Ангелы над городом. Петербургские сказки. Часть вторая

– Я, мол, всякое содействие окажу и содержание Вам, против казенного умножу. Я, мол, владею секретом и Вам его открою, через то Вам и богатство придет.

– За что мне такая милость?! – Митя сомневается, – Отчго Вы меня облагодетельствать желаете?

– Ну, как же, – говорит господин, – Вы талантом наделены, а я вот таланта не имею – только что секретами разными владею. Потому мне образованный помощник нужон. А Вам резон и польза. Талантом много не заработаешь – тут важно в случай попасть, удачу за хвост схватить…

– А от меня что потребуется? Какая работа?

– Да никакая! Я Вам, к пример, секрет открою над каким многие ученые бесполезно бьюся. Вот Вы их и превзойдете. Скажем, стекла увеличительные лить и обтачивать. Самому Вам у печей стекольных стоять не придется – работников наймёте. А вся выручка Вам – потому только Вы секрет сего стекла знаете. Превзойдя во все тонкости мастерства, откроете дело какое нибудь – негоцию, сиречь торговлю, мануфактуру. А я в сем предприятии посильное участие приму и от прибыли, равномерно своему вкладу, невеликий процент исчислю.

– А коли прибыли не воспоследует?

– Ну, что ж… На нет и суда нет. Всякое дело – рыск! Разойдемся полюбовно. Я дело предлагаю верное! Неоднократно проверенное.

– Оно заманчиво, – Митя уж, было, согласился…

– Однако, как мы люди деловые, надобно нам договор составить. – Господин говорит:– Так пустяшное дело, так – пустяшное дело. Разве что для будущего окончательного расчёта, когда итог будет поводиться. Договор, секрет богатства и удачу сулящий у меня давно стоставлен, остается только подписать., А для начала – мой вклад в наше общее дело – тысяча золотых талеров на первые расходы…

– А от меня? – говорит Митя, – У меня же за душой нет ничего? Чем поручусь? Я же ещё в должность не вошел и даже первое жалование не получил…

– Коли нет ничего за душой, так подавайте душу…– как бы, шутейно, господин говорит и сам смеётся – заливается. И враз из за обшлага камзола перо и печатную бумагу с договором достаёт.

Митя перо взял, договор читает, досконально то ничего особо разуметь в нем не может.

– Как подписать – чернил нету…– а голова то с похмелья как в тумане – шибко о прошлом дне погулял.

– Была бы Ваша воля, а чем подписать завсегда найдется. Пером в руку ткните – вот и чернила явятся… Красные.

Ткнул себя пером Дмитрий – будто огненной иглой его понзило, однако, не болью, а напротив того – радостью, всельем, словно вина хмельного кубок выпил..

Тут вламывается к трактир, где веселье, танцы, пеньё идёт, да Митя с бумагой и с господином за столом сидят, нищий – обрванный, грязный, избитый весь! Кидатся к Мите и выхватывет у него из рук перо и договор. Господин того нищего старика за ворот ухватил, трясет, да и Митя возмутился – какое старик являет здесь хамское невежество! Тоже хотел нищего подхватить да из кабака вышвырнуть. Он ведь, как на возрост взошел, силы набрался, хоть не как Михайло Ломоносов, а то ж и в драках не последний из бойцов! Хватанул старика за грудки, тряханул! А у нищего на груди крест наперстный как попам положено! Глянул – а нищий то этот – его отец, коего он больше десяти лет не видел! Только нынче он совсем ветхий, на вид столетний. Плачет, а из глаз замест слез – кровь течет. Схватил его Митя прижал к себе, а старик то тщедушный, совсем как невесомый.

Тут незнакомец оскалился злобно, да на старика тростью замахнулся. Вот ударит! Митя у него трость выхватил, да об колено сломал! Чтоб никто не мог на его отца даже замахиваться!

Сразу свет помутился, стены раздвинулись, бездна черная ледяная открылась и отовсюду гром и дикий вой раздался, будто тысячи зверей страшных в капканы попали, а может оттого завыли, что добыча ушла…

Очнулся Митя. Опомнился. Не сразу сообразил, что это не во сне гром гремит, не в висках с похмелья стучит, а в дверь кто-то колотится.

Он дверь отворил, а там два солдата с ружьями со штыками и нарочнывй с именным пакетом. Дмитрий Иванович пакет рапечатал, достал государствен

ное предписание с печатью. А наощупь вроде бы эта бумага как та, кою он во сне подписывать собирался.

Из полученного же им предписания следовало, что 5 ноября 1744 года Кабинет Двора Е. И. В. направил в Берг-Коллегию подписанное бароном И. Черкасовым указание о направлении Дмитрия Виноградова, для порученного ему по Указу Ея Императорского величества некоторого дела, в распоряжение Кабинета.  "Что же это за дело такое, секретное? – думает Митя, – Должно, отправят его куда-нибудь на Урал или в иное место, хоть бы и отдаленнное, на рудниках и шахтах работу налаживать, как я – горный инженер. Ну, и хорошо – там простора и воли побольше". Однако, под караулом, доставили его вверх по Неве верст за десяток от Петербурга на кирпичные заводи , при которых открыли порцелановую (сиречь фарфоровую) мануфактуру и приставили к угрюмому немцу Христофору Гунгеру.

Гунгер сей этот ничему научить Виноградова не мог, потому как сам ничего не умел. Только орал да подмастерьям подзатыльники и зуботычины раздавал. Руку на Дмитрия поднимать опасался, к тому же оказалось, всё что до работы касаемо, Митя знает, не в пример Христофору, как больше. Потому за всяким спросом к Виноградову рабочие пошли, а не к Гунгеру.

Сколько раз удавалось Мите неправедную злобу Гунгера от работяг отводить – объяснением, советом да примером им помогать. Мастера за это очень ему благодарны были. А какова у простого человека благодарность? – Известное дело – шкалик. И нынче, шкалик, и завтра другой… Беда! А если так то год, два, три?… Глядишь и втянулся – постоянно хмельному винопитию сделался привержен.

За дело то Виноградов взялся ревностно. И поначалу то всё ему внове да в интерес складывалось – порцелановые глины искал как основу фарфора. Даже в Гжель, что неподалёку от Москвы ездил, где чуть ли не с 14 века гончарные мастерские стояли – посуду и прочие изделия делали и обжигали. Многие секреты в поиске подходящей глины и работы с ней русские мастера знали. Схватчивый ко всякому делу Виноградов многому у сих мастеров научился. А тем он от прочих подмастерьев да учеников на отличку явился, что научными знаниями владел, и в привычном от веку мастерстве многое понимал по новому. Отыскал он подходящую глину и в окрестностях Петербурга и радостно ему было от того, что материала для будещего русского порцелана – фарфора на Руси предостаточно.

Однако, чем более он к открытию приближался, тем более за ним пригляд усиливался. Вскоре, оказался Митя чуть не в затворе да под караулом. И жизнь то у Мити пошла – на фабрике взаперти. Никуда выхода нет. В церковь и то не пускают. На фабрику священник по праздникам службу править приходит. Потому, что порцелановое дело секретное! Фарфор тот, что из Китая везенный, или тот что мейсенский, что саксонский цену имеет больше золота. Не зря секрет фарфоровый пуще военного сберегают! А царице Российской обидно, что в Германии, во Франции свой порцелан-фарфор есть, умеют его изготавливать, а в России не знают секрета сего! Вот Гунгера этого привезли поскольку он хвастал, что поцелановый секрет ему известен! Врал собака! За четыре года так ничего и не изготовил – одни чашки черные кривые да горелые из его печей выходят, хоть и денег плачено немцу немеряно.

А у Виноградова дело то пошло – после сотен, если не тысяч, опытов получилась белая чашечка. Не больно ровна краями однако же белая как куриное яичко! И придумал Дмитрий Иванович её расписать красками! Получилось! Вот он секрет порцелановый! Выпросил Виноградов печи новые большие построить. Печи кладут, а он и в старых малых печах опыты ставит – смотрит как различные краски с порцелановой основой спекаются, как цвет сохраняют или же противу прежнего меняют… Так за неустанной работой и годы пронеслись.

Однако, за трудами то думается ведь не токмо о работе. Нейдет у мастера из памяти сон давнишний страшный, где отец к нему приходил, да от какой-то беды неминучей спас. И всё думается Виноградову, что ж это отец в таких лохмотьях явился? Где же он оскудел и поиздержался так? И вдруг, как молния его догадка пронзила – отца то давно в сем миру нет. Не в телесном обличии к сыну своему пришел, это душа его в мир живых вырвалась, чтобы дитёнка своего защитить. А вида он немощного не от тоски, а от митиных грехов. Гулял Митя да бражничал в заморском своём жительстве, редко отца в молитвах поминал, да и молился то не пристально, так – под случай… Вот отцова душа в немощь и скудость приходила. Не одну ночь Дмитрий Иванович о том думал, да что теперь думать – время прошло! Прожитое как пролитое – назад не воротишь. Теперь вот даже и не знает, где отца похоронили. И спросить некого, с порцелановой мануфактуры выхода ему нет – секретный человек Дмитрий Виноградов – под караулом, как арестант пребывает.

Засиделся, однажды ночью, Дмитрий за работой – как раз очередной образец порцелина в печи обжигал. У печи то угрелся – задремал… И слышит голоса – вроде Гунгер к кем то по немецки ругается и второй голос, вроде, тоже Виноградову знакомый

– Я тебе поверил! – кричит Гунгер – Душу тебе продал, а ты меня обманул!

– Как это обманул? Ты чего просил – получил. Просил секрет фарфора – я тебе его открыл. Так что обмен у нас равнозначный.

– Что толку то? – Гунгер кричит, – Секрет твой обманный! Не одной посудины фарфоровой по твоему секрету изготовить не получается!

– Так ведь к секрету труд да талант требуется… Я ты – ленив! И таланта у тебя нет.

– Так дай мне талант!

– И хотел бы дать да не могу!– отвечает голос – Слыхал небось: талант от Бога. Стало быть, не по моей части.У Него проси! Только вряд ли выпросишь. Он тебя не услышит – души то у тебя уже нет… Пустой ты человек!

И раздался смех – будто по железному листу свинцовый град загрохотал. Завыл Гунгер как собака побитая. Светильники и огонь в печи враз погасли. И увидел Дмитрий как из кабинета Гунгера не то человек, не то тень черная появилась и через весь цех мимо Дмитрия прошла. Почудилось Мите, что это тот Негоциант из Марбурга.Только будто ростом он стал саженным и глаза у него из под низко надвинутой треуголки светятся зеленью…

Повернулся черный Негоциант в сторону Мити, усмехнулся злобно и пальцем ему погрозил! У мастера – от страха волосы дыбом встали. Опомнился только утром когда рассветло. Чашка, что у него в печи обжигалась – сгорела совсем – один кирпич черный! Был бы от этого урона Дмитрию нагоняй – да нет на фабрике Гунгера. А после слух пошел, дескать, пропал Гунгер не то сбежал, не то его с должности турнули за бесполезность.

В работе то это никак не сказалось – всё дело то ведь на Виноградове держалось, а Гунгер этот только орал да ругался. А по ночам, когда Дмитрию не спалось, он все размышлял о ночном видении – откуда тут Негоциант то появился? А и то сказать, ведь в Марбурге, он Михайле да Мите не сказал в чём негоция его состоит. Выходит, он фарфором торгует? А как вспомнит Дмитрий фигуру его черную саженную, чуть не в два человеческих роста, да свет из глаз, да поступь чугунную по каменным плитам цеха порциланового, так и сомневается, что это известный ему Негоциант. А кто ж тогда, коли не он? Догадываться страшно! Да и некогда было ему размышлять и догадки строить. Поставили его набольшим над всей порцелановой мануфактурой на место Гунгера. И дело то у Винограджова пошло. По его чертежам печи новые большие поставили всю работу построили как он придумал И вот многотысячные опыты его успехом увенчались – получился русский белый фарфор! Вот он – результат понесенных трудов мук поиска, бессонных ночей и трудных размышлений! Да не токмо фарфор, а целая наука о красках коими фарфор можно расписывать и повторно обжигать, чтобы цвет и фарфоровая основа в единое целое спекались, чтобы рисунки не выцветали, не смывалсь и яркости не теряли. Конечно, такому завершению поисков и трудов рад был Дмитрий Михайлович безмерно. И даже мнилось ему, что заслужил он от императорского двора награду – шутка ли дело – фарфоровый секрет разгадал, стало быть, русское мастерство вровень с европрейским стало, а казне то какая прибыль – фарфор – дороже золота.

И не токмо белые фарфоровые чашки его изделия как птицы из его рук вылетают, а и расписывать он их стал. Особливо начали ему удаваться фарфоровые табакерки. В те поры мода пошла – табак нюхать. Посчитали , что это здоровью на пользу. Все господа с табакерками ходили, друг друга табаком угощали либо одалживались. Государыня императрица отличившихся придворных драгоценными табакерками одаривала. Специально мейсенкого фарфора табакерки из Европы в Россию везли! По большой цене таковые табакерки шли. Разве что на вес золота, а бывало, что и больше.

А тут – такая радость – свои русские табакерки Виноградов стал изготавливать и ничуть мейсенских не хуже. Мечталось мастеру, что, теперь, когда он секрет порцелана открыл, и ему облегчение судьбы будет. Уж о награде то не мечтал, а хоть бы на волю отпустили! Пусть бы какой присягой с крестным целованием обязался он фарфоровый секрет хранить и хранил бы твердо пуще жизни. Да только нет того! И в глубине сердца понимал мастер, что и впредь не будет! Сколько раз он думал, что вот талант да усердие должны удаче да успеху способствовать, а ведь нет того! Фарфоровый талант Дмитрию Ивановичу – каторгой стал. Вспоминал Дмитрий Иванович друга своего Михайлу Ломоносова. Поговаривали, что тот большую славу вошел и милостью царицы одарен. Вот и придумал Виноградов другу своему о себе весть подать. Ведь как увезли Дмитрия на порцелановую мануфактуру, так и исчез он от людей, как будто его и не было. И Михайло то Ломоносов должно ничего про него не ведает, потому и помощи оказать не может. А кроме Ломоносова Дмитрию Ивановичу и обратиться не к кому. И придумал он как о себе весть подать. Ему сказывали, что изделиями его рукомесла государыня гордится и всем показывает – дескать вот он русский порцелан. (Вот только имени мастера не поминает). Изготовил Дмитрий Иванович чашечку невеликую ( больше то размером не сделать – печи для обжига фарфора маленькие) изукрасил её виноградными гроздьями да листьями – мол, Там же на донышке и знак Виноградова, каким он в университете свои работы помечал, увидит Ломоносов сие изделие и поймёт, чья это работа, и догадается где Дмитрия содержат и уж найдет способ другу помочь. Михайло словом одарён, уж сумеет о друге может перед самой государыней прошение произнесть!

Однако, видел Ломоносов эту чашечку – нет ли не ведомо, ничего о сем Виноградов не узнал. Почасту думал он, как же его судьба в такое художество определила. За что?

Однако сделался Дмитрий Иванович, после того, как Гунгера прогнали, по должности главным мастером, все работы ему подчинили. Тут казалось бы, хоть какое то облегчение его участи наступить должно, а получилось то наоборот. Теперь с него не только за собственные труды спрашивают, а за каждого работника и за каждое изделие их рукомесла. По табакеркам да прочим фарфоровым вещам такой урок положили , что за день его и не сделать, потому и по ночам работать стали. Уж как не старался Виноградов своим подмастерьям их плачевну участь облегчить, да не больно получалось. А у русского человека, ежели тоска , да безысходность какая первейшая слабость оказывается – понятное дело – шкалик. А рабочие, которые в город выход имели зелье то винное, мастера жалеючи, с воли и приносили… Сам же Дмитрий Иванович силами оскудел и не то, чтобы пьян бывал, а память то временами затуманиваться стала.

Вдруг является к нему, как то об вечернюю пору, Негоциант – тот самый из Марбурга. Виноградов уж с устатку задремывал, но Негоцианта сего сразу узнал и вроде как холод -беду от него исходящий почувствовал. А той и говорит, словно они вчера расстались:

– Давеча мы не договорили…Хотя, к обоюдному согласию пришли…

Дмитрий Иванович свой сон то ясно помнит и отца своего немощдного, кой на его защиту пришел! Этот разговор, что ли Негоциант вспоминает?

А сердце то у Виноградова будто кто железными тисками сжимает, голова то как в огне горит, а весь как заледенел. Собрал он всю свою волю да и отвествовал:

– Вы, господин, ошибаетесь! Разговор помню, а к согласию то мы не пришли!

И сразу почудилась Дмитрию Иванович, будто он совсем маленький, отцу в храме на службе помогает – свечу за ним носит, а отец в полном облачении кадилом вмахивает… Видно , что молитву творит – поет, а молитвы не слышно.

Негоциант поморщился брезгливо.

– Я прекрасно понимаю, в каком тяжелом и несправедливом положении находитесь! И странно, что отказываетесь от очевидной выгоды правильного выбора..

– Да что ж тут правильного – душу продать?!

– Да на что она? Что она есть собою – неосязаемая чувствами? Возможно просто выдумка и нет её вовсе!

– Ну, а коли её нет, что же вы её на обмен просите?

– Я помочь вам хочу. А это так – пустяк. Не более , чем традиционный ритуал, реальности под собою не имеющий…

И слышиться Виноградову, что там, у отца на молитве голос окреп – слов то ещё не разобрать, а пение слышится. И видно, что сие Негоцианту сильно как не нравиться! То он мизинцем с длинным ногтем ухо прочищает, то головой трясет.

– Я вижу как вам нынче плохо и, смею заверить, несчастья Ваши станут со временем умножаться. А я предлагаю благополучие, славу и почет, достойный вашему таланту и усердию, в обмен на пустяшную фантазию. Умные люди на такой обмен с готовностью идут! Знали бы вы сколько их!

Ничего на это Виноградов возразить не мог. Хочет крестное знамение сотворить, а рука как свинцом налилась – не поднимается. Только что прошептал губаит помертвелыми: – Господи, заступись, спаси и помилуй… – Да и упал навзничь, точно его по голове ударили. Опомнился – на полу лежит в луже воды. Рабочие вкруг него толпятся.

– Слава Богу, – крестятся, – Опомнился наш Дмитрий Иванович… Это он с устатку, так то ведь не разгибаясь трудиться вовсе нельзя. Жалости к нам начальство не имеет…

– Да это он вчерась выпил лишку…

Поднялся Виноградов, разогнал работяг по работам, а про себя думает:

– Вот ведь как хитро: – расскажи я, что было – подумают это у меня белая горячка.

По все дни о случившимся вспоминал, а что делать так и не придумал, вот ведь в какие сети-тенёта попал. Не заметил как на чашке сетку нарисовал, а после чуть успокоился да цветами её изукрасил. Изящный рисунок явился. Сеточка Виноградовская, веселого цвета – розового.

Решился Дмитрий Иванович бежать. Припало ему на ум – а не от того ли подобного Михайло Ломоносов, в бытность его в Германии, бегством спасался? Тоже ведь в таких тенетах очутился, и всякие муки принимал, даже в прусские гренадеры угодил, однако же уцелел и теперь вот в славе пребывает. И ведь бежал с поцелановой мануфактуры Виноградов! Бежал, да сразу и попался. Приволокли обратно на фабрику. Шпагу, коя ему было по чину положена, отобрали. Не посмотрели, что Марбургского университета выпускник и всякими званиями наделен. Били, конечно. Розгами пороли. Да мало что били – посадили как собаку на цепь, чтоб не бегал. Да напоследок, то ли в насмешку, то ли жалеючи его, сказали стражники: "Велика Россия, а спрятаться негде! От судьбы не убежишь…" В 1754 году Черкасов велел держать Дмитрия Виноградова во время обжига фарфора у печи, якобы "для неустанного смотрения", и чтобы пока там обжиг идет и спал там. Так потянулось жительство великого мастера в фабричном затворе , возле печи для обжига порцелановых изделий, под караулом и на цепи. А работу с него требовали не в пример как больше. Не исполнял – голодом морили! И Негоциант, коего суть, Виноградову совершенно открылась, (раньше он догадывался, а со временем убедился, кто это его искушает) не единожды ему являлся. Все разговоры говорил, надсмеивался на художеством в каком ноне Дмитрий Иванович пребывал.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.