Куликовская битва

Тьма сгущалась. Уже не было слышно голосов на реке. Лишь по временам слышался шелест камыша на ветру.

Обратно Домаша и Нелюб плыли уже не спеша. Они одевались, стоя спиной друг к другу и слыша, как накрапывает мелкий дождь по скрывающей их листве густого ивняка. Потом они сидели рядышком на изогнутом стволе старой ветлы, пережидая дождь. Их окружала таинственная тишина; чтобы не нарушать ее, они переговаривались шепотом.

– Дождь все же прошел, как ты и предрекала, – заметил Нелюб, крепко обняв Домашу за плечи.

– Расскажи мне о себе, – попросила Домаша.

– Невеселая это история, – вздохнул Нелюб.

Он без утайки поведал Домаше, как осиротел в шестнадцать лет и подался в разбойники, поскольку не хотелось ему гнуть спину ни на князя, ни на боярина. К какому-либо ремеслу у Нелюба тяги тоже не было. Зато оружие Нелюб любил с детства, умел мастерить луки и стрелы, ножи ловко в цель метал. Воровством и грабежом промышлял Нелюб десять лет. Но недавно в судьбе Нелюба свершился резкий поворот.

– Ныне я – гридень княжеский, а с прошлым покончено навсегда, – решительно промолвил Нелюб, подводя итог сказанному.

Домаша негромко засмеялась, теснее прижимаясь к Нелюбу.

– Ты чего? – спросил Нелюб.

– Чудно получается, – ответила Домаша. – Повстречались двое: вор и блудница…

– Мы были ими до этой встречи, – возразил Нелюб, – а теперь я уже не вор и ты – не блудница.

Глаза Домаши, большие и близкие, таинственно блестели во мраке.

Нелюб обхватил Домашу за талию, ее рука легла ему на плечо. Глядя глаза в глаза друг другу, они сближали свои уста, повинуясь трепетному волнению, охватившему их. Дыхание у них становилось учащеннее, сливаясь и растворяясь в долгом страстном поцелуе, соединившем не только их губы, но и сердца.

Глава вторая

Прохор, сын кузнеца

До татарского набега в Хмелевке было шестьдесят дворов, проживало там разного люду от мала до велика более трех сотен человек. Самым известным из хмелевских смердов был кузнец Данила. Не только из-за ремесла своего, в любом хозяйстве необходимого, получил известность коваль Данила среди своих односельчан. На диво красива была жена у Данилы, которую он умыкнул где-то под Ржевой, когда ратоборствовал в войске московского князя Ивана Красного. Жена родила Даниле двух сыновей и дочь-красавицу. Из всех сельских девиц дочь Данилы была самая статная и пригожая.

После татарского набега в Хмелевке осталось меньше тридцати дворов, остальные сгорели дотла. Татары были злы на русичей за свое прошлогоднее поражение на реке Воже, поэтому жгли все избы и строения подряд. В полон татары захватили из сельчан Хмелевки около тридцати девушек и молодых женщин. Среди пленниц оказалась и дочь кузнеца Данилы – Настасья. Сам кузнец, отбиваясь от татар, получил тяжкие раны. Жена его Михайлина и оба сына успели вовремя в потайной погреб схорониться. Избу кузнеца татары спалили огнем, а кузню, стоявшую на отшибе, сжечь не успели, торопясь поскорее убраться восвояси.

Когда беда миновала, старший сын кузнеца Прохор объявил матери, что намерен разыскать сестру и вернуть ее из плена домой.

– Что ты сможешь сделать один в стране незнаемой? – испугалась за сына Михайлина. – И Настасью не отыщешь, да и сам пропадешь! Сиди уж дома, храбрец!

Прохор сделал вид, что покорился матери, но несколько дней спустя, видя, что отец пошел на поправку, он тайком ушел из Хмелевки в Серпухов. Младшему брату Прохор сказал, что не задержится в Серпухове, а пойдет дальше, в Коломну. Прохор намеревался в Коломне прибиться к какому-нибудь торговому каравану, идущему с Руси в Орду. Прохор был уверен, что всех пленниц татары повезут в Сарай на невольничий рынок. Там-то, в Сарае, Прохор и надеялся разыскать сестру.

Данила, лежа на постели в наскоро вырытой землянке, сказал жене:

– Тебе же ведомо, какой норов у Прошки. Настойчив он в любом деле. Пущай попытает счастья в чужих краях! Не отыщет Настасью, так хоть на мир поглядит.

– Прохору всего-то девятнадцать лет, – сокрушалась Михайлина, – не по силам ему такое опасное дело!

– Не скажи, милая! – возразил супруге кузнец. – Московский князь Дмитрий Иванович в девять лет на отцовский стол сел, а в одиннадцать в Орду за ярлыком ездил. В тринадцать лет князь Дмитрий войско возглавил в войне с суздальским князем, а в шестнадцать уже женился.

– Подле князя Дмитрия с младых его лет неотступно бояре отцовские находятся, верные да смысленые, – сказала Михайлина, – а кто нашему Проше пособит в столь трудном начинании? Он-то один как перст.

– Всюду добрые люди есть, – промолвил Данила. – Да и Прошка не глуп, из любой напасти вывернуться сможет. Я же бывший воин, милая. Сумел и сыновей своих кое-чему обучить.

Глава третья

Настасья

В то злосчастное утро Янина, жившая по соседству, сговорила Настасью пойти за земляникой в дальнюю дубраву над Окой. Намедни в той дубраве побывали многие девицы и отроки хмелевские, ходившие туда спозаранку большой ватагой. Так, все вернулись в село с полными туесами спелых ягод. Янина рассказала об этом Настасье с глазами, полными восторга и восхищения.

– Лето ныне ягодное выдалось, а мы с тобой по ягоды еще ни разу в лес не выбирались, – попеняла подруге Янина.

Янину отец с матерью отпускают куда угодно и одну, и с ватагой молодежи. У них в семье дети подрастают, как трава на лугу, без особого догляду, без всяких запретов. Янина была самая старшая, так ее родители и вовсе ни в чем не притесняют. У Настасьи в семье было совсем иначе. Братья ее росли под строгим отцовским оком, и ее мать воспитывает в строгости. Настасья не без труда уговорила мать отпустить ее в лес за ягодами, приврав, что идут они не с Яниной вдвоем, а целой гурьбой девичьей.

Покуда Янина и Настасья добрались до ягодной дубравы, вымочили в обильной росе подолы своих длинных летников. Янина шагала по высокому травостою босиком. Настасья же была, как обычно, в легких кожаных чирах. Босой она никогда не ходила, так как родитель ее часто дарил любимой дочери удобную обувку на любое время года.

Девушки только-только углубились в редкий лес, как вдруг заметили среди деревьев мелькающие силуэты скачущих всадников в мохнатых шапках, с колчанами стрел за спиной. Всадников было очень много, и вся эта конная лавина стремительным наметом катилась со стороны Оки, серебристые воды которой виднелись в низине за густыми зарослями ольхи и ивы.

Янина враз побледнела и громко прошептала, схватив Настасью за руку:

– Татары! Бежим, подруга! Скорее!

Девушки заметались, не зная, куда бежать и где спрятаться. Татарские конники были повсюду. Янина предложила Настасье забраться на дерево и выждать, когда враги проскачут мимо. Подруги стали выискивать дуб покряжистей, и тут-то прямо на них выехали четверо узкоглазых татар на низкорослых пегих лошадях с длинными гривами.

Янина, отшвырнув корзинку, кинулась наутек. За ней погнался один из татар.

Настасью, остолбеневшую от страха, сильная вражеская рука схватила за косу, приподняла над землей и швырнула поперек седла.

Вскоре в таком же положении оказалась и Янина, не успевшая убежать далеко. Поскольку Янина кусалась и царапалась, как дикая кошка, то поймавший ее татарин связал ей руки за спиной узким кожаным ремнем.

Так Янина и Настасья стали пленницами. Татары перевезли их по броду на другой берег Оки и оставили в своем обозе под присмотром обозных слуг. Подруг связали за локти спина к спине и швырнули их внутрь двухколесной крытой повозки. Лежа на боку, Янина и Настасья слышали рядом веселые голоса татар, шумное дыхание и всхрапывания многих сотен запасных лошадей, пасшихся вокруг.

Вскоре из-за Оки, с русского берега, стали возвращаться конные сотни татарского отряда, отягощенные добычей. Татары пригнали коров и лошадей, привезли больше полусотни новых пленниц. Когда повозку затрясло на ухабах, Янина и Настасья догадались, что татары уходят обратно в степь. К ним в повозку втолкнули еще одну их подружку, шестнадцатилетнюю Милаву. Она была заплакана и до смерти напугана, один рукав ее длинного льняного платья был оторван. Милава вся была вымазана сажей, поскольку пряталась в печи, но татары отыскали ее и там. На глазах у Милавы татары зарубили саблями ее отца и брата. Потрясенная этим страшным зрелищем, Милава плакала навзрыд и никак не могла успокоиться.

То, что на хвост татарского отряда навалилась русская рать, стало понятно по той спешке, с какой татары побросали повозки и угнанный скот, стремясь поскорее уйти подальше в степную даль. Всех пленниц татары посадили на коней. Янина и Настасья опять оказались вместе, их взгромоздили на пузатого неоседланного чалого конька. Сидевшая впереди Янина держала в руках поводья, Настасья, сидевшая сзади, держалась за талию подруги. Пузатый мерин трусил вихляющей рысью, девушкам стоило немалого труда не свалиться с него.

Татары огибали холмы, спускались в овраги, путая следы. Пленницы сильно замедляли движение татарского отряда. Чтобы задержать погоню, то в одном месте, то в другом от татарской орды отделялись большие группы конников, устраивая засады в рощах и лощинах.

Когда непривычные к долгой скачке пленницы стали валиться от усталости с лошадиных спин в густую степную траву, татарам пришлось устроить привал. В тени небольшой рощи, на берегу веселого ручья, татарский отряд переждал полуденный зной, дождался своих отставших воинов. Затем татары двинулись дальше, все время заворачивая к югу. Уже в сумерках татары миновали видневшиеся вдалеке валы и стены двух пограничных рязанских городков. На ночлег орда остановилась в излучине какой-то степной речушки.

На этой ночной стоянке татарин, пленивший Янину, пожелал совокупиться с нею. Янина сопротивлялась изо всех сил и расцарапала насильнику лицо. Рассвирепевший татарин отхлестал Янину плетью, потом отдал ее на потеху своим дружкам. Янину раздели донага, положили ей на плечи короткое копье, привязав к нему ее руки на запястьях. Два воина держали с двух сторон копье таким образом, чтобы привязанная к копейному древку Янина все время находилась в согнутом положении. Третий воин подходил к Янине сзади и, приспустив штаны, утолял свою похоть. Янина стонала и вырывалась как могла. Вскоре она затихла, теряя силы и беззвучно плача.

Насилуя Янину, татары громко восхищались ее широкими бедрами, тонкой талией, пышной грудью. Каждый очередной насильник норовил похлопать Янину по спине и ягодицам, помять жадными пальцами ее белые округлые груди с упругими розовыми сосками. Восемь татарских воинов утолили свою похоть, один за другим терзая тело беспомощной Янины. Девятым был тот, кто считал Янину своей собственностью.

Это был дородный кривоногий татарин с лысой головой и крепкой шеей, тонкие черные усы и маленькая бородка обрамляли его рот, в левом ухе у него торчала золотая серьга. По дорогому оружию и властной манере держаться было видно, что это военачальник, хоть и небольшого ранга.

Вгоняя в Янину свой детородный жезл, лысый десятник блаженно постанывал, запрокидывая голову назад и закрывая глаза. Своим крепким телосложением и размерами детородного органа этот татарин напоминал Настасье быка. Ей, прожившей в деревне все свои семнадцать лет, не раз приходилось видеть, как бык покрывает корову.

Когда Янину освободили от пут и привели туда, где в окружении стражи сидели на траве прочие пленницы, она еле стояла на ногах. Ее спина, плечи и руки были покрыты кровавыми рубцами от плетки, из растерзанного лона несчастной по внутренней стороне бедер стекали тонкие струйки крови и мутные сгустки густого мужского семени.

Янина повалилась на траву рядом с Настасьей, укрывшись своим разорванным надвое летником.

– Вот и сходили за ягодами, подруга, – прошептала Янина, улыбнувшись Настасье искусанными в кровь губами. – Прости меня, Настя. По моей вине и ты оказалась в неволе.

Настасья склонилась и прижалась своей щекой к щеке подруги, слезы, покатившиеся у нее из глаз, слились с такой же соленой влагой, пролившейся из очей Янины.

Глава четвертая

Эмир Бетсабула

Все эмиры в Золотой Орде делились на придворных и походных. Придворные эмиры занимались дворцовыми делами: встречались с иноземными послами, заседали в диване, осуществляли надзор за законностью, собирали налоги в казну, сами ездили в качестве послов в соседние государства.

Походные эмиры непременно командовали войском, чаще всего это были дальние потомки монгольских нойонов и половецких беков, давно утратившие свои корни и вместо родоначальников ставшие ядром той полукочевой аристократии, которая вот уже полвека меняет ханов на троне Золотой Орды.

Изначально эмиры являлись наместниками областей после преобразований хана Узбека, отменившего деление Золотой Орды на улусы, как было заведено еще ханом Батыем. Улусная система довела Золотую Орду до того, что хан практически лишился власти на местах и не имел возможности контролировать сбор налогов. Полусамостоятельные улусные князья усилились настолько, что некоторые из них пожелали отделиться от Золотой Орды, а некоторые возжелали сами занять ханский трон.

Новая система управления на местах на некоторое время укрепила положение Золотой Орды. Эмиры не имели права передавать по наследству вверенные им области, но у них оставалось право набирать и содержать войско. Благодаря войскам эмиры-наместники добились права передавать свою должность по наследству, что, по сути дела, давало им возможность передавать по наследству и войско, и вверенные им земли.

Со временем самовластие походных эмиров превзошло былое могущество улусных князей. Эмир Мамай после женитьбы на дочери хана Бердибека обрел титул гурлень, то есть ханский зять. Этот титул давал Мамаю большие права, за исключением права на трон. Претендовать на ханский трон могли лишь лица, принадлежавшие к золотому роду чингисидов по мужской линии. Из всех походных эмиров Мамай был самым могущественным. Он правил Золотой Ордой от имени ханов, которых сам же и сажал на царский трон в Сарае.

Набег на земли серпуховского князя осуществил эмир Бетсабула. Он служил золотоордынскому хану Мухаммед-Булаку, ставленнику Мамая. До этого Бетсабула был на службе у грозного Арабшаха, который создал в Мордовии собственный независимый улус.

Воспользовавшись случаем, когда царевичи из Синей Орды грызлись из-за трона в Сарае с потомками хана Узбека, Арабшах сам утвердился на ханском троне на целых три года. Многие походные эмиры были тогда возмущены такой наглостью Арабшаха и пытались силой изгнать его из Сарая, но одолеть Арабшаха было непросто. Он всегда нападал первым и затем преследовал врага до полного уничтожения.

Мамай изгнал Арабшаха из Сарая, переманив к себе его лучшие войска. Тогда-то эмир Бетсабула и переметнулся к Мамаю, который действовал от имени Мухаммед-Булака, внука Узбека. Мамай вознамерился возродить былое могущество Золотой Орды, принудить русских князей опять платить дань, которая не поступала в Орду вот уже восемь лет. Литва постепенно прибирала к рукам земли по Десне и Сейму и тоже больше не платила дань Орде. В Средней Азии Золотая Орда окончательно утратила Хорезм.

Замысел Мамая одобряли многие походные эмиры, понимавшие, что Мухаммед-Булак – это всего лишь кукла на троне. Мухаммед-Булак был не способен на великие дела. Это было по плечу только Мамаю.

Мамай решил начать с усмирения возвысившейся Руси, отправив в набег на Москву большое войско под началом мирзы Бегича. Однако этот поход завершился полнейшей неудачей. Московский князь Дмитрий Иванович в битве на реке Воже наголову разбил татарскую конницу. В сражении пал сам Бегич и несколько эмиров.

Мамаю стало понятно, что с наскока с наспех набранным войском Русь уже не одолеть. К войне с Русью нужно готовиться тщательно и основательно.

Отправляя в набег эмира Бетсабулу, Мамай преследовал двоякую цель. Во-первых, разведать броды на Оке к западу от Коломны, прощупать, каковы там русские дозоры. Во-вторых, подразнить горячего серпуховского князя с намерением вынудить его на ответный набег на мордовский улус Арабшаха. От Оки до реки Суры, на одном из притоков которой стоит укрепленный град Наровчат, ставка Арабшаха, было рукой подать. Разбитый Мамаем Арабшах уже не представляет серьезной угрозы, но от него вполне возможно ожидать подлого удара в спину. Потому-то Мамаю хотелось уничтожить Арабшаха мечами русичей.

Бетсабула в точности исполнил повеление Мамая. Взяв полон за Окой, он без промедления повернул обратно в степь. На переправе хвост его конного отряда изрядно потрепали дружинники серпуховского князя, свалившиеся как снег на голову. В верховьях Дона Бетсабула напоролся на сторожевой отряд елецкого князя. И опять русичи посекли татар. Бетсабула так и не смог собрать своих рассеявшихся людей и добирался до Сарая всего с четырьмя сотнями воинов.

Вылазка Бетсабулы лишний раз убедила Мамая, что окрепшие русские княжества способны огрызаться. Малыми наскоками Русь не привести к покорности, а на большой поход войск у Мамая пока не хватает. Не все походные эмиры признают его верховенство. В Булгаре сидит эмир Хасан, который сам себе господин. В низовьях Волги, в Ас-Тархане, укрепился эмир Хаджи-Черкес. В Мордовии затаился до поры до времени дерзкий Арабшах. К тому же исходит угроза от Синей Орды, где имеются царевичи-огланы, претендующие на ханский трон в Золотой Орде.

В Сыгнаке, столице Синей Орды, неожиданно скончался Урус-хан, который в недалеком прошлом уже приходил с войском на берега Волги. Ему удалось разбить Мамая, только-только изгнавшего из Сарая Арабшаха. Урус-хан не смог закрепиться в Сарае, поскольку в Синей Орде начались смуты, и он был вынужден спешно вернуться в Сыгнак, где и нашел свою смерть.

Для Мамая это было большой удачей. Урус-хан обладал немалым полководческим даром, это был очень опасный противник.

Кое-кто из золотоордынских эмиров поддерживал Мамая лишь на словах и явно не рвался сражаться за его интересы. Мамаю приходилось лавировать, привлекая на свою сторону колеблющихся и ублажая подарками и обещаниями тех, кто уже примкнул к нему, но пока не спешил выполнять его приказы.

Эмиру Бетсабуле Мамай доверял больше, чем прочим эмирам из своего окружения. Это доверие зиждилось на том, что Бетсабула всю свою жизнь кого-нибудь предавал, стремясь из низов подняться до верхушки ордынской знати. На Бетсабулу имели зуб несколько могущественных эмиров, еще когда он служил Арабшаху. Предав и Арабшаха, Бетсабула поставил себя в крайне шаткое положение. Мало того что он получил прозвище «Перекати-поле», на него смотрело косо все окружение Мухаммед-Булака. Только милость Мамая позволяла Бетсабуле находиться в свите хана и покуда не опасаться за свою жизнь.

Глава пятая

Мамай

В одной из восточных хроник сохранилось такое описание Мамая: «Росту он был небольшого, к тому же хром на одну ногу. Лицом желт, телом сух и сутул. Зубы имел редкие и кривые. Над левой бровью имел шрам, отчего левый глаз у него был более узок, чем правый. Борода у него была очень редкая, как и усы. Голову он брил наголо, так как рано начал лысеть. Говорят, после каждой своей победы Мамай напивался вина сверх меры. В это трудно поверить, помня о том, что этот человек не пощадил родного сына, когда тот в походе продал торговцам свою саблю, чтобы купить вина. Мамай был скуп с друзьями и родственниками, но щедр со слугами и телохранителями, ибо первые, по его же словам, не единожды предавали его, а вторые не предавали никогда. У него было много женщин в гареме; он был падок на женскую красоту. Во всех походах Мамай возил свой гарем с собой. Не всех своих недругов Мамай превосходил храбростью и жестокостью на поле битвы, зато в умении хитрить он первенствовал над всеми».

Ставка Мамая находилась в степи в одном переходе от Сарая. В летнюю пору Мамай всегда кочевал со своими стадами и конными отрядами по вольным равнинам в междуречье Волги и Дона. Места его излюбленных летних кочевок были близ устья Дона и на реке Маныч. Однако в нынешнее лето орда Мамая кружила по степям близ волжской луки, там, где излучина Дона подходит ближе всего к Волге-реке. В этом месте с давних-давних пор находился длинный волок, по которому торговые гости перетаскивали свои суда и товары с донского водного пути на волжский и обратно.

Эмир Бетсабула со своим поредевшим отрядом подошел к ставке Мамая, когда горячее солнце уже садилось за известковые утесы на другом берегу Волги. Бетсабула поразился обширности Мамаева стана. Тысячи шатров и кибиток пестрели в степи, между ними сновали многие тысячи воинов, занятые своими делами, дымили тысячи костров, дым от которых, поднимаясь в бледно-голубые небеса, образовал громадный сизый шлейф, издали напоминавший темное длинное облако. По этому дымному облаку Бетсабула и отыскал стан Мамая, все время двигаясь вдоль Дона на юг.

С первого взгляда на этот огромный военный лагерь Бетсабула понял, что Мамай всерьез готовится к большому походу на Русь. Грандиозность замысла Мамая прозвучала и в его словах, обращенных к Бетсабуле при встрече с ним.

– Я сам поведу татарские тумены на Москву и Владимир, – сказал Мамай. – Это будет для русов повторением Батыева нашествия. Всех безмерно возгордившихся русских князей я истреблю! Города их выжгу огнем! Невольничьи рынки Сарая, Кафы и Таны наполнятся русскими рабами. Все сокровища Руси окажутся в моей казне. Я обложу русов данью, какую они платили Орде при хане Берке. Вот тогда-то на Руси надолго запомнят Мамая, как помнят Батыя до сих пор!

Мамай стал расспрашивать Бетсабулу о подходах к реке Оке западнее Коломны.

Бетсабула рассказал Мамаю о бродах, которые он обнаружил на Оке близ Серпухова. Он тут же выразил недоумение: мол, зачем так сильно отклоняться к западу, ведь от Серпухова гораздо дальше до Москвы, нежели от Коломны.

– Ежели повторять поход Батыя, то, по моему разумению, нужно двигаться сначала на Рязань, затем на Коломну и дальше – на Москву, – промолвил Бетсабула. – Это наиболее прямой и короткий путь. Хан Батый таким путем и вел свои тумены.

– Твоего разумения никто не спрашивает! – рассердился Мамай. – Разве ты мой советник? Разве ты равен мне? Твое дело – выполнять мои приказы! Войско на Русь поведу я, а посему мне решать, в каком месте переходить Оку.

Бетсабула смиренно склонил голову. Эта вспышка гнева Мамая дала понять ему, что хоть он и сидит в шатре повелителя Золотой Орды и пьет с ним кумыс из одинаковых золотых чаш, тем не менее беседовать с Мамаем на равных он не имеет права. Бетсабуле тут же вспомнились те из походных эмиров, которые в недалеком прошлом могли себе позволить разговаривать с Мамаем на равных. Где они теперь? Погибли кто от кинжала, кто от яда. В живых остался только эмир Коктай, но былого могущества у него больше нет, хотя он и возглавляет ханский диван.

– Я ценю тебя, Бетсабула, – смягчился Мамай, видя, что его собеседник побледнел от страха. – Потому-то я хочу дать тебе еще одно поручение. – Мамай сделал паузу и хитро подмигнул Бетсабуле: – Ближе к осени поедешь в гости к рязанскому князю Олегу. Заключишь с ним тайный договор от моего имени. Суть этого договора в том, что Рязанское княжество мои войска не тронут, но за это Олег должен стать моим союзником против московского князя Дмитрия.

Бетсабула понимающе закивал головой. Так вот по какой причине Мамай намерен идти на Москву в обход Рязани и Коломны! Мамай собирается сначала столкнуть лбами Олега и Дмитрия! И тут Мамай не может обойтись без своего извечного коварства.

– Я готов выполнить любое твое поручение, о владыка! – проговорил Бетсабула, вновь склонив голову.

Они сидели на мягких подушках напротив друг друга. Бетсабула был безоружен, на нем была запыленная дорожная одежда. Мамай был облачен в желтый шелковый халат с узорами в виде драконов, за поясом у него торчал кинжал. На голове у Мамая была круглая шапочка-тафья. Мамаю было чуть больше пятидесяти лет, но выглядел он значительно старше из-за нездорового цвета лица, глубоких морщин и привычки сутулиться.

Последнее время Мамая одолевали различные хвори, поэтому подле него постоянно находились лекари с какими-то снадобьями. Вот и во время этой беседы из-за ширмы вдруг бесшумно появился какой-то согбенный старичок с длинной седой бородой, в полосатом халате и с чалмой на голове. Он с поклоном протянул Мамаю неглубокую фарфоровую пиалу, из которой исходил запах отвара из каких-то трав.

– Опять ты суешь мне эту горечь! – Мамай недовольно взглянул на седобородого лекаря, но чашу с лекарством покорно взял. – Махмуд, а повкуснее снадобья у тебя есть?

– Все горькое и невкусное чаще всего полезнее для человека, в отличие от сладкого и вкусного, – невозмутимо ответил лекарь.

Мамай залпом выпил содержимое пиалы, его узкое морщинистое лицо скривилось от отвращения. Он запихал в рот целую горсть изюма и замахал на лекаря руками, веля тому убираться поскорее с глаз долой.