Все мои дороги ведут к тебе. Книга первая

– Вам не о чем волноваться, Павел Иванович. Благодаря вашим средствам экспедиция состоялась. Нет смысла менять лошадей на переправе. Поверьте, дело стоящее, и смысла не вижу на каждом углу трубить о такой находке и наживать себе конкурентов. Когда все срастется и разрешение будет у нас в руках, тогда желающие в виде акционеров сами найдутся. А пока только нужно ваше согласие… Поймите, с вами я ничуть не рискую: без меня вам это дело не провернуть. Но и вы мне нужны: ваши капиталы и опыт в транспортном деле могут стать неплохим подспорьем. Видите ли, мне, скорее всего, придется продать свою фирму или остаться лишь ее акционером, потому что это новое дело займет много времени. А погоня за двумя зайцами меня не устраивает. Мне нужен надежный партнер в транспортном деле. Вместе мы сможем взять под контроль транспортировку от Сибирских земель до Волги. Ну, а вы, занимаясь вашими обычными делами, сможете существенно нарастить свой оборот.

Эти слова Шацкого немного успокоили Кадашева. «Не стоит горячиться,» – все же сказал он сам себе. Стоит все хорошо изучить и обдумать. А еще стоит держать Никиту Шацкого поближе к себе, тем более, здесь, в Баку, где сконцентрированы самые крупные монополии нефтепромышленников. Как бы они не пронюхали о данном проекте!

А потому Павел Иванович улыбнулся довольно ласково и любезно сказал:

– Дорогой Никита Васильевич, вы, верно, очень устали с дороги, а потому приглашаю вас к себе в Майское в качестве гостя. Как я уже сказал, у нас нынче собирается вся семья, и будет знатный прием по случаю рождения Александры Павловны, Сашеньки, как мы ее зовем дома. Вы бы очень почтили нас своим присутствием.

«Катерина Муратовна, конечно, удивится, но дело того стоит», – подумал он про себя.

Никита, наблюдая за ним, лишь отозвался с улыбкой:

– Не беспокойтесь, Павел Иванович. Я неплохо устроился и переезжать к вам не стану, не люблю стеснять людей. И потом, я предпочитаю уединение. Но, если позволите, я с радостью бы познакомился с вашей семьей по случаю дня рождения. Значит, вашей младшей восемнадцать?

– Да, Саше уже восемнадцать, – улыбнулся Кадашев, покачивая седоватой головой, невольно сам удивляясь этому факту. Несколько разомлев после столь волнующего разговора о месторождении и новых перспективах, он уже давно вальяжно развалился в глубоком синем кресле, выставив тучный живот вперед, а по его лицу скользила добродушная довольная улыбка.

– Почему вы учили ее в Тифлисе? Я слышал, что и в Баку есть хорошая гимназия, – мимоходом спросил Шацкий, снова вынимая сигару из кармана пиджака и проходя к раскрытому окну.

– Ну, тут вопрос простой. В Баку довольно велико влияние мусульман. Девицы здесь по-другому воспитываются. И потом, моя благоверная, да и старшие дочери тоже учились в Тифлисе. Катерина Муратовна прямо настаивала. А я, признаться, поначалу, с Олей-то, с трудом на это решился. Ведь заведение-то закрытое, как-то боязно, дочь все-таки. Но в итоге из старших выросли хорошие жены. Вот и Сашу отдали туда в восемь лет. В общем, Никита Васильевич, прекрасный пансион. Я, кстати, уже подыскал для нее очень даже интересный вариант. Надеюсь, и она будет удачно пристроена, – он самодовольно улыбнулся, похлопав себя по животу.

– Не могу не восхищаться вами, дорогой Павел Иванович, – насмешливо отозвался Шацкий, наблюдая за гостем, стоя у окна и выпуская дым на улицу. – Для вас дочери – неплохой капитал.

Павел Иванович, сидя вполоборота, довольно закивал, не замечая его иронию:

– А почему бы и нет, Никита Васильевич? Знаете, в Баку говорят: честь дочери – богатство отца. Коли у меня их три, хочется распорядиться ими с умом. Они – красавицы в мать, отчего же мне не хлопотать, чтобы их поудачнее выдать? Конечно, не все так, как мне хотелось бы. Например, Маша без меня все устроила. Вышла замуж за местного писателя и журналиста. Он хоть и не больно богат, но, как я вижу, вполне уважаемый оказался человек. Опять же связи в его газетенке, рекламка там всякая подешевле. И ребятишек уже двое. Я и уступил… Оля – моя старшая, красавица редкая! Вот на нее смотрю и, не поверите, думаю, как это у меня, бывшего… батрака, такая красавица родилась? Так вот, ее я удачно выдал, нечего и говорить. Она живет в Астрахани, а муж ее – мой хороший партнер, держатель транспортной компании. И семья создалась, и делу – выгода, а? – он довольно подмигнул и достал из кармана пиджака золотые часы на цепочке и присвистнул, взглянув на время. Тут же встал. – Никита Васильевич, беседа с вами была весьма полезна и интересна. Но мне пора идти. Как я уже сказал, в воскресенье в нашем доме состоится большой прием в Сашину честь. Будут весьма уважаемые люди. Прошу вас присоединиться. Если угодно, я с радостью отправлю за вами свой новый фаэтон. Дорога, правда, неблизкая – часа три езды. Но, поверьте, Майское вам понравится.

– Вы меня очень выручите фаэтоном, – Никита двинулся ему навстречу с улыбкой. – Что ж, не стану отказываться от чудесного ужина. Да и общество хорошеньких дам меня, пожалуй, порадует.

– Ну, вот и договорились. Я к ужину изучу ваши бумаги и, думаю, у нас будет время их обсудить.

Подхватив шляпу и сунув папку подмышку, Кадашев откланялся и вышел из номера. Настроение было приподнятое, хотя и несколько возбужденное. Ему не терпелось взяться за отчет…

– Петька, давай-ка к дому, довольно на сегодня. Трогай! – крикнул он уже в коляске и открыл заветную папку.

1.3.

Мардакян – истинный рай на земле. Разместившись в сорока верстах от центра Бакинской губернии, он связан с нефтяной столицей шоссейной дорогой, а потому в летний период, а также в конце недели дорога эта была довольно оживленной: фаэтоны и казалахи сновали туда и сюда, перемещая людей, товары, снадобья. Он имел особенное расположение: находясь на возвышенности, в удалении от моря, Мардакян утопал в садах роскошных вилл и шато богатейших жителей Северного Азербайджана. Особое расположение обеспечивало селению необычайный климат, знатоки утверждали, что он был схож со средиземноморским. Расположенный на северном побережье Абшеронского полуострова, Мардакян жил своей жизнью вдали от промысловых районов, которые окружали Баку со всех сторон, засоряя берег и море своими отходами. Здесь же все дышало умиротворяющим отдыхом и комфортом. Именно в Мардакянах многие обеспеченные промышленники Баку имели свои загородные дома. Иметь здесь землю было престижно, участки в Мардакянах распродавались как горячие пирожки. Каждый год здесь возникали все новые и новые дворцы, один помпезнее другого, с бассейнами, роскошными парками и глубокими колодцами, наполненными ледяной водой, особенно вкусной в жаркий день. Встречались в Мардакянах и нефтекачки еще давних времен, но с конца XIX века, когда село стало привлекать сюда богачей для обустройства своих вилл, промыслы здесь прекратились. Измученных бакинской пылью и жарой господ тянуло сюда, где солнце было ласковым и теплым, небо бирюзовым и бескрайним, а роскошные сады манили под сень сосен, алычовых и гранатовых деревьев, диковинных пирамидальных тополей и тутовника. Спустившись ниже от села, можно было попасть на чистый песчаный берег Каспия и предаться солнечным ваннам и купанию. Вблизи Мардакян раскинулись там и сям крошечные деревушки и кишлаки, а потому здесь было много местных татов, которые держали различные лавочки. Селение разрасталось стремительно, привлекая сюда все новых и новых жителей, сохраняя причудливый колорит.

На центральной площади, небольшой и пыльной, уставленной лавочками и тюками, коврами и прочей утварью, шла бойкая торговля. Местные таты с черными бородами, в подпоясанных рубахах и разноцветных шальварах оживленно предлагали свои товары всем подряд: и обеспеченным дамам и господам, решившим прогуляться субботним утром, и местным татам и таткам, скупавшим продукты для вечернего плова. Здесь можно было найти практически все. Рыбаки предлагали только выловленную свежайшую рыбу и морских ежей, мясники – отборную парную баранину, бараньи почки, курдюк, тут же лежали говяжьи мозги, бычьи яйца, на толстых железных крюках висели полутуши телят. Чуть поодаль горами лежали налитые медом абрикосы и покрытые белым налетом сливы, в деревянных ящиках громоздился виноград самых разных сортов – и синий, и зеленый, и почти белый, привлекая десятки ос, которые отчаянно пугали дам в широкополых шляпах. Их испуганные вскрики вызывали снисходительный смех босоногих мальчишек в арахчынах, ловко таскавших ящики с виноградом и загорелыми руками с розовыми ногтями накладывавших гроздья спелых ягод в бумажные кули. К изумлению дам, мальчишки отгоняли ос без опаски голыми руками, весьма деловито вышагивая смуглыми ногами меж торговых лавок. Прямо на земле, на длинных растянутых покрывалах, лежали горками пряные травы на любой цвет и вкус, от чего в воздухе чувствовалась дурманившая смесь перцев, шафрана, зиры, кинзы и прочих специй. Здесь же, как колонны, стояли мешки с орехами и сушеной фасолью и бобами. Напротив – торговали головками соленого сыра, домашним творогом, лепешками. Еще дальше, прямо на сухой земле были выставлены глиняные сосуды самой причудливой формы и объема, расшитые ковры, а на них – серебряные изделия, в том числе привезенные из Персии и Турции кинжалы и сабли, турки для кофе, большие и малые серебряные блюда и прочее и прочее. Глаза разбегались от изобилия и окриков торговцев, каждый из которых стремился непременно завладеть вниманием тех, кто ходил вдоль рядов. Кто-то торговался, кто-то складывал приобретенный товар, дамы в широкополых шляпах предусмотрительно прикрывали лица веерами, предоставляя мужчинам решать торговые дела.

У лавки с шелковыми платками диковинной красоты, изготовленных местными мастерицами, стояли два офицера от артиллерии, держа под уздцы лошадей, и оживленно торговались. Один в звании лейтенанта, был высок, могуч, стоял, молча наблюдая. Второй, среднего роста поручик с рыжеватыми усами громко говорил:

– Клянусь богом, этот узор – мне приснился на днях! Я знаю, это знак, вы обязаны мне продать этот платок с хорошей скидкой. Моя матушка будет просто счастлива, – он театрально держал руки на груди и умолял о скидке несговорчивого угрюмого торговца.

Щуплый с темно-охровым лицом тат в серой длинной рубахе, поверх которой была надета синяя безрукавка, упрямо стоял на своей цене, молча мотая головой, на которой сидел, как приклеенный, арыхчын. Поручик суетливо взмахивал руками, потрясая серебряным целковым перед его носом, и то и дело умоляюще поглядывал на своего приятеля. Лейтенант с усмешкой наблюдал за всем этим. Наконец, не выдержал и с ласковой улыбкой сказал торговцу, взглянув на него из-под иссиня-черных бровей:

– Давай, дорогой, не томи нашего гостя, уступи за целковый, – он учтиво поклонился торговцу, приложив руку к сердцу. – С почтением к твоему делу! Уважь Мурат-бека.

Услышав названное имя, торговец вознес руки к небу и несколько раз поклонился, а потом, заглядывая в глаза лейтенанту, несколько раз кивнул и на местном что-то быстро и непонятно заговорил. Руки его проворно сдернули с веревки избранный платок, пару движений – и легчайшая материя изящно сложилась в упругую мягкую стопку, которую торговец также умело завернул в тонкую белую бумагу, перевязав изящной тесьмой.

– С превеликим почтением к внуку уважаемого Ашаева Мурат-бека, – с сильным диалектом проговорил торговец и поклонился, протягивая сверток.

– Вот так бы и сразу, – обрадовался поручик и, подхватив сверток, сунул торговцу в ладонь деньги. – Спасибо, дорогой, матушка моя будет счастлива! – не унимался поручик. Но торговец даже не взглянул на него, а с почтением поклонился лейтенанту и произнес:

– Счастья и дней сладких как мед твоей матушке.

Лейтенант коротко поклонился и тут же вскочил на свою темно-гнедую лошадь и повелительно скомандовал:

– Поручик, нам пора!

Поручик сунул под мундир сверток и, широко и довольно улыбаясь, неуклюже раскланявшись, тоже вскочил на своего каштанового жеребца. Оба офицера стремительно промчались по площади, пугая собак и прохожих, мимо гор специй, и устремились в направлении шоссейной дороги.

Оставив позади виллы и домишки, вздымая после себя облака пыли, офицеры несколько сбавили шаг.

– Почему так? Почему мне не уступал, а тебе вмиг уступил, а? – поручик поравнялся с лейтенантом и пристально взглянул на него.

– Русские не умеют торговаться, а потому местные не желают вам уступать. И вообще, надоело смотреть на эту канитель. Мы итак уже задержались, ты еще со своим платком. Что за бабские у тебя привычки? – он с усмешкой посмотрел на друга. – Мимо лавки пройти не можешь.

– Почему бабские? – обиделся поручик. – Это ты, лейтенант, у себя дома, а я тут мало что знаю, вообще-то я еду на именины вашей сестрицы, не могу же я с пустыми руками, а? И вообще, что за Ашаев Мурат-бек? Что за местный бог, от одного имени которого торговец шелковым стал, как этот самый платок? – он похлопал себя по груди, где лежал за мундиром сверток.

– Это мой дед, – спокойно сказал лейтенант. – Бог – не бог, а его имя здесь все знают.

– В его честь тебя назвали? Что ж ты никогда не рассказывал о нем? – поручик с интересом посмотрел на приятеля.

Мурат, старший сын Павла Ивановича и Катерины Муратовны Кадашевых, лейтенант от артиллерии Эреванского полка, высокий, могучий, с черными изогнутыми бровями и прямым острым носом, молча сидел в седле, мерно покачиваясь от монотонного шага. Наконец, сказал:

– Мой дед – известный генерал, воевал в Крымской войне, потом в Русско-Турецкой, был честным и хорошим военным. Что тут сказать еще? Негоже прикрываться именем деда. Сам должен себе имя сделать, – он коротко посмотрел на поручика и вдруг добавил: – Вообще-то я единственный из братьев и сестер, кто его застал в живых. И очень хорошо его помню… Иногда его старое лицо всплывает в моей памяти. Иногда я слышу его голос… – задумчиво сказал Мурат. – Меня назвали в его честь, пожалуй, это огромнаяответственность… А ты, Косыгин, помнишь своего деда? – попытался Мурат шуткой отогнать грустные мысли.

Поручик пожал плечами.

– Не помню, я его не застал. Но вот бабушку помню. Милая была старушка, песни мне пела, когда подвыпьет, некоторые до сих пор за душу берут… Так что же твой дед? Герой?

– Разумеется, герой! Он же горец! – усмехнулся Мурат. – До генерала дослужился… Так, Мишка, вон видишь пригорок? Давай, кто быстрее! Хватит ностальгию разводить! – и Мурат пришпорил свою гнедую, понесся вперед, со смехом оглядываясь на друга.

Косыгин от неожиданности слишком сильно натянул поводья, жеребец его вздыбился. Выругавшись, Косыгин тоже пришпорил его и погнался за приятелем.

Мурат был красив, статен, как все военные, но в нем читалась не просто выправка, а настоящая порода. Рожденный Катериной мальчик был благословлен дедом, старым военачальником, повидавшим ни одну войну. С рождением внука старый вояка стал очень сентиментальным. Поначалу Мурат-Бек недолюбливал Павла Ивановича и терпел его только потому, что финансовые дела самого Ашаева шли из рук вон плохо, а брак с Кадашевым позволил закрыть долги Мурат-Бека, вернуть родовые территории и обеспечить ему и дочери достойную жизнь. Проклятые деньги, как не раз ворчал Ашаев, везде проклятые деньги!

Однако с рождением внука, который был смугл, темен крошечными волосками на голове и имел светлые любопытные глазенки, дед сдался. Ашаев имел только единственную дочь, но как любой джигит, мечтал о сыне. А потому рождение внука преобразило старого генерала. Он мог часами сидеть у его колыбельки, ласково носил его в пеленках на руках и что-то напевал ему на местном татском, тихо посмеиваясь сам над собой. Позднее именно Мурату старый Ашаев завещал имение и свой титул Ашаев Бек.

Мурат знал это, как и то, что отец никогда не держал на старого тестя обиду, даже за передачу Майского не ему, а сыну. Мурат был уверен, что отец в душе понимал старика и тайком молился за его душу, потому что считал, что ему сказочно повезло.

А повезло Кадашеву как минимум трижды. Он познакомился с Катериной, увидев ее вместе с отцом в банке, где они оформляли в очередной раз ссуду под залог Майского. Тогда-то ему и повезло в первый раз, когда он разузнал у своего банкира о скверном положении Ашаевых. Катерина не выходила из его головы. Он впервые влюбился и как настоящий джигит готов был биться за нее. Благо ему было, что предложить старому Беку. Во второй раз ему повезло, когда Катерина, совершенно его не знавшая, но понимавшая, что она – единственная возможность решить проблемы отца, спокойно согласилась стать женой Кадашева. А в третий раз, когда после пары лет совместной жизни у них родился он, Мурат. Нет, не Мурат был чудом, а та перемена, которая произошла с Катей. После рождения сына она вдруг стала нежнее, мягче, добрее к Павлу Ивановичу, словно сын навсегда связал их тонкой, но прочной нитью. Эту невидимую нить Мурат ощущал кожей, чувствовал ее везде в доме, он рос в атмосфере тихой и искренней любви. Сейчас, уже будучи взрослым мужчиной, он начинал понимать, какое это было чудо, что его безродный отец и благородного происхождения матушка так искренне полюбили друг друга.

На Мурата и дед, и родители возлагали большие надежды. Он рос смышленым, активным, все понимали, что дедовская кровь сделает из него прекрасного офицера. К сожалению для отца, Мурат не стал его правой рукой, к его делам Мурат относился спокойно, даже равнодушно. Он не сумел бы и курицу в голодный год продать, не то чтобы возглавить отцовскую компанию. Все понимали, что кровь Мурата была в меньшей степени разбавлена, а со временем, и Мурат это хорошо чувствовал, он все больше и больше становился похожим на деда. Особенно это проявлялось во время службы.

Карьера Мурата продвигалась медленно, потому что карьеризму и интригам он предпочитал военное дело. Во время Русско-Японской войны он был дважды ранен при обороне третьего форта Порта-Артура под командованием старшего офицера артбатареи Али-Ага Шихлинского. Был представлен к награде, получил Георгиевский крест и орден Св. Анны. Долго пролежал в госпитале, где с горечью узнал о поражении и подписании тяжелого для России мира. Новым ударом для него стали беспорядки, начавшиеся еще в январе 1905 года. Лежа в госпитале в Оренбурге, он рвался в столицу. Он не был политиком, не умел врать и изворачиваться, а ценил только чистое и легкое сердце, как это принято на Кавказе. Когда лечение закончилось, ему предложили отправиться на службу в столичный полк, но Мурат отказался, решив отправиться на Кавказ, узнав, что там тоже развернулись революционные беспорядки. Он участвовал в подавлении выступлений, жестко исполнял решения военно-полевых судов и карал солдат, уличенных в поддержке революционных идей. Мурат искренне верил, как и его дед, что Россия держится на самодержавии, что любые попытки изменить ее строй повлекут за собой крах империи, как судно без жесткого и сильного капитана среди волн и скал обречено на гибель.

Этим июньским утром он с другом, поручиком Косыгиным, прибыл на поезде в Баку из Эревана, получив долгожданный отпуск. Лошадей взяли с собой, благо поезд позволял. Мардакян остался позади, а впереди ждал родительский дом.

– Слушай, Косыгин, как бы ты со мной поехал, если бы я тебя в очередной раз не спас от женитьбы, а? – со смехом вдруг сказал Мурат и поглядел на своего приятеля.

Тот надулся театрально и произнес:

– Вот хочешь верь, хочешь не верь, а ведь ты разбил мне сердце. Я ведь по уши был влюблен в ту армяночку.

– Мишка, ты каждую неделю в кого-то влюблен, – захохотал Мурат. – Ты хоть имена-то их запоминаешь?

– Практически всех до одной, – уверенно парировал Косыгин, покручивая рыжеватый ус. – Что поделать, если я просто теряю голову при виде красивой женщины. Что с того? Ты сам-то не теряешь головы от шляпок, тонких талий, ямочек на щечках? – Косыгин мечтательно закинул глаза к небу.

В это время Мурат со смехом постучал кнутом по его голове.

– Голову? Это ты называешь головой? По-моему тобой вовсе не она руководит, а дурная твоя натура! – с этими словами он ткнул ему в живот. – Молчи, даже не отпирайся. А самое главное, заруби себе на носу, – Мурат вдруг перестал улыбаться и строго посмотрел на поручика, умело гарцуя на лошади впереди друга, не давая тому обойти себя. – Я не шучу, Мишка. В доме моих родителей будут мои сестры. Не смей распускать слюни, особенно в отношении Саши. Я с тебя глаз не спущу.

– Да что я идиот, что ли? – Косыгин поправил мундир и приложил руку к голове, словно принимал приказ. – Есть слюни не распускать! Ну, а если я влюблюсь? Ну, натурально влюблюсь, что тогда? И вдруг это будет взаимно, – он с комичной гримасой посмотрел на Мурата.

Тот усмехнулся и показал ему увесистый кулак.

– Я тебя предупредил. Пойми, здесь другие порядки и правила. У отца уже давно для Саши партия подготовлена. Вряд ли ты, поручик, сможешь составить конкуренцию, – он снова усмехнулся, с ног до головы оглядев Косыгина. Тот поежился.

– Как тут у вас все закручено, – сказал Михаил. – Ладно, буду держать себя в руках. Ну, скажи, может у вас хоть служаночки есть хорошенькие? – он заискивающе посмотрел на Мурата, на что тот лишь ближе придвинул кулак к его лицу и предупредительно кивнул. Косыгин скучающе надулся.

А Мурат неожиданно резко съехал в сторону от дороги, увлекая за собой и жеребца Косыгина. В следующую секунду рядом с ними поравнялся черный закрытый экипаж, запряженный белой лошадью, которая после громкого окрика извозчика, остановилась. Облако пыли поднялось вверх. Как только пыль немного рассеялась, дверца коляски открылась, и из нее показалось хорошенькое женское личико в роскошной нежно-голубой шляпке, причудливо украшенной цветами и перьями. На лице дамы заиграла озорная улыбка при виде офицеров.

– Ну и ну, господа, сколько от вас пыли! Так и завянуть недолго, не так ли, Мурат Павлович! – она звонко расхохоталась, отчетливо услышав, как Мурат воскликнул:

– Ольга? Правда, ты, сестра?

– Ну, разумеется, я! – она решительно вытянула ноги в хорошеньких походных ботиночках из тонкой светлой кожи с лентами и, приподнявшись на ступеньке, грациозно спустилась, представ во всей своей красе.

Ольга Павловна, в замужестве Пурталес, старшая дочь Кадашевых, была моложе Мурата на четыре года. Она была высокой, с манкими округлыми формами, которые изящно подчеркивало модное украшенное вышивкой платье с ассиметричным подолом светло-голубого оттенка, в цвет ее глаз. Тонкая талия, затянутая в корсет, была перехвачена атласной лентой, а под шляпой, практически полностью скрывавшей красивое лицо, тяжелела высокая прическа светло-русых слегка вьющихся волос. Стоя в дорожной пыли, такая невесомая, неземная, Ольга была потрясающе красива. Тонкие притягательные черты лица, влажные яркие губы на бледной коже дерзко улыбались, слегка показывая белые зубы. Объемные укороченные рукава платья переходили в длинные тонкие перчатки того же оттенка. Она держала в одной руке крошечный, расшитый жемчугом ридикюль, второй придерживала широкополую шляпку, от ветра. Красивая линия шеи плавно спускалась к округлым плечам и крупной, высокой груди, задрапированной материей платья, от чего грудь казалась еще более пышной и привлекательной. Шея была единственным местом, где можно было разглядеть благородно-белоснежную кожу этой ослепительной женщины. Этот крошечный островок ее тела невольно приковал взгляды мужчин. Ольга улыбалась, прекрасно сознавая силу своей магической красоты, в упор глядя на Косыгина, которого видела впервые в жизни. Однако, улыбалась открыто, даже хищно, изучая его лицо. Косыгин стоял, как вкопанный, не в силах оторвать от Ольги глаз. Он просто пожирал ее, не замечая того, как Мурат, отвернувшись от Ольги, довольно сухо сказал:

– Вы сегодня рано, на удивление. Обычно вы всегда опаздываете.

Мурат спешился и, дернув за ногу окаменевшего Косыгина, подошел к сестре. Она жеманно раскинула руки в стороны для объятия и прижалась к Мурату всей своей пышной грудью, приподняв одну ножку, не спуская глаз с Косыгина, неловко спускавшегося с жеребца. На ее лице играли манящие ямочки, а ресницы то и дело взлетали вверх, когда она пыталась поймать взгляд брата.

– Ну, же, Муратик, что ты опять такой мрачный? Чем я уже успела тебя рассердить? – щебетала Ольга, бросая взгляды то на брата, то на поручика. – Не хочешь ли ты меня познакомить со своим приятелем? Это как-то невежливо, – она отстранилась от брата и, продолжая держать его за руки, вновь устремила взгляд на Косыгина.

«Бедный Косыгин», – подумал Мурат, наблюдая, как поручик неловко приблизился к Ольге и, раскланявшись неловко и суетливо, поспешно сжал ее руку для поцелуя, явно тушуясь перед ее красотой.

Ольга наслаждалась этой картиной. Она кокетливо опустила глазки, протянула руку, тихонько поглядывая из-под мягких пушистых ресниц на Косыгина. Ямочки шаловливо играли на ее лице.

– Поручик Михаил Косыгин, к вашим услугам, мадам, – едва слышно проронил Косыгин и впился влажными жадными губами в руку Ольги.