Ангел с разбитыми крыльями

Ангел отвел от меня взгляд, оторвался от стены и вернулся на кухню. Выключив плиту (в стрессе я совсем забыла про сотейник и овощи, которые сейчас громко шипели в масле), остановился у стола и взял в руку салфетки. Приложил их ниже раны, вытирая кровь.

– Соле, отомри уже, – произнес ровно. – Мне снова нужна твоя ванная комната, лёд и полотенца, после чего можешь обо мне забыть.

Отомри?

Я стояла и во все глаза смотрела на широкую мужскую спину, на которой проступал каждый мускул, на гибкую линию позвоночника и напряженные, скульптурные плечи. На лопатки, которые пересекали длинные линии побелевших шрамов, будто кто-то давно исполосовал спину Ангела прутом.

Или срезал крылья, оставив на коже рубцы. Но даже они не портили его идеальное, сильное тело.

Пресвятая дева, да кто он такой?

– Идем, Вишенка, посидишь в своей комнате, я скоро приду.

– Но, мамочка, а ты?!

– Не бойся. Он обещал, что не обидит нас.

Я отвела дочь в детскую и остановилась перед своей спальней. Мой гость находился на кухне, а дверь была открыта, но все равно легко войти в комнату не вышло, помня, что здесь ночью произошло.

Я взяла полотенца, аптечку, и вернулась на кухню. Не глядя на Ангела, положила все на край стола.

– Льда у меня нет, но есть замороженный сок и антисептик. После того, как смоешь кровь, нужно обработать раны. А лучше… обратиться в больницу.

– Не лучше. Ты отлично справилась ночью, справишься и сейчас.

Голос Ангела звучал бесстрастно, а дыхание ровно опускало грудь, словно он себя контролировал. Он был сильным и стройным, но казалось, что занимал собой всё пространство маленькой кухни. Внезапно, я чуть не задохнулась от волны опасности, исходящей от мужчины. Это чувство мне было так хорошо знакомо, что в глазах потемнело.

– Пожалуйста… – я выдохнула в отчаянии. – Ты меня пугаешь. Я не знаю, чего от тебя ждать. Ты уже взял больше, чем я была способна дать!

Морозный взгляд окатил холодом.

– Не нервничай, соле. Я лишь сказал о перевязке.

Ангел взял со стола полотенца и обошел меня. Я услышала, как закрылась дверь ванной комнаты и включился душ. Тугие струи воды ударили в кафельный пол, и только после этого я смогла перевести дыхание. Стянула с влажных волос полотенце, уронила на спинку стула и выдохнула.

О перевязке? А я подумала…

В телевизоре продолжали рассказывать о китах, показывая огромных животных, которые грациозно разрезали мощными плавниками водную гладь океана. За окном на улице прозвучали и удалились чьи-то голоса. На небе всё смелее проглядывало солнце, поблескивая бело-желтым ореолом сквозь повернутые вертикальные жалюзи.

Я подняла непослушную руку, расправила волосы и вспомнила о порезе на пальце. Слава богу, он оказался небольшим, и я просто заклеила его лейкопластырем. Стараясь унять волнение и не думать о худшем, вернулась к приготовлению обеда, чтобы быстрее закончить с ним и сбежать из квартиры.

Машинально порезала мясо и положила к овощам. Поставила варить пасту. На большее я была не способна, но вряд ли мой гость ожидал от меня подвига.

Он появился на кухне босиком, а поэтому вошел тихо, и я снова вздрогнула, ощутив за спиной чужое присутствие. Повернулась от плиты навстречу Ангелу, по-прежнему стараясь на него не смотреть.

– Поможешь?

Он сменил полотенце на бедрах на новое и еще одно держал в руке, прижав к ране на боку. Я кивнула, не в силах ничего сказать. В данный момент меня неожиданно поразило то обстоятельство, что он пах моим гелем для душа. Словно смог проникнуть еще дальше стен, в которых оказался.

– Сделаешь это в спальне?

– Нет, здесь!

Хотя почему же не в силах? Очень даже твердо ответила. Шагнула к аптечке, пока не растеряла решительность, и достала необходимые предметы. Их запасы после ночи заметно истаяли, но на две перевязки должно хватить. Его счастье, что наученная горьким опытом, я всегда держала аптечку в доме.

Я повернулась и подошла ближе к мужчине. Сердце ухнуло в бездну и забилось там глухо, а затылок похолодел от страха, когда его грудь оказалась напротив моей. Снова так близко, что я вспомнила ее жар на себе и его прикосновения.

И слова полицейского в утренней сводке новостей.

Главное не смотреть в бесстрастные, ледяные глаза!

Ангел убрал руку, и я наклонилась, чтобы осмотреть рану. Не знаю, кто небесный хранитель у Азраила, но вчера он постарался его уберечь, потому что глубокий порез рассек кожу Ангела до ребра, но не стал фатальным. Кровь еще сочилась из тела, однако рана выглядела чистой, и сильный организм с каждым часом всё лучше справлялся с проблемой.

Я обработала ее антисептиком и вытерла вспенившуюся перекись ниже раны стерильной хлопковой салфеткой. Повторила снова. Достав еще одну салфетку, осторожно промокнула рану и стянула края пореза стерильными полосками пластыря.

Они тут же окрасились красным, но это было лучше, чем оставить края раны открытыми. Еще одна салфетка, смоченная хлоргексидином, легла сверху, и я также закрепила ее пластырем, осторожно касаясь тела мужчины.

Не считая множественных ссадин и ушибов, у Ангела было серьезно травмировано кастетом плечо, с противоположной стороны от раны на боку. Я выпрямилась и повернулась к нему.

Смочив ватный диск антисептиком, прошлась вдоль разрывов на коже, стараясь не причинить боли, но главное не думать, что стою со своим незнакомцем лицом к лицу, практически вплотную.

Ангел был достаточно высоким, чтобы я не видела его глаз, но не чувствовать его сильную ауру не получалось. И дышать нормально тоже.

Он вдруг медленно, но шумно втянул в себя воздух через ноздри, то ли от боли, а то ли от усталости приподняв рельефную грудь. Я отдернула руку и подняла глаза на мужчину. Не хотела, но все-таки встретилась взглядом с его иссиня-голубыми глазами.

Одновременно холодными, как айсберги, и притягательными, как небо.

Невероятный цвет. Неужели такие бывают? Темные ресницы делали этот взгляд только выразительней и… смертельнее, если позволить его холоду коснуться души.

Он смотрел на меня. И совершенно точно рассматривал.

– Я… я закончила. Больше мне нечем тебе помочь.

Я все-таки сумела отступить и отвернулась. Поправила нервно спутанные волосы. Без парика перед незнакомцем я ощущала себя особенно незащищенной и это добавляло нервозности. Убежище вряд ли спасет косулю, если она сама впустит внутрь хищника. Я впустила, и теперь, ощущая исходящую от него опасность, могла только молиться, чтобы он не сомкнул на моей шее клыки.

Завязав пряди привычным движением в жгут на затылке, я вернулась к мясу и пасте. Достала из настенного шкафчика баночку с приправой, но уронила ее у самой поверхности стола и тихо чертыхнулась на себя. Не существовало способа не замечать Ангела и взять себя в руки.

И не существовало силы, чтобы вернуть вчерашний день и просто проехать мимо.

Нет, невозможно. Я бы не смогла, и мы бы все равно оказались с ним в этой точке.

Я сказала, не оборачиваясь:

– Тебе лучше лечь и приложить к ране лед, а мне – закончить с обедом. Потом мы уйдем в город, и ты сможешь поесть. Клянусь, я никому не сообщу о тебе, это не в моих интересах. Но, пожалуйста… постарайся исчезнуть из моей жизни, она и без тебя непростая.

– Где твой муж?

Я замерла. Потом медленно взяла дуршлаг, выключила на плите одну конфорку и слила с пасты воду в раковину.

– Странно, что ты ночью не задался этим вопросом, – ответила негромко.

– Его нет с вами, это я понял. Меня интересует, существует ли третий, кто может обо мне узнать? Соле, цена может оказаться непомерно высокой для тебя.

Непомерно? Что может быть больше той цены, которую я уже платила сейчас?

– Нет, – я замерла и мотнула головой. Повторила тверже, стараясь и себя убедить в обратном: – Нет. И тебя тоже… тоже не существует!

***

Мы гуляли с Вишенкой до раннего вечера, обойдя половину Верхнего города. Сходили в кино, покормили птиц на старой площади Веккиа, поднялись на холм к замку Сан Виджилио, где долго любовались видом Нижнего Бергамо, раскинувшегося у подножья Альп, и тихой красотой его верхней части.

Мне нравились уютные, узкие улочки Бергамо. Красивые площади. Вид высоких шпилей старинных церквей и храмов. Часовые башни и колокола на них, которые так же, как и триста лет назад, каждый день отсчитывали звоном городское время. И нравились местные жители с их размеренным темпом жизни и приветливыми улыбками.

Здесь я ощущала себя спокойной, насколько это возможно. И спокойной за Марию.

Мы сходили в кондитерскую, пообедали в ресторанчике и зашли в магазин. Вели себя так, словно ничего не происходит, когда я покупала в мужском отделе одежду для пугающего меня до жути Ангела – футболку, спортивный костюм, белье и кепку, надеясь вскоре о нем забыть.

Новостные каналы в телефоне не листала – боялась столкнуться с правдой, о которой ничего не хотела знать. Я слишком хорошо помнила жизнь Дино и криминальный мир клана Фальконе, чтобы догадаться, что о настоящей причине убийства адвоката Ла Торре вряд ли сообщат в полицейских сводках. И вряд ли обнаружат виновных. Слишком крупная этот адвокат птица, чтобы стрелять по нему из дешевого дробовика ради пустой охоты.

А еще, я могла ошибаться. Ведь я по-прежнему ничего не знала об Ангеле.

Когда мы с Вишенкой вернулись домой, обед на кухонном столе остался нетронутым, и было похоже, что мой гость с тех пор, как оставил меня на кухне, не выходил из спальни.

Проверять не стала. Умереть от потери крови ему не грозило, а вот страх перед холодным незнакомцем никуда не делся – я продолжала ощущать его присутствие даже сквозь стены. И от этого ощущения по-прежнему было не по себе.

Вишенка тоже замолчала. Прошмыгнула в свою комнату с рюкзачком на спине, ступая тихо на носочках. А вот я задержалась.

Оставила новые вещи на стуле в кухне.

Вымыв руки, сделала для дочери ее какао, а себе сварила кофе. Есть не хотелось. После долгой прогулки по городу, сотни мрачных мыслей и пережитого стресса хотелось спать.

Однако было страшно. Я никому в этой жизни не доверяла. И как показало начало прошлой ночи – не могла доверять даже себе. Но я оставалась мамой, и страшнее встречи с Ангелом было видеть страх в каре-зеленых глазках Марии. Это был ее дом, а я – ее крепость, которая не имела права обрушиться, какая бы гроза в мои стены ни ударила.

Я выкупала дочь и переоделась сама. Еще было рано ложиться спать, но мы все равно легли в кровать, а рука потянулась к книжной полке.

В детстве мне мама читала много сказок. Придумывала разные истории, и я еще долго верила, что в печной трубе живут человечки из сажи, золотые кольца достают со дна моря рыбы, а коты, если их накормить сливками, навевают людям добрые сны. Помнила, что домовых нельзя обижать, они оберегают дом от беды, и если не будешь вежливым, однажды тебя укусит за губу краб, как капризного Донэтелло, и утащит в море.

Поэтому я лет до десяти бросала в старую печь в бабушкином доме кусочки хлеба, подкладывала на подоконники конфеты для домового, и с открытым ртом рассматривала толстое золотое кольцо на руке Санто, моего отчима, представляя, какого размера рыбину ему пришлось поймать, чтобы его найти.

Мне нравилось слушать его рассказ о том, как рыбина едва не утащила его на дно, чтобы скормить русалкам. Сын Санто, Дино, в такие моменты громко фыркал и убирался из комнаты, мама пожимала плечами, а мне было все равно.

Какой смешной и доверчивой, должно быть, я казалась в детстве своим родителям, но я бы не вычеркнула из того прошлого ни одного дня. Сказочный флер давно развеял ветер жизни, но мне хотелось, чтобы Мария как можно дольше верила в лучшее.

И забыла всё, что могла забыть.

– В одной деревушке на берегу реки жил старый мельник с тремя дочерьми. Звали его…

– Мамочка, а ты знаешь сказку про драконов? Только про настоящих! Как в мультике про викингов!

– Знаю. Правда, ее нет в книжке, но я тебе так расскажу. Когда-то давным-давно, когда на земле еще жили драконы, а в замкам – настоящие короли и королевы, в одном далёком королевстве родилась принцесса…

Когда дочь уснула, я тихонько поднялась и забаррикадировала дверь нашей спальни. Положила телефон у лица, и только после этого смогла уснуть.

А когда проснулась, Ангела в квартире уже не было.

Я ощутила это сразу, едва открыла глаза и спустила ноги с кровати. Моя баррикада осталась нетронутой, я разобрала вещи и вышла в коридор. Осмотрелась.

Он надел новую одежду, а старую забрал с собой. Сварил кофе, поел и вымыл за собой посуду, наверняка для того, чтобы не оставить отпечатки. Исчез, словно его здесь никогда и не было.

И только в стиральном барабане медленно крутилось постельное белье…

Глава 5

Адам

У инока Сержио были длинные белые волосы до плеч, худое лицо и добрые глаза, полные участия и сострадания. Большие и карие, они смотрели на мир так, будто видели в нем печаль.

Такие глаза рисовали средневековые мастера на церковных полотнах. Такие лица изображали искусные художники на стенах храмов, чтобы богатые прихожане, устыдившись мирского греха пред светлыми ликами, шире раскрывали свои кошельки.

А еще у инока Сержио было длинное жилистое тело с мозолистыми руками, цепкие пальцы и уродливое сознание психопата.

Когда он нашел меня на берегу реки, избитого течением испуганного ребенка, я два дня прятался под мостом, но еще не разучился плакать и рассказал ему всё. Всё, что страшные люди сделали с моими родителями.

Он выслушал меня внимательно, не задавая вопросов и не спрашивая имен.

Ни моего имени, ни имени убийц.

Я не знал их, но вспомню позже. Заставлю себя вспомнить каждое, восстановив в памяти события того дня по крупицам, пока последняя деталь страшной картины не встанет в пазл. Для этого у меня будут впереди тысячи холодных ночей, которые я проведу в закрытом монастыре свихнувшего безумца. Богатого еретика, отравленного собственной верой и сумасшествием.

– Сколько тебе лет?

– Восемь.

– Пойдем со мной. Бог послал меня, чтобы я спас тебя, мой мальчик. Бог всегда посылает меня, чтобы я вас спасал. Не плачь, дитя. Больше тебя никто не обидит. Глаз божий нашел, а моя длань направит в русло веры и послушания. Отныне ты спасен!

Он привез меня в серый каменный дом на берегу моря, похожий на крепость, где после моего красивого, яркого детства всё казалось бесцветным и мрачным. Даже старый сад за высоким забором, когда инок Сержио, заперев за нами железные ворота, вёл меня сквозь него к каменным ступеням, показался огромной и страшной дворнягой, расправившей в мою сторону сухие ветви и коряги.

Сад моего деда выглядел совсем иначе. Там были светлые дорожки, лужайки, беседки и фонтан. На причале у озеро стояли две белые лодки. Цвели красивые розы, олеандр, лилии. А из розовой бугенвиллеи садовник Алонзо соорудил пышную арку, которая так нравилась моей маме. Я любил проноситься под этой аркой на своем велосипеде и бегать наперегонки с нашими собаками – кудрявым лаготто Уго и таксой Спагетти.

Нет, мне здесь решительно не нравилось!

– Я хочу домой.

– Твой дом теперь здесь. Я твой отец.

– Нет, мой папа умер! Они убили его!

– Какие у тебя дьявольские глаза. Должно быть, твоя мать согрешила и сейчас в аду. Я буду называть тебя Рино. Ты тоже грешен, сынок.

– Нет, я Адам!

– Ты забудешь. Вы все забываете. Я отныне твой единственный родитель.

Только своевольный ребенок, избалованный любовью семьи и окружения, после всего ужаса пережитого смог бы повторить в лицо высокому человеку с белыми волосами своё имя и слово «нет». Я был таким ребенком, поэтому смог.

И повторял потом еще много раз, хотя тогда инок Сержио и заставил меня поверить, что прошлого больше не существует.

– Глупец! Адама больше нет, он утонул в реке! Если злые люди узнают, что ты жив, они найдут и убьют тебя! Они еще долго будут искать тебя, потому что ты видел их лица и знаешь грязный секрет. Но ты забудешь, всё забудешь! И это я спасу твою душу!

В тот день инок Сержио впервые избил меня так, что из носа и уха пошла кровь. А я узнал, что таких «сыновей» у моего нового родителя еще восемь.

***

Двадцать два надгробия с крестами на дальнем холме в заросшем саду. Столько я насчитал, когда понял, откуда эти надгробия вырастают и кто в них лежит.

Инок Сержио самолично строгал доски и шлифовал дерево, оглаживал его мозолистыми пальцами и красил кресты в черный цвет. Каждый день мы должны были ходить и омывать эти кресты голыми ладонями, по очереди окуная руки в принесенное с собой ведро с водой. А потом читать молитвы, стоя на коленях на голой земле, пока инок Сержио следил за нами с розгой в руке.

Повернутый ублюдок и садист. Когда зимой с моря дул штормовой ветер, одежда промокала насквозь, и некоторые из нас падали без сил.

Я так никогда и не назвал его отцом.

Он заставлял нас учить латынь, читать духовные книги и петь псалмы его собственного сочинения, каждый из которых был отмечен печатью безумия. Заставлял нас готовить еду, стирать его одежду и спать на земляном полу, щедро выделив каждому тонкое одеяло, пару досок и плетеную циновку, под которую нам разрешалось подкладывать пучки сухой травы.

Этих пучков на всех не хватало, и зимой часто возникали драки. Здесь я узнал, что голодные и обездоленные дети дерутся с особой жестокостью и порой убивают, и если я хочу выжить, мне придется стать сильным, чтобы защитить себя.

Но прежде постараться не сдохнуть от холода…

Семнадцать лет назад…

Я помню солнечное утро, перевернутый тапок на ковре, в который засунут черный нос Спагетти, и свою белую постель.

Она еще долго будет мне сниться, теплая и уютная, с пуховой подушкой и хитрым Уго, забравшимся на мое одеяло, как сказочная фантазия, которая неизменно исчезнет, стоит открыть глаза.

Когда ты ребенок, воспоминания сохраняются в памяти, как отрезки кинопленки или нарезка снимков, никакой хронологии, просто момент «от» и «до».

Вот тебе восемь. Ты уже не сопливый малыш, умеешь читать и писать. Бегаешь быстрее всех одноклассников, и в последний раз, когда летел в самолете, тебя уже не тошнило, как еще год назад, когда ты выблевал кофейный йогурт себе на ноги раньше, чем успел дернуть маму за руку и сказать, что тебе плохо.

Да, ты счастливый ребенок, у тебя есть мать и отец. И даже дед, который живет в красивом белом доме с садом. И ты не понимаешь почему его считают грозным, а взрослые мужчины уважительно обращаются к нему «Дон», ведь он такой добряк и балует тебя вниманием и подарками. И когда ты бежишь мимо него к машине, он подхватывает тебя и запросто подбрасывает в руках, потому что еще сильный мужчина. И потому что следующий сопливый малыш, которого он сможет баловать, появится у мамы только весной.

– Так что терпи, Адам. Ты пока мой единственный внук!

Малыш? Откуда он знает? Ведь до весны еще так далеко.

И откуда я знаю, что воспоминания обо мне? С годами оно истончается и бледнеет, становится похожим на сон. Но я знаю. Потому что вторая часть этого сна с годами становится только ярче. Горит алым клеймом боли.

И я по-прежнему там.

Дед целует меня в щеку и просит мою красавицу-мать не баловать внука уж слишком на прогулке. Потому что я расту непослушным и своенравным мальчишкой, перенявшим его характер. И вообще-то неплохо бы меня держать в строгости. На что моя мать смеется и берет меня за руку.

Она американка ирландского происхождения. Я не очень понимаю, что это значит, просто знаю, что она смешно говорит на итальянском и когда приезжает к деду, они с отцом подшучивают над ней. Мы не виделись с родителями целый месяц, папа уже завел в машине двигатель, взял свою рабочую фотокамеру, и мне ужасно хочется поехать с ними на прогулку.

Я помнил, что моя мать красива. Но для ребенка понятия идеала не существует, любая мать красива в своей истинной любви. Ты просто любишь и очень скучаешь, потому что они с отцом часто улетают на съемки. Иногда и меня берут с собой. Но мне это не нравится, там шумно и многолюдно, и гораздо интереснее оставаться с дедом в его красивом доме, играть с собаками, гонять на велосипеде и видеться с новыми школьными друзьями.

Мы поехали в огромный парк аттракционов на отцовской машине. Стояла теплая осенняя погода, было так солнечно и радостно на душе, как больше никогда не будет в моей жизни.

Я что-то просил и мне это обещали. Я говорил с родителями, не замолкая, и помню, как сладко пах душистыми цветами светлый шарф на шее мамы, когда я обнимал ее и смотрел в ярко-голубые глаза.

– Адам, мы с папой должны сообщить тебе новость.

– Какую?

– Мы знаем, что ты не очень любишь Нью-Йорк, поэтому решили остаться на зиму в Италии. Ты рад?

– Ура-а! Мам, это из-за малыша, да? Я знаю, мне дедушка рассказал! А где мы его возьмем?

Мама сначала удивляется, а потом улыбается и обращается к хохочущему мужу:

– Реми, невероятно! Ни ты, ни твой отец, совершенно не умеете хранить секреты!

– Лара, клянусь, я ни при чем! Отец сам догадался, как только мы приехали, что есть причина. А я не смог соврать, зная, как он этого ждал.

– Всё равно! Не понимаю, как Марио Санторо стал тем, кто он есть, и до сих пор не лишился языка?..

Дальше воспоминание прерывается. Истончается до шумного и счастливого нечто, которое давно прошло и никогда не вернется. И только эхо этого «шумного и счастливого» еще долго будет звучать в памяти, выстуживая тепло из сердца и души.

Я помню незнакомый мост. Почему-то cтарый и мертвый, как будто он всплыл в памяти из кошмара. Компанию взрослых мужчин и несколько автомобилей, преградившим нам путь. Уже смеркается, ярко горят фары, и в их перекрестном свете я вижу, как отец выходит из машины, просит маму заблокировать двери, и идет к компании.

Мужчины встречаются и разговаривают. Курят, пожимают руки. Окно со стороны водителя приоткрыто, и мы с мамой можем слышать их голоса и натянутый смех.

Однако папа не смеется, и мы тоже. Этот смех мне совсем не нравится. Он перемежается грубыми репликами и резкими ответами моего отца.

– Адам, сынок, спрячься под сидение! Сейчас же!

– Мама, мне страшно!

– Милый, сиди тихо и не высовывайся, прошу тебя! Что бы ни случилось, не высовывайся!

Дальше звучит выстрел, и мама вскрикивает.

– Реми!

Раздаются новые выстрелы.

Мама уже кричит, и сама выбегает к ним. Я это хорошо помню, потому что в эту самую секунду ужас парализует меня, и я понимаю, что случилась беда.

А дальше я прятался и плакал. И сидел тихо-тихо. А ужас всё не заканчивался. Я слышал, как продолжает кричать и плачет мама, и думал, где же папа? Мой сильный папа? Почему он их всех не побьет?

И почему-то было слышно, как громко бурлит под мостом вода, протекая по каменному руслу быстрым потоком.

Мужчины смеялись, потом ругались. Потом я услышал грубый голос. Он приказал маме принадлежать ему. Только ему, или будет хуже. Потому что отступать некуда ни им, ни ей.

Но… как это возможно? Ведь мама принадлежит мне и папе! И дедушке! Он всегда повторяет, что обожает свою невестку. Что за глупость этот страшный человек говорит?!

– Будь ты проклят, Скальфаро! Реми считал тебя другом, а ты выстрелил ему в спину. Будьте вы прокляты, убийцы! Ненавижу вас!

Голос у мамы был странным, отчаянным и злым. Я никогда ее такой не слышал.

А потом она снова закричала…

Сидеть под сиденьем было страшно, но еще страшнее оказалось не знать, что происходит, и почему они мучают маму?

Я разогнулся, влез с ногами на заднее сиденье и посмотрел в окно. Оно тут же запотело от моего дыхания, но я стал вытирать его ладонями, смахивая слезы с лица.

Их было четверо взрослых мужчин. Трое стояли и смотрели, как четвертый насилует мою мать. Я видел выражения их лиц и никогда не смогу забыть. Они совершенно точно знали, что делали, и не чувствовали вины.

Я зажмурился и забился под дверь, но ужас всё не заканчивался. Эти ублюдки в тот день устроили себе длинное развлечение. Мама уже не кричала, она молчала, и я снова забрался на сиденье с ногами, не в силах сдерживать рыдания, поскуливая от страха, как щенок.

– Проклятье, Джанни… Кажется, Массимо с Фредом ее задушили!

– Угомонись, молокосос! Всё равно надо было с ней кончать. Вот ребята и кончили! Лучше скажи, каково это, трахнуть Ледяную Лару, а? Член от холода не отвалился?

Послышался смех. Каркающий, неискренний и страшный.

– Как вставить Марио Санторо в задницу револьвер и выстрелить. Мы уничтожили его, Скальфаро! Клянусь, на этот раз дон не выгребет, и север будет наш!

– Надеюсь, Ренцо. Но красивая была сука. И заносчивая. А могла быть моей… шлюхой, само собой. Я ведь порядочный глава семейства! Но она выбрала этого петуха Ремиджио…