Однажды в Асхане

***

Через полчаса они стояли уже у городских ворот.

– Просто так нас туда не пустят, – заметил мальчик, с опаской озираясь на стражу. – Хотя, если дать им что-нибудь на выпивку, солдаты могут стать и посговорчивее.

– Думаю, что с этим мы разберемся, – спокойно ответил Друид и двинулся вперед по мосту.

– Кто такие? – грубо выпалил стражник, увидев приближающихся путников. – Погоди, а я тебя вроде знаю, малец.

Слова эти были обращены к Максимилиану, но Аэрис молча извлек из кармана монету – необычайно большую, как показалось это и мальчику, и юноше, – и показал ее дерзкому солдату.

– Прошу простить меня, я не знал…

Стражники мгновенно расступились и уставились глазами в землю.

– Не извиняйся, друг мой. Ты хорошо исполняешь свой долг. Идемте, – бодро сказал Друид, обернувшись к своим спутникам.

Оказавшись за стеной, они отошли немного от ворот, и Максимилиан дернул Аэриса за рукав.

– Как это они так легко пропустили тебя, да еще и извинялись?

Мальчик уже начинал привыкать – и все-таки был поражен.

– Так ведь я же – друид, забыл?

Судя по всему, Аэрис не собирался раскрывать перед ними желанный секрет, и волей-неволей Максимилиану пришлось с этим смириться, хотя любопытство его разыгралось еще более прежнего. Он уже хотел было попытаться снова, но тут из-за ворот донеслись шум и отборная ругань, за которыми следовал призыв «немедленно» пропустить кого-то, кто сильно, по-видимому, торопился. Этим кем-то оказался посланник Императрицы, – как сам он себя называл, – приходивший все в большую ярость от того, что его не пропускают в город. Не считая собственно Императора или Императрицы, а также правителей отдельных подвластных им земель или герцогств, звание это считалось самым высоким и беспримерно почетным, из-за чего такого посланника принимали везде как ближайшего советника или родственника монарха, почитая это за особую честь. Тем не менее, стражники почему-то не верили словам гонца, имевшего, несмотря на дорожную пыль, вид самый богатый и достойный, и даже начинали уже высмеивать и издеваться над ним, удерживая за поводы лошадь. Исчерпав остатки терпения, гонец потянулся за мечом, но тут за спиной у стражников раздался суровый и отчетливый возглас:

– Что здесь происходит? – Вышедший обратно на мост Аэрис взглянул на них необычайно строго. – Как вы смеете не пускать в город посланника Императрицы, приехавшего со срочными известиями?

– Но я думал, что раз вы… то есть, он, значит, не может, и…

Тот же самый солдат, словно его огрели обухом по голове, невнятно бормотал что-то и кланялся, пытаясь хоть как-то оправдаться.

– Немедленно пропустить! – повторил вслед за гонцом Друид, так что стражники вытянулись по струнке и мигом отпустили коня. Поклонившись ему в знак благодарности, императорский посланник въехал в ворота, и Аэрис, вдруг снова подобрев и дружелюбно усмехнувшись, сказал, обращаясь к солдату:

– Все хорошо, друг мой. Ты только исполняешь свой долг, я понимаю. Но и ты должен понимать, что человек, настолько заляпанный грязью и загнавший свою лошадь, несет в город вести, которые явно не терпят отлагательств. Но, поскольку день сегодня жаркий, а вы оба с самого утра на ногах, выпейте-ка за мое здоровье кружечку-другую вечерком – и за здоровье Императрицы, разумеется!

Протянув ошеломленному стражнику серебряную монету и хлопнув его хорошенько по плечу, Аэрис последовал за всадником, уже дожидавшимся его за стеной. Максимилиан и Эдмунд стояли неподалеку и видели все произошедшее. Скрытые от них нагруженной телегой, за которой были видны только головы и ноги разговаривавших, Друид и императорский посланник явно обсуждали какое-то дело, но ни юноша, ни мальчик не могли расслышать слов из-за жуткого окружающего гомона, не прекращавшегося здесь ни на миг. Наконец, сказав что-то на прощание своему собеседнику, Аэрис проводил его до ближайшего угла и вернулся к заинтригованным спутникам. Выглядел он еще более довольным, чем за несколько минут до того.

– Что стоите, братцы? Пора нам двигаться к тюрьме! Про встречу со своим старым знакомым я расскажу вам как-нибудь позднее.

Поняв, что задавать вопросы не имеет теперь никакого смысла, Максимилиан лишь коротко кивнул и направился в ту сторону, где, по его воспоминаниям, находилось нужное здание. В глубине души он опасался, что не вспомнит дорогу, но Аэрису этого показывать не хотел. Кроме того, память на места у него была превосходная, и на это он тоже рассчитывал. Атмосфера жизни по эту сторону стены существенно отличалась от той, что протекала в поселении «левых». На эту мысль наводило не только то, что улицы выглядели и пахли здесь намного лучше, а дома были и выше, и крепче, и богаче фасадами, но и почти полное отсутствие людей на большинстве раскаленных улиц, с которых обеспеченные и привыкшие к комфорту горожане поспешили поскорее сбежать.

Жара, и впрямь, достигла теперь своего пика и, плотная и колышущаяся, поджидала на каждом углу. С беспощадным и иссушающим любопытством поглядывала она на редких прохожих, о каждом из которых строила предположения, дойдет ли он до следующего поворота или свалится, обессиленный, тут же, либо отыщет себе приют в тени очередного фонтана, в таверне или борделе, которых имелось здесь целое море. Однако Аэрис и не думал смотреть в ее сторону и вообще признавать как таковое существование дневного зноя. Он вышагивал еще бодрее обычного, так что даже и Максимилиану, привыкшему весь день носиться и активно бездельничать с друзьями, становилось совсем не просто выдерживать ритмичный и такой скорый друидовский шаг.

Снова заметив и вспомнив о плаще, с которым Аэрис по-прежнему не расставался так же, как не расставался он и со своим посохом, мальчик в очередной раз поразился такой совершенно немыслимой и нечеловеческой уж точно выносливости. Казалось, что Друид не устал и даже ни капельки не вспотел за весь этот долгий день, проведенный под палящим солнцем, уморившим всех остальных. Даже Эдмунд, воспитавший в себе некоторую стойкость за то время, что пробыл в путешествии с шайкой, ощущал потребность отдохнуть и поскорее укрыться в тени. Хотя, в целом, он чувствовал себя значительно лучше, поневоле забыв теперь о своих недавних переживаниях и будучи зараженным энтузиазмом Аэриса, толкавшего и увлекавшего его все время куда-то вперед, – одновременно к тюрьме, где ожидал своего спасения Лоренс, но и к чему-то новому, неожиданному и необыкновенному, что словно обещало и манило теперь юношу из будущего, зависевшего лишь от него одного. Пытаясь понять и объяснить себе, в чем же именно оно может заключаться, Эдмунд обнаружил, что они остановились, и быстро поднял глаза. Прямо перед ними возвышалось широкое и потемневшее от времени здание, уходившее вглубь улицы. Не менее дюжины солдат прогуливалось как вдоль, так и сверху, по обнесенной бойницами крыше.

– Городская тюрьма Данмура, господа! – торжественно объявил Максимилиан.

– Скорее уж, крепость, – невольно усмехнулся Друид, охвативший здание довольно быстрым, но явно не утешительным взглядом. Догадаться, что оно находилось на попечении у самого губернатора, не составляло большого труда, равно как и то, что сбежать отсюда удастся разве что с небольшой и обученной армией, да и то – лишь при удачном стечении обстоятельств. Однако настроение Аэриса ничуть от этого не изменилось. Отведя своих спутников в сторону, он снова очень весело и уверенно произнес:

– Что ж, здесь все более-менее понятно. Разыщите-ка для меня, братцы, Соршу и передайте ей, что к завтрашнему полудню Лоренс будет благополучно возвращен своему новообретенному и тоскующему по нему ужасно семейству.

Мальчик вытаращил глаза.

– Значит, ты уже составил план побега?

– Можно и так сказать.

– Значит, составил не до конца?

– Значит, что все идет так, как надо, – подмигнул ему хитро Друид.

Максимилиан посмотрел на Эдмунда, который так же ничего не понимал.

– Мне сообщить ей какие-то детали? – только и нашелся сказать юноша.

– Нет, думаю, не стоит. Зачем лишний раз беспокоить нашу предводительницу.

– Подожди, получается, что ты собираешься устраивать побег без нас? – спросил разочарованный своим открытием мальчуган. – Но ведь Эдмунду я совсем не нужен, пусть тогда он один вернется, а я останусь с тобой!

– Нет, ты должен обязательно провести его обратно, как хорошему проводнику и полагается. Лично мне не удалось запомнить здесь каждый угол и каждый поворот, но уж как-нибудь потом да разберусь, не страшно. Кроме того, побег состоится не прямо сейчас, а, может быть, даже и не сегодня. Пока я и сам не могу этого наверняка сказать. Так что идите со спокойной совестью, друзья мои. Только освежитесь-ка лучше в фонтане на дорожку, и давайте немного посидим.

Слегка успокоенный таким объяснением, мальчик всласть напился из фонтана, а следом за ним – и юноша. Последовал их примеру и Аэрис. Передохнув в тени ближайшего дерева, они отправились в путь, хотя Максимилиан то и дело оборачивался, опасаясь, что Друид начнет все-таки что-нибудь делать, но тот лишь шутливо отмахивался рукой. Когда они скрылись наконец за поворотом, он постоял еще некоторое время напротив тюрьмы, изучая ее теперь намного внимательнее и серьезнее, будто оценивал возможные шансы и допустимые подходы, после чего, не обращаясь ни к кому конкретно, довольно и вполголоса произнес:

– Хм… А ведь, и впрямь, было бы любопытно!

Глава четвертая. Заговор женихов

Леди Катрина, вот уже почти два месяца, сидела одна в высокой и красивой башне губернаторского сада, любезно предоставленной ей Клайвом Морганом для лучшей и надежной защиты. Предупредив об опасности, что грозит ей, если она покинет свое убежище, губернатор назвал несколько имен, хорошо знакомых девушке по частым визитам тех молодых наследников и богатых повес, что были «насмерть сражены ее красотой и добродетелью» и «не видели большего счастья в жизни, чем право назвать ее законной женой и привезти в свой собственный дом». Но этим словам Катрина никогда не верила и даже вся внутренне содрогалась, улавливая во взглядах женихов какой-то особенный блеск и тот ненасытный страстный огонек, что загорался в их глазах каждый раз, как только они оказывались рядом, имея возможность бесстыдно и откровенно разглядывать ее, любоваться ею, но не прикоснуться и получить желаемое. В отличие от них, Катрина была бедна и всегда хорошо знала и помнила об этом. Не имея ни защитника, ни брата, что могли бы уберечь ее от посягательств этих людей, девушка страдала и мучилась всей душой не столько за себя, сколько за своего отца, бывшего человеком слишком добрым, чувствительным и мягким и любившего Катрину до беспамятства. И, если одному из этих женихов удалось бы все-таки завладеть ею и даже похитить, сердце его не выдержало бы, либо он безрассудно и в одиночку бросился бы спасать ее и погиб.

Мысль эта была для нее невыносима так же, как и мысль о предполагаемой женитьбе. Женитьбе против воли, женитьбе на человеке, которого она не любит и вряд ли сумеет полюбить. Это касалось не только тех, чьими именами не уставал пугать Катрину чрезмерно заботливый и внимательный губернатор, но, в не меньшей степени, и его самого. Человека, хотя и порядочного и относившегося к ней всегда с уважением, но неприятного и даже ненавистного девушке по причинам, и до сих пор ею до конца не осознанным. Заглядывая в свою душу, Катрина не находила там ничего, что сумело бы изменить это стойкое, хотя и тягостное для нее отторжение.

Ее не убеждали даже слова отца, чьим щедрым покровителем и неизменным благодетелем Клайв Морган являлся еще в годы их общей, но такой разной по всем признакам молодости, когда простодушному и не имевшему ни капли гордости барону Октавиану, учитывая все его положение, а также и репутацию его легкомысленного и непутевого брата, было лишь в радость иметь столь благородного заступника и влиятельного друга, безнаказанно им помыкавшего. Тем не менее, барон продолжал горячо убеждать свою дочь, что губернатор Морган – идеальная партия для всякой, что желает быть осчастливленной до конца своих дней, живя в совершенном достатке и не зная никаких забот. Но, видя, что душа ее и сердце не расположены к губернатору, отец никогда всерьез не настаивал, да и попросту не умел делать этого, уже с самого ее детства не чая души в своей скромной и жалостливой девочке, никогда не знавшей ни материнской заботы, ни ласки по жестокой воле судьбы.

Слыша про отсутствие всех этих неведомых и всегда выставлявшихся в дурном свете житейских и повседневных «забот», Катрина думала, что именно их-то она, возможно, и желает, желает более всего остального, потому что именно они-то и составляют подлинное человеческое счастье, потому что она хочет по-настоящему жить, а не быть избавленной и убереженной от жизни. Да, она и по-прежнему была свободна, имея возможность идти туда, куда ей только заблагорассудится, но повсюду за ней следовали тени, приставленные к девушке губернатором Морганом «исключительно из соображений безопасности». Поэтому все чаще Катрина не покидала пределов сада, занимавшего, правда, территорию размером с небольшой замок, сада действительно прекрасного и благоустроенного, и служившего ей большим утешением.

Но, ухаживая за цветами и кустарниками и по-дружески с ними беседуя, она все же тосковала по полям и лесам, где так много гуляла в детстве, почти не имея ровесников для разговоров и игр, но умея радоваться и питаться созерцанием, наслаждаясь родством и единством с природой. Тем не менее, тихую и молчаливую, но всегда такую участливую и ласковую девушку любили в Данмуре почти все, за исключением соперниц, считавших ее самовлюбленной и надменной недотрогой, не желавшей поддерживать бедствующего отца и соглашаться на выгодный брак. Даже грубые и равнодушные солдаты, день и ночь сторожившие губернаторский сад, относились к ней с тайной симпатией и нежностью, стараясь развлекать «свою сестричку» разговорами и городскими новостями, которые Катрина всегда признательно и с улыбкой выслушивала, хотя и все чаще оставалась безучастной, и все глубже уходила в себя.

Однажды утром, у задней калитки, что вела прямо в Когстонский лес, показался какой-то человек, наблюдавший за ней пристально через решетку и готовый вот-вот перелезть. Вскрикнув, Катрина убежала, но увидела того незнакомца и снова, пришедшего на следующий день в сопровождении нескольких других, в одном из которых она сразу же узнала того жениха, которого более всего опасалась и который слыл в округе самым богатым и везучим среди всех данмурских ловеласов. Люди эти словно не спеша прогуливались, делая вид, что не интересуются ни ею, ни губернаторской башней, но об их намерениях и мыслях девушка догадывалась прекрасно. Несмотря на заверения стражников, обещавших защитить ее и не допустить сюда ни одного такого «романтичного наглеца», Катрина стала выходить все реже, утратив и без того уже хрупкое спокойствие и все больше поддаваясь страху. Одно только знакомое и преданное солнце, видное из высокого занавешенного окна, продолжало согревать ее, заставляя иногда улыбаться. Придавали ей сил и воспоминания, а также некая давно уже и мучительно хранимая тайна, в которую девушка не могла посвятить никого на всем белом свете, включая и родного отца. Катрина знала, что он будет умолять ее отказаться от подобных мыслей и несбыточных надежд, а потому раз за разом смиряла свою душу и покорно выносила заточение, хотя и не переставала мечтать о спасении.

Но дни шли за днями, и никто не приходил. И все же девушка продолжала ожидать. Ожидала она и в этот день, ничем не отличавшийся от всех остальных, сидя на привычном своем месте возле окна и лишь слегка раздвинув плотные бархатные шторы. Отсюда ей была видна часть храмовой стены, за которой жил хорошо знакомый ей еще с детства жрец, всегда с удовольствием беседовавший и поддерживавший Катрину, и бывший единственным, кто по-настоящему понимал ее, не считая еще одного человека, которого девушка не видела вот уже много лет и воспоминания о котором причиняли ей сильную боль. Но даже и Рион оказался теперь для затворницы в недосягаемости. Зная о его вездесущем любопытстве и неутомимой благожелательной настырности, Клайв Морган запретил стражникам подпускать жреца к своему дому, хотя тот почти ежедневно приходил, чтобы суметь однажды пробиться и посетить одинокую и несчастную девушку, даже и не подозревавшую о его намерениях, так как о визитах ей, разумеется, не говорили, и волей-неволей через некоторое время Катрина перестала ожидать и их.

И вот в этот жаркий день, на уже знакомом ей участке храмовой стены, снова появилась фигура мальчишки, любившего перелезать через нее в этом месте и прежде. Но сегодня следом за ней появилась там и совсем другая фигура, показавшаяся издалека такой же маленькой и слабо различимой, но принадлежавшая, несомненно, взрослому и высокому довольно человеку. Внезапно для самой себя увлекшись, Катрина начала рассуждать о том, кем мог быть этот храбрый и странный незнакомец, решивший совершить столь отчаянный и безрассудный все-таки поступок. Ведь одно дело ловкий мальчишка, – хотя и он, конечно, страшно рискует, – но человек взрослый? Девушке почему-то стало весело и радостно от этого. Она еще раз выглянула за штору, чтобы отыскать глазами незнакомца, но того уже на стене не было. С ужасом Катрина представила себе тут же, что человек этот упал и разбился, а, возможно даже, и погиб. Но, раз он такой ловкий, что сумел вскарабкаться и бесстрашно восседать затем на завоеванной вершине, то, может быть… нет, совершенно точно и обязательно он жив и беседует теперь о чем-то с Рионом…

В этот момент постучалась служанка, и, завесив шторы, Катрина отошла ото окна. Прислуживавшая ей девушка была совсем незнакомой, – так решил губернатор. Было видно, что и она сочувствует своей госпоже, и затворница была искренне благодарна ей за это, но на большее рассчитывать не смела. Тем временем день все больше клонился к закату. Катрина сидела, сложив руки на коленях, где лежала уже начатая книга. Она всегда любила читать, а в особенности – историю, древние мифы и легенды Асхана, которых так много рассказывал ей и Рион, поощрявший в девушке эту страсть к познанию, а потому и часто приносивший ей книги. Не было в них недостатка и здесь, учитывая, что все малейшие пожелания Катрины исполнялись Клайвом Морганом незамедлительно, в расчете на ее скорое и сердечное к нему расположение.

Именно в чтении находила она теперь постоянную отдушину и единственно возможное спасение. Но, как это бывало уже и множество раз, девушка вволю отдалась своим мечтаниям и грустным размышлениям и не заметила, как стала засыпать, облокотившись на спинку кресла. Внезапно ей послышался какой-то шорох, донесшийся со стороны окна, но она не придала ему особого значения, решив, что ей только кажется. Однако звук этот повторился снова, – и, открыв глаза, Катрина увидела чью-то голову, едва заметно высовывавшуюся из-за шторы. Окаменев от ужаса, она рассчитывала тут же закричать и позвать на помощь, но голос ее не послушался. Резко вскочив с кресла, она лишь инстинктивно отшатнулась к стене.

– Прошу вас, леди Катрина, не бойтесь меня. Я понимаю, что появился не совсем оттуда, откуда входят обычно нормальные и приличные гости, но к этому меня вынудили обстоятельства, и мне очень жаль, если я так сильно напугал вас, за что и от всей души прошу простить меня и постараться все-таки понять.

Голос человека, произнесшего это, звучал удивительно мягко и участливо. Он как можно тише и быстрее проник внутрь и, прикрыв за собой шторы, очень низко и почтительно поклонился ей. Смертельно бледная Катрина отошла еще дальше в угол и едва сумела промолвить:

– Кто… кто вы такой?

– Поверьте мне, – не тот, кого вы так опасаетесь. Но, чтобы окончательно развеять ваши страхи и подтвердить мои собственные слова, я прошу вас прочесть вот это.

Незнакомец извлек из-под плаща письмо и, медленно приблизившись, положил его на стол, после чего отступил обратно к окну и снова поклонился ей. Девушка продолжала неподвижно смотреть на него, не в силах сбросить оцепенение. Наконец, не отводя глаз от незнакомца, она нерешительно приблизилась к столу и бросила на письмо быстрый недоверчивый взгляд, – но, увидев печать, мгновенно задрожала и, опустившись в бессилии на кресло, бросилась его жадно читать. Пробегая небольшой листок лихорадочным и обезумевшим взглядом, Катрина вдруг словно просияла и одновременно с признательностью и некоторым изумлением взглянула на стоявшего возле окна посланца, скромно ожидавшего ответа.

– Так это от него? Но как же…

– Прошу простить меня, госпожа, но я, как и всегда, забыл сразу же представиться. Меня зовут Аэрис, и я – верный и старый друг лорда Антона из Хардвика, которому я клятвенно обещался доставить и передать это письмо непосредственно вам в руки, чего бы мне это ни стоило.

– Так, значит, вы видели его… недавно?

– Я видел его не более двух недель назад в одном городке неподалеку от Милфилда, в самом сердце земель Гончей.

– Да, это ведь столица герцогства, хотя я никогда и не бывала там, а вы… О, простите меня, я… я не в себе…

Катрина замотала головой и вся как-то опала в кресле. Кроме него, в комнате было несколько стульев, кровать с роскошным балдахином и два больших шкафа с книгами, оставлявших еще свободное пространство. Обстановка выглядела простой, но довольно изящной, хотя и не для такой леди.

– За что же вы извиняетесь, госпожа? Ведь это я так напугал вас своим диким и непредсказуемым появлением, и это мне нужно снова и смиренно просить у вас скорейшего и полного прощения.

Все еще бледная, девушка, слабо улыбнувшись, кивнула.

– После того, что вы сделали, я просто не могу держать на вас зла. Как не могу и поверить в то, что происходящее со мной теперь происходит на самом деле.

– Я понимаю. Вам нужно немного успокоиться. Вы все еще не в себе.

– Вы правы.

Катрина взялась за письмо и снова стала читать, как бы все еще не веря и с нежностью разглядывая и сломанную печать, и самую бумагу, и почерк, которым было написано это бесконечно дорогое для нее теперь маленькое послание, заставившее ее вновь ликовать. Оказалось, что Аэрису было известно почти все об их встрече с Антоном, об их тайной и робкой любви и о том мучительном расставании, что длилось вот уже несколько месяцев, из-за чего Катрина также не находила себе места, опасаясь и за судьбу возлюбленного, который ни за что бы не покинул ее, не сказав ни единого слова, – и вот теперь все так волшебно и счастливо разрешилось за несколько блаженных мгновений. Не в силах удержаться, девушка стала расспрашивать своего гостя об Антоне и о его жизни, об их дружбе и обо всех хардвикских новостях, и тот с радостью удовлетворял ее страстное и жадное любопытство, глядя на Катрину с каким-то странным изучающим восхищением и будто бы тоже не веря в то, что теперь перед собою видит. Увлекшись, она начала говорить громче, но тут же с опаской обернулась на дверь.

– Нас могут услышать… Моя служанка недавно ушла, но рано или поздно она вернется. И внизу, на первом этаже, стоит солдат, охраняющий дверь в башню, так что он… – Девушка вдруг осеклась. – Но… но как же вы попали сюда?

Она снова посмотрела на Друида глазами, полными изумления. Тот тихо усмехнулся и неопределенно покачал головой.

– Это было не так уж и трудно, миледи. Несмотря на то, что сегодня мне явно сопутствует удача, должен сказать, что ваши тюремщики стерегут вас из рук вон плохо, и, будь на то моя воля, я бы не доверил таким людям охранять даже телегу с картошкой. Но, как бы там ни было, лазать по стенам я, действительно, умею, а главное – ужасно люблю. Впрочем, вы и сами могли убедиться в этом еще несколько часов назад.

– Я? Но я никогда вас прежде не видела. Если только… Так это вы сидели днем на вершине храмовой стены?

– Верно. И я заметил, как ваша штора слегка отодвинулась в сторону.

– Но ведь это же очень далеко оттуда!

– Когда необходимо, я умею быть очень наблюдательным.

Катрина только растерянно улыбнулась.

– Значит, вы – и друг Риона?

– Надеюсь теперь считать себя таковым. Хотя до этого дня мы не были знакомы. К нему меня привел Максимилиан – тот самый мальчик, который сидел со мной рядом на стене.

– Да, я видела его часто и раньше. Но главное, что, когда я отвернулась, вы вдруг исчезли со стены, и я решила поначалу, что вы упали и разбились. Но я почему-то знала, что вы живы, что вы не могли просто так взять, да и упасть.

– Должен скромно признать, моя госпожа, что, сколько я ни лазал в своей жизни по стенам – даже и по самым скользким, и по самым немыслимо ровным – срываться мне не приходилось ни разу, а поэтому и здесь я чувствовал себя вполне спокойно и уверенно и даже наслаждался во всю этим процессом.

– Но как же вы теперь вернетесь обратно, как снова минуете стражу?

– О, об этом не беспокойтесь. Я обязательно что-нибудь придумаю. А, кроме того, я ведь уже сказал, что ваши, а, вернее, губернаторские стражники, совершенно никуда не годятся. Но, может быть, дело здесь всего лишь в том, что вас и не желают как следует оберегать.