Во сне и наяву

Юлия Зубарева

Во сне и наяву

Глава первая. Явь

"Запоминайте свои сны. Ничего интереснее в этой жизни вы не увидите."

Душная, влажная тьма кругом давит, пеленает кошмаром. Лежишь ни жива ни мертва. Воздух застрял в горле как кляп. Ни дернуться, ни проснуться, ни убежать от ужаса, приближающегося каждый раз все ближе и ближе. Каждую ночь узнаёшь его издали – плотный сгусток мрака среди темноты. Он надвигается тяжелыми шагами, скрипом половиц и вздохами, от которых кровь замирает. Глотка и легкие вот-вот разорвутся от крика, но не произносишь ни звука, мечтаешь хотя бы выдохнуть. Вынырнуть из этой кромешной паники. Проснуться, надо просто проснуться. Сон.

Это был всего лишь сон, кошмар, один и тот же повторяющийся каждую ночь. Ужас без конца и края, неоформленный и тем еще более страшный, чем знакомые монстры и несданные дела.

– Спи, Лизонька, переверни мокрую подушку. Не плачь, повторяй, как бабушка учила, про себя: «Куда ночь, туда и сон, куда ночь, туда и сон, куда ночь, туда и сон…». До рассвета еще далеко.

Дипломированный филолог Елизавета Петровна с утра изволили хандрить. Серая ее хандра за зиму опутала квартиру плотной, душной, невидимой глазом паутиной, забралась в шкафы и неубранную кровать, повисла на шторах. На календаре был апрель, и зимняя депрессия уверенно переходила в ранг межсезонья.

– Как же меня это мерзкое, весеннее чириканье бесит за окном, – подумала Лизавета, наливая очередную кружку кофе. Бодрости он давно не прибавлял, но глаза открылись. Ноутбук мерцал экраном. Статья с описанием полезных свойств очередной биодобавки для повышения либидо у женщин пенсионного возраста застряла на втором абзаце со вчерашнего вечера и никуда дальше слов «множественные оргазмы» двигаться не хотела.

До недавнего времени Лизавета считала свою жизнь вполне состоявшейся. Квартирка небольшая, но своя личная – матушкин подарок, когда та скоропостижно выскочила замуж после Лизкиного диплома и укатила в Канаду с новым мужем строить счастливую семейную жизнь. Так они и живут где-то под Квебеком. Семья на удаленке. Созваниваются с ней раз в месяц, фотки шлют по праздникам и денежку подкидывают на маленькие радости. За 15 лет ни мать, ни дочь к друг другу так и не собрались.

Работа для Елизаветы тоже нашлась быстро – сразу после института в медицинском центре маминого приятеля. С ее филологическим образованием писать и редактировать хвалебные статейки про новые БАДы и омолаживающие процедуры оказалось делом легким и не требующим особых навыков. Платили немного, но на жизнь хватало, вот и осталась там насовсем. В офис ездить не надо, пиши по плану, ноут всегда под рукой, да и времени свободного хоть отбавляй. Мечты о путешествиях, журналистике и взлете новой карьеры сначала отодвигались на годик другой, а потом потускнели и совсем потерялись в размеренном течении жизни. Само собой как-то получилось, что даже кота себе не завела, не то что мужа. Некого винить – все хорошо. Если бы не эти кошмары.

Сидит не выспавшаяся девица 35ти лет от роду в пижаме и плохом настроении, на голове колтун, кое-как в пучок собранный, пяткой ногу чешет, в экран смотрит, а внутри пусто и тошно, хоть волком вой. На улицу выходила вчера, да и то до мусорного бака. Еда по доставке, сериалы по подписке.

– Депрессия, – говорит Ленка, – она твоя лучшая подружка, а не я.

Неунывающая Ленка, единственная оставшаяся рядом от компании веселых студенческих времен. Дергает, не дает запереться внутри насовсем. Зовет то на выставки, то в кино.

– Лизанька, душа моя, дщерь ты Петрова! Совсем решила мхом зарасти в берлоге своей? Ты когда из дома выходила, дитя подземелий? Опять на доставке фастфуда сидишь, как Рапунцель в башне? Собирайся, клуша, доставай наряды, пойдем, жирок растрясем. Мы билеты с Мишкой купили на чудесный мюзикл, а потом в кафешку собирались в караоке. – Громогласно вещает трубка подругиным голосом. Звенит в ухе колоколом, разливается перезвонами.

– Лен, я сегодня не в ресурсе. Кошмары замучили. Заболеваю, похоже, голова чугунная, глаза болят, а статью надо до завтра сдать на публикацию. Не обижайся, в следующий раз обязательно сходим все вместе.

Привычный набор отговорок, и еще 15 минут послушать про насыщенную жизнь самой Елены Прекрасной, большой ее семьи, детей, мужа-растяпу и вредное начальство. Договорились, что на днях приедет с проверкой и бутылочкой антидепрессанта. На том и распрощались.

День, по-видимому, не задался с самого начала. Только села поработать, очередной звонок, теперь на домашний телефон. Официальный голос ищет Кузнецову Елизавету Петровну.

– У телефона. Слушаю вас внимательно.

– Вас беспокоит помощник нотариуса по поводу завещания Кузнецовой Маланьи Афанасьевны. Для оформления прав на наследство, вам следует прибыть в Верею Фоминского уезда…

Так и сказал «уезда». Дальше шло подробное описание, какие документы привезти и как добраться. Что за Маланья такая и зачем эти мошенники хотят выманить Лизавету из дома, думалось с трудом. Зачем-то записала на бумажку всю информацию, переспросив еще раз, и повесила трубку. Однозначно мошенники! Хорошо, что представителем нигерийского принца с миллионом долларов на счете не представился. Спасибо, что фантазию проявили – уважили.

После утренних разговоров сил душевных не осталось совсем. Апатия укутывала пушистым пледом, но ложиться на свой диван с идеей повторить ночной кошмар, было страшновато даже днем.

– Хоть из дома беги, – подумала Лизавета.

Подтащив табуретку к креслу у окна, устроила гнездо из подушек и покрывала, закрыла глаза. Ей надо было собраться и дописать ненавистную статью. Оргазмы требовали продолжения и восхваления чудодейственного средства.

Чувствуя себя еще более разбитой, чем час назад, открыла глаза. Где-то рядом среди домашней тишины и уличного шума слышались шорох и цоканье по металлу. Надо вставать. За стеклом, на карнизе, сидела крупная ворона. Важно кивая головой, косила на Лизу черным блестящим глазом, переступала по металлу и снова кивала.

– Кыш! – хрипло со сна просипела Лизавета. – Пошла вон. Ворона в ответ повернула голову, задумавшись на секунду, кивнула и неожиданно, взмахнув крыльями, со всего маху ударила клювом и грудью о стекло. Задребезжала старая рама, а квартиру накрыл, как цунами, истошный визг проснувшейся в один момент Лизы. В окно полетели подушки, тапки и женские крики, а зловредная птица, широко раскинув крылья, спланировала вниз от так и не разбившегося стекла.

Это оказалось последней каплей. Как малая соломинка ломает хребет верблюду, так и этот нелогичный, в принципе, поступок птицы сорвал планку у заведенной с самой ночи Елизаветы. Рыдала, захлебывалась слезами, от бессилия и пережитого уже наяву ужаса. Бессвязно жалуясь на несчастную судьбу и одиночество, вопрошала в пространство: «Ну почему я?! Почему у меня все так?», как вдруг внезапно вспомнила, кто такая Маланья Афанасьевна. ВОрона она, впрочем, тоже вспомнила.

В детстве Лизонька была ребенком впечатлительным и крайне болезненным. Мама растила ее без отца, и на лето перед началом учебы в школе она отправила дочь к своей двоюродной тетке в деревенский дом на свежий воздух и козье молоко. Баба Мила человеком слыла строгим и нелюдимым, но родне не отказала, хотя и приняла без радости. Лиза ясно и как наяву увидела маленький бревенчатый дом под шиферной крышей, завалинку и штакетник забора, калитку на кожаных петлях у дороги. Как она могла забыть про бабу Милу! Ей сейчас уже, наверное, под сотню лет натикало. Они и не общались после того Лизиного десанта особо. Мама иногда звонила на деревенскую почту и просила передать, что у них все хорошо. Ответных звонков и писем никто из них не получал, а уж тем более визитов. Родная бабушка Лизы с этой родней не общалась, была сугубо городским жителем и умерла в родной квартире на руках дочери и внучки, когда та еще в институте училась.

Ворона звали Иннокентий, жил он на старой березе возле дома бабы Милы. Прилетал утром к окну на кухне и стучал в раму, просил вынести каши или творога. Был он умен, воспитан и величав, как особа царских кровей. Его-то она точно не должна была забыть!

В то лето Лизонька с вороном не расставались. Маленькая, не по возрасту худенькая, полупрозрачная девчушка в сандаликах и желтом сарафане и важный угольно-черный птиц неразлучной парочкой вышагивали по участку или по улице деревни. За доверие и дружбу мелкая получала блестящие камушки, блесточки, стеклышки и пивные крышки, а взамен щедро делилась едой и лаской.

– Постой, постой, – вытирая слезы и всхлипывая, приговаривала Лиза, – это же ты! Иннокентий, вернись!

Зачем-то открыла окно. Воспоминания теснились в голове, накатывали новыми подробностями. Свежий ветер взметнул пыльные занавески, и запахло весной, клейкими зелеными листьями, свежей землей и немножко грибами.

– Подожди! Я сейчас! – Встав на табурет, полезла на антресоль. Там среди пыльных развалин, чемоданов с бельем и коробок с посудой у нее был спрятан клад. Про него Лизонька тоже почему-то запамятовала. Железная коробка из-под печенья с самыми дорогими детскому сердцу вещами: стеклышками, монетками и другими принесенными вороном сокровищами, фотография Лизы на фоне дома и черное перо самого Кеши. Его девочка берегла сильнее всего. В последний перед отъездом день она нашла на крыльце этот прощальный подарок. Как быстро все забылось. Жизнь закрутила – школа, учеба, потом институт, друзья, работа, дом, работа.

– Где-то здесь должно быть. Оно точно было здесь, – приговаривала Лизавета.

Антресоль в ее маленькой квартире была большой и занимала весь потолок коридора и «черную» комнату. Это был настоящий музейный запасник никому не нужных вещей. Человек мог залезть туда и заблудиться среди подшивок газет, сервизов на 20 персон, хрусталя и сломанных рам от картин. Здесь доживали свой долгий век альбомы с сотнями фотографий незнакомой Лизе родни, хранились стопки выцветших писем и чемоданы с тряпьем непонятного назначения. После часа раскопок, чихающая и грязная, как анчутка, Лизавета вылезла с детским кожаным закостенелым ранцем, где и находились треть века ее драгоценности из детства.

– Вот оно, мое настоящее наследство, – подумала Лиза.

Коробка была поменьше, чем помнилось, но в ранце лежала не только она, еще и стопка пожелтевших писем, перевязанных бечевкой. Их Лиза точно там не прятала. Она вообще первый раз эти письма видела. Листки были такие хрупкие и выцветшие, что пока с ними даже разбираться не стала, все равно ничего не прочтешь. Все потом.

После обыска вещи из кладовки распухли, увеличились в размере и выпали в коридор. Как эту мусорную гору запихнуть обратно, мыслей не было. Клубки пыли метались по квартире от сквозняка, и опять начало накатывать желание бросить все, сидеть и плакать, или, вообще, в окно распахнутое выкинуть весь антиквариат. Даже позвонить некому. Ленка, конечно, не откажется помочь, но сегодня единственный вечер, когда она с мужем планировала сбежать от детей, а тут Лиза со своим «Федориным горем».

– Хватит реветь, а то водный баланс собьешь, – сказала Лизавета себе строго и вслух. Отвернулась от бардака, прошагала на кухню. Коробку и письма так из рук и не выпустила. Села за стол и ножиком аккуратно поддела заржавевшую крышку. Сокровища ушедшего детства потускнели и потеряли свою волшебную силу. На столе лежали несколько затертых монеток, стеклышки от бутылок, порванная цепочка серебряная, горсть камушек и гладкое иссиня-черное вороново перо. Оно единственное притягивало взгляд, играло в лучах весеннего солнца, и выпустить его из рук добровольно Лиза бы не смогла. Настоящее волшебство! Доказательство, что все это было.

– Куда тебя пристроить, дорогой ты мой подарочек. Моя прелесссть, – подражая интонацией известному персонажу, приговаривала она. На кухне этому артефакту явно было не место.

Продравшись через коридор, водрузила свой бесценный дар над диваном. Прямо в центр ловца снов, что одиноко висел над ночником у изголовья. Куплен тот был в минуту душевной слабости, чтобы изгнать ночные кошмары и страхи, что так кардинально портили жизнь молодой женщине. Веревочное плетение оказалось фальшивкой для суеверных, но выкидывать было лень.

Чувствуя странный подъем и жажду деятельности, Елизавета было рванула в ванну за тряпками и ведрами, но затем притормозила. Надо решать что-то с этим мусором, но сначала нотариус и работа, которую сегодня надо сдать. Мусор можно оставить на бессонную ночь. Ложиться на проклятый диван даже под защитой воронова пера она пока была не готова.

Звонки по записанному номеру нотариальной конторы гудели непрерывной издевающейся чередой, и снова нависли сомнения.

– Может, все-таки приснилось? Может, в помрачении написала сама себе бумажку, напридумывала и теперь просто схожу с ума окончательно? Стоп.

Друг-ноутбук выдал, что контора по этому адресу существует, но звонить уже поздно, так как время приема кончилось.

Послеобеденное солнце путалось в тополиных ветвях, из окна тянуло холодом, и дедлайн по многочисленным оргазмам был все ближе и ближе.

В лихом порыве она снова схватилась за волшебное перо, вытащила его из ловца снов и пристроила себе в растрепанный пучок.

– Теперь я точно похожа на птицу-секретаря, – заявила бездушной машине Лиза, садясь за незаконченный текст. Слова восхваления в этот раз летели из-под клавиш, как из пулемета, и скоро псевдомедицинский шедевр был отправлен.

– А теперь пошли обедать, – сама себе приказала наша воинственная индейская скво.

– Давно себя такой активной не помню…

Ломило спину и ноги. Мусорные мешки к полуночи заполнили прихожую и часть кухни, а кладовка с антресолями и комнатой приняли незнакомый, пустой вид. В трудовом порыве Лизавета прошла как торнадо по квартире. В утиль пошли старые шторы, коробки, залежи журналов и прочий мусор. Хотелось содрать обои, протертый линолеум и выкинуть люстру, но разум возобладал над чувствами. Как вор в ночи, чертыхаясь и громыхая набитыми полиэтиленовыми мешками, поползла на лестницу.

У двери подъезда один из пакетов начал выскальзывать из рук, Лиза притормозила на пороге. Обернулась, занося ногу. Луна блестящей золотой монетой показалась из-за крыш соседних домов. Белый неживой свет лег на лужи и стоящие на парковке машины. Было так тихо, будто весь город замер в напряженном ожидании. Не слышно стало гула проезжающих машин, окна в доме напротив потускнели. Наползал тонкой пеленой туман на асфальт.

– Острорррожно, – прошелестело за спиной. Лиза вздрогнула.

– Домой иди. Быстрррро! – уже приказным тоном сказал тот, кто прятался в подъездной тьме.

Бросив мешки и взвизгнув, Лизавета рванула вверх по лестнице. Отдышалась, только дверь заперев на все замки.

– Чур меня, чур меня, – приговаривала она вместо молитв, которые и не знала никогда. – Никуда из дома не пойду, нафиг такие приключения. Не было ничего, ничего не было.

Лиза закрыла окна и шторы задернула, еще раз проверила запертую дверь.

Глава вторая. Явь

До рассвета сидела в интернете. Искала, кто может жить в подъезде, кроме глюков, бомжей и котов. В домовых, банников, овинников, русалок и прочую сказочную братию верить не хотелось. Оставались слуховые галлюцинации на фоне нервного срыва. Героиня наша решила принять за рабочую гипотезу оба варианта и утром, намыв до блеска антикварное блюдце, выставила молоко за порог.

– Спасибо, – сказала она в пустоту. – Я еще принесу, даже если вы говорящий кот или глюк мой личный.

Брошенные в ночи пакеты кто-то убрал от подъезда, но здесь стоило благодарить коммунальные службы, а не сверхъестественные силы. Дворников Лизавета нашла неподалеку и скоренько припахала их для выноса остального мусора из квартиры. Рабочий чат молчал. Статей по БАДам на сегодня не предвиделось. Спать после бессонной ночи хотелось зверски, но пока было не до того.

Снова надо себя перебарывать и набирать телефонный номер с бумажки, говорить с незнакомыми людьми. Ее, оказывается, ждали в любой день. Хоть сегодня. Документы необходимо привезти с собой. Лиза почувствовала, надо ковать железо, пока ее котелок снова не накрыло крышкой из нерешительности и паники. Расписание автобусов, маршрут по карте. Душ, фен, свежие джинсы. Перо в паспорт, кошелек, дверь на ключ.

Молоко из тарелочки у двери кто-то выпил – фарфор блестел чище прежнего. Коты, наверное, дворовые. Все равно, будем вежливыми до конца:

– Приятного аппетита, – она сказала тихонько, чтоб больше никто не услышал. А дальше бегом по лестнице, и прыжком в подъехавшее такси.

В сонный провинциальный городок Лизавета приехала уже ближе к обеду. Удалось подремать в междугороднем автобусе, и, в целом, жизнь не казалась уже таким мутным пятном, как в предыдущие дни.

«Как давно я никуда не выбиралась? Год, два? Я дальше МКАДа после института и не ездила…» – промелькнула дикая мысль. Лиза была ребенком домашним, а после отъезда маман вообще замкнулась на доме и работе. Вот и вышло, что теперь она сама себя не узнавала в витринах местных магазинчиков. На удивление быстро нашла контору и даже не растерялась в очереди.

Скучный молодой человек зачитал завещание, согласно которому дом в деревне Маурино, а также участок и какие-то сбережения Маланьи Афанасьевны переходят во владение Елизаветы Петровны. Вот вам бумажка с печатью. Оформляйтесь дальше. Желаем вам хорошего дня.

Внезапная наследница растерянно выползла на солнце. Где-то здесь, если судить по карте, должна быть стоянка такси. Доехать бы до этого Маурино. Название в памяти не сохранилось. Только черно-белое фото из коробки, где маленькая девочка светлым пятном выделялась на фоне деревенского дома. Снова повезло. Таксист – усатый дядька – за небольшие деньги обещал доставить и забрать потом из деревни, чтоб она могла успеть еще и на последний автобус в Москву обратно.

Дом был. Заколоченные окна, мусор и ветки, устилавшие тропинку, повалившийся штакетник, но это был тот самый дом, где Лизонька провела свое чудесное лето. Только береза не дождалась. Лежала рухнувшим колоссом вдоль стены, оставив лишь трухлявый пень с человеческий рост и ствол больше обхвата рук. Страшное зрелище.

– Зимой легла. Как Милку похоронили, так и береза сломалась. От мороза, поди, расперло болезную. Она совсем старая была… – Прошамкал подошедший дед в обрезанных валенках на босу ногу, майке и подвернутых штанах. Колорита добавляла папироса, прилипшая к нижней губе, лысина и борода лопатой.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровалась Лиза.

– Ты чьих будешь, девонька? – дед ловко перекинул свою беломорину на другую сторону рта и хитро прищурил глаз.

– Лиза я Кузнецова. Получается, наследница бабы Милы. А вас как зовут? – Лиза немножко отодвинулась от деда, запах мокрых валенок вкупе с табачищем перебивал дыхание. Прям разило от деда, как от козла, право слово.

– Наследница, значить. Оставила Милка себе преемницу. Ну и правильно. Деревня, глядишь, почти совсем вымерла. Хоть кто-то из молодых жить будет. Ты заходи, я в соседнем доме тут с Барбосом своим один остался.

Дед резко погрустнел и, шаркая мокрыми валенками, развернулся от калитки.

– Зовут вас как? – в спину прокричала Лиза.

– Василий я. Так и зови дед Василий. Я с твоей бабкой давно знался. Соберешься к ее могилке, я тебя туда проведу, чтоб не заплутала.

И ушел.

Странный какой, может, обиделся, что Лиза от него шарахнулась сначала, а, может, сам по себе чудной. В деревнях люди недоверчивые к новым лицам. А тут наследница не пойми какая объявилась.

Лизавета решилась зайти. Зачем-то долго мучалась с перекошенной калиткой, тогда как рядом была дыра в заборе – машина проедет. Но так казалось правильным. Нахлынули детские воспоминания. Вот тут камень большой, он летом теплый, вместо скамейки сидеть можно. Вот шаг, и колодец справа должен быть. И вправду. Сруб за сухой прошлогодней крапивой еле виден, но стоит еще, и крышка на нем. Подошла к крыльцу, стараясь не смотреть на поверженного березового исполина. Жалко до слез. Иннокентия только нигде не видно.

– Кеша, – позвала Лиза. – Кешенька! Я приехала!

Тишина, только собаки где-то брешут вдали. Крыльцо покосилось, ступеньки. Над притолокой должна быть выемка от сучка – там всегда баба Мила ключ прятала, если уходила далеко. Так дверь практически никогда не закрывалась. Деревня.

Ключ нашелся. Позеленевший с засаленным шнурком. Видимо, бабушка его вообще редко доставала. Лизавета толкнула дверь. Открыто. Не нужен ключ. Некому дверь было запирать. Внутри пахло сыростью. Сени холодные с бочкой из-под воды. Веники каких-то трав по стенам, мусор под лавкой. Старые валенки. Все, как было почти 30 лет назад. Дверь из сеней заело. Лизавета дергала ее туда-сюда, пока не догадалась за дверную скобу приподнять угол. Тяжелая, толстая дверь заскрипела протяжно, но открылась.

– Есть кто?

Зачем спрашивать. Понятно, что никого уже тут нет. Зашла в пыльный полумрак. По центру белым пятном большая печь. Стол, лавки. Как будто в музей попала. Полы скрипят под ногами.

– Я тут ненадолго, – продолжала непонятно кого увещевать Лиза. – Вот гостинцев привезла из города. Примите, не побрезгуйте.

На стол легла половина сдобной булки и открытая бутылка молока.

– У меня просто больше нет ничего. Я поделиться хотела.

Ее голос уже срывался на писк.

«Что ты делаешь, глупая ты баба. С кем разговариваешь? То с подъездным домовым, то тут устроила спектакль одного актера», – мысли скачут как блохи. Язык продолжает нести околесицу:

– Я, наверное, у вас поживу летом. Баба Мила мне дом оставила, и вот я тут. Мне бы Иннокентия найти. Мы дружили давно, вот.

Все, спеклась девка. Пора бежать, пока отвечать из-под печки не начали. Боком, боком выбралась из дома. Налегла на дверь, прикрыла. На перилах крыльца высыпала пакет орешков – очень их Кеша уважал. Может прилетит на старое место. Поймет, что Лиза его искала.

Разочарование, что ворона тут нет, было просто оглушающим. Рвалась, бежала, ехала как на свидание. Думала, что приедет, а он ее на березе, как в детстве ждет. А тут ни дерева, ни птицы. Пора вызывать такси и возвращаться. Здесь никто ее не ждал, к сожалению.

Домой Лиза ехала в подавленных чувствах. Вроде и приключение случилось, и сказка из детства настоящей оказалась, а главного чуда так и не произошло. Друг Иннокентий поманил вороньим крылом и пропал без следа.

У ее подъезда проходил какой-то стихийный митинг с полицией, жителями и товарищами из ЖЭКа. Лиза вышла из такси и попыталась проскользнуть мимо галдящего народа, как вдруг иерихонской трубой, перекрывая шум толпы, возвысился Ленкин голос:

– А я вам сказала, что она из дома не выходит совсем! Ломайте эту гребаную дверь! Нет у меня документов! Я ее ща сама сломаю! Там человек, может, погиб совсем! Нет у нее никаких родственников других! – вещала, как с броневика, подруга, тыкая телефоном в опешившего от такого напора участкового.

– Мамочки дорогие, это она из-за меня тут революцию устроила.

Паническая мысль сбежать в квартиру потихоньку и оставить этот базар на улице промелькнула и пропала.

– Пустите меня, пожалуйста. Это я потерялась, а вот тут нашлась. Лен! Да прекрати ты орать на весь город! – Лиза пробиралась сквозь толпу к громогласной богине гнева. Пора было спасать органы власти от этого «орудия массового поражения».

Ленка вошла в раж. Мужчина в погонах пятился от разъярённой фурии, прикрывался планшетом и вид имел бледный и растерянный. Елизавета закрыла собой сдающего позиции стража порядка и взяла подругу за руку.

– Лен, я тут. Все нормально. Просто за хлебом вышла.

Ничего умнее не придумалось. Подруга стояла, открыв рот, а вокруг разливалась нездоровая тишина.

– Эта женщина – та самая потерпевшая, ради которой дверь надо было вскрывать? – ломающимся баском спросил полиционер. Был он молод, слегка лопоух и встрепан после перепалки с Еленой Громовержицей.

– Простите нас, пожалуйста. Это просто недоразумение. Я ее не предупредила, а она переволновалась, а я за хлебом и немножко задержалась, – пятясь к двери раком, бормотала Лиза, пихая зависшую Ленку в подъезд. – Я в следующий раз обязательно буду всех предупреждать, и больше такого не повторится. Мы так больше не будем. – Пискнула Лиза и захлопнула дверь перед носом оторопевшего участкового.

– Лизавета! – угрожающе зашипела Елена Ужасная. – Ты что творишь, бесово дитя ослицы и водопроводного крана! Мамке твоей, дышло куда вышло, будешь рассказывать про магазин! Ты где была? Я тебе чуть дверь не сломала! Телефон выкинь, если заряжать не научилась!

Голос у Ленки вновь набирал обороты и звенел уже на весь подъезд.

– Потом, потом. Все тебе расскажу и даже покажу. Только давай домой зайдем. Что ж ты такая громкая-то? – уговаривая, толкала вперед и вверх подругу Лиза. Домой, домой. От крика и скандала, от разборок и разговоров соседей. Вверх по лестнице, и вот она родная дверь.