Три солнца. Сага о Елисеевых. Книга I. Отец

Елена Бауэр

Три солнца. Сага о Елисеевых. Книга I. Отец

Посвящается моим родителям, Арнольду Артуровичу и Тамаре Сергеевне Бауэр

Три ясных, три победоносных солнца,

Не рассеченных слоем облаков,

Но видимых раздельно в бледном небе.

Смотри, смотри, слились, как в поцелуе,

Как бы клянясь в союзе нерушимом;

Теперь они единым блеском стали,

Единым светочем, единым солнцем!

Каких событий это вещий знак?

Уильям Шекспир. Генрих VI

Пролог

В первый день октября 1914-го в Петрограде стояла на редкость ясная погода. Осеннее солнце отчаянно заливало светом город, даря несбыточные надежды на то, что зима заблудится, потеряет дорогу к северной столице. И только где-то далеко, на краю лазурной палитры, можно было заметить зловещую тучу, которая медленно расползалась по небу, как черная клякса на свежей акварели, постепенно поглощая все на своем пути. Нужно было обладать недюжинным зрением, чтобы рассмотреть надвигающееся ненастье, поэтому большинство горожан просто радовались последним погожим дням и внушающим оптимизм новостям с фронта. Солнечно улыбаясь, они шли навстречу неминуемой смертельной мгле, которая очень скоро накроет всю страну.

Той осенью Российская империя была на подъеме патриотизма и веры в победу. В столице все разговоры крутились вокруг театра военных действий, но если бы не это обстоятельство, то мало что могло бы поведать стороннему наблюдателю о недавнем начале мировой войны. Состоятельные обыватели так же продолжали наслаждаться привычными житейскими радостями – театрами, раутами, суаре. Даже сухой закон, введенный в сентябре Государственной Думой, не слишком огорчал столичных гуляк. Разве что спиртное в питейных заведениях стали подавать в заварочных чайниках. Эдакая малая шалость!

Воспользовавшись прекрасным днем, многие достопочтенные жители столицы выбрались на улицу: кто-то просто лениво пройтись по набережным и понежиться на солнышке, кто-то – съездить в Царское Село на освящение церкви Красного Креста, где присутствовала царская семья. Озябнув на прогулках, горожане потянулись в кафе, чтобы согреться, выпив чаю или чего покрепче, побаловать себя изысканными десертами и обменяться последними известиями.

Озорные лучи пробивались сквозь легкие ажурные занавески кафе-кондитерской. Они резвились на сладостях, выставленных во внутренних витринах, перепрыгивая с разноцветных пирожных на многоярусные бело-розовые торты. Кружевные платья посетительниц идеально вписывались в эту зефирную картинку. Рядом крутились детки – сплошь белокурые ангелочки в атласных ленточках и в костюмчиках с морскими воротничками. Столы ломились от изобилия фруктов, десертов и мороженого. Официанты элегантно лавировали между столиками, разнося ароматный кофе и горячий шоколад. Большинство посетителей кафе были знакомы друг с другом. Они раскланивались со вновь вошедшими или покидающими заведение. Разговоры за столиками сливались в единое убаюкивающее журчание. Ненавязчивым фоном звучал рояль. Идиллия. Все здесь пахло миром, роскошью и ванилью.

Только одна пара, казалось, держалась особняком. Ни с кем не общаясь, никого не приветствуя, ничего не замечая, они были полностью поглощены друг другом. Даже не видя лица дамы, скрытого широкими полями шляпы, нельзя было не восхититься ею – тем королевским достоинством, с которым она держала осанку, изящными руками с длинными пальцами. Солнце бросало отблеск на локон, выбившийся из-под шляпки, и от этого она вся словно светилась. Грации и плавности ее движений могла бы позавидовать бывшая прима-балерина Мариинского театра, а ныне акционер Путиловского завода – Матильда Кшесинская, которая, между прочим, была первой русской танцовщицей, научившейся крутить 32 фуэте. Ходили слухи, что именно благодаря ей и ее любовнику, одному из великих князей, Россия вступила в войну с орудийным и снарядным голодом. Но не будем опускаться до досужих домыслов, тем более что сейчас не об этом. Незнакомка принадлежала к тому типу женщин, который парижане назвали бы Les elegantes et belle. Ее собеседник, немолодой блондин с идеально правильными чертами лица, не мог отвести от нее своих притягательных голубых глаз.

Тем временем за столиком в противоположном конце зала шла оживленная беседа.

– Теперь решительно невозможно найти шелковые сорочки… – заявила дама средних лет.

– Отчего же? – удивилась одна из ее собеседниц. – Неужели все отправили на фронт?

– Это вовсе не дань моде, – заговорщицки поделилась первая дама, снизив голос и нагнувшись к центру стола, чтобы всей компании было слышно. – Говорят, там не заводятся насекомые…

Все сидевшие за столом женщины дружно поморщились.

В это самое мгновение распахнулась дверь и в кондитерскую вместе с прохладным воздухом ворвался мальчишка – разносчик газет.

– Свежие новости! Страшная трагедия! Самоубийство на Песочной!

Несколько посетителей вскочили и тут же купили газеты. Рояль затих. На какую-то долю секунды в давящей тишине был слышен только шелест страниц. По мере прочтения дамы с ужасом ахали, мужчины хмурились. Кондитерская заполнилась возбужденным гулом. Известие о трагедии сломало и без того условные барьеры между столиками, объединив всех посетителей в общем обсуждении случившегося. Дамы защебетали, перебивая одна другую, не давая мужчинам ни единого шанса вставить хоть слово.

– Какой ужас! Мне кажется, я ее видела третьего дня… – начала одна.

– Чему же тут удивляться? Ведь у него любовница! Выходят в свет вдвоем при живой-то жене… – подхватила вторая. – Никакого стыда…

– Да кто же эта развратница? – подключилась третья.

– Ничего особенного… – прокомментировала посетительница, которая, видимо, знала об этой истории больше всех, либо ей хотелось, чтобы все так думали. – Обычная дама полусвета… хотя довольно красива…

– И все-таки… из-за какой-то кокотки… тогда уж половине Петербурга можно на себя руки наложить… – не унимались дамы.

– Грех-то какой!

Дверь кондитерской снова распахнулась, и на пороге появилась дама с горящими от возбуждения глазами и ярким румянцем.

– Вы слышали? – громко поинтересовалась она, не успев отдышаться.

– Да… да… такой ужас! Только что прочли в газете. Чудовищное несчастье! – одновременно, перебивая друг друга, затараторили посетительницы.

Дама подошла к столику, за которым вели беседу о шелковых рубашках.

– Да что они знают, эти газетчики? Вот там написано, что она повесилась на своей косе? – выдала гостья, усаживаясь на стул, услужливо отодвинутый официантом.

На секунду в кафе вновь воцарилась тишина. Каждый невольно представил себе жуткую картину. Но уже через мгновение помещение опять наполнилось гамом. Посетители были так заняты пересудами, что не заметили, как поспешно вышли из кафе те двое, что сидели отстраненно за столиком у окна и не участвовали в общих пересудах.

Глава I

I

Февраль 1881, Санкт-Петербург

Морозным зимним днем прислуга известного петербургского купца Дурдина хлопотала, готовя его семнадцатилетнюю дочь к вечернему балу. Были истоплены печи и грелась вода, чтобы девица могла принять лавандовую ванну, дабы придать тонкий изысканный аромат коже. Пока все вокруг суетились, сама Машенька задумчиво сидела перед зеркалом, расчесывая свои роскошные каштановые волосы. Она всматривалась в отражение, пытаясь найти уверенность в своей женской привлекательности. Нет, недостатка в кавалерах не было, но как было понять, не охотники ли они за богатством отца? На самом деле у девушки было приятное лицо с римским профилем и смышлеными глазами. Это было одно из тех лиц, которые не назовешь особенно красивым, но которое не могло принадлежать пустому человеку и неизменно притягивало к себе взгляд. Внутреннее обаяние и живой ум светились в глубоких угольных глазах.

Маша встала и сняла тончайший пеньюар, который стек к ее ногам, как будто растаяв от ее нагой красоты. Кончиками пальцев она гладила свою белую шею, тонкие плечи, любуясь отражением стройного девичьего стана.

Вдруг хлопнула дверь. Нянька Манефа принесла еще нагретой воды. Маша вздрогнула, как если бы ее поймали за нескромными мыслями. Манефа бросила на девицу суровый взгляд. Она нянчила эту девочку с рождения и, казалось, видела ее насквозь. Невозможно было определить возраст этой женщины – вечно ворчащая «старушка с рождения». Недовольно бормоча что-то не слишком членораздельное себе под нос, Манефа налила воду в ванну, добавила туда немного молока и привезенный из Ниццы лавандовый эликсир.

Прежде чем помочь Машеньке сесть в ванну, нянька попробовала воду локтем. Она нанесла Марии Андреевне на волосы наструганное туалетное мыло, разведенное с водой, и стала массировать ей голову, взбивая кашицу в пену. Девушка закрыла глаза от удовольствия и полностью расслабилась. Все девичьи тревоги о недостаточной красоте и о более миловидных подругах ушли на задний план. Но пары эфирного масла лаванды от мыла и эликсира, смешавшись, достигли носа Манефы, вызывая нестерпимый зуд. Морща нос, она отчаянно пыталась бороться с позывом чихнуть. Тщетно. Манефа громко чихнула, чем моментально вернула Марию Андреевну из мира грез в реальность.

– От вонища! – безапелляционно заявила Манефа.

– Аромат! Это новое лавандовое мыло! – рассмеялась Машенька и, поежившись, добавила. – Шевелись, Манефа! Зябко!

– От я и баю – вонища! – не сдалась нянька и тут же крикнула в сторону двери. – Федька, неси капиток! И еще воды грей!

Манефа взяла фарфоровый кувшин с горячей водой и начала поливать голову Машеньки. Смывая пену, вода открывала взгляду мокрые, блестящие волосы, которые шелком сползали по плечам и спине.

Вдруг на улице за окном раздались свистки жандармов. Манефа отставила кувшин и подошла к окну.

– Что там? – без особого интереса спросила Машенька.

– Снова околотошные за кем-то гонются… Нонче бегали уж… – пояснила нянька, одновременно прислушиваясь к звукам снизу.

Дверь в ванную комнату приоткрылась, и через образовавшуюся щель в комнату одно за другим просунулись два ведра с горячей водой.

– Граф Закретский барина спрашивают-с! – раздался из-за двери голос слуги Федора.

– Нету их. На бирже они, – ответила как отрезала Манефа.

– Они еще барышню спрашивают-с, – робко продолжил Федька, сам понимая, что напрасно это затеял.

– Ишь, чего удумал! Барышня не принимают! – возмутилась старуха, захлопывая дверь и тем самым ставя точку в разговоре. Но ворчанье не прекратилось. – Это где это видано, от так к девице без церемоний вваливаться? От ведь нечестивец! Повадился кувшин по воду ходить…

Мария Андреевна с улыбкой наблюдала за нянькиным раздражением. Никто так рьяно не защищал благочестие девушки, как ее старая добрая ворчунья. Машенька знала, что это все от большой, абсолютной любви, которую она с самого рождения знала от своей няньки.

– Ты же слышала, он к папеньке приходил, – попыталась она успокоить старушку.

– Одно распутство! И танцы у вас – греховные! – заведенную Манефу было уже не остановить. – И платья ваши – одна срамота… Надели б нонче на бал облакотное, с кринолином…

Эти заявления совершенно развеселили Машеньку. Она уже предвкушала дальнейшую череду смешных обвинений отсталой от жизни няньки. Девушка закинула еще одну удочку.

– Манефачка, ну что ж там срамного? Силуэт «русалка». Так все сейчас носят, – сквозь хохот пыталась объяснить Машенька, одновременно смывая остатки пены с лица.

– «Бесстыдница» – ентот силует. Понапихают себе подушек под хвост и вихляют гузкой перед кавалерами. Тьфу! – зачерпнув воды, нянька даже продемонстрировала, как, по ее мнению, дамы виляют тем самым местом, перед тем как полить девушку из кувшина.

– Это не гузка, старая ты курица, а турнюр, – отсмеявшись, ласково заметила девушка.

Улыбаясь, она собрала длинные, густые волосы, скрутила их в тугой жгут, отжала и соорудила на голове «улитку», заколов ее серебряной шпилькой с жемчужиной. Манефа растянула перед ней простыню и приняла ее в свои объятия, как только та вылезла из ванны. Под весом густой копны шпилька не выдержала и выскочила, дав шикарной шевелюре распасться. Таких волос точно не было ни у одной из Машенькиных соперниц.

Пока Мария Андреевна шутила со своей нянькой, из их дома вышел раздосадованный молодой щеголь. Граф Закретский был породистым красавцем, разбившим в свои юные годы не одно девичье сердце. Он не знал отказов, поэтому, не будучи принятым в доме более низкого сословия, был заметно обескуражен и раздражен.

Он нервно пытался натянуть свои элегантные перчатки из тончайшей кожи, когда мимо него пронеслась тройка. Ямщик в шапке с павлиньим пером с гиканьем и свистом самозабвенно махал кнутом, унося куда-то двух своих пассажиров – жандарма и бледного, явно политического, арестанта. Невозможно было спутать этих идейных юношей чахоточного вида с лихорадочно горящим, воодушевленным взглядом. Было в их виде что-то общее, мученически-безнадежное. Такое же беспросветное, как приближающаяся судьба страны. Закретский проводил взглядом тройку и заторопился прочь. Все происходящее вокруг вызывало у него самые неприятные ощущения. Он предпочел поскорее забыть и о своей неудаче у Дурдиных, и о своем ровеснике-арестанте.

II

Февральским вечером 1881 года в особняке Петра Степановича Елисеева давали очередной бал. Зал для приема «Баккара» был богато украшен цветами и лентами. Своей роскошью он мог сравниться с интерьерами французских дворцов. Аллегорическая живопись, лепнина с позолотой, итальянский камин из белого мрамора, зеркала в дорогих золоченых рамах и уникальные напольные хрустальные торшеры фирмы «Баккара» не оставляли равнодушными гостей дома. Убранство поражало своим блеском и роскошью и было способно вызвать не только восхищение, но и зависть, отчетливо проскальзывающую в злобном шепотке о безвкусице.

Гости бала отчаянно веселились, как будто можно было наесться и натанцеваться впрок перед началом Великого поста в конце февраля. Шампанское лилось искристыми реками. Разгоряченные пары скакали в безудержном галопе. Дамы ослепляли присутствующих своими шикарными нарядами, сверкающими бриллиантами и глубокими декольте. Все сливалось в единый вихрь богатства, шика и упоения жизнью.

После очередного танца раскрасневшаяся Мария Андреевна вышла со своей матушкой отдышаться на внутренний балкон особняка.

– Отец только что был здесь с Григорием Петровичем, – оглядываясь, поделилась с дочерью Мария Исидоровна.

Не услышав ответа, она посмотрела на Машеньку и заметила, что та, не отрываясь, смотрит вниз, в холл, наблюдая за только что вошедшим новым гостем. Прислуга помогала ему раздеться, забирая верхнюю одежду и цилиндр. Перед взглядами матери и дочери предстал юный блондин с глазами невероятно голубого цвета, одетый с иголочки в идеально подогнанный по фигуре фрак, белый шелковый галстук, завязанный по последней французской моде, белые перчатки.

В эту же минуту на их глазах вниз по лестнице сбежал граф Закретский. Казалось, он увидел кого-то знакомого на первом этаже, во всяком случае, он очень спешил. Впопыхах молодой человек налетел на пожилого официанта, несущего поднос с полными бокалами игристого. Официант пытался балансировать несколько секунд, но все же уронил ношу, едва устояв на ногах. Бокалы со звоном разбились, немного забрызгав фрак Закретского.

– Черт тебя дери! – раздраженный Закретский оттолкнул официанта так, что теперь тот свалился навзничь.

Наблюдавший за сценой новый гость бросился к старику, помогая ему встать. Он одарил Закретского уничижительным взглядом, который был встречен полным презрением. Знакомство двух красавцев под аккомпанемент извиняющихся вздохов официанта явно не задалось.

Мать и дочь Дурдины, ставшие невольными свидетельницами неловкой сцены, поспешили в бальный зал.

Голубоглазый блондин легко взлетел по лестнице навстречу спускающейся к нему юной богине, Варваре Сергеевне, по совместительству снохе хозяина бала, который приходился юному джентльмену кузеном. На секунду молодой человек замер, ослепленный то ли ее необыкновенной привлекательностью, то ли ее корсажем, сплошь сделанным из бриллиантов.

– Добро пожаловать, Григорий Григорьевич! С возвращением! – поприветствовала Варвара Сергеевна гостя, делая глубокий реверанс и демонстрируя соблазнительное декольте.

В эту же минуту сверху загромыхал бас отца Гриши.

– Григорий Григорьевич наконец пожаловал! Чуть не к шапочному разбору… – шутливо поддразнивал сына Григорий Петрович за долгие сборы. В свои семьдесят семь, несмотря на купеческую прическу с прямым пробором и окладистую бороду, он выглядел моложе благодаря хитрой искорке в глазах и бодрости, которой мог позавидовать любой молодой человек.

Голос отца привел юношу в чувство, и, ответив на приветствие Варвары Сергеевны элегантным поклоном, он поторопился к Григорию Петровичу Елисееву наверх.

Елисеевы были представителями известной купеческой фамилии и прямыми наследниками основателя семейного бизнеса, экономического крестьянина Ярославской губернии, Петра Елисеева. Вокруг их семьи ходила потрясающая легенда, по которой в 1812 году граф Шереметьев даровал вольную и 100 рублей подъемных своему крепостному крестьянину Елисееву за то, что тот вырастил и подал на рождественский ужин настоящую ароматную землянику, чем и привел в восторг своего барина и всех его гостей. Романтичная история, не так ли? И вполне соответствовала характеру Николая Петровича Шереметьева, женившегося на своей крепостной актрисе, Прасковье Жемчуговой. Такой поступок был бы вполне в духе этого свободномыслящего человека, покровителя искусств и богатейшего мецената в Российской империи. Был бы, если б граф не умер тремя годами ранее предполагаемого освобождения крестьянина и, самое главное, если б Петр был его крепостным. Однако реальная история ничуть не менее впечатляющая. Как бы сейчас сказали, это история успеха человека, который сам себя сделал. Простой крестьянин приехал с женой и тремя сыновьями в Санкт-Петербург и открыл торговую лавку для продажи вина и фруктов на Невском проспекте. И не было бы ничего примечательного в этом торговце, если бы вместе со своими сыновьями он не развил бизнес до небывалых высот. После смерти отца, матери и старшего брата Григорий Петрович и Степан Петрович продолжили семейное дело, основав всемирно известный торговый дом «Братья Елисеевы». Они построили крепкие деловые отношения со многими международными партнерами. Торговать с Елисеевыми считалось честью для заграничных предпринимателей. И вот уже для транспортировки колониальных товаров фирмой было куплено три корабля, а на вывесках и этикетках стал красоваться государственный герб России. Это ли не признание заслуг перед Отечеством?

Хозяином особняка на Мойке, 59 и устроителем великолепного бала и был сын Степана Петровича, почившего два года назад. Племянник традиционно приглашал на все свои рауты и балы своего дядюшку, Григория Петровича, и двух его сыновей – Александра Григорьевича и того самого голубоглазого юношу, Григория Григорьевича. Однако Гриша вынужден был пропустить множество мероприятий кузена из-за своего обучения за границей. Отец не скупился, давая лучшее образование детям, особенно последышу, Григорию Григорьевичу, который появился на свет, когда его родителю было уже шестьдесят.

Но хватит истории. Пора вернуться на бал.

Григорий Петрович решил представить младшего сына семейству старого друга и делового партнера Андрея Ивановича Дурдина. Он дождался, когда Машенька закончила кружиться в очередном танце, и направился к ним в сопровождении сыновей. Семьи, кроме младших своих членов, хорошо знали друг друга и даже дружили, поэтому встреча была радушной, почти родственной. Только щеки Марии Андреевны пылали чуть больше, чем обычно после галопа.

– Андрей Иванович, дамы, позвольте представить вам моего младшего сына, Григория Григорьевича. Гриша, это супруга и дочь нашего уважаемого Андрея Ивановича – Мария Исидоровна и Мария Андреевна, – затем он кивнул на старшего сына. – Александра вы все знаете.

– Григорий Григорьевич, наслышаны о ваших успехах в учебе во Франции, – тут же подхватила Мария Исидоровна.

– Они сильно преувеличены, – галантно ответил Гриша с совершенно очаровательной улыбкой.

– Давно вернулись? – подключился Андрей Иванович.

– Неделю как…

– Не дают вам отдохнуть кавалеры, Марь Андреевна? Ни одного танца не пропустили, – шутливо обратился Григорий Петрович к Машеньке.

– Разве не должно мужское внимание льстить девице? Словно мы не понимаем, что зачастую это всего лишь интерес к кошельку отца… А что, Григорий Григорьевич, далеко нашим раутам до французских? – не растерялась девушка.

– Не сказал бы. Во всяком случае, интерес к кошелькам, видимо, не имеет границ, – рассмеялся Григорий Григорьевич.

Хитрая искорка сверкнула в глазах Григория Петровича, когда он увидел, что диалог у молодых завязался. Он взял под руки Андрея Ивановича и Марию Исидоровну и отвел на пару шагов в сторону, якобы рассказывая очередную увлекательную историю. Александр Григорьевич деликатно последовал за ними.

– Чем же вы еще любите заниматься, кроме танцев? Музицируете? – продолжил разговор Григорий Григорьевич.

– Да, хотя, пожалуй, несмотря на все уроки, далека от совершенства. Следовало бы жалеть родных и делать это реже…

Молодой человек улыбнулся, оценив самоиронию новой знакомой. Это была не та очаровательно-формальная улыбка, которой он до того момента одаривал собеседников, демонстрируя свои превосходные манеры, а совершенно незабываемая, по-детски обезоруживающая, тут же превратившая его из элегантного джентльмена в задорного мальчишку. Она словно приоткрыла завесу лоска и воспитания, обнажая искреннюю и открытую душу юноши. Быстро опомнившись, Григорий Григорьевич снова напустил на себя серьезность. Но Марии Андреевне хватило тех нескольких секунд, чтобы сильнее забилось сердце от новых, не испытанных ранее чувств.

Объявили мазурку. Мария Андреевна зарделась еще больше. Ей бы хотелось, чтобы Григорий Григорьевич пригласил ее на этот особенный танец, потом отвел в обеденный зал и сидел бы рядом с ней на протяжении всего обеда. Но у Гриши разбежались глаза, высматривая, какую же из присутствующих на балу обольстительниц ангажировать. Казалось, танцевать с Марией ему даже не приходило в голову. Пока он не поймал взгляд своего отца. Со стороны могло показаться, что этот взгляд ничего особенного не выражал. Но каким-то чудом Гриша сразу сообразил, что нужно сделать. Уже через минуту они с Марией Андреевной танцевали мазурку.

Граф Закретский стоял в окружении своих приятелей и лениво потягивал шампанское, наблюдая за парами на паркете. Вдруг он заметил Григория Григорьевича и Марию Андреевну. Он явно не ожидал увидеть их вместе, и сей факт его заметно раздосадовал.

– Это что еще за прыщ? Весь вечер у меня под ногами вертится! – поинтересовался он у товарищей.

– Торговый дом «Братья Елисеевы». Сын владельца. И, кстати, кузен хозяина бала, – прокомментировал один из друзей.

– Неужели вы не пробовали их отменного вина? Не может быть! Они закупают целые урожаи… Между прочим, поставляют ко двору. Видели бы вы их винные погреба на Васильевском – восторг! – подхватил кавалергард из компании.

– Полагаю, денег у них больше, чем в столичной казне. Я бы не стал с ним ссориться, – заметил первый приятель, почувствовав задиристое настроение графа.

– Nouveau riche! Из грязи в князи! Думают, капиталом обзавелись, обучились танцам и могут с нами ровняться? – граф был жутко раздражен всеми рассказами, восхваляющими Елисеева.

Словно иллюстрируя его мысли, мимо Закретского по залу прокружилась двоюродная сестра хозяина дома, Мария Степановна. На немолодой грузной даме было надето платье из белых кружев с бордовым шлейфом, на голове – бриллиантовая диадема. Сделав в танце полукруг по залу, она остановилась недалеко от Григория Петровича и Андрея Ивановича.

– Глянь-ка на мою племянницу, – прыснул Григорий Петрович, – эка чапурчина на лучине.

Дурдин расхохотался.

Распорядитель бала объявил начало обеда и попросил кавалеров проводить дам в обеденный зал.

III

Обед был накрыт в Золотой гостиной, декорированной в стиле рококо. Воздушность пространства создавалась множеством зеркал, небольшими плафонами «Игры Амуров», золотой лепкой и обилием хрусталя.

Проголодавшиеся гости заторопились к столам.

Мария Андреевна, как и мечтала, сидела рядом с Григорием Григорьевичем. Они мило проболтали весь вечер. Рядом с ними излучали полное удовлетворение родители и с той и другой стороны. Союз двух крупных капиталов через брак наследников был бы безусловно выгоден обеим семьям. Но трепетно любящие своих детей, они не посмели бы настаивать в случае хоть какой-то неприязни между молодыми. К их обоюдному счастью, неприязнью там и не пахло.