На острие ножа

– Джексон, это Сеффи. Сеффи, это Джексон Роббинс, мой брат.

– Рада познакомиться, Джексон.

Я улыбнулась, а он даже не покосился на меня – смотрел только на своих.

– Как решила назвать спиногрыза?

– Моего сына зовут Сэм, – надменно ответила Рокси и бросила на меня взгляд, говорящий: «Только посмотри, что приходится терпеть от родного брата». – Он не спиногрыз.

– Спиногрыз? – удивилась я.

– Он же короед, мелюзга, поросюшка…

– Спасибо, Джексон. Думаю, Сеффи уловила общую идею, – перебила его Рокси.

– Не слышала, чтобы детей так называли, – улыбнулась я.

– А это у нулей так принято. Не всё в нашей жизни диктуют Кресты. У нас, нулей, свой язык, знаешь ли. Нам нужно хоть что-то свое. – Джексон впервые посмотрел в упор.

– Да, конечно, – сказала я после паузы.

– Правда? Ты серьезно так думаешь? – с вызовом поинтересовался Джексон. – У нас свои слова, свои выражения, свой акцент, а нам твердят, что мы не умеем нормально говорить, что мы неграмотные и косноязычные!

– Я так никогда не говорю, – сказала я.

– Но тебе наверняка не по себе. Слова-то похожие, а значение совсем другое, – продолжал Джексон. – Наш язык – это то, что вы, Кресты, не понимаете и не контролируете.

– Джексон, отстань от нее! – напустилась на него Рокси. – Сеффи, прости, пожалуйста, мне за него стыдно.

– Ничего-ничего. – Я пожала плечами. – И вообще я люблю, когда словами через рот. Тогда не остается никаких недомолвок.

Я пересела поближе к кроватке, потому что услышала, как ты кряхтишь – вот-вот заплачешь.

– Все хорошо, мама здесь. – Я прижала тебя к груди, чтобы успокоить.

Краем глаза я увидела, как Рокси шепчет что-то брату, а он слушает и смотрит на меня не отрываясь. Я решила не обращать на тебя внимания и проверила твой подгузник – полон доверху! Тогда я помыла тебя и стала переодевать, и тут Джексон подошел ко мне.

– Слушай, если хочешь влепить мне по роже грязным памперсом, валяй, имеешь право, – сказал он.

– С какой радости? – Я засмеялась.

– Рокси мне рассказала, кто ты, – признался Джексон. – Я тебя не узнал. Не сообразил, что ты из наших.

Моя улыбка мгновенно погасла.

Наши и чужие. Мы и они. Одно и то же. Вечно одно и то же.

Джексон посмотрел на мою дочку и опешил – как и все, когда видят ее впервые. Для Креста она слишком светлая, а для Нуля слишком темная.

– Как ее зовут?

– Калли-Роуз.

– Красивое имя. Ей идет, – сказал он.

Я только улыбнулась:

– Она дитя радуги, как в песне.

– Что ты имеешь в виду? – Джексон нагнулся посмотреть поближе.

– То, что она раскрашивает жизнь во все цвета радуги, а не то, какого цвета она сама.

– А, понятно.

– А где ты играешь? – Я кивнула на гитару.

– Ты про нее? – Джексон подтянул гитару так, что она легла ему под руку. – Всегда и везде. Где придется.

Я посмотрела вдоль прохода и сказала:

– Может, сыграешь, чтобы нас повеселить?

Я просто шутила, но Джексон тут же ухватился за идею:

– Только, чур, ты споешь!

– А если мне медведь на ухо наступил? – спросила я.

– Даже лучше! – Джексон ухмыльнулся.

Рокси замотала головой:

– Сеффи, прошу тебя, не подначивай его, он же и правда сыграет!

Я посмотрела на Джексона, который весь сиял, и решила, что Рокси права. Джексон явно из тех, кто сто процентов времени мчится вперед на всех парах.

– Ну что, струсила, да?

– Что споем? – спросила я, уложив уже задремавшую Калли обратно в кроватку. Наверное, она не проголодалась, просто ей было неудобно.

– Вы спятили. – Рокси была в ужасе.

– Что споем? – снова спросила я, ерзая от нетерпения.

– Предлагай, – сказал Джексон.

– «Дитя радуги»? В честь всех новорожденных в палате.

– Погнали, – сказал Джексон и забренчал по струнам. И запел, с вызовом глядя на меня.

Твое объятье зыбко,В твоих глазах – улыбка,И – нет, ты не ошибка, дитя радуги.Ты – ласковая осень,Где сердце солнца просит,С тобой явилось счастье, дитя радуги.

Я глубоко вздохнула и после первых двух строчек вступила, сначала тихо, потом все громче с каждым словом. И поймала на себе удивленный взгляд Джексона, когда запела. Наверняка он думал, что мне храбрости не хватит. Но потом он улыбнулся – и мы запели в унисон, всё увереннее и увереннее.

Забыть, что было прежде?Ты – первый шаг к надежде,Мне страшно ошибиться,Но что со мной случится,Пока со мной мое дитя радуги?Мне так тепло с тобою,И жить, и думать стоит,С тобой пришел покой, дитя радуги.Ты рушишь все преграды,И сердце свету радо,В тебе – моя надежда, дитя радуги.

У Джексона был неплохой голос. А у меня? Сначала меня заботило только как бы попасть в ритм и не забыть слова. Но потом я словно поймала волну. И к концу второго куплета мне даже понравилось. Я совсем не смущалась. Исполнение у нас вышло не суматошное, а просто… прочувствованное. Естественно, стоило нам с Джексоном запеть, как мы завладели вниманием всей палаты. И знаешь, Калли, не так-то плохо у нас выходило. Честно говоря, я сама не ожидала, что спою так чисто! В школе я пела в хоре, но меня никогда не выбирали в солистки на школьных концертах или постановках. Я всегда была одной из хора, и меня это вполне устраивало. Но вот я пою в дуэте, и вроде никого не тошнит. Все в палате даже улыбались и хлопали в такт. А Джексон, продолжая петь, буравил меня взглядом, и лицо у него было какое-то странное. Но тут в палату ворвалась сестра Соломон.

– Петь в отделении запрещено! – Она пыталась перекрыть наши голоса. Мы не обратили на нее ни малейшего внимания. И вообще запели громче.

Забыть, что было прежде?Ты – первый шаг к надежде,Мне страшно ошибиться,Но что со мной случится,Пока со мной мое дитя радуги?

– ПЕТЬ В ОТДЕЛЕНИИ ЗАПРЕЩЕНО! – Сестра Соломон уже не кричала, а визжала.

Мы просто хотели чуть-чуть позабавиться, развлечься. Но сестра Соломон рассвирепела не на шутку. И в конце концов схватила гитару Джексона. Зря это она. Он сразу переменился – будто кнопку нажали.

– Эй ты, трефа недоделанная, чтобы ты больше пальцем не тронула мою гитару, ясно тебе? – процедил Джексон тихим страшным голосом.

Сестра Соломон явно поняла все с первого раза. Отдернула руку, будто обожглась, после чего повернулась и многозначительно на меня посмотрела. В палате стало тихо-тихо, только скулил чей-то ребенок. Сестра Соломон ушла обратно на сестринский пост. Слова Джексона были мне как пощечина. И тут у меня всплыло воспоминание – нежданное и нежеланное. Первый день Каллума в Хиткрофте, моей старой школе. У крыльца собралась целая толпа, протестовавшая против того, чтобы Нулей пустили учиться вместе с Крестами. И я вспомнила, что я кричала, когда пыталась защитить Нулей, помочь им попасть в школу целыми и невредимыми, вспомнила, как обвиняла своих друзей, что они ведут себя как звери. Хуже зверей – как пустышки. Я никогда в жизни не забуду, какое у Каллума стало лицо, когда я это сказала. В тот день я была близка к тому, чтобы потерять его. Он взял с меня слово, что я никогда в жизни больше не произнесу это. Каллум правду говорил, слова могут ранить. Вот как сейчас. Мне было так же больно, как сестре Соломон; хуже того, я чувствовала, что именно я стала причиной этой словесной атаки. Я покосилась на Джексона и пересела в изножье койки проверить, как ты там.

– Прости меня, Сеффи, – с небрежной ухмылкой сказал Джексон. – Зря она схватила мою гитару. Я не тебя имел в виду.

– Нет, меня. Я тоже Крест, – сказала я.

– Мои слова относились к медсестре, – пояснил Джексон.

– Да, но ко мне они тоже относятся, – ответила я.

– Нет. Они…

Я подняла руку, словно отражая все, что он скажет:

– Джексон, ко мне они тоже относятся. А теперь, если не возражаешь…

Я взяла тебя на руки, Калли, и встала перед ним, ожидая, когда он отойдет, чтобы я могла вернуться в постель и покормить тебя. Тебя не надо было кормить, ты вообще почти спала. Но мне надо было что-то сделать, чтобы скрыть унижение.

Джексон вернулся к койке сестры. Я перестала обращать на него внимание и устроилась с тобой, Калли. Но не обратить внимания на его слова я не могла.

Ты из наших.

Из них.

Из наших.

Из них.

В этом был ритм, похожий на стук колес поезда, едущего по кругу – бесконечному, но абсолютно никуда не ведущему.

Глава 19 ○ Джуд

Я остановился у темного салона и посмотрел на часы. Пять минут десятого. Вгляделся в витрину – внутри никого. Пусто. Эта сучонка меня провела. Наверняка вообще не собиралась со мной гулять. Конечно – небось, стоило мне уйти, она всласть посмеялась со всеми подружками, представляя себе, как я буду торчать под дверью салона, будто побитый щенок, а она в это время выпьет с друзьями и от души повеселится надо мной. Руки сами собой медленно сжались в кулаки.

– Стив! СТИВ!

Я повернулся и увидел, что Кара бежит ко мне через дорогу.

– Уф, обошлось. Я боялась, мы разминемся, – пропыхтела она, когда добежала.

Я изобразил улыбку и сказал:

– Я думал, ты еще работаешь.

– Последняя клиентка ушла минут двадцать назад, вот я и сбегала в круглосуточное отделение банка положить на счет дневную выручку. Не люблю оставлять деньги в салоне, – объяснила Кара.

– Мы могли бы зайти туда по дороге к тебе, – сказал я как бы между прочим.

– Само собой, просто я живу в другой стороне, – ответила Кара. – Не хотела тебя таскать туда-сюда.

Я пожал плечами. Обсуждать тут было нечего, хотя я был очень раздосадован. Прощай план раздобыть легких денежек без особых трудов. Ладно, придется еще немного потерпеть.

– Ну, что я сегодня буду готовить для нас? – спросил я.

– Если ты только не расхотел готовить. У меня дома есть паста. И даже, кажется, фарш. И рыба.

– А какая рыба?

Кара нахмурилась, припоминая:

– Пикша и вроде бы еще сибас, у которого завтра истекает срок годности.

– Ну, значит, сибас, – улыбнулся я. – Пошли.

Я предоставил ей болтать, пока вел ее домой. Спросил, как прошел день в салоне, а потом позволил нести всякую околесицу про клиенток и коллег. По ее словам, «Делани» был одним из немногих парикмахерских салонов, где обслуживали и нулей, и Крестов. По ее словам, видеть в одной парикмахерской и клиенток-нулей, и клиенток-Крестов – такая же редкость, как единорожьи какашки. А у Кары была мечта – и та-та-та, и бу-бу-бу. Секунд через сорок я отключился, только иногда вставлял: «Да что ты говоришь?», «Ну и дела» и «Надо же, а я и не знал, что так бывает!», когда в ее монологе возникали подходящие паузы.

– Господи, я трещу как сорока, наверное, замучила тебя до смерти! – воскликнула Кара, когда мы подошли к ее дому.

Да, замучила, и еще как.

– Нет, конечно, – ответил я. – Ты любишь свою работу, это заметно. В этом нет ничего плохого.

– Стив, ты такой славный, – благодарно улыбнулась Кара. – У большинства мужчин глаза давно стали бы стеклянные.

И от тепла ее улыбки мне вдруг стало… неловко. Этого я не ожидал. И оттого, что не ожидал, мне стало еще хуже. Кара открыла дверь, и мы вошли. Что мне теперь делать? Можно, конечно, избавиться от нее, а толку? Денежки-то тю-тю. Остаться в ее доме я не смогу – скоро набегут ее подружки и начнут трезвонить в дверь и задавать вопросы. Тогда зачем? Буду готовить и терпеть общество этой трефы, пока не получу что хочу, а там будь что будет. Надо просто тянуть время.

– Послушай, я же даже не знаю, как тебя зовут, – заявила Кара.

– Стив, – не понял я.

– Да нет, фамилию.

– Виннер. Стивен Виннер, – сказал я ей.

– Позвольте вашу куртку, Стивен Виннер, – сказала Кара, как только за нами закрылась входная дверь.

Я снял куртку и отдал ей безо всяких возражений. Мы минуту постояли в неловком молчании. Мы остались одни у нее дома. Молчание затянулось, и мне пришло в голову, что она, наверное, уже сообразила, что к чему, и жалеет, что пригласила меня. Я оглядел прихожую. Канареечно-желтые стены с постерами. Кленовый паркет на полу. На столике справа от меня стояли телефон и плошка с ароматической смесью, от которой по всей прихожей разило лавандой. Эти Кресты просто сами не свои до ароматических смесей.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

 Пер. М. Советова.