Полная версия
Штык ярости. Индийский поход. Том 2
Поглядев на меня еще пару мгновений, Серовский обернулся и крикнул отряду:
– Готовься к бою!
Казаки тут же вскочили, забегали, засуетились. К тому времени, когда незнакомые конники подъехали к нам, отряд уже занял круговую оборону, спрятав коней посередине.
К тому же, и я вчера не обратил на это внимания, на вооружении у казаков имелся «единорог». Сейчас оружие быстро зарядили и канонир встал рядом с дымящимся запалом. Огромные колеса лафета придавали грозному орудию комичный вид и создавали обманчивое впечатление безобидности.
– Сейчас поговорим с туземцами, а потом продолжим нашу беседу, – сказал негромко Юра, встав рядом со мной.
– Жду, не дождусь, – ответил я, не глядя на него.
Не доехав до нас сотни шагов, конные остановились. Их было необычайно много, линия строя заняла почти все пространство перед нами. Серовский вышел чуть вперед и внимательно осматривал пришельцев.
– Их тысяч десять, не меньше, – заметил урядник. Он стоял рядом с есаулом, но я расслышал его слова.
– Это не киргиз-кайсаки, – сказал Юра, оглядывая строй. – Я не знаю, кто это такие, дьявол их раздери.
Я всмотрелся в строй всадников и тоже разглядел, что на них нет малахаев, как на большинстве кочевых воинов. Эти носили на голове красные шапочки, а на теле, под панцирями, черные и темно-серые халаты.
– Я слышал, что Ташкентом правит некий Юнус-Ходжа, – сказал я. – Может, это его войско?
– Юнус-Ходжа уже заключил с нами соглашение о мирном соседстве и доброжелательстве, – ответил Юра. – Так что, это не он.
– И что будет делать командир? – спросил я. – Поедет говорить? Я бы не стал, а дождался, пока сами приедут.
– Тебя забыли спросить, – мрачно отозвался мой жестокосердный приятель.
Впрочем, Серовский явно разделял мое мнение и не двигался с места. Строй пеших казаков ощетинился карабинами. Всадники перед нами волновались и с трудом удерживали коней на месте.
– И долго нам так стоять? – спросил я довольно громко.
Конная лавина перед нами тут же дрогнула и начала разворачиваться, образуя вокруг нас широкое кольцо. Хоть я уже участвовал в нескольких стычках, но привыкнуть к зрелищу окружающих меня всадников было выше моих слабых сил.
– Э-э, а разве нам не надо отойти к линии войск? – нервно спросил я, оглядываясь назад на спасительный прямоугольник казаков.
– Если хочешь, беги туда, – с усмешкой ответил Юра.
И я остался. Благо, что чувствовал себя сегодня получше, да и спасительный штуцер остался при мне. Правда, на ружье не было штыка, но я и не рассчитывал на его помощь при виде такой огромной кучи врагов.
Конница развернулась и за нею показались пехотные части. У этих в руках тоже были ружья, правда, допотопные фитильные, а еще я заметил несколько пушек. Пехота выстраивалась против нас, а еще подвозили ближе артиллерию.
– Ну, ты как хочешь, но я бегу обратно, – сказал я, увидев все это.
– Быстро, занять оборону! – закричал Серовский, развернулся и побежал к своему отряду. Видимо, до его богатырского ума дошло наконец, что это далеко не дружественные нам войска.
Казаки уже и сами сообразили, что дело пахнет жареным и быстро копошились, обустраивая оборонительные позиции. Они таскали ящики и мешки из обоза и быстро укрывались за ними.
Я решил не отставать от командира и бросился следом. Сзади пыхтел и лязгал саблями Юра. Мы добежали до укрытий почти одновременно и спрятались за ними. Так получилось, что казаки образовали оборону рядом с прудиком, возле которого мы ночевали, так что наш отряд не остался без воды.
– Сколько человек в отряде? – спросил я у Юры.
Тот пожал плечами, а молодой урядник ответил, злобно покосившись на меня:
– Сто двенадцать вместе с есаулом и адъютантом. А вот ты нам на беду попался, с тобой сто тринадцать получилось, чертова дюжина.
– Вы что же, верите в плохие приметы? – недоуменно спросил я и по сердитым взглядам, которыми одарили меня многие казаки неподалеку, понял, что до прогресса науки и торжества материализма еще ой как далеко. – Господа, это же смешно.
На стороне врага бахнули пушки. У неприятеля заржали испуганные кони, метнулись в сторону. Наши-то скакуны привычны к грохоту.
Ядра легли далеко от нашей позиции. Серовский приказал двадцати казакам рыть траншею. Они схватили мотыги и вгрызлись в податливую землю.
Затем ударил наш «единорог». Этот стрелял точнее и бомба взорвалась прямо посреди вражьего конного строя, благо их было много и они толпились в одну кучу.
– Получайте, твари, – азартно сказал Юра.
Канониры бросились перезаряжать «единорог», а со стороны неприятеля раздались нестройные ружейные выстрелы. Расстояние до нас было слишком большим и пули попросту не долетали до нас.
– Не отвечайте им, пусть тявкают, – сказал Серовский, шагая внутри нашего импровизированного редута. – Стреляйте, только когда приблизятся на расстояние выстрела, по моей команде. Берегите боеприпасы!
Он заметил меня со штуцером в руке и гневно спросил:
– А ты чего прохлаждаешься, ваше благородие? Ну-ка, марш копать траншею. Ты арестант, забыл что ли?
Мне всучили мотыгу, отобрали ружье и погнали на тыловые работы. Ну что же, лучше заниматься делом, чем маяться в укрытии. Как раз в этот миг снова выстрелил наш «единорог», в то время как противник до сих пор перезаряжал свои пушки.
Снова пострадав от нашей меткой стрельбы, вражьи войска подались назад, расширив кольцо окружения. Только пушки его остались на месте и вели по нам медленный и безрезультатный огонь. Я копал окопы вместе с другими казаками, высунув язык от жары. От выстрелов «единорога» и падений вражеских ядер содрогалась почва и в траншею осыпалась земля.
Мы копали до полудня, а потом нас сменили. За все это время ситуация нисколечки не изменилась. Мы продолжали обмениваться с врагами выстрелами, причем с нашей стороны «единорог» звучал все реже и реже, поскольку Серовский экономил боеприпасы.
Враги ни разу не попали по нам, только пару раз ядра ударили о ящики и перевернутые повозки, раздробили их в щепы, но вреда никому не нанесли, только подняли кучу пыли. Половина наших бойцов к этому моменту уже спряталась в траншеях.
Меня посадили по отдельности от казаков, дали галету, сухарь и воды. Я проглотил все в один миг и спросил усталого служаку, сидевшего неподалеку:
– Чего это они на нас не нападают? Боятся, что ли?
Служилый усмехнулся и отер пыльное лицо. Я вспомнил, что во время рытья окоп он старался больше всех, копая землю, как экскаватор.
– Какой там, боятся, скажешь тоже! Просто они знают, что нам некуда деваться, вот и не торопятся.
Действительно, это было похоже на правду. Враги почти не обращали на нас внимания, подняли вокруг нас походные шатры и укрылись в нем от зноя. Жара стояла такая невыносимая, что даже снаряды с неохотой летали в раскаленном воздухе. Ствол «единорога» раскалился до предела, канониры подолгу ждали, пока он остынет, не желая тратить драгоценную воду для остужения.
У противника после полудня от жары взорвались две пушки, не выдержали-таки адского пекла. После этого обмен снарядами и вовсе почти прекратился, достигнув интервала один выстрел в час.
Отдыхать после обеда, никто, естественно, не собирался. Вместо нас копать окопы отправились другие казаки, а мы сели в укрытие с ружьями в руках и следили за врагами. Солнце продолжало припекать и я укрылся от него, соорудив из тряпки нечто вроде бурнуса над головой. Ничего не происходило, вялая перестрелка почти прекратилась, меня клонило ко сну.
– Кстати, почему они так и не поговорили предварительно с нами? – спросил я у все того же казака, что копал с невиданным усердием. – И кто это такие, леший их подери?
Казак с прищуром всмотрелся в ряды врагов. Был он постарше меня и сразу видно, что намного опытней. На щеке шрам, в черных волосах седые пряди, лоб избороздили морщины. Пропустила его жизнь через крупноячеистую терку, ничего не скажешь. Наверное, как и Серовский, воевал чуть ли не с колыбели.
– А чего им с нами разговаривать? – рассудительно спросил казак. – Их много, нас мало. Раздавят, как муху и всего делов. Вот ты когда комара хлопаешь, спрашиваешь его имя?
И опять все вполне логично. Видимо, это какие-то части иррегулярные кокандцев, переодетые в другую униформу, мстят нам за поражения под Туркестаном и Чимкентом.
– А что Суворов сделал бы на нашем месте? – спросил все-таки я, немного покоробленный сравнением с комаром и мухой.
Казак снова усмехнулся.
– Вестимо, что. Он бы уже давно набежал на них и разбил бы в скоротечном бою. А потом гнал бы до самых их змеиных нор, откуда они вылезли.
– А нам что мешает так сделать? – продолжал я допрос.
Казак помахал подбородком по сторонам.
– А где ты видишь здесь Суворова? Может, он в телеге сидит, в бочке с порохом? А без него ты кукиш получишь от атаки, а не победу. Разобьют нас басурманы, это как пить дать.
– Ну, это совсем никуда не годится, – сказал я. – Разве же так учил нас рассуждать батюшка Александр Васильевич? Или вы не суворовцы? Разве же Платов Матвей и Денисов Карпыч не достойные его ученики? Может, поднимете командиров на достойный прорыв?
– Заткнись, пожалуйста, спать мешаешь, – раздался ленивый голос соседа слева. – На прорыв он тут собрался, видишь ли, Илья Муромец недоделанный.
В траве сонно стрекотали кузнечики. По вискам стекал пот.
– Тебя как зовут, суворовец? – с легкой усмешкой спросил казак. – Это ты лекарь, что ли? Едва от титьки оторвали, а туда же, врага бить хочет. Какой из тебя соглядатай чужеземный, ты же еще дите неразумное.
Я назвался и поблагодарил, что он верит в мою невиновность.
– А меня Рязанов зовут, Василий, – сказал казак. – Конечно, невиновен, это же, как пить дать. Диву даюсь, как ты до сих пор умудрился выжить с такими глупыми мыслями.
– Почему глупыми? – слегка обиделся я. – Разве Суворов не призывает командиров действовать, как он, и смело идти на врага?
– Эх ты, яйцо недолупленное! – ответил мне Рязанов. – Суворов что же, учит слепо на врага идти, чтобы голову сложить задаром? Ты видишь, что у них конницы полно, а у нас артиллерии мало? Мы сейчас рванем вперед, а они только этого и ждут. Окружат нас со всех сторон, в ближний бой вступать не будут, лишь обстреляют. А потом нас жара и жажда доконают. И выстрелы.
– Это, конечно же, так, но ведь Суворов вряд ли сидел бы так и ждал у моря погоды, – продолжал спорить я. – Он бы что-нибудь придумал против коварного врага.
Рязанов махнул на меня, как на безнадежного больного.
– Ой, да что с тобой спорить. Ты меня не разумеешь ни капельки. Суворов на то и Суворов, что сделал бы по-другому. Так доблестно и разумно, что враг бы и не понял ничего, а уже был бы разбит. Он у нас один такой, батюшка русский Марс, остальные командиры ему в подметки не годятся. Чего ты сравниваешь куриц с петухами.
– Даже Серовский? – коварно спросил я.
Казак покосился назад, промолчал, только сплюнул.
– Эй, Стоиков, ты чего там разбушевался? – раздался голос есаула. – Кровь кипит, что ли, воевать потянуло? Ну-ка, иди тогда, поработай мотыгой, раз такой удалой.
Вздохнув, я поднялся и направился к окопам. К вчерашним ожогам на руках вскоре должны были прибавиться мозоли от интенсивного копания.
В общем, теперь мне пришлось работать до вечера. Когда наступила темнота, я рухнул на месте, прямо там, в окопе, отказавшись от ужина и мгновенно уснул.
Спал я тяжко и беспробудно. Рано утром меня разбудили крики «Аллах!» и гром орудий. Я вскочил, едва продрав глаза и не сразу понял, где очутился. В волосах полно песка, на зубах скрипит пыль, из стенок траншеи торчат длинные извилистые корни растений. В окопах сидели другие казаки и ждали врага.
Неприятель решился-таки атаковать нас на рассвете. С добрым утром, так сказать. На нас разом бросилась конница и пехота врага, вооруженная древними и современными средствами убиения: ружьями, саблями и луками со стрелами. А у меня даже мотыги нет в руках, чтобы защищаться.
Однако же, до ближнего боя дело не дошло. Первым же метким выстрелом «единорог» разворотил первую линию вражеского строя, устроив ужасную мешанину из павших солдат, раненых и уцелевших. Казаки усугубили разгром, стреляя поочередно из карабинов. Нападавшие пытались накрыть нас своим густым огнем из пуль и стрел, но траншеи и баррикады из мешков хорошо нас прикрывали. Неприятель смутился, остановился, а потом отхлынул назад, оставив на земле десятки убитых.
– Это только цветочки были, скоро ягодки грядут, – сказал Рязанов и перезарядил ружье.
Я вылез из траншеи, прошел вдоль нее, не выходя из нашего лагеря и нашел Серовского.
– Дайте мое ружье, я тоже буду воевать, – заявил я есаулу.
Командир как раз хвалил артиллеристов за удачный выстрел и проворчал только:
– Ладно, возьми свое оружие. Но ежели чего подозрительное замечу, на месте пристрелю, понял?
Рядом появился Юра. Он тоже перезаряжал оружие и заверил Серовского:
– Я за ним пригляжу. Пусть только попробует переметнуться к врагу, сразу пришпилю к земле.
Ладно, лучше так, чем совсем без оружия, словно голый посреди многолюдной улицы. Недовольный пожилой урядник принес мне мой штуцер, но я заявил:
– А где мой штык? Что я буду делать, когда начнется ближний бой?
Урядник покосился на Серовского, а тот проворчал:
– Дай ему штык.
Так я вооружился и вернулся обратно на свое место в траншее, неотступно преследуемый по пятам вредным Уваровым.
Между тем враги опомнились от неудачной атаки, перестроились в колонны и снова бросились в атаку. Я поднял штуцер, тщательно прицелился и хотел выстрелить, но оружие, конечно же, оказалось незаряженным. В спешке я совсем забыл проверить его состояние.
Впрочем, наш отряд снова обошелся без моей драгоценной поддержки. «Единорог» показал чудеса скорострельности и дважды лупил по наступающим врагам. Казаки тоже стреляли почти без перерыву, осознавая, что если враг ворвется в траншеи, то перережет всех к чертям собачьим. Во время этой второй атаки враги подошли почти вплотную к нашим укреплениям, осыпая нас стрелами, но все равно не выдержали и отступили.
После этого нападения у нас появилось много раненых и несколько убитых, поскольку враги вели навесной огонь и стрелы летели на нас сверху, как смертоносный дождь.
– Эй, доктор, где ты там? – услышал я голос Серовского. – Быстро позовите доктора!
Юра хлопнул меня по плечу.
– Иди скорее, чего застыл? Помоги раненым.
Я вспомнил про свое призвание в этом мире и побежал подстреленных бойцов. Когда я закончил извлекать стрелы и перевязывать раненых, началась третья волна наступления, еще сильнее первых. Крики атакующих врагов напоминали вопли разъяренных индейцев и от этого, несмотря на раннюю жару, и вправду стыла кровь в жилах.
Глава 5. Переговоры
Хоть враги и старались устрашить нас своими криками, наш отряд бился стойко и не сдавался. Я уже приготовил штуцер и сразу выстрелил из него, тут же четко заметив, как от моей пули свалился один из скачущих на нас всадников.
Вокруг свистели стрелы и впивались в землю. Кричали раненые люди и ржали испуганные кони. Грохнул «единорог».
Часть всадников прорвалась в траншеи в отверстия между повозок. Они смогли прорваться с противоположной стороны, там, где не попали в сектор обстрела «единорога». Я находился как раз с другой стороны, там, где «единорог» наносил крошил врагов в кровавое месиво.
В очередной раз перезаряжая штуцер, я вдруг осознал, что пронзительные крики врагов и лошадиное ржание раздаются теперь слишком близко, прямо за моей спиной. Обернувшись, я увидел, что противники гарцуют на конях среди наших позиций и рубят казаков, пытающихся наколоть их на пики. Несколько всадников даже очутились в покрытом тиной пруде, служившим нам водохранилищем.
Один конник, юркий малый, на моих глазах извернулся и ударил саблей казака по макушке. Голова несчастного лопнула, как спелый арбуз, только изнутри не хлынул сок, а потекла кровь.
– Коли их, ребята! – закричал я, поскольку внезапно очутился ближе всех к проникшим к нам врагам.
Другие наши солдаты в это время как раз отбивались от наседавшего снаружи врага и не все могли прийти на помощь. Я побежал вперед с ружьем наперевес, благодаря себя за то, что вытребовал штык.
Тот самый шустрый малый уже сражался сразу с двумя другими казаками. Надо признать, что саблей он действовал довольно ловко и даже успел рассечь одному казаку лицо. Я приготовился ткнуть его сзади штыком, когда меня опередил Юра.
С криком «Он мой!» адъютант-экстремал оттеснил меня в сторону, подскочил к неприятелю и истошно завопил, привлекая к себе внимание и не желая нападать на него сзади. Честное слово, иногда я считал Юру немного чокнутым. Во время сражения этот человек превращался в дикого зверя.
Маневр моего недавнего приятеля сработал и ловкий наездник обернулся. Они со звоном скрестили сабли, враг сверху, с коня, а пеший Юра снизу, с земли. Я уже не мог наслаждаться зрелищем их поединка, так как на меня самого налетел всадник и чуть не снес голову ударом сабли.
Я успел вовремя отступить, а когда конь унес по инерции врага дальше, подбежал к противнику и ударил штыком в бок. Лезвие погрузилось в тело наполовину, а потом уперлось во что-то твердое, наверное, ребро. Я вытащил штык, а всадник застонал и грузно свалился из седла.
Оглядевшись, я увидел, что наш отряд успешно отбил нападение снаружи. Казаки добили тех всадников, что прорвались внутрь наших позиций. Юра как раз ранил своего противника быстрым ударом по ноге, а затем по шее, сумев пробиться сквозь доспехи. После этого он сплясал победный танец, размахивая окровавленными саблями.
– Ну что сказать, молодец, – раздался звучный голос Серовского за моей спиной.
Я обернулся, считая, что это он обо мне, но есаул с удовольствием смотрел на Юру и гладил себя по кончикам усов. Потом перевел взгляд на меня, скривился дернул себя за ус и буркнул:
– Вы тоже кое-что умеете, лекарь, не только порошки толочь и клистирную трубку ставить.
Вот и вся похвала. Ладно, мне не привыкать, хорошо, хоть освободили да ружье в руки дали. Я по привычке начал перезаряжать штуцер, поглядывая через окопы и завалы на толпы врагов, отхлынувшие назад за пределы попадания снарядов «единорога».
Все пространство вокруг наших оборонительных линий усеяли трупы врагов и лошадей. От жары они быстро вздувались, источая тошнотворный смрад.
Я поглядел на солнце и обнаружил, что уже почти полдень. Жара, как обычно, стояла невыносимая, в небе ни облачка. Я облизнул сухие губы и пошел спросить воды у урядника, заведующего хозяйством.
Когда я его нашел, то спросил заодно и обед. Он вручил мне сухари и остатки овощной похлебки. Затем кивнул на пруд:
– Вода вон там. Другой нет.
Я быстро проглотил то, что дали и подошел к пруду. В обычное время я бы даже и не подумал пить отсюда, но сейчас выбора не осталось.
Другие солдаты то и дело подходили к воде и хлебали ее пригоршнями. Да, если нас не прикончат враги, то дизентерия точно доконает.
Я наклонился и посмотрел на воду, темную от ила и взбаламученной грязи. Насколько я помню, во время прорыва в наши позиции сюда свалились несколько солдат и противников. Это воспоминание не прибавило мне бодрости.
Я снял с головы тряпку и накрыл ею кружку, затем зачерпнул воды через импровизированный фильтр. Я знал, что против микробов эта предосторожность не спасет, но хоть давала иллюзию очистки воды.
Набрав воду, я заглянул в кружку, снова облизнул пересохшие губы и наплевав на меры безопасности и гигиену, выпил всю воду залпом. Затем зачерпнул еще и снова выпил. Ладно, авось пронесет, что еще делать в эпоху, когда не придумали активированный уголь и хлорку?
– Эй, лекарь, ты долго еще будешь брюхо набивать? – крикнул кто-то издали. – Нужна помощь раненым.
Эх, нет мне покоя. Я встал и пошел перевязывать раненых. Надо признать, что в этот раз появилось гораздо больше раненых, чем за все предыдущие атаки. В основном все пострадали из-за стрел, но были и пулевые ранения. Убитыми мы потеряли пять человек, Серовский выделил десяток человек на рытье могил.
У меня все послеобеденное время ушло на обработку ран и перевязки. Мне помогал молодой казак Аким Чернов, статный, чернобровый и черноусый, под стать своей фамилии.
Я вымотался до предела и не сразу заметил, что в нашем укрепленном лагере наступила тишина. Когда я обратил на это внимание, то увидел, что все смотрят на троих всадников, скачущих к нам от неприятельского стана. Тот, что посередине, размахивал белой тряпкой.
– Никак, переговорщиков выслали? – спросил Аким, держа в руках чан с водою для обработки ран.
– Чего это они? – спросил я, закончил перевязывать последнего раненого и пошел узнать, в чем дело.
Четверо командиров, согласившись на переговоры, вышли в зазоры между повозками и переломанными ящиками, и встали в десяти шагах перед нашей оборонительной линией. Возле есаула находились двое урядников и Юра. Они так напряженно всматривались в приближающихся парламентеров, что не заметили моего появления.
Вскоре всадники подскакали ближе. Посередине сидел смуглый бородатый воин в позолоченной кольчуге, порванной, впрочем, в нескольких местах на груди и боку. Взгляд его глубоких пронзительных глаз, казалось, проникал глубоко в мозг. Шею его прикрывал пышный воздушно-светлый платок, переходивший на голову и служивший головным убором. Двое других по обе стороны были без кольчуг, поверх темно-коричневых халатов напялили погнутые панцири. От копыт поднялись клубы пыли.
– А как мы будем с ними разговаривать? – спросил один из урядников. – Кто-нибудь знает их язык? Или мы будем общаться жестами?
Но проблема быстро решилась с самого начала, потому что воин слева заговорил на ломаном русском:
– Эй, привьет, северный гостья. Ты чего хочьешь?
– Однако, язык все равно остался трудной задачей, – вполголоса заметил Юра.
Есаул же громко ответил:
– Это ты чего от нас хочешь? И кто вы такие, вообще?
Пришельцы тихо посовещались между собой и толмач крикнул:
– Мы тье, кто давно владеет этой землей. Мы родился здьесь и умирает здесь. А ты зачем сюда пришла?
– Ишь ты, так ничего толком и не ответил, – сказал Серовский и покачал головой. – Чего они тянут, время выжидают?
– Это, наверное, переодетые кокандцы, – заговорщицки шепнул урядник. – Видите, как они стараются избежать раскрытия своей тайны?
Я к тому времени уже разглядел знаки полумесяца и звездочки на пряжке ремня одного из посланцев. Точно такую же я видел в Туркестане, когда на меня напали Иваныч и трое местных жителей. Как раз на одном из тех аборигенов я и видел уже ремень с таким же знаком.
– Нет, это не кокандцы, – громко заметил я и все обернулись на мой голос. – Это ташкентцы.
– Ты что здесь делаешь? – зашипел урядник помоложе и даже потянулся за саблей.
– Ваш хан – это Юнус-Ходжа? – не обращая на него внимания, спросил я у представителей врага. – Лучше скажите сразу, мы ведь все равно узнаем.
Мои слова заставили переговорщиков тревожно совещаться минут пять. Урядники злобно поглядывали на меня, но есаул молчал и ждал. Юра поглаживал рукояти сабель и тоже помалкивал. Я ждал исхода импровизированного совещания вражеских парламентеров. Интересно, кто они по званию? Перед нами, скорее всего, были высокопоставленные командиры из армии хана. Сам полководец, наверное, прохлаждался сейчас в шатре в версте отсюда и ждал, какие вести ему принесут верные слуги.
– Да, твоя права, мы подданные великого хана Юнус-ходжи, – крикнул, наконец, толмач. – Откуда твоя узнала про это?
– Вот и верь после этого словам хана, – сплюнув, сказал Серовский. – Мы же с ним заключили союз нерушимый на веки вечные. Я сам видел, как он с князем Александром Васильевичем обнимался и клялся в дружбе.
– Откуда я узнал, не важно, – ответил я толмачу, подойдя ближе. Все-таки, и здесь я пригодился, не оплошал. – А вот почему хан нарушил перемирие и напал на солдатов императора Павла Первого, это нам непонятно!
– Ты куда поперед атамана лезешь, соглядатай? – свирепо спросил урядник и пожаловался начальству: – Ваше высокоблагородие, смотрите, он уже с басурманами заместо вас болтает. Вы ведь говорили, что ему доверия нет, зря только подобрали гадюку в пустыни.
Но Серовский молчал, потому что его тоже интересовал ответ подданных хана. Солнце жарило по полной, все мы стояли на палящем зное, обливаясь потом. Даже у наших противников, хоть они и были уроженцами здешних мест, тоже вспотели носы и лбы.
– Твоя сама нарушили условия доброго договора между нами. Зачем твоя пошла вся армия на Ташкент? – спросил толмач, посовещавшись с главным парламентером, сидевшим посередине.
А вот это уже что-то новенькое. Юра и есаул не сообщали мне новостей, но я и так догадывался, что Суворов не станет сидеть на месте, а скорее пойдет на юг, к горным перевалам Памира, чтобы перевалить через них в Индию. Завидев, что он выступил из Чимкента на Ташкент, местные властители, само собой, запаниковали и решили, что русские готовы их захватить. Видимо, они хотели разбить наш отряд, выживших взять в плен и хорошенько допросить о планах главнокомандующего.