Негоциант

– Пожалуй, и «Наутилус» смогу, через 10–15 лет, когда будут мощные двигатели внутреннего сгорания на жидком топливе и хорошие аккумуляторы для электромоторов. Такие двигатели и аккумуляторы уже есть, правда, они пока маломощные, но инженеры, их создавшие, постоянно их совершенствуют и скоро доведут «до ума». Вот тогда и подводные лодки, и настоящий самолет можно будет построить, и воздушные корабли полетят, хоть гражданские лайнеры, хоть военные крейсера.

Дальше началось рисование дирижаблей, самолетов и подводных лодок с объяснениями и разъяснениями, что позволило замять очень неприятный для меня вопрос «откуда я все это знаю?», иначе пришлось бы плести очередную сказку про «видения» и «сны про будущее». Но каков контрразведчик наш Георгий, прямо: «Пал Андреич, вы шпион?» и пришлось бы объясняться: «Видишь ли, Юра, то есть Джоржи»[2].

– Александр Павлович, да, извините, забыл поздравить вас с очередным чином, а что это за гусеничные машины и скорострельные ружья?

Нарисовал трактор, танк и самоходную артиллерийскую установку. Рассказал про дизельные двигатели, которые уже запатентовал Рудольф Дизель, но пока этот дизель еще младенец, придется ставить старую добрую паровую машину. Зато когда дизель «повзрослеет», у нас будет готовое шасси для его установки, а может, что и отечественные инженеры изобретут (Тринклер только в этом году в Технологический институт поступит). Сказал, что в будущих войнах будут воевать моторы, и победит тот, у кого они мощнее и надежнее. Что, если мы не хотим, чтобы Россия стала второсортной державой, о которой все кому не лень вытирают ноги, надо уже сейчас строить государственные конструкторские бюро и заводы, а самое главное, готовить тех, кто на них будет работать.

А в этом деле без образования народа никак. И все – как только прозвучало слова «образование» и «народ», в голове у Джоржи как переклинило, похоже, у всех Романовых там стоит предохранитель, который включает защиту при произнесении этих слов. Лицо у Георгия стало скучным, и он свернул разговор. Ну что ты поделаешь! Даже Сандро с его авантюризмом и независимостью суждений, как только слышал про образование народа, то сразу делал такую физиономию, как будто съел кислый лимон (это когда я ему в Эфиопии рассказывал, что, мол, с моей подачи, негус ввел всеобщее светское образование и через десять лет у него будут свои инженеры и офицеры). А уж про государя императора с его твердым убеждением, что нельзя «кухаркиным детям» в университетах обучаться, и говорить нечего. Поэтому «левши» у нас только испорченную аглицкую стальную блоху подковать могут, то есть выполнить заведомо ненужную работу, а вот исправить-починить или, не дай бог, лучше сделать – это пусть немец думает, он умный.

На следующий день приехал профессор Иванов с ассистентом, который умел делать микроскопию мазка мокроты. Сделали мазок, и палочек в нем оказалось чуть ли не вдвое меньше, но я настоял, чтобы сделали еще два мазка, и там микобактерий было почти как в том, что сделали два месяца назад. Стал убеждать профессора делать всегда три мазка и брать среднее значение. А он принялся возражать, мол, зачем все это – симптоматика улучшилась, больному и так легче, он сам так говорит. Иванов аргументировал тем, что в клинике ВМА всегда делают один мазок, зачем еще два? Пришлось повторить прописную истину о том, кем является наш пациент, о том, что если умрет пациент из рабочих в клинике ВМА, то, может быть, ординатора пожурят немного и на следующий день забудут, а здесь, если такое случится, то уважаемый профессор может поставить жирный крест на своей карьере и прослужить в одном и том же чине еще двадцать лет в больнице для бедных. Пугал, конечно, вон в реальной истории тот же Алышевский после своих экспериментов с холодными душами и сквозняками стал статским генералом и Анну и Станислава первых степеней ему повесили на широких лентах через плечо, как же, ведь он был с бедным Джоржи до конца…

В конце концов, удалось всех уговорить делать как надо, тем более что мы переходим на тубецид. В связи с приемом нового препарата задержался на неделю, чтобы убедиться в том, что больной его хорошо переносит, после чего отправился прямиком в Петербург, соскучился.

Глава 2. Производительные силы и производственные отношения

4 февраля 1893 г., Петербург

Вот просто не уезжай – как уедешь, сразу завалят бумагами и неотложными делами. В Коммерческий суд из «Фарбениндустри» никто не явился, зато прибыл второй советник германского посольства, который заявил, что иск к германской компании ничем не оправдан и является незаконным, так как «Фарбениндустри» не знала об отношениях Вознесенского с его работодателем. Ага, если не знала, то почему вывезла его из России по подложным документам – юрист раскопал в Управлении Пограничной стражи, что никакой Петр Вознесенский границу Российской империи не пересекал. На это немец заявил, что это еще доказать надо, что немецкая компания к этому причастна, мол, бегство Петра Вознесенского было от бесчеловечных условий труда и беззастенчивой эксплуатации его таланта.

Одним словом, «Фарбениндустри» вывернулась, а Петю теперь в Россию ни за какие коврижки не заманить, как выразился советник посольства: «Мы знаем, что ему грозит каторга в Сибири, поэтому, если он попросит подданства Германской империи, она ему это предоставит».

Ну вот, подумал я, узник совести и жертва бесчеловечной эксплуатации молодого дарования. И ведь как в воду смотрел: назавтра несколько газет либеральных взглядов напечатали статейки о талантливом химике, которому пришлось бросить престарелых родителей и бежать, спасаясь от жестокого гнета безумного купца-самодура. Могу поспорить, что немецкая пресса напечатает то же самое, только еще больше сгустит краски.

Так что, похоже, что процесс проигран. Попросил коммерческого юриста подсчитать его расходы, и я с ним рассчитаюсь сразу же после того, как суд отклонит иск.

В бумагах обнаружилась куча чеков из модных магазинов. Посмотрел, что же Маша напокупала, и удивился, если туфли – то две пары одинаковых, если перчатки – то тоже две пары и так – все удвоенное. Да еще шесть ниток жемчуга! Общая сумма за все составила почти двадцать тысяч. Ого, у меня жена – сороконожка, да еще с двумя головами, судя по шапочкам и шляпкам! Попросил Машу объяснить: все оказалось достаточно просто – удвоенное количество – это и для Аглаи тоже… Ну ладно, обеспеченный муж должен баловать свою жену нарядами, но баловать эту кикимору Аглаю почти на десять тысяч рублей, это уже слишком.

Вызвал кикимору и приказал сдать барахло в лавки завтра же (ну, за исключением чулок и белья, которых тоже хватит на женский ударный батальон, весь жемчуг отдать Маше – его еще заслужить надо): взять Хакима и Ефремыча и вместе с ними развезти все по торговым точкам, деньги будет платить дворецкий за вещь в единственном экземпляре, никаких дублей! Это же надо, с учетом мехового манто на годовое генеральское жалованье наклянчить! Спросил Аглаю, сколько раз они ходили с Машей с театр? Оказалось, что ни разу. А что они читают в данный момент? Ничего-с! Велел кикиморе не по лавкам с хозяйкой шастать, а заниматься с Машей письменным русским, читать русскую классику и писать изложения и сочинения. Буду проверять, и не дай бог мне не понравится – отправлю обратно 3-м классом и найму нормального учителя словесности, который не будет клянчить жемчуга и шляпки.

Потом был в Гатчино у царской семьи, передал письмо Георгия и объяснил, почему при обследовании брались три мазка и почему мы перешли на новый препарат. Сказал, что все идет по плану, Георгий серьезно относится к лечению и перспективы у нас хорошие. Гуляли с царем по парку, он стал выглядеть лучше, появился румянец на щеках и постепенно состояние явно улучшается. Ходит Александр Александрович все еще неспешно, за ним охрана носит стул, и царь всегда может сесть и отдохнуть. Будем надеяться, что фатального исхода у этой простуды не будет. Когда вернулись с прогулки, меня ждало неприятное известие – в Купавне взорвался цех по производству лекарств, есть жертвы. Началось расследование причин взрыва, и мне надо срочно быть на месте. Император отпустил меня, дав, как обычно, поезд в мое распоряжение.

8 февраля 1893 г., Купавна

Сегодня похороны погибших, у свежевырытых могил 11 закрытых гробов. Священник с причтом читают молитвы, обходя новопреставленных рабов божьих. Собралось около тысячи человек, все заводчане, многие с женами. Это первая массовая катастрофа на заводе, хотя на опасном производстве они должны случаться просто по теории вероятностей, но людям этого не расскажешь. Взрыв произошел ночью, во время работы ночной смены, всего в цеху было 88 человек, но непосредственно у реакторов – только те, кто контролировал их работу. Взрыв произошел на ректоре, который производил тубецид – там температура была более 180 градусов и давление в 9 атмосфер. Вырвало патрубок, который с силой снаряда пробил стену и угодил в паровой котел котельной за стеной. Сначала взорвался паровой котел, потом ближайший к стене реактор, а потом – все пошло по «эффекту домино».

Возник пожар и помещение наполнилось дымом и парами кислоты и, пожалуй, чем-то вроде фосгена, мне говорили в свое время, что промежуточный продукт синтеза тубецида – это и есть тот самый удушающий газ, который использовали в Первой мировой, но в реакторе он вступал в дальнейшие превращения и фактически в норме его не оставалось, а вот на момент взрыва в реакторе он был… Люди бросились спасаться, но на беду был открыт только черный, аварийный выход через котельную, куда рабочие ходили греться и покурить. А основный выход-вход закрыл, уходя с работы, начальник цеха, чтобы лишний народ туда-сюда не шастал и тепло из цеха не выпускал, потому что по русской традиции негоже за собой дверь закрывать – пусть котельная отапливает Вселенную и плевать на температурный режим в охлаждаемом сквозняком с улицы реакторе. Но вернемся во взорвавшийся цех – тот самый свободный выход через котельную теперь полыхал вовсю, рабочие кинулись спасаться через окна, но они были высоко и не всем удалось туда забраться, я те, кому повезло, просто вывалились наружу, переломав себе руки-ноги. К счастью, кто-то приземлился удачно и кувалдой сбил замок с двери, выпустив наружу уцелевших, а так все бы сгорели. Всего погибло десять человек, тридцать девять получили ранения, семеро – тяжелые, один из них уже умер через день, еще двое – практически безнадежны, вся заводская больница забита ранеными, даже после того как всех тяжелых и часть имеющих ранения средней тяжести увезли в Москву.

Налицо вина начальника цеха, но и руководства завода тоже, по крайней мере, в качестве свидетеля меня допросили: кто и как строил такое здание и по какому проекту. Какой проект, это старый красильный цех, куда поставили химические реакторы! И вот теперь, после похорон, бричку окружила угрюмая толпа и требует ответа, как это произошло и кто ответит?

Начал с того, что принес соболезнования родным погибших, руководство завода и я лично позаботится о семьях погибших и пострадавших. Сказал, что производство у нас опасное и хвала господу, пока ничего не происходило, но рано или поздно на таких заводах гремят взрывы и бушуют пожары, в которых гибнут люди. Именно поэтому я плачу здесь более высокое жалованье всем, а кто непосредственно занят на опасных работах – у тех жалованье выше и есть надбавки за условия труда.

– Вы знаете, что я забочусь и о ваших семьях: строю школы, больницы, дороги, даю бесплатное жилье. Все это от того, что здесь работать опасно, и я знаю, что это такое – опасность: и под пулями бывал, и в пожаре горел, и в море с акулами плавал. Только царь мне за опасность чины и ордена дает, а я вам – деньги и жилье. Хотите, можете создать страховой фонд и вносить туда по малой копеечке с получки, а случись чего – вам не только ваши деньги, но и сверх того товарищи ваши заплатят. Если будет такое желание – выберите уважаемых людей и подойдите к управляющему – он распорядится вам в кассе место выделить для сбора взносов. Вообще-то это уже почти профсоюз, который, как известно, «школа коммунизма», но я как-то не боюсь, что профсоюз меня, эксплуататора, разорит и похоронит.

– Хозяин, ты давай не темни и скажи, кто отвечать будет?

– Будет суд, он и назначит наказание виновным.

Из толпы стали раздаваться крики, как теперь детей кормить, цех-то полностью сгорел, работы нет. Сказал, что сейчас требуются люди в Александровке, и на строительстве, и в цехах, поэтому можно будет работать там неделю, а неделю быть дома. Тут появился управляющий, и народ накинулся на него: опять про заводскую лавочку, да про штрафы… Но «пар был выпущен», а тут и полиция подоспела.

Поехал в управление, подождал Карлыча там, обсудили вопросы компенсации семьям погибших. Предложил потерявшим работу работать вахтовым методом в Александровке, пока не будет готов новый цех. Карлыч ответил, что после указа царя о переселении старообрядцев на Амур уже двенадцать семей уехало из Купавны и еще не менее тридцати собираются просить расчет, так что высвободившиеся после взрыва цеха рабочие частично решат проблему нехватки кадров. Но в любом случае компания понесет убытки и значительные…

Пока ехал домой, перед глазами стояла молчаливая толпа, окружившая бричку, взгляды исподлобья, сжатые кулаки, осталось только кому-нибудь сзади крикнуть: «Бей ирода!» и я за себя и трех копеек бы не дал. Управляющий рассказал мне, что накануне такая вот толпа из пары сотен рабочих разгромила домик начальника взорвавшегося цеха. Ворвались внутрь, все перебили и разломали, выволокли хозяина дома во двор и стали избивать на глазах жены и детей, которые кинулись спасать мужа и отца, и им тоже досталось. Начальнику цеха, тихому и интеллигентному выпускнику Питерского технологического института, вышибли глаз, сломали челюсть и несколько ребер и вообще бы убили, не подоспей полиция, которая дежурила в поселке с момента взрыва. Теперь трое зачинщиков расправы задержано, начальник цеха и его старший сын в московской больнице…

12 февраля 1893 г., Петербург

Сижу, просматриваю биржевые сводки в западных газетах. Появилась у меня мысль сыграть на бирже, пользуясь своим послезнанием. Не сегодня-завтра разразится англо-бурская война, здесь она тоже года на три будет раньше: просто уже созрел нарыв противоречий между амбициями дядюшки Пауля (президента Трансвааля) и английскими золотодобывающими компаниями – концессионерами на территории бурских республик. Все у нас как-то очень любят буров, забывая о том, что они считали кафров (так они называли чернокожих) чуть выше зверей, которым можно платить за тяжелый труд ровно столько, сколько надо, чтобы они не умерли от голода. Вот и составляло жалованье чернокожего рабочего на золотых шахтах, где хозяевами были «белые и пушистые» буры, ровно один шиллинг в день, индусам платили два шиллинга, а англичане на своих приисках платили всем по пять шиллингов в день. Вот поэтому и бежали рабочие от буров к англичанам.

Сначала дядюшка Пауль обложил «ойтлендеров», то есть иностранных владельцев шахт, непомерным налогом, но те как-то и с ним справились – богатейшие жилы разрабатывали, и себе немало оставалось после того, как жадным бурам налог заплатили. Тогда буры решили просто выгнать англичан и все их имущество забрать себе, поэтому и начали войну. Сначала им улыбалось военное счастье, регулярных войск в Капской колонии почти не было, а буры накопили тьму оружия, покупая его за золото, что им платили англичане за право добычи на рудниках. Но вот Кейптаун они в моей истории взять не смогли, и скоро туда начали прибывать транспорты с войсками из метрополии, Индии и Австралии. И все – буров погнали, а потом и вовсе разбили. Поэтому я хочу дождаться момента, когда акции английских рудников упадут до стоимости бумаги, на которой они напечатаны, и скупить их. Все равно бурам против Британской империи не устоять, максимум пять лет и им кирдык.

Конечно, пока ничто не предвещает краха британской золотой промышленности в Южной Африке, но мне захотелось посмотреть текущую стоимость акций. И вот, просматривая предложения, наткнулся на акции швейцарской компании «Сандоз». Действительно, второй партнер господина Эдуарда Сандо, химик Альфред Керн, в марте этого году умрет от сердечного приступа, а сейчас он, серьёзно заболев, продает свою долю – треть от стоимости компании. Когда-то он вложил сто тысяч франков, а теперь пакет выставлен за четыреста, и я могу его купить! Что же это Агеев мух не ловит! Я же его просил отслеживать ситуацию на швейцарском фармрынке. Срочно пишу телеграмму Агееву с просьбой связаться с Сандо и Керном и выкупить акции.

Просматриваю почту дальше – письмо от Норденфельта. Торстен сообщает, что готов показать действующий макет гусеничной машины и прототип автоматического ружья. Просит прибыть, и в случае положительного решения мы организуем компанию с уставным капиталом два миллиона крон (около миллиона рублей), как и обещал, я внесу половину капитала, Торстен – четверть и на четверть выпустим акции. То есть контрольный пакет в пятьдесят процентов плюс одну акцию будет у меня. Если меня что-то не устроит, я оплачиваю стоимость работ и на этом наши деловые отношения заканчиваются. Но, пишет Торстен, вряд ли я буду разочарован. Гусеничная машина резво бегает по раскисшей от влаги почве и берет такие подъемы, что никаким конным упряжкам и не снились. Наша модель с двадцатисильным двигателем уверенно пашет прицепленным к ней маленьким двухлемешным плугом, тащит груженую тележку и вообще творит чудеса. Ружье неплохо стреляет, есть проблемы с подачей патронов из круглого магазина, но при рожковом магазине, расположенном сверху, проблем нет.

Еще было письмо от Толстопятова из Сан-Франциско. Старатели добрались до места, мои советы пригодились и оправдались полностью. Купили экипировку, палатки и оружие: винчестеры с перезаряжанием скобой Генри и револьверы Кольта. Инструменты у старателей были свои, но они их не показывают и для всех пришельцы – артель охотников, отправляющаяся бить морского зверя. К ним пристали еще семь человек с русскими корнями, предки которых жили в Форт-Россе и Русской Аляске, которые говорят и по-английски и по-русски, а двое, с канадских территорий – еще и немного по-французски. Взяли проводника-индейца, он родом с Юкона и бывал на Клондайке, а в Сан-Франциско его занесло с китобоями, к которым он нанялся на работу и которые его, в конце концов, обманули, и теперь он хочет вернуться домой. Договорились с капитаном каботажного судна, что ходит вдоль берегов и забирает охотников с добычей, что он их высадит как можно ближе к начальной точке маршрута, а потом они пойдут на лыжах до фактории Доусон через перевал Чилкут. На месте можно будет купить ездовых собак, которые повезут основной груз артели, с собаками будут управляться «русские американцы». Выступать планируют в марте, когда день станет длиннее и не будет холодно, но по снегу еще хорошо идти на лыжах.

19 февраля 1893 г., Цюрих

Перед поездкой перевел из «Купеческого банка» миллион рублей в банк «Лионский кредит» и взял вексель на свое имя на полтора миллиона шведских крон, а также взял наличными десять тысяч германских марок. Агеевы переехали в новую квартиру, которая занимала второй этаж особняка в центре Цюриха, вот почему Агеев мне ответил, что денег на его счету, что я ему оставил, не хватит на оплату акций «Сандоз».

Маша-маленькая подросла, но располнела и была в ней какая-то нездоровая одутловатость. Я вспомнил признаки миксидемы[3] и то, что в Швейцарии не хватает в пище йода, и рекомендовал есть побольше морепродуктов, так как в них содержится йод, связанный с органическими молекулами, а также показать ребенка врачу психиатру, кажется, что есть задержка умственного развития. Лиза даже обиделась на меня, какая, мол, задержка, Маша очень умная девочка, но вот что-то эта умница все еще толком не говорит… А тут еще собака, что завел Сергей, задрала ногу и напрудила мне на брючину, в общем за стол сели не в настроении, Сергей, почувствовав это, достал бутылку коньяка, а на замечание Лизы, что, мол, сейчас Филиппов[4] пост, ответил, что он находится на вражеской территории, а в период боевых действий русскому офицеру и в пост выпить дозволяется. Оказалось, что Лиза после окончания обучения хочет остаться в Цюрихе и работать на кафедре химии медицинского факультета местного университета, для этого она хочет принять швейцарское гражданство, так как иначе ей места не видать. Агеев хочет оставаться русским подданным и вообще-то был бы не прочь вернуться в Россию. Масла в огонь подлил подарок в виде двух перьев непрерывного письма, что напомнило Сергею его неудачные поиски состава пасты. Он стал орать, что, мол, мне всегда везет, а он никому не нужный инвалид. Выпил всего две рюмки и так развезло… Видимо, пьет много и уже наступила 3-я стадия алкоголизма[5] – потеря толерантности к алкоголю, когда могут под стол упасть с одной-двух рюмок, значит, жди прихода белочки. Все это мне не понравилось, и я ушел ночевать в гостиницу.

На следующий день я встретился с Сандо и Керном у них на заводе. Завод мне понравился, чисто, все в полном порядке, как и полагается в фармацевтическом производстве. Единственное, что площади завода небольшие, но Сандо сказал, что планирует расширяться и очень надеется на лицензионное производство моих препаратов. Ответил, что это возможно в случае получения швейцарского патента, в чем Эдуард Сандо обещал помочь и сделать все быстро.

Подписали контракт и скрепили его своими подписями, после чего выписал Альфреду Керну чек на требуемую сумму и сказал Эдуарду, что хотел бы открыть при заводе исследовательский центр перспективных препаратов, для чего вношу для начала еще полмиллиона франков. Это оформили отдельным контрактом, и поскольку я – инвестор проекта, Эдуард предложил назвать центр Александровским, на что я не возражал, но добавил, что в центре должна работать моя тетушка, которая специализируется как медицинский химик и микробиолог, имеет две напечатанных статьи в Пастеровском журнале.

Вернувшись к Агеевым, обрадовал Лизу, что я нашел ей место в своем Исследовательском центре, где она может возглавить свою лабораторию, так что пусть оставшиеся два года учебы посвятит совершенствованию навыков в биохимии и микробиологии.

27 февраля 1893 г., завод Норденфельта, недалеко от Стокгольма

Прототип выглядел солидно – маленькая гусеничная машина, вполне самодостаточная. Она могла везти груженую телегу, пахать, карабкаться по склону более тридцати градусов, корчевать небольшие пни и таскать камни с полей. Торстен так увлекся ее возможным сельскохозяйственным применением, что заявил «универсальную гусеничную машину» на ежегодную сельскохозяйственную выставку, которую по традиции посещал сам король. Патент на оригинальную конструкцию гусеницы он получил на два наших имени, причем, мое стояло первым, как инициатора проекта. А вот Германия, Британия и САСШ патента на гусеничную машину не дали, что же, посмотрим, дадут ли они его на оригинальную конструкцию сцепления гусеничных траков. Машинка длиной чуть больше метра приводилась в движение электромотором, питающий ток подводился по кабелю и на стенде можно было замерять нагрузку на гусеницы. Стенд представлял собой нечто вроде бегущей дорожки со счетчиком пробега. Нагрузку на гусеницы имитировали размещаемыми на тележке мешочками с песком, пересчитывая данные для полномасштабной модели. Изготовили даже малый двухлемешный плуг, которым машинка с управляющим ею по кабелю и идущим рядом оператором, вспахивала участок земли. Один из инженеров даже предложил ставить на поле центральный токосъёмник с подведением к нему электричества от внешней динамо-машины, тогда трактор с кабелем, разматывающимся от токосъемника, мог бы вспахивать концентрические круги вокруг токосъёмника, прямо что-то такое, о чем я в детстве читал в книжке Носова «Незнайка в Солнечном городе». Вот такое сельское хозяйство будущего и хотят показать королю – ни много ни мало, электрический трактор!

Единственная ложка дегтя – это то, что ресурс пальцев гусениц уменьшался по экспоненте при увеличении массы машины, то есть существующая сталь не могла выдержать расчетную массу машины более шести тонн. Пытались увеличить диаметр пальца, но это приводило к застреванию пальцев в зубчатом заднем тянущем колесе, и тогда неизбежна была поломка, более серьезная, чем просто разрыв пальца гусеницы. Новый палец легко вставлялся во вновь натянутую гусеничную ленту прямо в поле, а поломка передачи исправлялась только в условиях специальной ремонтной мастерской. Но ресурс гусениц легкой, трехтонной машины был достаточно длительным, чтобы ее могли использовать большие хозяйства – латифундии, объединенные фермерские хозяйства, подумалось даже об МТС[6]. Вот стоимость трактора «кусалась» – более 12 тысяч рублей, зато такая машина могла бы вспахать настоящим трехлемешным плугом за день столько, сколько и три десятка работников с однолемешными плугами не сделают. Кроме того, машина должна заинтересовать военных в качестве артиллерийского тягача, поскольку лихо тащила двести килограммов груза (а в полномасштабной версии – тонну груза) по раскисшей дороге. Вот если поставить на нее броню и два пулемета, не говоря уже об орудии, то предельная масса будет уже превышена и такие машины могли бы пробежать без поломки только две-три сотни верст.