Тирания веры

Пока мы ехали к Императорскому дворцу, я окончательно раскисла. Эти мысли вкупе с сильнейшей головной болью вывели меня из равновесия. Мне казалось, что я совершенно не готова встретиться с самым могущественным человеком в Империи. В тот миг могущественные люди стояли мне поперек горла.

– Послушайте меня все, – тихо сказал Вонвальт, когда мы вышли из экипажа, обращаясь ко мне, Брессинджеру и сэру Радомиру. – Говорят, будто Император жесток и скор на расправу. Вы все это слышали, в том числе и из моих уст. Зачастую мне выгодно распространять подобные нелицеприятные слухи, поскольку так я могу склонять людей к моей воле, не прибегая к иным, более жестоким мерам. – Вонвальт продолжал говорить, а я тем временем заметила, насколько бледным и изможденным выглядит его лицо. – Конечно, Императора не назвать ни слабым, ни кротким; он суров и своим поведением часто внушает людям страх; но, по моему опыту, он в целом рассудителен. Относитесь к нему с должным уважением, и все будет хорошо.

– Вы хотите сказать… – начал сэр Радомир и закашлялся. – Мы что, тоже пойдем к нему? Все трое? Вместе с вами? Я думал, нас оставят ждать снаружи.

Вонвальт покачал головой.

– Нет, тогда бы я просто отправил вас к себе домой или оставил в Ложе. Вероятно, наша встреча затянется. И, кроме того, Император наверняка захочет выслушать свидетелей.

– Свидетелей?

– Он ведь уже поручил своему сыну повести Легион на север и взять Кругокаменск – разве это не означает, что Император полностью доверяет вашим словам? – спросил Брессинджер.

Вонвальт кивнул.

– Конечно, доверяет. И не я один отправил ему эти вести. Невозможно захватить в Хаунерсхайме целый город, чтобы при этом не поднялся сильный шум. Но вы упускаете главное. Император умен. То, что он выслушает меня, не значит, что он не захочет слушать других.

– «Тот, кто слышит лишь один голос, говорит с одним человеком; тот, кто слышит тысячу голосов, говорит со всем миром», – процитировала я Ротзингера.

– Видите? – сказал Вонвальт. – Хелена все понимает, а она вдвое моложе вас.

Я уже пожалела, что открыла рот, но порой мне очень уж хотелось сумничать и заслужить похвалу сэра Конрада. Я заметила, как Брессинджер и сэр Радомир искоса посмотрели на меня.

Вонвальт указал на огромный сводчатый вход в Императорский дворец.

– Идемте, мы теряем время. Не забудьте поклониться. Одного поклона в пояс будет достаточно. Если Император встанет, нужно сразу же упасть на колени – но не более того. Если перестараетесь, то рассердите его так же, как если бы вы вообще не оказали ему никаких почестей.

Увидев совершенно пустые выражения наших лиц, Вонвальт закатил глаза.

– Ради Немы, просто повторяйте за мной. Идем.

* * *

Поразительно, но почти ведь дворец был занят одним-единственным залом. Снаружи казалось, будто он набит комнатами и десятками миль запутанных коридоров. Наверняка все они тоже где-то имелись, но почти весь объем дворца был отдан под Зал Одиночества – тронный зал Императора.

Когда мы очутились внутри, я не удержалась и разинула рот. Мы шли по иссиня-черному мраморному полу, отполированному до блеска, и наши шаги эхом разносились по залу, как стук камней, брошенных в каньон. Изнутри этот огромный чертог казался даже больше, чем весь дворец снаружи. Создавалось впечатление, будто кто-то накрыл обширным потолком само небо.

В любом другом месте императорский трон выглядел бы внушительно, но в столь масштабном зале он казался просто крошечной точкой. Тем не менее, когда мы подошли ближе – а идти пришлось несколько минут, – точка превратилась в ступенчатый постамент из белого мрамора, на котором возвышалось гигантское кресло с золотыми коваными подлокотниками в виде голов Аутуна и с гигантской круглой спинкой, на которой был вышит знаменитый гобелен Клинера «Война за объединение трех изначальных сованских провинций». По обе стороны от трона лежали три печально известные боевые овчарки Императора – крупные, мускулистые черные псы с острыми ушами и красными глазами, хорошо знакомые врагам Империи. Слева от трона стояла статуя воина с головой волка. Ростом в семь футов, с черной, как будто намасленной кожей, этот истукан был облачен в белые одежды и держал в руках церемониальную алебарду, которой, казалось, мог разрубить человека пополам. Пока мы шли к трону, навстречу нам, к выходу из зала, двигалась вереница сутулых дряхлых советников в богатых одеяниях, которых отпустили перед нашим приходом.

Сам Император почти терялся среди этой роскоши и необъятной грандиозности.

– Сэр Конрад Вонвальт, – пророкотал он.

– Ваше величество, – ответил Вонвальт, низко кланяясь. Рядом, невзирая на его совет, сэр Радомир и Брессинджер рухнули на колени, не сумев сдержать непреодолимый порыв уничижения. Мне же удалось поклониться, но я никак не могла унять дрожь, и мои колени тоже подкашивались. Какой же невероятной выдержкой обладал Вонвальт, раз мог стоять прямо и разговаривать с Императором почти как с равным.

– Мы слишком долго не виделись, мой блудный сын, – изрек государь. Его интонация показалась мне добродушной. Я сразу же увидела в нем сходство с князем Горданом – такие же темно-рыжие волосы длиной до плеч и коротко остриженная борода. Однако кожа Императора выглядела грубее, и ее покрывали морщины, ведь он был стар, многое пережил и нес на своих плечах тяжкое бремя – правил империей, которая вела войну. Его надбровная дуга выступала вперед, скулы были острыми, нос – орлиным, и все это придавало ему суровый, царственный вид. Когда он говорил, его голос звучал глубоко и властно, и мне сразу стало понятно, почему Голос Императора назвали именно так.

– Да, ваше величество, – сказал Вонвальт. – Если позволите, я представлю моих слуг?

– Пожалуйста, представляй, – ответил Император. – Я всегда рад познакомиться с теми, кто присасывается к имперской казне, как щенки к матери. – По его голосу я слышала, что он шутит, но сомнения не дали мне расслабиться.

– Это моя ученица и секретарь, Хелена Седанка, – сказал Вонвальт. Я обмерла. Мне и в голову не приходило, что меня представят первой. Но ничего удивительного в этом не было, ведь, по всем правилам, в иерархии нашего маленького отряда выше меня стоял только Вонвальт. – Если будет на то моя воля, однажды она присоединится к Ордену и сама станет Правосудием.

Император повернулся ко мне. Я ощутила на себе его взгляд; он был столь же осязаемым, как тепло и свет солнца. Он приковал меня к месту, и я замерла, как статуя.

– «Если будет на то твоя воля», сэр Конрад? – переспросил Император, не отводя от меня глаз.

– Она еще сомневается, – пояснил Вонвальт.

В тот миг мне захотелось умереть прямо на месте.

Император задумчиво окинул меня взглядом.

– Значит, она мудра, – наконец изрек он, и его настроение омрачилось. – Боюсь, нам еще придется взяться за твой Орден. Впрочем, вид у тебя такой, будто ты стоишь на пороге Преисподней. Ты болен, друг мой?

Вонвальт прокашлялся.

– Точно не знаю, ваше величество, – ответил он. – В последние несколько недель меня одолевает какая-то хворь.

– Хм-м. Что ж, обязательно обратись к моей Врачевательнице. Видит Нема, я предостаточно ей плачу.

Сэр Конрад в ответ проворчал:

– Ваш сын, князь Гордан, тоже велел мне обратиться к ней.

Император откинулся назад и чуть улыбнулся.

– Так ты видел его?

– Мы встретились к востоку от Баденбурга, государь, где он вел на север Шестнадцатый Легион.

– Хорошо, – сказал Император. – Ведь он отправился в поход по твоей милости. Впрочем, мы к этому еще вернемся. А сейчас расскажи мне о других твоих спутниках. – Он обратил свое внимание на сэра Радомира и Брессинджера. – Может быть, вы уже подниметесь с пола?

Оба вскочили, как марионетки, которых дернули за ниточки.

– Это сэр Радомир Дражич, бывший шериф Долины Гейл, ныне мой второй пристав.

– Рад встрече, сэр Радомир. Твой город сильно пострадал по вине одного из моих маркграфов, и я приношу тебе свои извинения.

Шериф открыл было рот, но не смог произнести ни слова и начал задыхаться, как рыба, вытащенная из воды.

Император, давно привыкший к подобным реакциям и уставший от них, хмыкнул.

– А это кто?

– Дубайн Брессинджер, государь, мой первый пристав.

Император посмотрел на Брессинджера. Затем чуть сощурился.

– Мы прежде встречались? – спросил он.

– Нас никогда не представляли, ваше величество, – ответил Брессинджер. – Но я несколько раз оказывался в вашем присутствии. Я уже много лет служу сэру Конраду приставом.

– Верно, – сказал Император. Он кивком указал на левую культю Брессинджера. – Ты лишился руки.

– Да, ваше величество.

– Как это случилось?

Брессинджер откашлялся.

– В Долине Гейл, ваше величество. В схватке с воином маркграфа Вестенхольца.

– Ты убил его?

– Его и еще нескольких.

Император снова глянул на Вонвальта.

– И ты не счел нужным посвятить этого человека в рыцари?

Сэр Конрад замялся.

– Государь, не подумайте, будто я считаю, что он не достоин этого. Однако в прошлом Дубайн уже отказывался от такой чести.

Император воззрился на Брессинджера.

– Ты верен сэру Конраду.

– До гробовой доски, ваше величество.

– Однако ты отвергаешь благосклонность Империи и все, что она символизирует?

Брессинджер съежился. В трактире, влив в себя несколько кружек болотного эля, он мог горячо, в самых нахальных выражениях осуждать Аутуна и сетовать на захват его родной Грозоды. Но перед лицом Императора он оказался столь же кроток и жалок, как и все мы.

– Я…

– Несомненно, твоя обида на нас порождена Рейхскригом? – прервал его государь.

Я с растущей тревогой переводила взгляд между Вонвальтом, Брессинджером и Императором. Никто из нас не ожидал такой прямоты. В тот миг я не сомневалась: Дубайн сейчас лишится головы.

– Ваше величество, я…

– Я не допущу, чтобы среди моих подданных ходили толки, будто их властитель не ценит верность своих слуг – а если ты слуга сэра Конрада, то ты и мой слуга.

– Ваше величество, я ничуть не хотел оскорбить вас.

– Однако же оскорбил, – изрек Император. Лишь тогда мне показалось, что он шутит над нами, но меня все же одолевали сомнения. Вонвальт тем временем оставался невозмутим.

Брессинджер снова рухнул на колени. Император встал, и тогда, как и велел нам Вонвальт, на коленях оказались мы все.

– Что ж, Дубайн Брессинджер, хочешь ты того или нет, боюсь, ты заслужил рыцарский титул. – Облаченный в великолепные дорогие одежды и мантию Император сошел с мраморного постамента и возложил руку на голову Брессинджера. – Теперь ты – сэр Дубайн Брессинджер, рыцарь благородного Ордена рыцарей Аутуна. – Государь убрал руку. – Можешь титуловать себя, как только пожелаешь, – прибавил он, презрительно отмахнувшись, словно ему вдруг все наскучило. Затем Император снова повернулся к Вонвальту. – А теперь, сэр Конрад, пойдем со мной. И возьми своего секретаря, раз уж она собирается присоединиться к твоему Ордену. Нам нужно обсудить государственные дела. – Он обернулся через плечо. – Кимати?

Статуя с головой волка шевельнулась. Я ахнула.

Император недовольно покосился на меня.

– Будь добр, проводи этих двоих. – Он указал на Брессинджера и сэра Радомира, чье свидетельство, вопреки ожиданиям Вонвальта, не пригодилось. – Сегодня я больше никого не приму.

Воин с волчьей головой склонил голову и покинул свой пост, чтобы вывести сэра Радомира и Брессинджера из Зала Одиночества.

V

Бьющееся сердце цивилизованного мира

«Это великое благо, что языческое колдовство почти полностью покинуло грани бытия, где обитают смертные. Мощь цивилизации, верховенство общего права, свобода и равенство – лишь на эти земные силы и должен опираться человек».

СЭР УИЛЬЯМ ЧЕСТНЫЙ

– Неужели сэр Конрад не рассказывал тебе о моем Страже? – спросил Император.

Мы очутились в его личном кабинете, который располагался на самом верху дворца и был битком набит картами самых разных территорий – тех, что принадлежали Империи, и тех, что лежали за ее пределами. Здесь были даже схемы мест, которых я в глаза не видела и о которых никогда не слышала. На столь высокий этаж нас вознес подъемник на цепях, которые наматывались на лебедку механизма, приводимого в действие лошадьми. Скаты черной черепичной крыши дворца, усеянной горгульями и шпилями, устремлялись от нас вниз, и от вида столь крутого уклона кружилась голова. Утреннее солнце просачивалось в совершенно круглый кабинет и наполняло его теплым медовым светом.

Император сбросил мантию, снял корону, и я вдруг остро осознала, что вижу его в обстановке, куда не пускали почти никого в известном мире – за исключением, вероятно, тех советников, которых я мельком видела в Зале Одиночества. Многие называли Сову бьющимся сердцем цивилизованного мира, но на деле сердцем был не город и даже не тронный зал под нами, а этот чертог, императорский кабинет, где государь мог без стеснений и со всей прямотой беседовать со своими ближайшими слугами.

– Я не подумал рассказать, – признался Вонвальт.

– Целая раса людей-волков, что живут на Южных равнинах. Казар Киарай. Целая империя. Настоящая Империя Волка. – Государь мрачно усмехнулся.

– Как они появились на свет? – спросила я.

Император несколько секунд возился с бутылкой.

– Вина?

– Позвольте мне, ваше величество…

– Ради Немы, сядь, сэр Конрад, пока не свалился с ног.

Вонвальт подчинился и занял место рядом с огромным круглым столом, на деревянной столешнице которого была выгравирована карта Империи. Она была исполнена с исключительной точностью; каждая провинция помечалась своим цветом, а каждое поселение, город, река, лес и путевая крепость были подписаны так аккуратно, что мастерству резчика позавидовали бы и самые искусные монастырские чистописцы.

– Тебе ведь известно о великом магическом катаклизме? – спросил Император, глядя на меня.

– Я о нем слышала, – ответила я, ибо Вонвальт упоминал о катаклизме во время наших уроков истории. Я помнила, что он случился много веков назад и вместе с ним в наш мир пришла магия. – Но его истинная природа мне неведома.

– Она неведома никому. Но считается, что катаклизм был вызван пересечением смертной грани бытия и божественных измерений. Нечто сродни параду небесных тел, который открыл врата между мирами и позволил магии проникнуть в наше измерение. В сущности, когда люди творят чары, получается так, что они черпают энергии загробной жизни. – Государь пожал плечами и вручил нам с Вонвальтом по кубку вина. Я была так взволнована происходящим, что позабыла об этикете и не стала ждать, когда Император – да и сэр Конрад тоже, – выпьют первыми.

– И как тебе вино? – спросил меня Император.

Я сразу осознала свою ошибку и залилась краской.

– Ваше величество, я не…

Но он отмахнулся, заставив меня замолчать.

– Я не просил тебя извиняться, а спросил, нравится ли тебе вино, – недовольно сказал государь. – Ну же, скажи, как оно? – Он сделал большой глоток из своего кубка.

– Кажется… это лучшее вино, какое я когда-либо пробовала, – ничуть не лукавя, ответила я.

Император кивнул.

– Да, скорее всего, так и есть, – сказал он. – Это клоканпольское. Шестидесятилетнее. – Император снова отпил и поболтал вино во рту. – Хорошее, – провозгласил он, затем сел напротив нас и громко выдохнул. – Магический катаклизм породил казаров… и других полулюдей-полуживотных, например стигийских водяных. А мой далекий-предалекий прапрадедушка Валент Саксанский, который первым разместил на своем гербе волка, впоследствии ставшего Аутуном, путешествуя по Южным равнинам, взял в телохранители казара, и… что ж. Так рождаются традиции. Теперь, столетия спустя, Кимати стал Императорским Стражем, а я – его подопечным.

Он отпил вина и повернулся к Вонвальту.

– Спасибо, Конрад, что предупредил о Долине Гейл, – сказал государь. – Не знаю, доходили ли до тебя на севере вести о Сове, но весь город охвачен волнениями.

– Правосудие Августа упоминала о безобразиях млианаров и храмовников.

Император кивнул.

– Значит, Реси уже все известно. Она всегда в первых рядах.

Сэр Конрад прокашлялся.

– Была, государь. Можно сказать, что она убита.

Император резко повернулся к Вонвальту.

– Убита? Ты ничего об этом не писал!

– Ее тело живо и находится в хосписе при монастыре Долины Гейл. Однако ее разум мертв. Маркграф Вестенхольц и неманский священник по имени Бартоломью Клавер воспользовались руной Пленения, чтобы привязать ее сознание к телу лисицы, после чего перерезали ей горло. Я не располагал достаточным временем, государь, и не хотел, чтобы вести о случившемся попали не в те руки.

– Кровь богов! Руна Пленения? Неужели заговорщики овладели старой саксанской магией?

– Да, государь. Мне неведомо, как эти знания попали в руки Клавера, но не сомневайтесь, я все выясню.

Император потер лицо руками.

– Князь Преисподней меня раздери, что за бардак. Моей сети шпионов мог бы позавидовать и каудийский король, однако даже они, похоже, не могут уследить за всем. Я рад, что ты вернулся.

– Ваше величество, что происходит в сенате? – спросил Вонвальт, ставя свой кубок на стол. К вину он так и не притронулся.

– С тех пор, как ты повесил Вестенхольца, чего там только не происходит, – ответил Император, косо глянув на Вонвальта. – Видит Нема, он того заслуживал, но, кровь богов, лучше бы ты отправил его сюда.

– Он был государственным изменником, – удивленно сказал Вонвальт. Прежде я никогда не видела, чтобы сэра Конрада отчитывали за принятые решения, и его это заметно задело.

– Государственным изменником и любимцем толпы, – поправил Император. – А ты сделал из него мученика.

Сэр Конрад заерзал на месте.

– Разве что-то изменилось бы, повесь я его в Сове?

Император вяло отмахнулся.

– Нет, сама казнь и где ее провели – это не так уж важно. Сенат давно ищет повод сожрать себя изнутри. Не подвернись им Вестенхольц – нашелся бы иной предлог. – Он ткнул пальцем в Вонвальта. – Но ты не должен был вешать его.

– Я лишил его титулов. Он был… – начал сэр Конрад, выпрямившись на месте в струнку, но Император заставил его замолчать, покачав головой.

– Мы не в зале суда, Конрад. Ты не хуже меня знаешь, что тебе стоило предать его мечу.

Вонвальт замолк. Упрек повис в воздухе подобно неприятному запаху, но Императора ничуть не озаботило то, как скривился его блудный сын.

Он положил руки на стол с картой и сжал пальцами его деревянный край.

– У всех этих бед общий корень, – сказал государь. – Млианарские патриции уже много лет будоражат народ, и храмовники всегда их поддерживали. Такое положение дел никогда меня не беспокоило, ибо невозможно излечить Сенат от грызни фракций, можно лишь распустить его. Но этот неманский священник, этот Клавер. Он смог привлечь на сторону храмовников столько лордов и земель, сколько не удавалось никому прежде. Мужчины и женщины из северных провинций стекаются под его знамена. И по мере того, как растет богатство и влияние храмовников, оно растет и у млианаров. Патриции уже стали господствующей силой в сенате. Они считают, что армии храмовников придают веса их требованиям, словно мои Легионы куда-то испарились. Потеря их талисмана, Вальдемара Вестенхольца, сильно ударит по млианарам, однако, боюсь, этим ты пуще прежнего обозлил их против Ордена. И хотя наши враги кажутся дерзкими, они способны действовать очень тонко и хитро, Конрад. Каждый их ход продуман до мелочей.

– Но чего они добиваются? – едва сдерживая досаду, спросил Вонвальт.

Император взял пару деревянных фишек, которые символизировали армии, и швырнул их на гравированную карту, как пару игральных костей.

– Власти. В частности, они желают, чтобы законодательная и исполнительная власть принадлежала Сенату. – Император презрительно оскалился.

– Который они подмяли под себя, – пробормотал Вонвальт. Именно об этом нас несколько недель назад предупреждал сенатор Тимотеус Янсен.

– Верно. Они желают низвести меня до положения выборного монарха, после чего возвеличить каноническое право. Впрочем, последнее – лишь часть моих домыслов, ведь иначе неясно, зачем неманская Церковь поддерживает их и вообще ввязалась в это. Патриции и Церковь действуют заодно, но союз этот противен обеим сторонам. Каждый считает себя кукловодом, а не марионеткой.

– Это также объяснило бы, почему Церковь в целом молчит, – заметил Вонвальт. – Или я ошибаюсь, и они уже осудили Клавера и его приспешников?

– Нет, ты все верно понял, – ответил Император. – Клавер убедил неманскую Церковь в том, что им нужны старые саксанские силы и что они заслуживают их получить. Конечно, нашлись церковники, которые отреклись от Клавера; многие в Сове недовольны им и считают выскочкой. Однако другие все же клюнули на приманку, и пока Клавер успешно движется к цели, они радостно стоят в сторонке, рассчитывая сначала посмотреть, как далеко он зайдет, и лишь затем объявить, какую сторону они поддерживают. Подобные увиливания приводят меня в бешенство. Как жаль, что Церковь не подчиняется мне, как моему прадеду, в отличие от проклятого Колледжа Предсказателей.

Следующие слова Вонвальт произнес осторожно. Я видела, что он с большой неохотой поднимает вопрос о двуличии магистратов:

– Правосудие Августа подозревала, что магистр Кейдлек тайно передает неманцам секреты Ордена в обмен на мирную жизнь. – Он ненадолго замолк. – Я лично допрашивал обенпатре монастыря Долины Гейл. Он признался, что по крайней мере один Правосудие сотрудничает с Церковью.

– Кейдлек – трус и глупец, – ожесточенно ответил Император. – В Сове он неоднократно вел переговоры с патрициями, в этом я уверен. Стоило мне выказать свое недовольство, как проклятые млианары всюду раструбили, будто я официально отрекся от всех магистратов. Однако на самом деле я до сих пор медлил и не выступал против Ордена. Сегодня из трех Сословий Империи мне по-настоящему подчиняется лишь одно. – Государь постучал себя по груди. – Но теперь, Конрад, когда ты вернулся, я могу наконец очистить Орден от мятежников. А после мы обратим наши взоры на Сенат. Люди уже выходят на улицы, Конрад. Они недовольны. Собираются в толпы. Скандируют. Сова превратилась в пороховую бочку. Млианаров нужно привести к повиновению, причем быстро.

Вонвальт прокашлялся. Его явно взволновали слова «очистить Орден».

– Государь, я боюсь, что не одна лишь поддержка храмовничьих армий позволила млианарам так осмелеть.

– Что же еще?

– Патре Клавер смог успешно овладеть некоторыми силами Ордена. Он не только стал невосприимчив к Голосу, но и, как я уже упоминал, сумел начертать Руну Пленения и напитать ее магией. Также у него получилось… – Вонвальт помедлил, подбирая слова. – Обездвижить меня, ваше величество, одной лишь силой разума и даже поднять в воздух, словно на незримой веревке. Сила его была велика и ощутима физически. Хелена говорит, что усилие полностью истощило Клавера, но если учесть, как стремительно этот священник изучил чары и овладел ими, то уже совсем скоро он сможет применять их без натуги. Некоторые тонкости Клавер вряд ли освоит без учителя, однако он уже доказал, что способен невероятно быстро учиться. Его могущество растет, государь, и он наверняка уже сравнялся по силе с любым Правосудием.

Император молча налил себе еще один кубок вина. Затем сделал несколько глотков.

– Итак. Клавер вооружился древним саксанским колдовством. Теперь он стремится возглавить армию храмовников. И что потом? Он пойдет на север, на Сову?

Вонвальт пожал плечами.

– Этого я и боюсь, ваше величество. Или, быть может, он желает отрезать себе кусок земель на юге Империи? Захватить Пограничье и править им? Любой армии будет непросто одолеть храмовничьи крепости, даже Легионам.

Император вздохнул.

– Будь обстоятельства иными, я бы счел подобные заявления смехотворными. Однако же теперь Сенат ополчился против меня, Церковь сидит сложа руки, а в Ордене заправляют трусливые старики… – Он снова испустил вздох. – Такое чувство, будто кто-то зажал шею Аутуна в сгибе локтя и медленно душит его.

Услышав столь необычный оборот речи, я вздрогнула так, словно кто-то ударил над моей головой в храмовый колокол. Перед моим мысленным взором снова как наяву возник образ леди Кэрол Фрост, душившей двухголового волчонка, – то самое видение, которое явилось мне в конце спиритического сеанса с Фенландом Грейвсом. Я посмотрела на Вонвальта, и он на миг пересекся со мной взглядом. Мне подумалось, что сейчас он расскажет Императору о магистре Кейне, о теории Связанности и о том, что всех нас подхватила волна событий, которым суждено изменить мир.

Однако сэр Конрад заговорил о другом.