Зовем воображение на помощь. Детская нарративная терапия

Хильда Линдеманн Нельсон указывает на то, как нам важно вести повествование о времени и его последствиях от первого лица: «Эти истории обращены в прошлое, они составляют мое понимание того, кем я была по отношению к ним, но в то же время эти обращенные в прошлое истории формируют мое поле действий, в котором я могу выстраивать истории, обращенные в будущее, и они будут направлять мои будущие отношения с ними» (Lindemann Nelson, 2001, p. 77). Когда мы оглядываемся назад, может возникнуть ощущение, что будущее предопределено теми событиями, которые произошли в прошлом, что такова теперь наша судьба. Однако вместо того, чтобы пытаться вообще избежать путешествий, убрать паспорта и оставаться в одном часовом поясе (как будто это действительно возможно), мы с радостью готовимся к отъезду. А если проблема претендует на то, чтобы быть нашим биографом, турагентом или гидом, мы в состоянии эту ее претензию оспорить.

Убедительность нарратива

Нарративы захватывают нас и проживаются нами. Они основа нашей идентичности. Они говорят нам, кто мы и что мы можем в жизни. Как объясняет Линдеманн, «мы относимся к себе и к другим согласно тем историям, с помощью которых мы объясняем себе, кто мы и кто они» (Lindemann Nelson, 2014, p. 49). Когда Морин предстала перед мамой, учительницей и, возможно, перед самой собой как тревожный ребенок, неспособный справиться со своей Тревогой, она оказалась в позиции обедненной идентичности и ее воспринимали по ее проблеме. Любой заслуживающий похвалы опыт, который мог бы способствовать развитию насыщенной истории, сверхъестественным образом испарялся и казался скорее призрачным, чем реальным. Когда обеспокоенные родители обращаются за помощью и в разговор включаются учителя, школьные консультанты, психотерапевты и психиатры, проблема может потребовать всего нашего внимания, но мы отказываемся предоставлять ей эксклюзивные права. Вместо того чтобы принимать проблему как родную, мы можем относиться к ней как к незваному гостю, как к чужаку, поскольку мы видим, куда она клонит и как сильно хочет нас убедить в своей точке зрения.

Беверли: Кажется, в последнее время все вызывает у нее стресс. Когда я забираю Морин из школы и она не находит меня в толпе родителей, она беспокоится, что я не пришла или что со мной что-то случилось. Накануне она подслушала, как я разговаривала с матерью, которая, как вы можете представить, сейчас не в лучшем состоянии.

Д.М.: Вы имеете в виду с тех пор, как вы потеряли отца?

Беверли: Он был моим отчимом. Он для меня всегда был больше, чем просто маминым мужем, хотя я полюбила его не сразу. Мой отец умер, когда мне было 25, так что, когда в нашей жизни появился папа Джим, я уже жила на Западном побережье. Но он всегда был единственным дедом, которого знали девочки.

Д.М.: Значит, ваша мама пережила это дважды.

Беверли: Да, и для нее это было трудно: сначала мой отец, а теперь дедушка Мо, хотя между этими событиями прошло много лет. Остались одни девочки, да, милая? (Обращается к Морин, обнимает ее.) Но мы собираемся жить долго. (Поворачиваясь к Д.М.) Вчера вечером, перед тем как лечь спать, она спросила меня, умрет ли бабуля.

Д.М. (обращаясь к Морин): Сейчас Тревога сильна?

Морин: Да.

Беверли: Она чувствительная. Я ей сказала, что бабуля сейчас очень переживает. (Поворачивается к Морин.) Но твоя бабушка сильная. (Поворачиваясь к Д.М.) Они с бабушкой очень близки, несмотря на то что моя мама живет в Чикаго. Они переписываются в интернете, общаются в «Скайпе», и этой весной мы снова собираемся в гости. Мо очень волнуется.

(Несмотря на то что нам еще предстоит узнать, что именно Тревога затрагивает в Морин, не очень ясно, что именно тревожит – возможно, это связано с отношениями с бабушкой. Непонятно, подойдет ли это волнение для развития истории. Мы никогда не знаем наперед, в этом-то и удовольствие ведущего.)

Д.М.: Морин, ты волнуешься перед встречей с бабушкой больше, чем мама и сестра?

Морин: Да.

Д.М.: Ты можешь мне сказать почему, можешь предположить, почему перед поездкой в Чикаго ты волнуешься больше всех в семье?

Морин: Я не знаю.

Д.М.: Потому что ты любишь летать в самолете, любишь путешествовать? Чикаго – твой любимый город или ты скучаешь по бабушке? (Предлагает разные возможности, пытаясь подтолкнуть Морин к размышлениям.)

Морин: Я скучаю по бабушке.

Д.М.: Беверли, сильные чувства Морин к бабушке – так проявляется ее чувствительность? (Д.М. пытается понять, оставила ли Тревога хоть каплю возможности интерпретировать чувствительность Морин не как уязвимость, а как-то иначе?)

Беверли: Ну конечно!

Д.М.: Я подумал, не в этом ли причина. Вы можете рассказать больше о чувствительности Морин? Какой она была, прежде чем появилась Тревога?

Беверли: Боже… Первое, что приходит на ум, – то, как она всегда обо всех заботилась, особенно о сестре.

Д.М.: Можете ли вы рассказать побольше о том, как она заботилась об Энн?

Беверли: Энн младше, чем Мо, но ненамного. У них разница в возрасте всего 19 месяцев. Мы хотели, чтобы они были близки. Все эти истории о том, как старшие сестры ревнуют, когда рождается малыш, особенно так быстро, не про нас. Морин любила Энн с первого дня.

(Мы проверяем сюжетную линию, которая помогла бы нам представить Морин с другой стороны.)

Беверли продолжает рассказывать истории, иллюстрирующие нежные чувства, которые Морин испытывала к младшей сестре.

Беверли: Она в ней с первого дня души не чаяла. Когда я пела младшей дочке, Морин пела со мной, когда еще не знала слов. Она очень старалась. Мы вместе за ней ухаживали, правда?

Морин: Угу.

Д.М.: Может, Тревога взяла верх над чувствительностью Морин в последнее время? Может, до того как она появилась, вы думали о чувствительности Морин иначе? (Заглядывает в прошлое – возможно, там найдутся элементы предпочитаемого нарратива.)

Беверли: Да, тогда я думала, что это дар (кажется задумчивой).

Д.М.: Дар? Если этот дар предназначался не для Тревоги, тогда для чего он может быть предназначен? (Отделение Тревоги от чувствительности освободило место для новой истории.)

Беверли: Для любви! (Начинает плакать.)

Д.М.: Почему у вас на глазах появляются слезы, когда вы озвучиваете, что Морин одарена способностью любить? (Этот вопрос нужен для того, чтобы помочь Беверли сделать следующий шаг и продолжить создавать насыщенное повествование, а еще он нужен, чтобы Морин получила подтверждение ценности своего дара.)

Беверли: Да, именно так – способность любить. Она моя особенная девочка. (Беверли смотрит на дочь с любовью.)

Д.М.: Морин, у тебя есть способность любить? (Этот вопрос предназначен не только для того, чтобы воздать должное Морин, но и для того, чтобы дать ей возможность подумать, подходит ли ей это описание.)

Морин: Да. (Кажется, гордится этим, хотя отвечает скромно, как ответило бы большинство в такой ситуации.)

Д.М.: У тебя хорошо получается любить бабушку и сестру?

Морин: Да, хорошо!

Д.М.: А как ты это объясняешь? Что ты об этом думаешь? Как у тебя получилось так хорошо любить?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

В английском варианте текста авторы делают ремарку, что используют в книге слова «дети» (children) и «молодые люди» (young people) как взаимозаменяемые. «Дети» и «детство» более привычны, однако нагружены значением, которое ассоциируется с недееспособностью и уязвимостью, в то время как обозначение «молодые люди» не является уничижительным, и к тому же оно менее категоризирующее. Тем не менее мы в переводе не используем словосочетание «молодые люди», так как в русской культуре оно обозначает скорее юношей и девушек, т. е. людей старше 16–18 лет. Однако соответственно авторам мы подразумеваем, что слова «дети» и «детство» в этом тексте используются только для обозначения возраста. – Прим. ред.

2

В английском языке авторы используют неологизм wonderfulness, придуманный Дэвидом Эпстоном, чтобы обозначать умения и моральные достоинства человека. В этом тексте мы используем вполне привычное нам слово «уникальность», подразумевая под ним то же, что и авторы. – Прим. ред.

3

Надо отметить, что, описывая Морин как поразительного человека, мы не хотим сказать, что она сверхуникальна, и таким образом оставить ее без поддержки. Когда мы говорим о ее дарованиях, мы косвенно указываем на те способности, которые прослеживаются в ее семье, сообществе и у ее предков. В конце концов, именно ей решать, какие ценности она предпочтет принять в наследство, а от каких дистанцироваться. Из тех же соображений мы избегаем упоминаний о сильных сторонах и ресурсах молодых людей в том ключе, что это личные резервы, которые нужно добыть. Это заставило бы нас «относиться к силе так, как будто это чей-то клад, который только и ждет, что мы его выкопаем из обтянутого кожей тела» (Combs & Freedman , 2016).