Легендарный Василий Буслаев. Первый русский крестоносец

Поднявшись на вершину, ратники осмотрелись.

Вдали синие горы сливались с бледно-голубым небом. Внизу между лесов и скал змеилась река. Далеко на севере чернели густые леса на сколько хватало глаз.

– Простор какой, – улыбнулся Василий и снял шапку.

Спуск с горы занял больше времени, чем подъем. Ратники проваливались в глубокий снег, продираясь сквозь бурелом и заросли кедрового стланика. В седловине между двумя горами приютилось озерцо, круглое, как блин. На ослепительно-белом, искрящемся снегу были отчетливо видны огромные следы босого человека. Не заметить их было невозможно.

Ратники остановились, сгрудились кучкой.

– Во, прошагал детина! – изумился кто-то, измеряя ширину шага древком копья.

– Недавно прошел, – определил Худион, – меньше часа назад.

– На ловца и зверь бежит, – усмехнулся Фома и подмигнул Василию.

– В погоню! – приказал Василий. И первым устремился по следу таинственного великана.

До полудня ратники шли без передышки, изнемогая и обливаясь потом.

След огромных ступней уводил сначала по склону горы к лысой вершине, далее вел по ее гребню и скрывался в ельнике на другом склоне.

Продравшись сквозь ельник, новгородцы обнаружили в расселине у подножия скалы лежанку из сухих листьев и мха.

– Вот где, стало быть, великанище ночки коротает.

– По-звериному живет.

– Бобыль бобылем! – переговаривались ратники.

Василий дал людям передышку. Костров не разводили, закусывали сухарями и вяленой рыбой. Затем двинулись дальше.

След опять тянулся то вверх, то вниз по холмам, описывая большие круги.

– Заметил нас великанище, а может, учуял, – проговорил Худион, утирая пот со лба. – Чудины говорят, чутье у него волчье.

– Чего же он бежит от нас, коль такой верзила! – проворчал Домаш, с трудом переводя дух.

– Осторожничает, – предположил Потаня, – а может, норовит в ловушку нас заманить.

Худион воткнул копье в снег:

– Не догнать нам его. Коль великанище во всю прыть припустит, так за ним и собакам не угнаться, не то что нам.

– А я думаю, братцы, великан пуще нас повыдохся, – проговорил Василий. – Он-то без лыж. Потому и кружит по взгорьям, ибо на равнине ему от нас не уйти. Мы-то в гору долго карабкаемся, вот он и успевает оторваться. Надо гнать его, как лося, пока не упадет. А там видно будет…

Василий разделил отряд. Самых сильных и быстроногих ратников повел вперед. Остальные во главе с Потаней должны были идти по их следу до темноты, затем разбить стан так, чтобы костры далеко было видать. Лишнюю поклажу ратники Василия отдали ратникам Потани. При себе оставили только оружие.

Теперь началась настоящая погоня.

Василий, не жалея сил, прокладывал путь в снегу рядом с цепочкой следов великана. Пятнадцать ратников шли за ним по лыжне. Словами не перекидывались, берегли силы.

Около двух часов пополудни два человека из отряда Василия отстали. Вскоре еще трое изнемогли и сбавили шаг. Затем сразу четверо не смогли быстро преодолеть очередной подъем и остались за холмом.

Закатное солнце уже подсвечивало снег на елях красноватыми бликами, удлинились тени деревьев, когда впереди на снежной равнине замаячила темная неясная точка.

Василий прибавил шагу.

Отстали еще два ратника. Темная точка увеличилась в размерах, уже можно было различить, что это идет плечистый человек в шубе мехом наружу, причем идет без лыж.

– Он! – радостно выдохнул Василий и оглянулся на свой поредевший отряд.

Худион, окутанный клубами пара, вырывающимися у него изо рта, лишь молча кивнул.

– Нажимай, Вася! – хрипло крикнул Фома.

Равнина кончалась у горы, поросшей лесом. К ней-то и спешил великан.

«Не смог великанище нас запутать, теперь стремится в лесу схорониться, – думал Василий. – Да и сумерки ему на руку».

Василий прибавлял и прибавлял шагу. Он уже отчетливо видел широкую спину великана, его длинные руки, которыми тот размахивал при ходьбе. Шуба и штаны на великане были из длинного густого меха рыжевато-бурого оттенка, волосы на его слегка заостренной голове были совершенно черные. Великан то и дело оборачивался на ходу, и Василий успел мельком разглядеть его страшное лицо, темное и морщинистое, с круглыми сверкающими глазами-льдинками.

Когда великан достиг леса, Василий уже почти догнал его и вполне мог бы поразить его в спину копьем. Однако привычка встречаться с врагом лицом к лицу удержала руку Василия.

Опять начался подъем. Великан, цепляясь ручищами за стволы деревьев, стал быстро удаляться. Он громко пыхтел и сопел, тонкие осины с треском ломались под его могучей дланью.

Внезапно с небес стал падать густой медленный снег. Сумерки сделались гуще.

Василий отдышался на вершине горы, оглянулся на Фому и Худиона. Лишь эти двое не отстали от него.

– Времени у нас, други, всего ничего, – сказал Василий. – Вот-вот стемнеет, а ночью засыплет снегом все следы, тогда ищи-свищи великана.

Оба ратника молча согласились со своим вожаком.

Виляя между пихтами, три лыжника начали спуск с горы. Плотный наст скрипел под лыжами на поворотах. Хлестали по лицу ветви кустарников.

Худион, зацепившись лыжей за корягу, перекувырнулся через голову и ударился о древесный ствол. К нему подоспел Фома.

Василий, задержавшись, крикнул снизу:

– Ну, что там?

– Худион ногу повредил, – прокричал в ответ Фома.

– Оставайся с ним! – приказал Василий и устремился дальше вниз по склону.

След великана был еще хорошо различим. Но скоро опустится ночь, и тогда погоню придется прекратить.

Василий задыхался, пот заливал ему глаза. Он спотыкался, падал, поднимался, и снова падал, и снова поднимался, ругаясь вполголоса. Лес словно ополчился на него, подсовывая ему под ноги стволы поваленных бурей деревьев, пряча под сугробами пни, цепляясь кустами за руки. Темные ели и сосны со всех сторон надвигались на него, совершенно заслонив полыхающий на западе закат.

Внезапно Василий увидел Хеогену. Тот сидел на поваленной ели шагах в тридцати от него. Видать, совсем притомился.

Василий свистнул.

Великан оглянулся, нехотя встал и зашагал по сугробам прямо в бурелом.

Василий, напрягая последние силы, бросился вслед за ним. Он уже видел бурую шубу великана, мелькающую впереди среди деревьев совсем рядом, слышал его шумное дыхание… И вдруг великан пропал из виду, будто растворился в воздухе. Но оставались его следы в глубоком снегу. Василий шел по ним через густой осинник, держа копье наготове. Может, великанище затаился и ждет его в засаде! Осинник кончился. След уводил в сторону, к разлапистым столетним пихтам, под которыми уже скопилась предательская темнота.

Лыжи легко заскользили под уклон.

Могучие сосны вставали на пути. Василий обогнул одно дерево, другое…

Внезапно прямо перед ним возникла черная яма, словно разверстая пасть чудовища. Василий не успел ни крикнуть, ни воткнуть копье в снег, как полетел вниз вместе с комьями снега и обломками тонких жердей, которые наполовину прикрывали яму сверху.

«Ловушка!» – мелькнуло у него в голове.

Василий шмякнулся на что-то мягкое и тут же был отброшен к земляной стене какой-то неведомой силой. Боль искрой прошла по телу. Василий открыл глаза и похолодел. В полумраке ямы-ловушки в двух шагах от него сидел великанище, издавая какие-то нечленораздельные звуки и щелкая зубами. Его желтые круглые глаза не мигая смотрели на Василия.

«Ну, молодец, поминай всех святых!» – подумал Василий.

Его рука потянулась к рукоятке кинжала.

* * *

…Целый день друзья-побратимы искали Василия.

Ближе к вечеру Василий сам наткнулся на них. После радостных объятий и похлопываний по плечу ратники развели костер в укрытой от ветра лощине. Василий снял лыжи, бессильно опустился на вязанку хвороста и протянул к огню озябшие руки.

– Догнал ли ты великана? – спросил Фома, изнемогавший от любопытства.

– Догнал, – устало ответил Василий и вынул из-за пазухи клок рыжевато-бурых волос.

Фома взял волосяной пучок из руки Василия, понюхал. Сморщился:

– Ну и запах от его шубейки!

– Такие волосы растут у великана по всему телу, кроме головы, – сказал Василий. – В остальном он такой же человек, как и мы. Только разговаривать не умеет.

– Коль разговаривать не умеет, значит, не человек, а дух нечистый, – заметил Домаш.

– Стонал великанище, как человек, и кровь у него красная, – со вздохом произнес Василий, – силища только нечеловеческая.

– Прикончил ты его? – спросил Костя Новоторженин.

– Пришлось, – ответил Василий. – В яму-ловушку свалились мы оба. Великан на меня бросился, да пособил мне Господь зарезать его. Чудом жив остался.

– Как же ты из ямы выбрался?

– Сумел вот.

– Молодец, Вася! – воскликнул Фома. – С честью в Новгород вернемся. И за даньщиков убиенных рассчитались.

Но Василий был мрачен. Его не покидало чувство, будто убил он безвинного человека или, того хуже, ребенка зарезал. Хоть и силен был великанище, но нападал он на Василия с голыми руками. И умирая, глядел на него так печально, как-то по-детски глядел.

– Худион-то где? – спросил Василий. – Где Потаня?

– Для Худиона санки из лыж смастерили и отвезли его в пермятскую деревню верстах в десяти отсюда, – ответил Фома. – Потаня и почти вся дружина пребывают там же. К ночи и мы туда доберемся. Отоспимся.

При одной мысли о сне Василий почувствовал сильнейшую усталость. Враз ему все стало безразличным. Усилием воли он заставил себя подняться и приказал выступать.

Холодное северное солнце уже погрузилось в густую пелену облаков у далекого горизонта.

Глава четвертая. Святослав Ольгович

Неласково встречала тысяцкого Ядрея Амелфа Тимофеевна, когда тот пришел к ней в дом рано поутру.

– Ну, чего притащился? – ворчала вдова. – Опять хочешь спровадить моего сына за тридевять земель. Месяц не прошел, как вернулся Василий из Заволочья. И какой вернулся! Худой, как щепка, и угрюмый, словно пес побитый.

– Что ты, Амелфушка, – залебезил тысяцкий, – разве ж я не понимаю. И улыбка оскомину набить может. А сын у тебя храбрец! Посему князь Святослав ныне кличет его на свой красный двор да на любезный разговор. Вот зачем я пришел.

Это известие не обрадовало Амелфу Тимофеевну.

– Знаю я, Ядрей Дорофеич, что ты у князя нашего в кумовьях ходишь, – хмуря брови, промолвила вдова. – Частенько Святослав Ольгович под твою дуду пляшет. Мой Василий под твои погудки плясать не станет. Запомни это!

– Да какая дуда, Амелфа Тимофеевна, – заулыбался Ядрей, – кто ныне нас, стариков, слушает? Уплыли годы, как вешние воды. – Тысяцкий снял шапку и похлопал себя по лысине.

Анфиска, наблюдавшая за ним из-за плеча своей госпожи, тихонько прыснула в кулак.

– Ступай, Анфиска, – строго проговорила Амелфа Тимофеевна, – скажи Василию, что воевода к нему пришел.

– А ежели Василий еще спит? – невозмутимо спросила служанка.

– Значит, разбуди.

Анфиска умчалась, только сарафан ее синий мелькнул в дверном проеме.

– Ох егоза! – усмехнулся тысяцкий. И взглянул на Амелфу Тимофеевну с хитроватым прищуром: – Когда-то и ты, Амелфушка, такой была. Не забыла, как парни за тобой увивались? И я был в их числе.

– Дело прошлое, – отрезала вдова.

– Три раза я к тебе сватов засылал, и все без толку. – Воевода досадливо ударил себя кулаком по колену. – А Буслай, купеческий сын, с первого раза тебя окрутил и под венец повел. Не иначе приворожил он тебя, Амелфушка. Ведь не любила ты его!

– Ты почем знаешь? – сверкнула очами вдова. – Чай, не тебе я исповедываюсь.

– Буслай же был старше тебя на тридцать лет!

– Зато был он телом крепок и умом светел.

– Потому и крепок был Буслай, ибо от волхованья на свет появился.

– Ложь это, Ядрей.

– А то нам не ведомо, чем отец Буслая промышлял! – Воевода погрозил вдове пальцем. – И про одолень-камень знаем, и про колдовские ночи…

Дверь в светлицу со скрипом распахнулась. Через порог, наклонив голову, переступил Василий со спутанными после сна кудрями. Поздоровался с матерью и с гостем, затем спросил:

– Что это за одолень-камень? О чем вы толкуете?

– Да ни о чем, Вася, – улыбнулась Амелфа Тимофеевна. – Воеводе нашему колдуны всюду мерещатся, поглупел на старости лет.

– Пусть поглупел, – хмыкнул тысяцкий, – лишь бы не обеднел.

– Зачем князь меня к себе кличет? – Василий остановился перед воеводой. – Поход, что ли, замышляет?

– А тебе сразу поход подавай, – усмехнулся Ядрей, – просто посидеть за столом с князем тебя не прельщает?

– Не велика честь пустозвоновы речи слушать, – недовольно бросила Амелфа Тимофеевна, покидая светлицу.

– Не велика честь, да есть, – со значением проговорил ей во след тысяцкий. Потом, подмигнув Василию, добавил: – Хоть и глуп снегирь, зато с красным пузом. А мы хоть и умны, но серые воробушки. – Ядрей расхохотался.

Рюриково городище, где с недавних пор жил новгородский князь, лежало на холме в трех верстах от Новгорода. Под холмом течет широкий Волхов, на другом берегу реки виднеются мощные каменные стены и башни Юрьева монастыря. Дорога к княжеской обители вела через лес, пробудившийся после зимней спячки.

Разгорающийся день наполнял светлый березняк звонким птичьим гомоном.

Теплый ветерок обдувал Василию лицо. Он, по привычке, гнал коня галопом. Воевода и два его дружинника приотстали. Жеребец у Василия арабских кровей, с ветром поспорить может!

Ворота обнесенной высоким частоколом с башенками по углам крепости были распахнуты, словно князь загодя ожидал гостей.

Копыта жеребца простучали по деревянному настилу подъемного моста, промелькнула над головой полукруглая арка из дубовых бревен, и Василий очутился на широком дворе, вымощенном камнем. Вокруг вздымались бревенчатые темные стены, прорезанные небольшими слюдяными окошками, двух– и трехъярусные, увенчанные двускатными тесовыми крышами. Выше всех крыш возносилась в голубое небо маковка деревянной церквушки с медным крестом.

Сзади подъехали Ядрей и его дружинники.

– Горазд ты на коне скакать, Вася, – улыбнулся воевода.

От княжьего терема подбежали челядинцы в длинных белых рубахах навыпуск, схватили коней под уздцы.

Василий легко спрыгнул с коня на землю.

Грузному же воеводе две пары услужливых рук помогли слезть с седла.

– Неповоротлив ты стал, Ядрей Дорофеич, будто колода с медом, – раздался чей-то насмешливый голос.

Ядрей и Василий разом обернулись.

Перед ними стоял князь.

Святослав Ольгович в свои сорок лет выглядел очень молодо. Был он строен и белокур. В чертах его тонкого лица с прямым носом угадывалось некое природное благородство, а синие глубокие глаза князя поражали своей красотой.

«Не зря по нем девки сохнут», – невольно подумал Василий, отвешивая князю поклон.

– Доброго здоровья тебе, князь.

Поклонился и воевода.

Князь упругой походкой приблизился к Василию и положил свою холеную руку, украшенную перстнями, ему на плечо. Он был на полголовы ниже Василия.

– Здравствуй, Василий, сын Буслаевич, – промолвил Святослав, сверкнули в улыбке его белоснежные ровные зубы. – Давно хочу я с тобой познакомиться. И вот случай представился. Будь моим гостем на сегодняшнем застолье. – Князь глянул через плечо на тысяцкого: – Ну и ты присоединяйся к нам, воевода. Куда ж мы без тебя!

Ядрей снова поклонился.

В гриднице за столом уже сидело несколько новгородских бояр и купцов, среди которых Василий узнал шурина боярина Твердилы Добрилу и своего соседа Нифонта. У всех были самодовольные лица и в то же время какой-то заговорщический вид. Василий и Ядрей, поздоровавшись со всеми, тоже сели за стол.

Князь сел во главе стола.

Одет Святослав был неброско – в белую рубаху с пурпурным оплечьем, белые порты и красные сафьяновые сапоги. Зато золота на себя князь нацепил достаточно: на шее золотая гривна, на голове диадема из золотых пластин, на пальцах золотые перстни с дорогими каменьями и на правом запястье еще золотой браслет.

Румяные юные служанки обнесли гостей греческим вином.

Князь поднял свою чашу:

– Други мои! Призвал я вас, чтобы помянуть отца моего, скончавшегося в этот день тридцать лет тому назад. Почитай, всю жизнь добивался родитель мой стола черниговского, своей родовой вотчины, и лишь под конец жизни сумел-таки отнять Чернигов у Мономашичей. Светлая ему память!

Священник в черной рясе, поднявшись из-за стола, громко нараспев стал читать молитву за упокой «раба Божия князя Олега Святославича». Гости и князь тоже поднялись со своих мест и, склонив головы, молча внимали молитве.

Затем все осушили свои кубки. Только священник не притронулся к хмельному питью.

Вино Василию понравилось. Приглянулся ему и князь, и хоромы его. Да и гости, пожалуй, тоже, если бы не было среди них мордатого Добрилы и зануды Нифонта.

– Отведайте моего угощения, гости дорогие, – сказал князь.

Гости налегли на заливную осетрину и жаренную в соусе говядину, на заячьи потрошки и варенную в меду репу. Совсем недавно закончился Великий пост, стосковавшиеся по сытной пище желудки гостей требовали своего. Не отказывал себе в чревоугодии и непьющий священник.

Слегка насытившись, гости стали произносить здравицы. Сначала в честь гостеприимного хозяина, потом в честь его супруги черноокой, затем в честь его старшего брата великого киевского князя Всеволода Ольговича.

Хмель развязал языки, и речи, полные угроз, так и полились из уст бояр. Они грозили новгородскому посаднику и всем ремесленным концам Новгорода, которые на недавнем вече кричали против князя Святослава. Купцы были посдержаннее, но и они возмущались недальновидностью своих братчин.

– Тупые головы средь наших корабельщиков желают видеть на новгородском столе сына Юрия Долгорукого, говорят, что Суздаль ныне стоит выше Киева, под его крыло и идти надо, – выкрикивал подвыпивший Нифонт. – А того не разумеют, что Юрий потому и хочет оторвать Новгород от Киева, чтобы самому в Киеве сесть князем. Обещаниям Юрия верить нельзя, не допустит он усиления Новгорода, потому как под боком мы у него и сила наша ему не в радость!

Тысяцкий Ядрей соглашался с Нифонтом, толкал в бок Василия:

– Дело сосед твой молвит! Разве нет?..

Василий не знал, что ответить. Давно ли он вернулся в родной город из трудного похода. Похода за призраком славы! До этого два года Василий отсутствовал в Новгороде, потроша купцов на теплом море близ персидских берегов. Сколько он себя помнит, князья русские постоянно между собой грызлись, и за кем из них больше правды, Василий не знал. Он и новгородского-то князя видит всего второй раз в своей жизни, а Юрия Долгорукого и вовсе никогда не видывал.

Поэтому Василий жует да помалкивает, а за столом между тем распаляются страсти.

– Много подпевал Юрьевых в народе развелось. Да и купцы, те, что с Суздалем торгуют, тоже кричат на вече за Юрия, – возмущался Добрило. – Скоренько позабыли люди, как покушался суздальский князь на окраины наши. Устюг и Торжок отнять у нас норовил. Обломал себе зубы Юрий Долгорукий, решил не битьем, так катаньем своего добиться!

– Подпевал этих дубьем бы да головой в Волхов! – молвил рыжебородый боярин Стас. – А в посадники нам надо своего человека провести. Хотя бы тебя, Добрило Омельянович.

– Я не прочь, – проговорил Добрило, – так ведь народишко всем скопом за нонешнего посадника стоит, чтоб ему пусто было!

– Радуется голытьба, что уже в который раз верх над лучшими людьми берет, – прошипел Нифонт и опрокинул в рот очередную чашу с вином.

Князь пил мало, а говорил и того меньше.

Василий подметил, что Святослав прислушивается к речам бояр, приглядывается к гостям. И к нему тоже приглядывается, не зря, наверное. Василий, как и священник, молчком за столом сидит.

В разгар пира князь поднялся из-за стола и скрылся за дубовой дверью, возле которой застыл на страже гридень с мечом. Гостей это не смутило, словно они пришли сюда наговориться и присутствие князя для них было вовсе не обязательно.

Слуги меняют кушанья на столе, уносят объедки, а гости именитые все про свое толкуют, но и про яства не забывают. Кое-кто уже служанок за ноги хватать начал; хмель ударил в голову.

Внезапно рыжебородый Стас затянул застольную песню, все гости, кроме священника и Василия, стали ему дружно подпевать. Восемь глоток протяжно пели про храброго князя Олега, прозванного Вещим, поскольку знал он все, что в будущем случиться может. Сначала Олег княжил в Новгороде, однако мал показался вещему князю новгородский удел, двинулся он с ратью вниз по Днепру, захватил Смоленск и Киев. Объединил Олег вокруг Киева многие славянские племена, а сам стал единым князем на Руси. Ходил Олег войной и на Царьград, к вратам которого в знак победы прибил свой щит.

Василий еще в детстве слышал от ученого монаха Кирилла о вещем Олеге. Песню же о нем услышал Василий впервые, понравилась ему эта песня. Действительно, храбрый был князь Олег, всех врагов своих он сокрушил, не знал поражений в сечах, а умер по-глупому от укуса змеи. Значит, такой рок довлел над князем Олегом.

Какая же судьба уготована ему, Василию?

Святославов дружинник, наклонившись к плечу Василия, прошептал ему на ухо, мол, зовет его князь к себе в светлицу словом перемолвиться.

Василий направился вслед за дружинником.

Гости продолжали горланить песню.

Князь стоял у окна, когда Василий вошел к нему. Обернулся неторопливо, услышав голос Василия:

– Звал, княже?

– Сядь-ка, Василий. Поговорим по душам.

Святослав опустился на стул с подлокотниками. Василий сел напротив. Его разбирало любопытство, зачем это он понадобился князю?

– Пращур мой Владимир Святой, когда княжил в Новгороде, терем свой в детинце держал, – медленно заговорил Святослав, глядя на носки своих сапог. – Прадед мой Ярослав Мудрый, получив новгородский стол, держал свой терем уже на Торговой стороне. Выгнало его новгородское вече из детинца. Меня же, правнука мудрого Ярослава, вольница новгородская и вовсе за городом поселила.

– А мне тут нравится, – признался Василий. – Место спокойное.

Святослав стрельнул в него глазами и жестко добавил:

– Но и этого спокойного места хочет лишить меня посадник новгородский и вече иже с ним.

– Мне про то неведомо, князь, – пожал плечами Василий.

– А мне ведомо, – промолвил Святослав. – Я хоть и живу на отшибе, но глаза и уши в Новгороде имею. Пращуры мои надавали в свое время вольностей новгородцам, эти вольности мне ныне и отрыгаются.

Василий нахмурился:

– Не пойму, княже, зачем ты мне про это толкуешь? Ведь и я новгородец.

– Новгородец новгородцу – рознь. За дверью тоже новгородцы пьют да песни поют, но все они за меня.

– Все равно не возьму я в толк, княже, куда ты гнешь.

Святослав помолчал, словно собираясь с мыслями.

– Хоть ты и молод, Василий, но широко в Новгороде известен. Народу ты люб. Вот кабы стал ты принародно за меня ратовать, а Юрия Долгорукого повсюду хулить, я бы в долгу пред тобой за это не остался.

Василий усмехнулся: он все понял.

– Эх, князь! Коль ехало не едет, то и «ну» не повезет.

– Стало быть, и ты против меня, Василий?

– Не видал я от тебя таких благодеяний, князь, чтобы за тебя ратовать, а от Юрия не видал такого зла, чтоб ругать его принародно. Вот и все.

– Нет, не все, Василий, – покачал головой Святослав. – Лучше послушай меня внимательно. Я ведь сразу распознал, что ты за человек и отчего тебе на месте не сидится. Огонь у тебя в сердце, и жжет сей огонь тебя! Таким, как ты, самые великие дела по плечу. Ни горы, ни моря, ни полчища вражеские не остановят таких, как ты. Даже имя твое означает «царственный», а ты прозябаешь в ничтожестве, прости Господи!

У Василия дрогнули брови.

– Неправду молвишь, князь. Я в Новгороде среди кулачных бойцов первый, один на стенку хаживал. Из лука стреляю так, как не каждый из твоих гридней сможет. И злата и серебра у меня хватает. И друзьями Бог не обидел.

– Значит, ты всего достиг в жизни, друг Василий?

– Всего не всего, но многого, князь.

– А всего ты в Новгороде и не достигнешь, друг мой. Попробуй-ка здесь выше головы прыгни, мигом в изгоях окажешься. Не зря ведь купцы новгородские тебя к себе не принимают, хоть ты и купеческий сын.

Василий промолчал.

Князь же продолжил:

– По отцовской стезе, Василий, ты не пойдешь. Торговец из тебя не получится, ибо ты – воин. Кабы был ты князь, то смог бы мечом добыть себе и лучший стол, и лучшую долю. Но раз уж не родился ты в княжеской багрянице, значит, тебе надлежит быть подле князя, среди дружинников его. Тогда и доблесть твоя, и жажда к подвигам воссияют, как полуночная звезда. Слава рождается под звон оружия, Василий. А выходить в одиночку на стенку – это не подвиг, а дурь.

Хотелось Василию уязвить князя, спросить его, мол, сам-то когда-нибудь выходил ли один хотя бы против четверых, но не повернулся у него язык. Показалось Василию, что не насмехается над ним Святослав, но стремится втолковать ему некую истину. Удивительно, чужой вроде человек, а как точно подметил самую суть в душе Василия.