Внутри ауры

– Хочу побывать на всех фестивалях мира. Танцевать, петь, путешествовать и праздновать, сколько хватит сил.

Маша посмеялась:

– Кажется, ты просто спер и перефразировал мою мечту.

– Я не виноват, что ты крадешь и мои любимые музыкальные группы, и мои мечты.

Маша потушила окурок.

– Значит первобытные потребности победили?

– У каждого своя правда, к которой он сам пришёл и за которую сам будет расплачиваться.

– Наверное, те, кто видел смерть, приходят по итогу к одному.

– К пониманию, что ничего кроме удовольствия не имеет в жизни цену. Всё совершается под маской прикрытия ради него. А нам больше можно не врать самим себе.

– Это точно.

Кирилл положил ладонь на локоть Маши, тем самым отвечая взаимностью. Он продолжил держать свою руку, даже когда послышались торопливые шаги. Несколько пар ног стремительно приближались, но ни один мускул на лице парня не дрогнул. Кирилл хотел пробыть рядом с ней как можно больше времени.

– А ну открой! Немедленно! – раздался злобный крик разбуженных санитаров.

– Кажется, – улыбнулась Маша, – тебе пора.

– Я вернусь.

– Не сомневаюсь. Ты ведь ещё тот сумасшедший.

Кирилл получил эмоциональный заряд и с полной невозмутимостью направился в лапы правосудию.

– Чем это вы тут занимались?! – выдал самый дерзкий паренек. – Подобных себе делали?!

Кирилл объяснять не стал и всю свою накопленную энергию поместил в кулак, направленный в лицо шутнику. Он знал, что ему не избежать наказания, поэтому решил воспользоваться шансом. Через мгновение он уже лежал, скрученный на полу, пытаясь прикрыться от многочисленных ударов.

– Теперь ты точно попал!

5

Долгое время Кирилл пробыл без сознания. Его поместили за устроенный беспредел в карцер и накачали сильными нейролептиками. Порой он приходил в себя, предпринимал попытки шевельнуть связанными конечностями, но вскоре вновь погружался в небытие. Его часовой подсчёт окончательно сбился, в памяти зафиксировались лишь визиты медсестры с новыми порциями уколов. Но одна из них как-то отвлеклась и забыла закрыть дверь, тем самым породив новую цепочку событий. Шамиль знал о случившемся в женском отделении инциденте и внимательно наблюдал за карцером. Как только выпала возможность, парень мигом метнулся внутрь. Кирилл как раз находился в сознании и, даже если бы захотел, то не успел бы закричать. Удавка оказалась на его шее. Петля сжимала горло с нечеловеческой силой, мешая и мельчайшей доле кислорода добраться до лёгких.

– Послушай сюда, – раздался знакомый ему звериный рык, – я знаю, что ты каким-то образом пробрался в тот корпус.

Тело напрягалось, но в привязанном состоянии отпор было дать нереально.

– Ты поможешь мне туда попасть сегодня ночью, понял?! – сдавливал до посинения шею Шамиль. – Мне нужно разобраться с этим хуем! Я поджарю ему мозг его же игрушкой! Я тебя освобожу, и ты меня проведешь, усек?!

Кирилл знал, что аффективный Шамиль мог запросто покончить с ним, так же, как и понимал, что его собственное пребывание в психиатрической больнице обречено на заточение и тотальный надзор, исключений которым не будет. В тот момент под действием адреналина у него и родился в голове план. Кирилл бы и сам его однозначно когда-нибудь воплотил в жизнь, но раз подвернулся под руку мстительный абориген, то дело могло ускориться.

– Так ты поможешь мне?! – зарычал Шамиль.

Кирилл кивнул и тот расслабил хватку.

– Только, – кашель подступал к горлу, – чтобы всё получилось, тебе надо будет кое-что сделать…

– Что?

* * *

Настал вечер. За окном стемнело. Александра Михайловна зашла напоследок попрощаться к Кириллу.

– Я очень рада, что ты вышел из депрессии, но это не значит, что тебе теперь дозволено нарушать установленную дисциплину. Ещё пару дней побудешь в изоляции. До завтра.

Парень не произнёс ни слова. Завтра его уже здесь не будет. Самому бы под столь сильным наркотическим опьянением от препаратов ему это не удалось, но с помощью хитрой эксплуатации Шамиля вполне. Недавний враг добровольно пошёл на сотрудничество и уже через час пожаловал к нему в карцер.

– Ну что, Ромео, соскучился? – принялся освобождать союзнику руки.

– Всё сделал, как я сказал? – перебил его вопросом Кирилл.

– Да. Я всем сказал, что тебя траванули и готовят к секретным опытам по расчленению. Все пересрались за собственные шкуры и ни одной таблетки за сегодня не приняли.

– Собрал таблетки?

– Да. Держи.

Шамиль отдал напарнику пакетик с множеством пилюль, тот их спрятал в штаны.

– А напомни, – здоровяк почесал репу рукой, демонстрируя оставшуюся от мизинца культю, – зачем это всё нужно было?

Кирилл поднялся на ноги и несколько секунд боролся с помутнением в глазах.

– Те, кто не принимал таблетки, будут возбуждены и непослушны. Я их выпущу, и они устроят суматоху, привлекая к себе внимание. Нам среди хаоса получится затеряться и совершить побег незамеченными.

– Ну ты голова! А выглядишь, как ишак!

– Ты не лучше.

Обменявшись любезностями, парни выбежали из карцера. Кирилл достал спрятанный ключ и по очереди начал отпирать закрытые на ночь палаты, где сегодня никто даже думать не мог о сне. Пациенты были преисполнены бодростью духа и расстройством психики. Отсутствие необходимой дозы лекарственного препарата позволило безумию материализоваться. Шизофрения пустилась в пляс то громко скандаля со стеной, то танцуя с горшками цветов, то устраивая перегонки друг с другом кувырком. Кирилл открыл все до единой палаты, позволив сокамерникам дать волю творческому началу. На неистовый шум выбежали перепуганные медсестры и кинулись в очумевшую толпу с криками и угрозами. Усмирить даже одного пациента не получилось бы и при большом желании, так как тот подпитывался энергией царившей общей атмосферы.

Шамиль гыгыкал за спиной, радуясь содеянному и предвкушая минуту расплаты. Кирилл убедился, что весь медперсонал сосредоточен на их детище и направился к выходу.

– Кирюх, ты что опять уходишь? – раздался позади него голос.

Это был его добрый товарищ, единственный не участвовавший в переполохе.

– Ген, – кинул ему Кирилл с искренней доброжелательностью, – мне надо идти. Я, кажется, смысл жизни понял.

– Только не говори, какой, – поспешил прервать он, – а то вдруг я перестану шутить и радоваться жизни.

– Думаю, он в этом и заключается.

Гена был счастлив за друга.

– Хочешь на прощание анекдот расскажу?

– Давай.

– Приходят врачи к суициднику и спрашивают: " Вот зачем ты себя покалечил?". Он им отвечает: " Жить не хотел." Приходят на следующий день и спрашивают: "А сейчас себя зачем покалечил?". А он им: " За то, что вчера пытался покончить с собой, ибо жизнь то прекрасна."

Кирилл с громким смехом покинул мужское отделение, в котором провёл в общей сложности полгода своей жизни и в которое больше не собирался никогда возвращаться. Вместе с Шамилем они подобно диким ночным кошкам бросились сквозь тьму к цели. По параллельной дороге в противоположную сторону мчалась подмога санитаров и охранников, среагировавших на происшествие. У входной двери преступники затормозили и взглянули друг другу в лицо:

– Ты хоть и ишак, но тебе уважение моё за то, что не зассал.

– Мне самому нужна была помощь.

– Ты ведь за девчонкой?

– Точно.

– Береги её. В мире много психов, как я.

– Мы с ней сами такие же.

После этого Кирилл вставил ключ в дверной замок и распахнул со звучным эхом железную дверь. Шамиль, переполненный гневом и жаждой мщения, кинулся без каких-либо размышлений на свидание с ненавистным заведующим отделения. Кирилл же ускорился следом и, включив свет во всём отделении, начал заглядывать в палаты в поисках Маши. Спустя две решётки он нашёл знакомые недоумевающие черты лица. Девушка не могла поверить своим глазам, когда сумасшедший парень уже второй раз ворвался к ним в обитель, а в этот раз уже добрался и до её койки.

– Я не знаю каким образом…, – впопыхах присел перед ней на корточки Кирилл. – но кажется, ты мне открыла истину. Я знаю, что от нас хочет вселенная, мироздание, Бог, без разницы…

Кто был в палате и находился в своем уме, уставились на пришельца выпученными глазами. С таким ещё никому не доводилось сталкиваться.

– Он… Они хотят, чтобы мы каждый день были счастливы. При любых обстоятельствах, в любых условиях искали новую радость…

– Кажется, это первый в мире случай, когда депрессия перешла в сумасшествие, – в аффекте только и смогла выдать Маша.

– Давай сбежим?

– Куда? – хлопала Маша ресницами, украдкой наблюдая, что за бунт творится в коридоре.

– Не знаю, – Кирилл понял, что совершенно не заготовил убедительную речь. – Будем жить в удовольствие. Столько, на сколько нас хватит.

– Ненадолго нас хватит.

– Я убеждён, что к тем, кто понял истину, судьба благосклонна. Вон как я легко к тебе добрался! – Парень ускоренно жестикулировал руками, пытаясь подобрать слова своим чувствам. – Мы же ни от чего не зависим, нам нечего терять. То, что мы знаем о смерти, нас лишь делает свободнее с каждой минутой. Просто свалим и дадим шанс исключительно тому, что мы любим. Веселиться, путешествовать и любить всё вокруг. Только это достойно нашего внимания.

Девушка со сканирующим взглядом задала важный для неё вопрос, влияющий на исход:

– Зачем тебе тогда я?

Кирилл приблизился к ней вплотную, демонстрируя свой ответ в глазах. Маша всё поняла и улыбнулась.

– Без тебя не случилось бы озарения. Так что я тебя не брошу. Пусть это и кажется бредом, но всякая истина поначалу имеет бредовую природу. И наша такова – мы будем от жизни брать всё возможное! Пока она с нами не покончит…

Девушка слушала и в подсознании видела будущее их короткого, но невероятного приключения.

– Видимо долго репетировал, – подшучивала Маша.

– Пусть и так, но я убежден в этом помешательстве как никогда. Мы отныне не будем себе позволять грустить, вспоминать и понимать что-то лишнее. Ведь и тебе, и мне это чревато летальным исходом.

Он взял её крепко за руку.

– Просто будем постоянно счастливы и не позволим друг другу чувствовать другое.

Вокруг зашумели растроганные сценой восхищённые голоса. Пациентки прыгали и кричали от восторга. Маша взглянула на них и сказала:

– Мне не простят, если я откажусь.

– Меня усыпят, если ты откажешься.

– Тогда получается, я тебе жизнь спасаю? – лукаво подмигнула она.

– Я в долгу не останусь.

Маша вскочила с кровати, кинула книгу и тёплую одежду в сумку, и, деловито уткнув руки в бока, заявила:

– Ну и чего ты тогда стоишь такой в себе уверенный? Пора уже уносить отсюда ноги!

Глава 2. Как я стала такой

1

Мне постоянно говорят:

– Хватит летать в облаках.

Я им говорю:

– А как мне по-другому ещё летать?

Они меня спрашивают:

– А зачем тебе вообще летать?

И я им отвечаю:

– А как же я буду ворон считать?

Другого разговора от Маши Фёдоровой и не следует ожидать. Она в любом случае ответит не по делу и добавит щепотку сарказма. Это ее защитная реакция на необоснованное нападение.

Раньше я была скромной, застенчивой, доброй девочкой. Всё бы ничего, если бы не моя чрезмерная меланхоличность вперемежку с любовью к фантазиям. Я постоянно отвлекалась на уроках: вместо занятий отправлялась в другое пространство. Моё внимание оставалось в полной доступности для учителей, но его надо было завоевать. У меня не получалось притворяться и имитировать тягу к знаниям. Я с нетерпением ждала перемену, где находила себе одного или двух таких же фантазеров, как и я. Компания "не от мира сего" носилась по территории школы, выполняя какие-то свои миссии и обряды, известные только им. Поражали детали того выдуманного мира, в котором не могло случиться ошибки. В отличие от реального. Возвращаясь домой, я раскладывала игрушки на полу и, импровизируя их голосами, погружалась в авторский спектакль до самого вечера. Я не замечала время. Бывало так, что в первый раз посмотрю на часы: стрелка там, где пора обедать; посмотрю во второй раз: стрелка там, где должны уже вернуться с работы родители и проверять сделанные уроки. Конечно же, мама с папой меня не ругали.

Что могло получиться из людей, которые сами до мозга костей преисполнены творческим началом. Маме только и дай поболтать, а папе… Это он научил меня свою странность оборонять юмором.

– Если чувствуешь, что к тебе плохо отнеслись, переиграй этот момент в шутку, – как-то однажды посоветовал он. – Никому не будет больно.

Размышляя над этим советом сейчас, я думаю, что отец представлял обидчиком не только человека, но и всю жизнь в целом.

Они меня растили в нежности и бескорыстной любви. Я таскалась за ними повсюду. Будучи ребёнком, глубоко привязанным к родителям, я стеснялась чужих людей, но спустя уже мгновение впускала их в свое сердце, стоило им мне улыбнуться. Излишняя чуткость постоянно побуждала меня таскать дворовых котят в квартиру. Я вела настоящую охоту за маленькими детёнышами, чтобы непременно позаботиться о них. Первое время приходилось их прятать под кроватью, но вскоре сорванцы выдавали себя протяжным мяуканьем. Взрослые находили компромисс. Они возвращали котят несчастной кошке и мастерили ей домашний уголок в клумбе рядом с подъездом, заманивая легкодоступной едой. По несколько раз за день я выходила навещать своих бывших питомцев и угощать их лакомствами.

Мы очень часто с семьёй выбирались на природу. С рюкзаками и палаткой мы удалялись от цивилизации как можно дальше. Ставили вместе палатку, собирали дрова, разжигали костёр. Папа с удочкой отправлялся на ловлю рыбы, а мы с мамой уходили в лес или поле собирать цветы. Мне так нравились наши походы, что именно они стали толчком для моего нового фетиша. Вместо котят я начала таскать в квартиру цветы. Я использовала все пустые банки вместо горшков. Вскоре мне пришлось собирать и уличный пластик, вырезая из него самодельные вазы. Когда в квартире не осталось свободного места, родители снова обратились за помощью к клумбе. Пожилой соседке пришлось подвинуться со своей грядкой, так как до самого наступления зимы я занималась цветами.

– Человек каждый день берёт многое от жизни, – говорил папа. – Ему необходимо что-то кому-то отдавать. Это закон природы.

Меня так воспитали и сформировали моё сознание. Родители вкладывали в меня столько любви, что хотелось ею делиться с другими. Мне трудно было понять злых или плачущих детей, у которых было не всё идеально в семье. Я всегда в тайне желала, чтобы они ко мне обратились за помощью, ибо сама я ее предложить стеснялась. Кто-то все же переступал эту черту: тогда мы играли и смеялись. А кто-то оставался жить своей действительностью, уходя в неё всё глубже.

Я начинала понимать, что у окружающих людей всё по-другому. Развитие личности зависит от многочисленных факторов, преследующих человека с самого его появления на свет. Воздействуют новые влияния, которые не оставляют тебя прежним. Мой ласковый и добрый мир был сотворён двумя такими же мечтателями. Но реальность в скором времени обличает свою жестокую сущность: оказывается, она обожает отыгрываться именно на таких наивных дурачках. Что станет с тем миром, который потеряет своих создателей? Да, мои родители скоро умрут. Писать о мертвых – весьма парадоксальное занятие. Ведь имеет значение лишь то время, когда человек находится среди таких же живых. После смерти – это всего лишь субъективный одинокий странный мир скорбящего.

Я вспоминаю детство, как лучшее время. Умопомрачительная игра в жизнь меня сопровождала с самого утра до наступления ночи. Я никогда ничего не принимала всерьез, мне будто бы это было не нужно.

– Жизнь – детская игра, – как-то заявил папа. – как и в любой игре, нужно получать удовольствие от участия, а не от победы.

Я ничего тогда не понимала, но слова родного человека всё равно откладывались в подсознании.

У меня имелась целая коллекция собственных тонких книг. Мама рассказывала, что каждый день по пути домой я умоляла заскочить в книжный и купить новую книжку. Порой мне нравилось их пересматривать. Энциклопедии, раскраски с приключенческими сюжетами и сказки. Я очень любила сказки. Мама знала все литературные произведения наизусть, что совсем не удивительно, ведь я не могла без них заснуть. Час перед сном становился ритуальным: я быстро принимала ванную, чистила зубы и мигом ныряла под одеяло, с нетерпением ожидая маминого выхода. Мою душу окутывали покой и блаженство. Красивая женщина появлялась в дверях. Из её кудрявых волос ещё не успевал выветриться дневной парфюм. Домашний халат источал запах вечерней выпечки. А от рук исходил аромат крема. Она рассказывала дочке с проникновенным выражением сказку и до последнего ждала, когда та сладко уснёт. Сколько себя помню, мама никогда не уходила раньше положенного и всегда дожидалась того самого момента. Она любила искажать или дополнять сюжеты историй. Благодаря ее воображению ей это давалось с потрясающей легкостью. К 10 моим годам она начала придумывать собственные легенды. Она часто рассказывала о бескрайнем океане, зелёных островах, белом песке с мохнатыми кокосами и древних племенах. Во время похода, в зависимости от ландшафта окружающей природы, она сочиняла сказания о ведьмах, устраивающих шабаш в глубине чащи; о каменных великанах, притворяющихся спокойными горными массивами; о морских чудовищах, обитающих уже многие тысячелетия в неведении от человека под водой; о небесных ангелах, поющих серенады в утреннем тумане над рекой. Как бы я ни старалась вспомнить подробности, все сказания будто вылетели из головы. Мама хранила целую вселенную в своей голове, где словно всё происходило по-настоящему.

Папа мог изобразить её вселенную на бумаге. Он гениально рисовал. У него был свой оригинальный стиль. Сочетание палитры красок получалось настолько живым, что все остальные детали теряли значимость. Обычно ему хватало пары фраз, чтобы воплотить их в художественный образ. Сам он относился к своим картинам равнодушно.

– Нарисовал и нарисовал. Это всего лишь моё видение. Тем более каждая следующая будет лучше прежней.

– Зря скромничаешь, мой мальчик, – лукаво окидывала его взглядом мама.

Как только я заговорила, папа для меня стал главным источником информации. С мамой мы и без повода вдоволь беседовали, мужчина же в нашей семье не разбрасывался словами без надобности. Поэтому именно его я выбрала на роль ходячей энциклопедии. Определения неизвестных или непонятных слов я спрашивала у него. Иногда я забывала и повторяла один и тот же вопрос. Иногда я это делала специально. Мне нравился папин голос: с особенной интонацией, выдержанными паузами и нужными словами. Когда я разузнала о его творческом таланте, моя назойливость увеличилась в разы. Мне хотелось, чтобы папа рисовал для меня героев сказок, мультфильмов и моих выдуманных персонажей, которые рождались от смешения предыдущих образов. Вскоре я его утомила, и он решил облегчить себе жизнь. Он заключил со мной договор, по условию которого я могла узнать значение нового слова только через рисунок. Также он ввёл временные рамки – раз в неделю. Так мое неугомонное любопытство и жадное пристрастие к папиным картинам ограничили хитрой манипуляцией. Теперь, прежде чем обратиться к отцу, мне лишний раз стоило подумать – действительно ли я хочу увидеть значение данного слова у себя в коллекции рисунков. Но, конечно же, меня не долго смущали введённые им санкции, и я эксплуатировала художника, как только могла.

– Папуль, а что такое ностальгия?

Отец держал своё слово и в свободное время молча брался за кисть и краски. Через 2–3 дня он приносил мне дописанную картину в комнату с мелким названием «ностальгия» в углу. Я видела перед собой изображение густой зелёной листвы на первом плане. Задний фон занимал участок панельного белого здания. Асфальтированная дорога вела к подъездам, по бордюру были разбросаны лепестки алого шиповника. Небо отливало оттенками наступающего летнего рассвета. Я не знала, что это было за панельное здание советской постройки, откуда лепестки шиповника на бордюре, и время происходящего на часах, но я почувствовала то, что он хотел передать. Нечто светлое, сентиментальное, невозвратимое, но преисполненное вечной надеждой. Я с искрящимися глазами поняла одну вещь: прежде чем произносить слова, нужно сначала досконально изучить информацию чувственно.

– Когда всё понимаешь, говорить уже незачем, – говорил папа.

– Только не начинай философствовать, – пресекала его мама.

Я радостно целовала его в щеку и с вожделением ждала следующей недели, подыскивая то особенное слово, которое я для себя хотела открыть.

С точностью до минуты я оказывалась перед папой через семь дней и с уверенностью громко и чётко делала полагающийся мне заказ:

– Эволюция.

Папа смотрит на меня исподлобья:

– А где "пожалуйста"?

Я быстро исправляюсь и с невинной улыбкой добавляю:

– Пожалуйста, папуль.

Через пару дней передо мной была картина, где в жилом провинциальном дворе под дождём играют в песочнице дети и старики. Мимо домов спешат по своим делам серые прохожие, прикрывшись зонтами, а на лицах трёх ребятишек и двух бабушек царит беззаботное веселье. Они лепят что-то похожее на замок, но из-за дождя старания идут насмарку. По всей видимости, что детей, что старушек этот факт не волнует – они продолжают смеяться. Я долго изучала эту картину. Мне хотелось обратиться к автору за дополнительными разъяснениями.

– Я тебе не смогу передать то, что чувствую. Ты для себя самостоятельно сейчас сделаешь вывод, а потом так же самостоятельно когда-нибудь его изменишь. Никто другой это за тебя не сделает.

– А что мне поможет его изменить?

– Пробы и ошибки.

Затем была картина под названием «реинкарнация». Отец крупным планом изобразил лицевую сторону жилого дома с чередой окон, идущих друг за другом в ряд. Где-то свет был включён, где-то выключен. Где-то людей было много, где-то – никого. Где-то они были детьми, где-то – пожилыми. Где-то спали, где-то танцевали, где-то лежали на полу, где-то обнимались, где-то бились головой о стену. Художник приоткрыл дверь в чужие жизни. Они незаметно, зарождаются, и так же незаметно заканчиваются. Но тогда это разнообразие, запечатленное в пределах одной бетонной коробки, осталось навсегда моей ассоциацией с тем новым словом.

Однажды я сжульничала и выбрала знакомое мне слово, которое, казалось бы, невозможно выразить на холсте бумаги.

– Папуль, а я вот никак не могу понять, – загадочно хлопала я ресницами, – что означает слово «атмосфера»?

Отец ни на секунду не растерялся и в скором времени принялся за работу. Уже к вечеру того воскресного дня он мне вручил свой новый шедевр. В лунном сиянии на балконе стояла молодая парочка и курила сигареты. Парень свесил голову вниз, держа в руках папиросу, а девушка мечтательно выпускала дым изо рта и разглядывала ночные звезды. Я себя почувствовала пойманной в задуманной мной ловушке. Несколько дней подряд по возвращении из школы домой я только и делала, что с неутолимой внимательностью разглядывала каждую мельчайшую деталь картины. Несомненно, именно она стала моей любимой. Лучше её абстрактную атмосферу передать никто не сумеет. Папиному творчеству стала свойственна городская романтика спальных районов, но под ней он подразумевал человеческие чувства. За холодным бетоном прятались души.

2

Не подыскать мне ни из известных, ни из существующих за границами моего разума слов, как я любила свою вечно болтавшую маму и вечно изрекающего умную мысль или шутку папу. Всего один раз я почувствовала к ним ненависть. Это произошло, когда мне было 15 лет. В тот день я случайно наткнулась на бумажное заключение врача о наличии злокачественного образования в голове моего отца, датированное тремя месяцами ранее. Конечно, я и сама подозревала, что что-то не так. Папа сильно исхудал, появились мешки под глазами, выступили морщины, будто бы он постарел лет на десять. Они с мамой пытались это от меня скрывать, но я слышала по ночам его стоны и жалобы на нестерпимую головную боль. Он просыпался и закрывался в ванне с включённой водой. Я спрашивала его о самочувствии, но он во всем винил больной желудок. В один момент мне пришлось залезть в ящик и самостоятельно прочитать его диагноз, который я запомнила дословно: «множественные глиомы головного мозга со злокачественным прогредиентным течением». Слезы хлынули у меня из глаз. Я была зла, но, с другой стороны, отчётливо понимала, что не смогла бы поверить, если бы меня известили сами родители. Мы были из другого мира, а вот медицинский клочок бумаги как раз из жестокой реальности. Набравшись сил, я максимально пыталась сдерживать свою внутреннюю катастрофу. Я подошла в тот вечер к отцу и с агрессией в голосе заявила:

– У меня новое слово. Смерть.