Легендарный Василий Буслаев. Первый русский крестоносец

Затем ремесленный люд ринулся на дома знати. Дом боярина Братилы раскатали по бревнышку. Подпалили дом рыжебородого Стаса, а его самого топором зарубили. Чадь боярская и людишки тысяцкого день и ночь напролет бились с народом по всей Торговой стороне. Ядрей посылал гонца к Святославу за подмогой, но князь не стал вмешиваться, собрал барахлишко и утек в Смоленск.

Видя, что народ одолевает, сторонники Святослава стали разбегаться кто куда. Одни бежали в Ладогу, другие в Псков.

– Посадник на вече ратовал за сына Юрия Долгорукого и предложил новгородцам послать гонца в Суздаль, – в заключение добавил Потаня, – а заодно готовиться к войне с киевским князем, ибо не простит новгородцам Всеволод Ольгович такого самоуправства. На том и разошлись.

– Весело живете, – с горькой улыбкой промолвил Василий.

– Да уж куда веселей! – обронил Потаня.

Видел Василий, что ждут его друзья, когда он поведает им о своих злоключениях, но не знал он, как рассказать о пережитом. Может, все это ему приснилось?

Чтобы не обижать друзей, Василий поведал им, что после размолвки с тысяцким ушел он с тайного боярского сборища. На темной улице напали на него неизвестные люди, оглушили и бросили в подвал. Как выбрался оттуда, Василий сам не возьмет в толк. Очнулся он в лесу на берегу Волхова.

– Может, опоили тебя чем? – проговорил Фома.

– Может, и опоили, – пожал плечами Василий. – Ничего не помню.

– Совсем ничего? – поинтересовался Домаш.

– Одного из злодеев, кажется, Жидятой звали. Может, это был мельник Жидята?

– Мельника Жидяту убили вчера, – сказал Потаня, – а женка его и сыновья сгинули незнамо куда.

– Кто же теперь на их мельнице живет? – спросил Василий.

– Никто не живет. Мельница та в княжеском владении. Вот приедет новый князь, поселит там кого-нибудь.

– Я хочу осмотреть Жидятину мельницу, – сказал Василий.

– Давайте съездим, – согласился Потаня.

После полудня сели молодцы на коней и поскакали к Жидятиной мельнице. Это было по дороге к Рюрикову городищу.

В доме мельника всюду были следы поспешного бегства. В одной из комнатушек Василий задержался. Он узнал стол, за которым ему довелось посидеть, узнал кувшин и кадушку, стоящие на нем. В кадушке была вода. На полу валялся обгоревший березовый веник. Значит, это был не сон!

Выйдя на двор, Василий посмотрел на конек крыши – там висел белый лошадиный череп.

На мельнице был обнаружен глубокий погреб с опущенной в него лестницей.

Василий узнал и место своего заточения. Мысли его перепутались. Даже после подтверждения своих догадок он никак не мог связать воедино все случившееся с ним накануне. Во всем этом было что-то непонятное и необъяснимое.

За огородом на пригорке, куда доносился шум воды с плотины, была найдена свежая могила. Видимо, здесь покоился прах мельника Жидяты.

Осмотрев все вокруг, молодцы поехали обратно в Новгород.

– Ну что, тот ли это погреб? – спросил Потаня у Василия.

– Тот самый, – ответил Василий.

– Жидята все-таки поплатился за свое злодеяние, – промолвил Домаш. – Страшный, говорят, был человек. Жена его и вовсе колдуньей слыла.

– Вася, видел ты женку Жидяты? – спросил Фома.

– Нет, не видел, – ответил Василий и опустил глаза.

* * *

Во время летнего солнцестояния в лугах над Волховом начинались вечерние гулянья. Девицы плели венки из луговых цветов, опускали их в реку, загадывая о суженом.

В эту пору лета старые люди собирают лечебные травы, чтобы подоткнуть их под матицу в доме – для здоровья и от гнуса. Замужние женщины ходили на реку мыть квашню и подойники, дабы жить богаче.

В ночь на Ивана Купалу, по славянским поверьям, выходили из земли души умерших, а возле рек и озер озоровали русалки.

Но буйство солнечных дней, самых длинных в году, не горячило кровь Василию, девичий смех под окном не учащал его сердцебиение, как в былые времена. Целыми днями Василий не выходил из своей светелки, листал книги или бродил из угла в угол.

Друзья недоумевали: уж не заболел ли Василий?

Как-то за обедом Фома проворчал:

– Кое-кто недавно корил нас, что на боку лежать мы горазды, а сам ни на дело, ни на веселье собраться не может. Думает о чем-то, думает! Сказал бы хоть нам, что за кручина тебя гложет, Вася. Может, вместе-то и совладали бы с ней.

Фома умолк, поймав на себе строгий взгляд Потани.

– Я не держу вас, – не отрываясь от тарелки с супом, сказал Василий. – Веселитесь на здоровье иль занимайтесь делом каким.

– Да мы-то веселимся, – отозвался Костя Новоторженин, – не один вечер уже возле реки провели с парнями и девчатами с Неревского конца. Все о тебе спрашивают. Где да где Василий? Почто мы тебя с собой не привели? Будто ты дитятко малое!

Василий отодвинул от себя тарелку с похлебкой.

– Ладно, будь по-вашему. Нынче вечером пойду с вами через костер прыгать.

Побратимы оживились, заулыбались. Особенно Фома.

– Времени до вечера еще навалом, Вася, – с улыбкой заговорил он, – так что успеешь и поразмыслить, и книги почитать. Я и сам, может, читал бы дни напролет, да вот беда – грамоте не обучен. А учиться лень.

Обижаться на своих друзей Василий не умел: хоть и бывали у них размолвки, но до вражды никогда не доходило. По всему выходило, что побратимы во многом лучше самого Василия. Взять хотя бы Фому.

Пусть Фома неграмотный, зато любое зло, как бы оно ни маскировалось, от добра отличит. Говорит нескладно, зато складно мыслит, и в его косноязычной речи нет-нет да и промелькнет народная мудрость, ибо востер умом Фома. Все полезное, где бы он ни услышал, – запоминает. Да и привязан Фома к Василию, любит его, как брата родного. Одно слово – побратим. Ну как не уступить такому другу!

Незаметно подкрался вечер. И хотя светло еще было, но дневные птахи уже смолкли, уступая место пернатым певцам сумерек.

Солнце наполовину скрылось за лесом. Опустилась тишина. И только в лугах и перелесках за городской стеной среди чуткого безмолвия доносились издалека переклички парней и звонкий девичий смех.

Василий и его побратимы, поплутав по лесу, неожиданно набрели на поляну, посреди которой ярко пылал огромный костер. Вокруг костра водили хоровод два десятка нагих девушек с венками на головах. Распущенные по плечам волосы делали юных танцовщиц похожими на русалок. Рядом на траве валялись брошенные девичьи одежды.

Угодили молодцы на сокровенное девичье гадание.

При виде парней, вышедших из леса, девицы подняли громкий испуганный визг и бросились врассыпную, как встревоженные косули. Некоторые из девиц успели подхватить с земли одежку, но многие так и убежали в лес обнаженными. Замелькали среди деревьев соблазнительные белокожие девичьи спины, плечи и иные округлости, до коих так жадны мужские очи.

Одержимые веселым азартом, молодцы кинулись вдогонку за убегающими девушками, улюлюкая на бегу.

Внезапное появление мужчин скорее смутило девушек, нежели по-настоящему напугало. Об этом говорили их смех и игривые удаляющиеся голоса, дразнящие юношей. Это была своего рода ритуальная игра. Даже хромой Потаня и тот участвовал в погоне.

Купальская ночь священна. Если какая-нибудь девушка согласится подарить свою непорочность приглянувшемуся ей юноше, в этом не будет ничего постыдного. Однако юноша потом должен будет объявить девушку своей невестой. Это было что-то вроде помолвки, в которой участвуют лишь молодые люди, не спрашивая согласия у старших родственников.

Потому-то девушки не столько убегали, сколько кружили по лесу, не удаляясь слишком далеко от освещенной костром поляны. Вскоре одна остроглазая девица высмотрела себе рослого Костю, позволив ему догнать себя, и они в обнимку уселись под дубом, о чем-то шепчась.

Затем Домаш подхватил на руки длинноволосую нагую молодицу и неторопливо побрел со своей драгоценной ношей в глубь леса.

Фома, ребячась, гонялся за хохочущими и визжащими девушками с развевающимися волосами и легонько хлестал их тонким прутиком по округлым бедрам. У Потани разболелась нога, и он бессильно присел на сухой ствол поваленной ветром березы.

Василий присмотрел высокую, красиво сложенную девушку, которая носилась стремительно, как лань, виляя среди деревьев. Чувствуя, что Василий упорно преследует ее, красавица изменила направление бега и помчалась к реке. Василий не отставал от нее. В какой-то миг он был всего в полусажени от ее мелькающих пяток, еще рывок – и Василий смог бы дотянуться рукой до длинного шлейфа волос незнакомки, растрепанных ветром. Споткнувшись на ухабе, Василий со всего маху шлепнулся наземь.

До реки было совсем рядом. Василий услышал, как девица вбежала в воду и укрылась в шелестящих камышах.

Василий выбежал из леса на низкий речной берег, озираясь вокруг. В камышовых зарослях мелькнула голова с распущенными длинными волосами и обнаженные девичьи плечи.

Василий ринулся напролом по камышам к тому месту, где он заметил беглянку. Василий был уверен, что догонит ее. Разве сможет нежная нагая девушка бежать через грубый остролистный камыш быстрее его! Но оказалось, что может. Василий потерял красавицу из виду, сколько ни бродил он в камышовых зарослях, сколько ни звал ее, все было напрасно.

«Перехитрила меня негодница! – думал Василий, устало выбираясь на берег. – Наверно, присела и выждала, когда я пройду мимо, а потом потихоньку улизнула в лес!»

Вылив воду из сапог, Василий побрел к лесу.

Вдруг он услышал тихий всплеск воды и оглянулся на реку. Над спокойной серебристой речной поверхностью виднелась голова плывущей к берегу девушки. Сердце Василия радостно забилось: «Так вот ты где, милая!»

Присев на изогнутый ствол древней ивы, Василий стал ждать, когда беглянка выйдет из воды.

Вот, ощутив дно под ногами, девушка встала на мелководье. Водяные струи с журчанием стекали с ее длинных русых волос, облепивших все ее тело, юное и соблазнительно прекрасное.

Девушка медленно приближалась, постепенно выходя из реки. Ее мокрая белая кожа на руках и бедрах отливала призрачным блеском в свете луны, голова незнакомки была опущена, словно она боялась споткнуться.

Василию показалось, что в девичьей фигуре появились какие-то изменения: то ли плечи стали поуже, то ли бедра обрели несколько иную стройность. И цвет волос у нее явно не светло-русый, а какой-то зеленоватый. И кожа… Какая неестественно белая у нее кожа!

Еще два-три шага, и девица ступит на сушу. Внезапно она резко подняла голову.

У Василия озноб прошел по спине и вмиг вспотели ладони. Борислава!

– Что же ты глядишь на меня, Васенька, такими круглыми глазами? – прошелестел тихий голос Бориславы. – Не узнаешь разве?

Василий набрал в грудь воздуха и проговорил:

– Чур меня! Если ты русалка, ступай откуда пришла. Если…

– Вместе пойдем, Васенька, – прошептала зеленоволосая и протянула руку Василию. – Только вместе! Я так долго ждала тебя. Вся истомилась!

Бледные, бескровные губы Бориславы раздвинулись в широкой улыбке. Василий с отвращением увидел у нее на деснах присосавшихся пиявок.

– Но ты не рад мне! – просвистел с угрозой голос утопленницы. Глаза на ее бледном лице зловеще сверкнули. – Дай руку!

Василий вскочил, видя, что руки Бориславы с длинными загнувшимися ногтями все настойчивее тянутся к нему. Он попятился, спотыкаясь и едва не падая.

– Не уйти тебе от меня, Васенька, – молвила Борислава, ступив на песчаный берег. – Во всякой воде, стоячей и проточной, я буду подстерегать тебя. Никакие молитвы не спасут тебя от моих объятий. Иди же ко мне!

Василий повернулся и бросился бежать, как олень, преследуемый волками. Ему казалось, что страшная утопленница преследует его по пятам. Опамятовался Василий лишь возле городских ворот. Рубаха на нем взмокла от пота, щеки горели огнем, грудь разрывало от нехватки воздуха.

Страж у воротной калитки с любопытством посмотрел на странного беглеца, вымотанного до крайней степени.

– Черти за тобой гнались, что ли? – насмешливо спросил он.

– Хуже, отец, – хрипло ответил Василий и бессильно привалился плечом к дубовым воротам.

– Да ты никак Василий, Буслаев сын?

Василий молча кивнул, продолжая отпыхиваться.

– Набедокурил иль от обидчиков спасаешься? – проявлял любопытство старый воин.

Василий не ответил, утирая рукавом обильно текущий по лицу пот. Он шагнул к воротной калитке и толкнул ее.

Потом Василий взглянул на стражника:

– Просьба у меня к тебе, отец. Коль увидишь ночью нагую девицу с зелеными волосами, не впускай ее в город.

Страж изумленно открыл рот и долго смотрел вслед Василию, который, шатаясь, удалялся по улице.

«Дивно, – подумал страж. – Во хмелю младень, а вином от него не пахнет».

* * *

До самого утра Василий не сомкнул глаз. Стоило ему смежить веки, как перед ним вставало лицо Бориславы, мерещилась ее страшная улыбка и голос утопленницы звучал у него в ушах. Едва рассвело и откукарекали первые петухи, предвестники зари, домой заявились побратимы, уставшие, но довольные. Все четверо завалились спать на сеновале.

Вскоре по двору забегала челядь. Конюх Матвей выгнал лошадей на пастбище. Анфиска спозаранку принялась топить баню: была пятница, банный день.

Поднялся и Василий. Не дожидаясь завтрака, он вышел из дому и зашагал к Никольской церкви, где с недавних пор состоял в ключарях иеромонах Кирилл, духовник Василия.

Иеромонах Кирилл всегда благоволил к своему воспитаннику. Вот и на этот раз он исповедовал его не в храме, а в своей тесной келье с единственным узким зарешеченным окном. Сквозь зеленоватое богемское стекло из окна кельи была видна стройная береза, в ветвях которой шумела целая стая галок.

– Видать, приперло тебя сильно, коль пришел ко мне ни свет ни заря, – ворчливо молвил ключарь, расчесывая гребешком свою окладистую бороду и длинные, до плеч, волосы.

– Приперло, отче, – мрачно проговорил Василий и поведал священнику об увиденном прошлой ночью.

Священник выслушал Василия, не спуская с него внимательных глаз.

– Мнится мне, дружок, бесовские силы охотятся за тобой, – заговорил отец Кирилл, когда Василий умолк. – Судя по всему, грехов на тебе не перечесть. Готов ли ты нынче же покаяться во всех своих прегрешениях?

– Готов, отче, – склонил голову Василий.

– Тогда отвори уста свои и молви только правду, как перед Богом, – торжественно произнес священник и перекрестил Василия. – Через это покаяние спасешь ты душу свою.

Василий с внутренним трепетом преклонил колени. Много грешил он, вспомнит ли все, что творил на трезвую голову, во хмелю и в гневе, нарушая заветы христианские? Но вспомнить надо.

Долго перечислял Василий совершенные им прелюбодеяния, увечья сверстников, нарушения постов, сквернословие, убийства, когда на море разбойничал. Молча внимал ему отец Кирилл.

Когда закончил Василий свою длинную исповедь, священник скорбным голосом вымолвил:

– Коль наложу я на тебя епитимью за весь твой блуд, кровопролитие и несоблюдение постов, то придется тебе, Вася, в монастырь идти грехи замаливать. Здесь обычным воздержанием да сухоядением не отделаешься. Только то, что ты два года в церкви не был и нечистую пищу вкушал, потянет на два года самого сурового покаяния. В рубище тебе придется ходить, на голом полу спать, людей не видеть, жить на воде и хлебе.

Василий вскинул глаза на священника:

– Не получится из меня схимника, отче. Лучше мне умереть, чем выносить такое.

– Кому-кому, а тебе помирать никак нельзя, грехов не замолив, – погрозил пальцем ключарь, – ибо душа твоя прямиком в ад отправится. Такие муки в аду примешь, какие тебе и не снились!

– Я боли не боюсь, – сказал Василий.

– Загробные муки вечные, – сурово пояснил священник, – их усилием воли не переможешь. Криком зайдешься, глаза на лоб вылезут, а легче не станет ни через месяц, ни через год. Никогда. Милости от слуг Сатаны ждать бесполезно. Милостив лишь Бог.

– По мне, лучше через испытания пройти во имя Бога и во искупление грехов, чем на хлебе и воде сидеть несколько лет, – промолвил Василий, просительно глядя на Кирилла. – Ты же знаешь, отче, опасностей я не боюсь. Возможно ли мое бесстрашие на пользу Господу употребить?

Священник ответил не сразу.

– В нынешнее лето собираются король французский и король германский идти, как встарь, крестовым походом в Палестину. Благословил их на это первосвященник Латинской Церкви – папа римский. Об этом много говорят немецкие купцы, прибывшие в Новгород. Всем участникам крестового похода прощаются все их прегрешения, вольные и невольные, ибо, ступив с оружием в руках на стезю Господню, крестоносцы становятся священной ратью. Смерть за святое дело есть почетнейшая из смертей. Так считают на Западе.

– А на Руси что об этом думают? – спросил Василий.

– Русские князья не участвовали в Первом крестовом походе и вряд ли примут участие во втором, – ответил отец Кирилл. – Папа римский и патриарх Константинопольский находятся во вражде друг с другом еще со времен Ярослава Мудрого. Их разъединяет спор об истинных символах веры и обоюдная анафема.

Василий слышал об этом, но никогда особенно в это не вникал. Латинян немало живет в Новгороде, хотя они молятся в своих храмах, новгородцы все же считают их братьями во Христе в отличие от мусульман.

– Так, может, я искуплю грехи свои участием в крестовом походе? – с надеждой в голосе произнес Василий, по-прежнему стоя на коленях.

– Для человека твоего склада – это самое лучшее искупление за грехи, – промолвил отец Кирилл, – но для этого тебе нужно добиться разрешения у новгородского епископа. Католики богослужение ладят по-своему, а ты окажешься единственным православным у них в войске…

– Почто единственным? – перебил священника Василий. – Друзья мои со мной пойдут. И молиться мы станем отдельно от латинян.

– Друзья? – удивился отец Кирилл.

– Тоже грешники, отче, каких поискать, – поднимаясь с колен, небрежно ответил Василий. – Вместе мы грешили, вместе и Богу послужим. Все веселее будет среди чужих людей!

– И много у тебя таких друзей, Василий?

– Друзей-то много, но все ли пойдут со мной в крестовый поход, не ведаю.

– Что ж, это отчасти упрощает дело. С епископом я договорюсь. Перед отправлением в поход тебе, Василий, и друзьям твоим надлежит дать обет помолиться в храме Гроба Господня в Иерусалиме и совершить омовение в реке Иордан.

– В какой реке? – взволнованно переспросил Василий.

– Иордан, – повторил священник. – Эта река течет в Святой земле. В ней некогда крестился сам Иисус. Недалеко от этой реки стоит и град Иерусалим.

Василию вспомнились слова волховицы, говорившей, что прославится он, если отыщет магические письмена на горе, возвышающейся над рекой Иордан.

– Я готов дать обет, отче, – твердо сказал Василий.

– Гляди, друже, коль не выполнишь обет, постигнет тебя гнев Господень, – предостерег отец Кирилл. – Исключением считается лишь смерть в походе.

– Я выполню обет, отче, – произнес Василий. И про себя добавил: «А заодно и прославлюсь!»

Глава седьмая

Сборы

С нескрываемым удивлением взирали новгородцы на глашатая, разъезжавшего верхом на коне по улицам города и зычным голосом провозглашавшего:

– Эй, молодцы удалые, знатные и простые! Кто с Богом не в ладу иль с совестью своей, ступайте на двор к Василию Буслаеву, вступайте в его дружину. Изготовляется Василий, сын Буслаевич, идти с крестовой ратью до Иерусалима, чтобы поклониться Гробу Господню и кровь за веру Христову пролить в сечах с иноверцами. Кто желает отпущение грехов получить, пусть идет в дружину Василия Буслаева один иль с другом. Всем простятся их прошлые прегрешения!

Проехал глашатай по всей Торговой стороне, затем повернул коня на Софийскую сторону. За ним стайкой бежали любопытные мальчишки.

Люди повсюду переговаривались между собой:

– Опять что-то Васька Буслаев задумал!

– О душе вдруг вспомнил. К чему бы это?

– Да нехристей пограбить хочет. Вот и весь сказ!

– Золотишком разжиться вознамерился Васька, а заодно и отпущение грехов получить. Хитер!

Однако народ в эти дни иная забота занимала. Вот-вот должен был сын Юрия Долгорукого в Новгород пожаловать. А это означало открытый вызов великому киевскому князю, который прочил на новгородский стол своего племянника взамен бежавшего брата. В воздухе пахло войной.

Василий нетерпеливо расхаживал по широкому двору, поглядывая на распахнутые настежь ворота, поджидал охотников до крестового похода. Солнце уже катилось к полудню, но пока еще никто не пожаловал на двор Василия.

На ступеньках крыльца сидели побратимы и с ними Анфиска.

Служанка тянула Домаша за рукав рубахи:

– Что у тебя за отчество такое – Осинович? Под осиной родился, что ли? Иль отца твоего Осином звали?

– Родителей своих я не помню, – отвечал Домаш. – Добрые люди нашли меня в корзине, висевшей на осиновом колу на окраине деревни. Вот и дали мне отчество Осинович.

– Уж лучше Осинович, чем какой-нибудь Подзашибович, – усмехнулся Фома. – Знавал я одного такого смолокура в Белоозере.

– А у меня дружок был, так его звали Сикст Крысантьевич, – сказал Костя.

Анфиска засмеялась.

Хотел было и Потаня что-то добавить, но осекся на полуслове, увидев, что во двор вошел детина в косую сажень в плечах. Был он с котомкой, в лаптях и полинялой ветхой рубахе. Шагал неуверенно, будто с повинной шел.

Василий с дружелюбной улыбкой шагнул ему навстречу.

– Здесь ли в святую дружину принимают? – спросил детина.

– Здесь, друже, – ответил Василий.

– А ты кто будешь?

– Василий Буслаев. А тебя как звать?

– Пересмета.

Василий стал знакомить Пересмету со своими друзьями, после чего с довольным видом потер руки:

– Ну вот, нашего полку прибыло!

– А девица тоже в дружине? – Пересмета ткнул пальцем в Анфиску, прислонившуюся к перилам крыльца.

За Василия ответил Потаня:

– Грешницам к нам в дружину путь тоже открыт.

Фома хихикнул.

Анфиска смутилась и убежала в дом.

– Это правильно, – с серьезным лицом промолвил Пересмета. – Грешница в крестовой рати не только от грехов избавиться сможет, но и мужа себе найти.

– Мудро подмечено, – заметил Потаня.

Вскоре во дворе появились еще двое желающих вступить в дружину, оба были хорошо известны Василию.

– Что, Викула, и тебя грехи к земле тянут? – усмехнулся Василий. – Ну а тебе-то, Ян, черти в аду давно кипящий котел приготовили. Доброго вам здоровья!

– И вам того же! – промолвил Ян. – Возьмете нас к себе?

– Без вас мы никуда! – сказал Фома и подмигнул Потане. – Без вас у нас никакое дело не заладится.

Затем пришли братья Сбродовичи, близнецы Савва и Пинна. Тоже давние дружки Василия.

За ними следом гурьбой пожаловали и прочие ушкуйники, ходившие с Василием к Хвалынскому морю. Подумали молодцы, что это для отвода глаз Василием про отпущение грехов слушок пущен, на деле же Василий решил сарацинским золотом мошну набить.

Взошел Василий на крыльцо и в короткой речи растолковал собравшимся, что он и впрямь за отпущением грехов в поход собрался. О злате и речи не может быть! Кто желает обогатиться, пусть сразу уходит.

Зашумели молодцы, заспорили между собой:

– Стоит ли головой рисковать ради отпущения грехов?

– Старые грехи простятся, а как новых избежать?

Василий поднял руку, призывая к тишине:

– Никого уговаривать не стану, ибо это дело совести каждого. Верно сказано: грехи можно и в монастыре замолить, неча ради этого за тридевять земель топать. Поэтому думайте три дня, кто надумает в дружину мою вступить, пусть опять сюда приходит. Вместе дадим обет в Софийском соборе – и в дорогу. Господь укажет нам верный путь!

Среди своих ушкуйников Василий заметил дружинника Худиона. Тот не кричал, не спорил, стоял смирно в сторонке.

«Уж не соглядатай ли?» – промелькнуло в голове у Василия.

Но оказалось, и Худион собрался идти в Святую землю.

– Да велики ли у тебя грехи? – улыбнулся Василий, выслушав дружинника.

– Велики-невелики, а есть, – сказал Худион. – Через три дня снова сюда приду.

Недолго шумела толпа на дворе у Василия Буслаева, вскоре разошлись молодцы по домам. Остались во дворе лишь двое. Пересмета и старичок с суковатой палкой в руке. Этим двоим идти было некуда.

– Все равно я намертво решил двигать в Святую землю, – сказал Василию Пересмета, – а посему дозволь у тебя остановиться. Работы я не боюсь, ночевать могу и на конюшне.

Василий велел Анфиске приодеть гостя и поселить его в одной светлице с побратимами.

Что делать со старичком, Василий не знал. Для начала пригласил его отобедать у себя в доме. За столом и разговорились.

– Как звать-величать тебя, дедушка? – спросил Василий.

– Прозвищ-то у меня много, – ответил дед, – но в крещении я наречен Пахомом.

– Неужто, дедуня, и ты в крестовый поход собрался? – полюбопытствовал Потаня.