Полная версия
Анингаак. Анэ уже спрашивала себя, как же выглядит ангакок этого места, и думала, что он должен быть похож на отца, и от этой мысли все внутри нее сжималось.
– Привет. – Анингаак стоит там, где Анэ до этого представляла отца, и тихонько ей улыбается.
В руке он сжимает бубен – точно такой же, за каким она наблюдала все годы своей жизни. Он ничуть не изменился. Светло-коричневый, облезлый, с оленьей шерстью по краям. Явно легкий – Анингаак удерживает его даже не рукой, а тремя пальцами.
– Привет, – шепчет Анэ, смотря куда угодно – на дверь, на бубен, на стены, – но не на него.
– Ты Тупаарнак толком ничего не сказала, но мне нужно знать. Как тебя зовут? – Анингаак тоже, кажется, на нее не смотрит, и Анэ вздыхает с облегчением.
Мягкая поверхность бубна. Чуть напрягшись, Анэ может почувствовать на подушечках пальцев ее ворсинки. Анингаак держит его так неуверенно, что вот-вот должен уронить…
– Я Анэ.
…и роняет.
Анингаак вздрагивает и быстро поднимает с пола бубен – Анэ видит, как пальцы его касаются ковра, как трясутся, как всей поверхностью ладони он опирается на кожу бубна и, помедлив, быстро его хватает, возвращается на место, – бурчит извинения, которые до Анэ доходят лишь отрывками.
– Ты видела раньше такой бубен? – спрашивает он ее почти сразу, как поднимается, и в голосе его уже почти не слышно дрожи.
– Видела что-то похожее, – чуть помедлив, отвечает Анэ.
Она не верит ему, не верит, что он может быть как отец. Но какое-то глубокое чувство заставляет ее говорить правду.
У Анингаака слишком большие уши, слишком большой подбородок, слишком далеко посаженные глаза. Но глаза эти – она видит, она все-таки решается в них заглянуть – отдают неведомой силой и добром. Прямо как у отца. Анэ смотрит в них слишком долго и ничего не может с собой поделать – кажется, из черноты этих глаз до нее донесется отцовский голос и скажет ей, что нужно сделать, чтобы вернуться домой.
Но этого не происходит. Анингаак улыбается и подходит к ее кровати.
– Знаешь, как пользоваться?
Анэ мотает головой, не отрывая взгляд. Ей не разрешали даже трогать бубен – но пару раз, еще в детстве, она все-таки вертела его в руках, пока отец спал или отходил на охоту. Она тогда пробиралась в снежную хижину, разглядывала по очереди каждый из отцовских предметов, пока не останавливалась на бубне – он всегда лежал где-то, спрятанный от чужих глаз, – и с благоговением ощупывала его неровную ворсистую поверхность. Но ничему она, конечно же, не научилась.
– Давай покажу.
Ей хочется спросить «зачем?» – но, как и с отцом, она не решается даже открыть рот. Она смотрит на свои бледные, покрытые шрамами руки и невольно протягивает их к Анингааку.
– Я хотела бы вернуться домой, – шепчет она невольно. И вздрагивает, когда понимает, что сказала это вслух.
Она не решается посмотреть на ангакока, но он жестами призывает ее встать, и Анэ тут же встает. Взгляд цепляется за ожерелье, на котором красуется белый медвежий зуб, – Анингаак дотрагивается до него на мгновение и отпускает.
– Откуда ты? Где ты живешь? – Пальцы Анингаака цепляются то за зуб, то за шерсть на свитере, то за собственные руки.
Анэ наблюдает за его движениями, не решаясь ничего сказать. И впивается взглядом в пальцы ангакока, не в силах произнести ни слова. Язык ее становится каменным, не слушается, не двигается во рту. И она молчит, пока Анингаак вновь не подает голос:
– Ладно. Посмотри на меня.
Анэ поднимает взгляд без раздумий.
– Давай покажу тебе, как пользоваться бубном?
Она вновь порывается спросить «зачем?», но вместо этого кивает. Уже не хочется ни о чем спрашивать, ни в чем разбираться. Именно сейчас, под добрым взглядом ангакока, в тепле этой комнаты, хочется, чтобы ей просто говорили, что делать. Это все, что она когда-либо знала, – сидеть дома и подчиняться приказам.
Анэ, маленькая Анорерсуак[2], не создана для ритуалов. И уж точно не создана для того, чтобы быть одной и самой принимать решения.
Анингаак садится прямо на ковер, и она садится вслед за ним. Она смотрит на волосы, на щеки, на глаза ангакока, а в голове – ни одной мысли. В какой-то миг вместо Анингаака она видит только отца, и в комнате будто становится теплее. Свет проникает сквозь окна, едва закрытые легкими шторами, на коричневый ковер ложатся лучи вечернего солнца, и бубен, и руки ангакока, и ее собственная одежда оказываются покрыты светло-розовой закатной дымкой. Медвежий зуб шатается и прыгает на шее Анингаака. Из коридора пахнет мясом – и этот запах возвращает Анэ в ее привычную хижину, отчего по коже идут мурашки.
– Закрывай глаза и слушай.
Анингаак начинает бить в бубен. Сначала она вздрагивает от каждого звука – но постепенно расслабляется и под мелодичный звон позволяет телу действовать самому. Звон становится все громче и чаще – и наконец соединяется в одну ровную, погружающую в забытье мелодию. Так же, как делал это отец. Каждое движение отзывается в сердце бешеным стуком – все стучит, виски пульсируют, щеки ее наливаются кровью. Глаза закатываются. Анэ слышит, Анэ видит, Анэ чувствует, как все тело поднимается над ковром, над домом, над Инунеком – и растворяется во времени. Больше никакие неверные ритуалы, никакие волны над ней не властны. Хочется плакать от облегчения и кричать от силы, что наполняет ее с каждым мгновением.
Но вместо этого она вздрагивает и возвращается на землю, когда Анингаак нежно, но уверенно касается ее ладони.
– На сегодня хватит, – тихо говорит он.
Анэ открывает глаза и видит его грустную улыбку.
– Понимаешь, как это действует?
Анэ неуверенно кивает. Тело ее еще не успокоилось – рука вздрагивает, колени трясутся, и все никак не получается успокоить дыхание. Кожа вся покрывается мурашками. Анэ продолжает медленно покачиваться, и в ушах все еще тихо звенит бубен.
Она никогда такого не испытывала с отцом. Иногда она закрывала глаза и пыталась унестись в тот же мир, куда уносился он, но лишь видела мерцающую темноту и чувствовала усталость и боль, разлившиеся по телу от долгого стояния.
Она была пустой. Но в этот миг в ней что-то изменилось.
– Тебе кто-нибудь рассказывал про Увавнук? Ты застала это время? Хотя, наверное, пет…
Анэ медленно мотает головой.
– Мой отец рассказывал мне историю… а ему – его отец. Это была обычная женщина, которая однажды вечером вышла из своей хижины. И именно тогда на землю упал метеорит.
– Упал кто?
Анингаак задерживается на ней взглядом – внимательным, долгим, почти нежным – и слабо улыбается. Анэ закрывает глаза, пытаясь спрятаться от этого взгляда, так напоминающего ей отца. Это он смотрел на нее с такой нежностью – в те редкие вечера, когда был добр. И с такой же цепкой внимательностью смотрел на весь мир, где каждый порыв ветра, каждый камешек нес в себе незримую опасность.
– Большой светящийся камень, полный огня. – Анэ открывает глаза: улыбка сползает с лица Анингаака. – Он прошел сквозь нее, и Увавнук приняла в себя этот свет. Она потеряла сознание, но тогда же стала ангакоком. Она прожила великую боль… чтобы обрести силы и знание. Проснувшись, Увавнук знала все. Знала, кто в ее доме прогневал духов, кто в чем провинился. Она видела людей насквозь и могла задобрить духов. Она стала легендарным ангакоком. И когда пришло время умирать, Увавнук пожелала, чтобы ее народ не испытывал нужды… в тот год было больше всего китов, моржей и оленей. Самый лучший, самый сытый год.
Анэ впервые решается выдохнуть. Свой вздох она слышит особенно громко – как и движения рук Анингаака, перебирающих темную ткань штанов.
Она бы тоже так сделала. Тоже наградила бы людей едой, чтобы ее всегда было в достатке. Анэ вздрагивает, вспоминая одну из голодных зим и гнев на лице отца, когда он находил виновного в голоде человека.
Она переводит взгляд на Анингаака – он смотрит на свою руку, на дрожащий мизинец.
– Я это к чему. – Ангакок поднимает голову и вновь натягивает на лицо улыбку. – У тебя внутри теплится сила. Пока это лишь маленький огонек, но ты можешь дать ему разгореться. Тебе… тебе нужно научиться за ней следовать, подчиняться, – твердым голосом говорит Анингаак, осторожно накрывая своей ладонью руку Анэ.
Она вздрагивает, но не смеет сопротивляться.
– Привыкать отделяться от тела, освобождать разум. Как сейчас. Закрывай глаза, прислушивайся к своему телу и давай ему свободу. Эта сила хочет выбраться, хочет получить контроль над твоими руками, над твоими мыслями. Дай им это сделать. Помощники сами придут к тебе, когда почувствуют, что ты готова. Ты научишься подражать своим духам и вызывать их, когда будет нужда. И постепенно ты начнешь видеть все.
Эти слова кажутся неприятными, лишними. Отец всегда говорил Анэ молчать, сидеть на месте и ничего не трогать. Она и привыкла наблюдать, хватать любые знания – но не вмешиваться и уж тем более ничего не делать самой… Безмолвная тень, всегда вдалеке и всегда наготове.
Поэтому она хоть и впитывает каждое слово Анингаака, но отодвигается подальше и скрещивает руки на груди. В попытке закрыть себя от того, для чего она точно не предназначена.
– Я знаю, что ты из прошлого, – с улыбкой говорит Анингаак, отодвигая бубен далеко в сторону.
– Откуда? – спрашивает Анэ, хотя у нее нет никакого желания выяснять правду. Ей лишь хочется еще раз услышать его голос. Хочется, чтобы он никуда не уходил – и чтобы она, глядя в его глаза, могла почувствовать хоть какую-то связь с безумно далеким отцом.
– Ну. – Анингаак опускает взгляд вниз, на бубен – и снова поднимает на нее. – Ты говорила об этом во сне.
– И… все в Инунеке знают?
– Только ангакоки, – улыбается Анингаак. – Но слухи здесь расходятся быстро.
Анэ согласно кивает – хотя на самом деле не понимает ничего. Но пока рядом Анингаак, ей гораздо спокойнее.
– Ты… вы… вы можете помочь мне вернуться? – Анэ не чувствует ни рук, ни ног, одно лишь напряжение, сосредоточенное где-то в груди.
– Я… не думаю, что мне это суждено, – тихо говорит Анингаак, глядя куда-то в пол.
Все внутри отзывается неприятной мелкой дрожью. Анэ глубоко вздыхает, в мгновение чувствуя себя потерянной, понимая, насколько далеко она находится от дома и от всего, что когда-либо знала. Именно сейчас это понимание ложится на нее особенно тяжело – и придавливает своим весом, и душит.
– Вы… вы показали мне бубен, чтобы я начала учиться силе ангакока и вернулась домой сама? – спрашивает она почти шепотом.
– Возможно, – тихо отвечает Анингаак, и губы его складываются в тонкую нить, а пальцы устремляются к полу – ладонь опускается на ковер, мизинец начинает дрожать.
Помедлив, он встает и мягко улыбается Анэ.
– Мне пора. Но ты всегда можешь обращаться ко мне за помощью. Наш дом – твой дом. И помни… тебе нужно прислушиваться к своему телу. Давать силе свободу, – говорит он, направляясь к выходу.
«Почему? Почему это мой дом?» – хочет спросить Анэ, но быстро закрывает руками рот. Нельзя. Уже давно она поняла одно простое правило: если с тобой обращаются хорошо, это может совсем скоро закончиться. Поэтому она молча провожает взглядом ангакока, а когда он закрывает дверь – подползает к ближайшей стене, опирается на нее спиной, обхватывает руками колени и вновь принимается ждать.
По спине, укрытой тонкой одеждой вместо привычного меха, пробегают мурашки. Поверхность стены неприятная, жесткая. Анэ пытается пощупать пальцами ковер, но ладони дрожат слишком сильно. Она прижимает их к сердцу, закрывает глаза и вспоминает слова Анингаака –освобождай разум, давай телу свободу, следуй силе внутри себя.
Но изнутри откликается лишь тихий, горький страх.
Тишина. Пустой теплый воздух. Анэ, чувствуя, как больно затекает тело, перебирается на кровать. И так долго смотрит на светящееся пятно на потолке, что глаза начинают нестерпимо болеть.
Она никогда не думала о будущем. О том, как будут выглядеть поселения, вести себя люди. Даже о своей жизни Анэ толком не задумывалась.
А теперь – двести лет.
Зажмурившись и протерев лицо руками, Анэ ложится на скрипучую кровать. Все в комнате постепенно начинает ее раздражать – от мягкого ковра до такого же мягкого одеяла. От тишины до такого тепла, какого она никогда в это время года не испытывала.
Анэ хочет освободить голову от лишних мыслей. Представить бешеный огонь костра, манящий и яркий, и звон бубна, в который той ночью бил отец. Пытается воззвать ко всем возможным духам, напеть любую из его ритуальных песен – но на ум не приходит ничего. Тело безжизненно лежит на кровати. В голове шумит рой из тревожных мыслей, и ни одна из них не способна помочь.
С разочарованным вздохом Анэ переворачивается, накрываясь поплотнее мягким покрывалом. И кое-что понимает.
Эта мысль приходит неожиданно. Анэ смотрит на стену, на которой виднеется маленькое красное пятно. Она думает о пятнах крови на одежде отца, затем о его лице, затем – об их снежной хижине, холодной и пустой.
И все становится так просто.
Анэ медленно поднимается с кровати. Садится, опускает ноги и встает – по комнате раздается неприятный скрип.
Отца больше нет. Его придавило тогда снегом и чьей-то силой.
А это значит…
Это значит, что она в этом мире одна.
Анэ рассеянным взглядом скользит по своим ногам, меховому ковру, окну, за которым – темнота. Только светятся столбы, которые Тупаарнак назвала фонарями. В их желтом свете мелькают редкие снежинки.
О том, что спустя двести лет отецточно мертв, она старается не думать и переводит свои мысли в совсем другое русло – Анэ теперь одна. И эта мысль наполняет ее одновременно и страхом, и необычным спокойствием. Непонятная смесь чувств едва-едва теплится в груди.
Сделав глубокий вдох, Анэ медленно выходит из комнаты. Открывает и закрывает дверь. Идет по темному коридору, едва видя собственные руки, и доходит до конца. Нащупывает анораки и шкуры, висящие на стене, и вслепую хватает какую-то из меховых одежд. Натягивает ее на себя, чувствуя знакомую шкуру тюленя, нажимает на холодную ручку и с усилием открывает входную дверь.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Гренландское название шамана. Целитель, проводник между миром мертвых и миром живых. –Здесь и далее прим. авт.
2
Анорерсуак(гренл.) – шторм, полное имя Анэ.
