тем, что мальчик болезненный и обучается в основном дома. В конце года он со скрипом сдавал зачеты и экзамены. Получал и пятерки. Его знания в областях литературы, истории и прочих гуманитарных предметов сильно опережали школьную программу. А вот с точными науками было сложнее. Разумеется, как-то списывал или выменивал у одноклассников шпаргалки. Бывало, что и они не помогали, но в московской рядовой школе не хотели ставить крест на вечно болеющем ребенке и благородно рисовали в журнале трояки, тем более что некоторые экзамены он сдавал на отлично. Лишь однажды завуч, будто бы заподозрив что-то, попросила прийти в школу с родителями. Четвероклассник оказался на грани провала, но к тому времени мальчишка уже неплохо импровизировал. В поисках необходимого звена он отправился в ТЮЗ на какой-то весьма средний спектакль, посвященный Великой Отечественной. Театр был практически пуст, артистов на сцене было больше, чем зрителей в зале. Кроме него, историю юного партизана Кольки пришли посмотреть еще человек пятнадцать. Зрелище было отвратительное. Единственным светлым пятном постановки был политрук Семеныч. Было ощущение, что в труппу любительского театра затесался Андрей Миронов (любимый артист нашего героя, за роль Остапа Бендера он его уважал особенно). Если остальные исполнители словно таскали жернова по сцене, то Семеныч – летал. Ах, как на нем сидела кожаная потертая партизанская куртка! Как уверенно он размахивал револьвером! Какие важные и проникновенные слова находил он для юного партизана Кольки, открывая ему истинный смысл жизни и предсказывая близкую победу коммунизма. «Эх, мне б такого батю!» – думал четвероклашка, пока пыльный занавес опускался под жидкие аплодисменты выживших зрителей.

Когда приглянувшийся артист вышел среди прочих на улицу из двери с табличкой «Служебный вход», юный Бендер чуть не упустил его, потому что не узнал. Куда-то делись прямая спина и горящий взгляд неистового ленинца, кожаную комиссарскую фуражку сменила мятая шляпа, а куртку – не первой свежести плащ. От артиста за версту разило спиртным, походка была, прямо говоря, не очень уверенной. И все-таки это был он. Мальчик двинулся следом. Около одного из кафе, манящего прозябших прохожих уютной витриной, артист Демин (фамилию его удалось узнать в антракте, разглядывая фотографии участников труппы театра, вывешенные на обозрение в вестибюле) остановился, постучал по карманам, залез во внутренний, извлек бумажник, открыл, покачал головой и двинулся дальше. В общем, когда недоросль решился наконец подойти к Демину, общий язык они нашли довольно быстро. Договорились, что за три рубля он исполнит роль отчима. Предлагаемые обстоятельства и свою «историю болезни» сообщник и наниматель ему передал на заранее подготовленном листке.

Визит Демина – отчима – в школу прошел феерично, роль была исполнена неподражаемо. После этого завуч навсегда от него отвязалась, а юный наш герой поклялся, что непременно станет артистом. Спустя годы, когда он поступил в театральный, ему взбрело в голову навестить артиста Демина. Но тот уже несколько лет как умер от прободения язвы, о чем ему сообщила милая вахтерша в театре.

Вы спросите: откуда у маленького мальчика, которому мать лишь изредка давала пятнадцать копеек на завтрак, взялись целых три рубля? Ответим. У него к четвертому классу с доходами в принципе проблем уже не было.

Первые деньги он заработал на торговле вкладышами от иностранной жвачки. Это был один из главных культов школьников в те годы. Комиксы, напечатанные на глянцевой бумаге, ценились на вес золота и разыгрывались на школьных подоконниках. Игра была проста: ты клал свой вкладыш, сложенный особым образом, соперник – свой, иногда по несколько сразу, и вы по очереди хлопали по стопке ладонью. Если вкладыш переворачивался – ты его забирал. Тут и аферы то особо никакой не было. Просто юный предприниматель потратил немало часов на тренировки и довел свое мастерство до совершенства, а слегка смазанная медом ладонь помогала бумажкам охотнее переворачиваться. Выигрывая у доверчивых сверстников самое ценное в их жизни, он с охотой возвращал награбленное в обмен на мелочь, которой щедро снабжали родители детей, дабы те могли позавтракать. Было еще несколько относительно легких способов отъема денег у однокашников, к тому же это был лишний повод появиться в школе. Разгуляться на эти доходы, конечно, было нельзя, но на жизнь и детские удовольствия вполне хватало. Мороженое, покупка шпаргалок, наем артиста на разовую работу, билет в кино, а много ли еще ребенку нужно?