Полная версия
Лерочка
– Я любил её. И она меня. Наверное. Но потом… Все эти пьянки, походы налево… и не стало её у меня.
– Соскучился?
– Мне одиноко. Вспоминаю её… иногда.
– А она тебя нет. Вот и весь сказ.
– Ты всегда радикализируешь любую ситуацию, если сам испытаешь что-то подобное. «Мы не любим в других, то, что чуем в себе».
– Мне не жаль. Я с этим свыкся. Все эти девушки… Ани, Наташи, Саши… их больше нет. Это невозможно отрицать. Их не существует. Есть только я. И мой осознанный выбор.
– Деградация? Декаденство? В чём твой выбор?
– Выбор – делать то, что я хочу и когда я это захочу. В том виде, который наиболее приемлем для меня. «Делай, что можешь, с тем, что имеешь, там, где ты есть.» Рузвельт.
– Ну не скажи… помню ты из-за Сашки слёзки-то проливал, хах…
– Слушай. Я знаю этот заход, я понимаю, к чему ты клонишь. Но мы встречались сто миллиардов лет тому назад. С две тысячи восемнадцатого по две тысячи девятнадцатые года. Целая жизнь уже прошла. Всё изменилось. Где я… а где она.
– Ну и где же она?
– Не знаю.
– А где же ты?
– Здесь.
– Нет же. Ты в заднице. Наливай.
После шестой рюмки.
– Задница – штука многогранная. Всё зависит от точки зрения и угла преломления. Посмотришь с одной стороны… вроде это она. Посмотришь с другой… да вроде не всё так уж и плохо. Крыша над головой есть, с голоду пока не помер, выпить удаётся. Hakuna Matata[3].
– Сколько ты ещё собираешься пить?
– Пока не сдохну.
– А сколько тебе ещё осталось?
– Чуть-чуть.
– …
– «Отчего так в России березы шумят? Отчего белоствольные всё понимают?
– У дорог, прислонившись, по ветру стоят и листву… так печально… кидают…
– А на сердце опять горячо-горячо, и опять, и опять без ответа!
– А листочек с березки упал на плечо…
– Он, как я, оторвался от веток…»[4]
После седьмой рюмки.
– Послушай. У тебя же было всё. И любовь, и университет, и способности, и склонности для дальнейшего развития. Ты же всё пропил!
– И что?
– Не пора ли вернуть?
– Любовь?
– Хотя бы деньги. А любовь сама нарисуется.
– Лера не вернётся из-за денег.
– Лера нет. Но ты же сам сказал: «Хрен с ней». Придёт кто-то другой.
– Согласен. Ох… так неохота судиться с этим Вольновым. Почему нельзя просто прийти и сказать: «Дружище, ты мне бабок должен».
– Потому что это незаконно. Да и кто ты такой, чтоб он тебе дверь открывал.
– Что ж… ладно… можно попытаться…
– Зато представь: заработаешь кучу денег и потом…
– Что потом?
– Заживёшь пуще прежнего…
– Дорогой вискарь, девочки легкого поведения, такси бизнес-класса…
– Кому ты позвонишь в первую очередь?
– Когда разбогатею?
– Ну да.
– Не знаю. Раньше думал, что Саше. Потом думал… Лере. А сейчас… мне некому толком звонить. А ты и сам припрёшься.
– А что ты хотел сказать Саше?
– Сказать… прости Саш. Нихрена у меня не получилось в тот раз. Я всё испортил. Вроде любил, вроде старался… но пьянка… не фортануло, как говорится.
– А она бы тебе что ответила?
– Спросила бы: «Ты кто?»
– Думаешь, не помнит?
– Думаю нет.
– И зачем звонить?
– Мы говорим о гипотетической ситуации, тупой ты идиот!
– Да ладно-ладно! Чё ты завёлся-то. Саше, так Саше. А Лере звонить не будешь?
– Уже нет. А смысл?
– Отблагодарить её за все старания.
– По твоей логике я должен отблагодарить целый мир. Но почему-то никто не хочет отблагодарить меня!
– А за что тебя благодарить, Вань?
– За опыт. За полученные знания. За веселье, в конце-то концов…
– Ты всё очернил. Выбил из-под ног всякую возможность взаимодействовать с тобой. Ты же психопат.
– Хах. Но ты-то здесь.
– Я алкоголик. Такой же, как ты. Мне на чужих демонов… начхать. У меня своих непочатый край.
– Эхх… а раньше помнишь… как оно было… в нулевые-то…
– Курили сиги за гаражами, выпивали одну банку пива на троих, прогуливали уроки.
– Даа… хорошее было время. Вся жизнь была впереди…
– Не то, что сейчас…
– Сейчас уже… совсем не то. Мне иногда кажется, что так, как было раньше уже никогда не будет.
– Тебе не кажется. Первые эмоции, первые выбросы дофамина… первая любовь… первая драка… первая дружба… уже никогда не повторятся.
После восьмой рюмки.
– А кого ты там любил-то в школе?
– Ох… я помню, в седьмом или шестом классе у меня была девушка… звали её Настя. Соседка по даче. Ну мы с ней так… гуляли… мороженое кушали… целовались…
– Хах. Ну ты ей это? Того самого? Вкрутил шуруп, хах.
– Да нет, конечно. Всем сказал, что вкрутил. А на деле…
– Ах ты, врунишка.
– В школе это было важно. Выпендриться перед ребятами. Я первый! Я смог! У меня был секс! Вот я и хотел стать первым.
– А на самом деле? Кого ты впервые «осчастливил»?
– Проститутку в шестнадцать лет. Её друг привез на дачу. Мы там что-то с ней выпили… и я впервые…
– То-то у тебя такая любовь к девушкам легкого поведения!
– Конечно. Мой первый раз был не по любви. Зато второй, вот это да. Вот это было дело. Тоже на даче, хах. Буквально через неделю или две.
– Тоже с соседкой?
– Да нет, привезли там одну барышню. Мы с ней тут же начали встречаться. А потом она меня резко бросила. И у меня осталась какая-то… ненависть, что ли. Но не к ней. Я её толком не помню уже. К женщинам, в целом.
– А причем тут все женщины?
– Не знаю. Просто тогда я понял, что они способны на разные гадости. На ложь, предательство… нечестную игру…
– А ты не способен, что ли?
– Раньше я был другим. До той самой барышни в пятнадцатом году. Мне было шестнадцать. А жизнь разделилась на «до» и «после». Раньше я фантазировал, думал… вот скоро появится девушка: мы с ней поженимся, заведем детей… купим себе частный дом… а потом… у меня появилась девушка… и резко меня бросила. Но без причин. Без причинно-следственных связей. Ей было «просто по приколу». Она позиционировала себя «хищницей». Сердцеедкой. Фу, какая гадость, если честно.
– А затем?
– Затем… десятый класс… какие-то дамы появлялись… разные… по пьяни, в основном. Тогда было проще. Выпили и тут же… ну ты понял. Это сейчас уже… старость…
– Ну не скажи. Тебе же не так много лет.
– Я чувствую себя на сорок. Или сто пятьдесят. Здоровье уже не то. Да и интереса, как такового… нету того блеска в глазах. Нету цели… причины, чтобы проснуться. Чаще хочется… повеситься.
– Мне тоже.
– …
– У меня была девушка. Прямо, как твоя Саша. Но дура набитая. Вечно выпендривалась, выёживалась, артачилась. Любил её безумно. Вечно о ней трясся… и вот уж сколько лет прошло, а я всё об одном и том же…
– Да, Сашка была такая. Вредная, статная, горделивая. Чуть что – сразу драться. Но верная. И честная. Дурак я был… такой дурак…
– Жалеешь всё-таки.
– А то, как же. Когда-то… жалел каждый день. А потом годы прошли… синева всё перекрыла, задурманила… уж и не вспомню многих деталей…
– А как вы познакомились-то? Ты вроде рассказывал, но по синьке же, хах.
– Это помню. На даче было дело…
– Да твоя дача! Что за вертеп разврата!
– Хах, что правда, то правда. Мы с ребятами шли вечерком по большой размашистой дороге, единственной, освященной на тот момент. А впереди ковыляли две барышни. Ну и один мой дружок им крикнул: «Девчата, привет!». А я ему: «Ты дурак, что ли, это ж малолетки, пойдем лучше нажремся нормально». А он не угомонился. Ну догнали в общем. Как-то разговор вроде и клеился, да вроде не очень. Ну обменялись страницами в «ВК». И общались потом… иногда…
– Долго общались?
– Да слушай… ну года полтора, наверное…
– Виделись?
– Бывало. Я в Москву уезжал учиться. Возвращался на каникулы. И вот, когда школу закончил… начали с ней встречаться.
– После Аньки уже, что ли?
– Да, после Аньки.
– Долго встречались?
– Целый год. Ровно триста шестьдесят пять дней. С первого января… по первое января.
– А потом?
– А потом две тысячи девятнадцатый. И спился я… собственно говоря.
– А ты про Сашку, часом, не писал стихов?
– Про какую Сашку? Я вообще стихи не пишу. Я же не Вольнов. Ну в смысле… ну не этот вот… словоплёт.
– Да ты же умеешь! Ну не прикидывайся! Слыхал я, как ты по пьяни рифмуешь, хах.
– Ну это по пьяни. А так-то я… не фанат.
– Ну давай я тебе мотив накину, а ты зарифмуешь!
– Чего! Больной, что ли. Давай лучше с балкона поссым, и то толку выйдет больше.
После девятой рюмки.
«Здравствуй, Саша. Вот пишу тебе письмо,Знаешь, Саша. У меня всё хорошо,Светит солнце. Всё нормально у меня,А в Москве стоит туман.Ты не знаешь, как мы шпарим в кабаках,Ты не знаешь, как бывает трудно нам,Как проходят – наши юные года,На душе царит война.Под шум и взрыв гранат шагает наш отряд,По печени моей прошла стрельба,Под шум и взрыв гранат окурки пролетят,И от разрывов вся болит душа.По пьяни вертолёт, но мы идём вперёд,И не отступим мы с тобой назад…Но я же не дурак, и я же не осёл,И по частям себя смогу собрать.Ушедшее ушло, но время дребезжит,Храня кусочки всех моих речей,С тобою на краю, с тобою на межи,С весёлой детской песенкой моей.Прошедшее ушло, грядущее идёт,Готовое булыжником упасть,И хоть я ротозей, но я же не дитё,Смогу любую отразить напасть.Все песенки мои – какой-то грубый сюр,Которым до сих пор смешу людей,А вот бы не чужие, а вот бы мне свою,Мелодию укрыть от всей червей.Но как я говорил: по пьяни вертолёт,И может долечу до вас весной,И жаль, что в этой песне мотив совсем не мой,Надеюсь, что дойдёт до вас письмо».– Ну вот, а говорил…
– Ой, да хватит тебе, что ли. Детский сад. Любой школьник так напишет. Причем мотив-то не мой!
– Ну какая разница. Зато душевно. Ладно. Как ты спился-то, Вань?
– Да по чуть-чуть… постепенно. Сначала просто любил треснуть пару баночек пива. Потом перешёл на что покрепче. Сначала ждал праздники. Потом выдумывал праздники. А затем… начал пить без повода.
– Как говорил Илья Репин: «Сначала художник рисует просто и плохо. Потом сложно и плохо. Потом сложно и хорошо. И только потом просто и хорошо».
– Ну первые три стадии я прошел точно. Вечно слоняюсь между «сложно и плохо» и «хорошо и плохо». А вот чтобы «просто и хорошо»…
– А разве нам сейчас не хорошо?
– Честно. Ненавижу я эту синьку! Ненавижу чёртов алкоголь! Ненавижу бадун, перегар, ненавижу бедность, ненавижу свои пьяные выходки, ненавижу себя по утрам! Ненавижу, ты понял!
– Ой, зря я…
– Ну почему же зря! Всё как раз к месту! Нужно найти этого ублюдка Вольнова, дернуть бабки и выйти в дамки. А затем лечиться от всего этого дерьма. Мы же пьем не от хорошей жизни…
– Думаешь, будь у тебя сейчас миллионы долларов, ты бы не пил?
– Понятия не имею. Но попробовать хочу. Да ты же сам хотел поиметь этого писаку!
– И сейчас хочу. Вот только мне кажется… не бросишь ты пить, Вань. Уже никогда.
– Ах ты деморализатор хренов! Не ровняй меня по себе! У меня была хорошая девушка, а не хрен пойми кто! У меня был университет! Ты знаешь вообще такое слово? Я был спортсменом! У меня всё было! А ты кто такой?
– …
– То-то и оно. Ладно, давай по последней.
После десятой рюмки.
– Иногда хочется просто повеситься.
– Ну скажешь тоже… иногда… хах. Каждый день.
– Почему ты не любишь жизнь?
– Не вижу в ней смысла. Одни проблемы, одни загоны, одни неурядицы. Любовь невечная, дружба не бессмертная, здоровья – кот наплакал. И денег вечно не хватает.
– А у меня вот… семьи нету… у всех есть… а у меня ни двора, ни кола. Ни котёнка, ни ребёнка…
– Ну не начинай. Будет у нас всё. Ладно. С завтрашнего дня займемся Вольновым!
– Так точно!
– Тряханем, как следует, воришку.
– Да!
– Поднимем кучу бабок. Найдешь ты свою семью, не ссы. А я… а я… позвоню Лере.
– В смысле Саше?
– Какой Саше! Ты чем вообще слушал? Не помнит она меня!
– Ну ладно-ладно. Лере, так Лере. И что ты ей скажешь?
– Скажу: «Пошла ты на…».
Из архивов, датируемых 08.04.2022:«В чёрных, как смерть, одеяниях,Из магазина выходит парень.Все продавцы его знают.Кстати, его зовут Ваня.Ваня здесь местный синюшник,Ваню всегда видят пьяным,Кстати, ещё проблядушник,Вся его жизнь, будто лярва.Ваня учился на тройки,Ваня всегда был ленивым,Ваня – властитель настоек,Эволюция не победила.Из магазина выходит парень,Твёрдо стоит на ногах,Он много лет читает,Зовут его, кстати, Иван.Лекции там, семинары,Всё изучает подряд,Может и спеть под гитару,Может на нервах сыграть.Всё ему в мире под силу,Может отжаться раз сто,В целом, он парень красивый,Ну прям чуть-чуть голослов.Из магазина выходит парень,Тёртый он сыр, как Рокфор,Яркая речь с матюками,Зовут его, кстати, Вано.Он постоянно батрачит,Все уж места перебрал,Был и на стройке, а как же?И поливал чей-то сад.Был аниматором детским,Был даже кладовщиком,Был шлифовальщиком местным,Был даже ростовщиком.Был ещё телефонистом,И неплохим продавцом,Даже работал юристом,Ну это так, баловство.Из магазина выходит парень,Он разводитель мостов,Многие сценки играет,Зовут его, вроде, Вольнов.Он-то актёр по натуре,Самый сладчайший поэт,Всё к его статной фигуре,Служит антонимом к «нет».Нету преград и препятствий,Нету тяжёлых проблем,Кольца, браслет на запястье,Весь, как ходячий мольберт.Он не рисует – рисуется,Острый словцом, да и носом,В обществе, чьем-то присутствии,Он поправляет волосы.Из магазина выходит парень,Грузный, тяжёлый, как камень,Вы бы его не признали,Даже не помню, как звали.Этот, который угрюмый,Бледный, ну прям, с похорон,Ну и без лишнего сюра,Вроде ценитель икон.Этот, который в тенёчке,Вечно бормочет себе,Этот, всегда в одиночку,Ну вот который на В.Он такой тихий, спокойный,Вечно себе на уме,Словно всегда под конвоем,Словно он в жизни – успел.Этот, да как его звали,Вертится на языке,То ли Вован, то ль Виталик,Вся его жизнь, как чермет.Вечные мрачные речи,Вечно гнетущий настрой,Словно поломаны плечи,Тяжесть, ну прям, колдовство.«Не знаю, не помню, в одном селе,Может в Москве, а может в Саратове!Жил мальчик, в простой крестьянской семье,В детстве любил эскалаторы».Книги читал и, конечно же, пил,Всё-то искал свою силу…В этом прекрасен и странен наш мир,Эволюция – победила».7
А если бы Бог вернул бы тебе Сашу, что бы ты сделал? Я бы всё исправил! Что исправил? Всё. Прямо-таки всё-всё? Безусловно! Я бы бросил пить! Я бы забрал каждое своё слово, брошенное ни к месту и ни к времени! Я бы… научился её слушать, понимать, чувствовать! Да я бы на весь мир заявил, какая у меня прекрасная девушка! Я бы любил её больше жизни! Я бы всё отдал за неё…
А если бы Бог, действительно, вернул бы тебе Сашу, что бы ты сделал? Я бы ещё раз убедился, что он точно есть! Он есть – я уверен в этом, просто не в его стилистике себя проявлять. Но он есть! Я бы сказал: спасибо Тебе, спасибо Тебе огромное, теперь всё будет иначе! Завтра же иду на работу! Поправлю все свои дела! Перед всеми извинюсь! И конечно же… изменюсь.
А если бы Бог, и в самом деле, вернул бы тебе Сашу, что бы ты сделал? Я бы заплакал. Господи, эти годы прошли настолько мучительно: я весь извёлся, у меня совершенно нету сил ни на что, я схожу с ума, я хочу повеситься. Но если бы Он это сделал… я бы просто зарыдал. У меня не осталось ни единого повода жить, ни малейшего смысла, никакой логики – вообще ничего. Я просто дышу воздухом, даром проедаю свой хлеб и отравляю окружающую среду углекислым газом. Я просто болтаюсь, как «нечто» в проруби. Да я не живу толком! Моя жизнь не имеет цены. И цели. И вообще ничего… но, если бы Он… только захотел… я бы… я бы попросил у Него прощения за всё.
А если бы Бог, по каким-то неведомым и никому непонятным законам метафизики, неожиданно, вдруг, вернул бы тебе Сашу, что бы ты тогда сделал? Я бы простил себя.
Тяжёлый прерывистый сон – вечный спутник пьющих людей. Слегка приоткрывши глаза, он провёл головой по обеим сторонам, вероятно, в поисках Саши. Никого. Может хотя бы Лера? И её тоже. Даже Бога… и того не было. Только ночь, окурки и пустые банки. Ветка, качавшаяся напротив окна, так и норовила проникнуть в комнату. Спилил бы её давно. Но лень. И кому она мешает, собственно? Это всего лишь дерево. Вроде сон решил всё-таки вернуться. Замечательно…
А если ты найдешь этого Вольнова – сколько ты у него попросишь? Не знаю, может, миллионов пять. Да на что тебе эти миллионы? Чтобы пить и ничего не делать? Да ты и так этим промышляешь. Но сейчас-то меня беспокоят растраты. А вот глядишь… и перестанут. Хорошо. А книга-то тебе понравилась? Ну как сказать… неплохо, конечно. Но не высший пилотаж. Вот Буковски… это да. А тут… всего намешал, всех приплёл. И откуда он выдрал всех этих девчонок? Не видел же их сто лет. А про Сашу почему ни слова? Хотя вроде бы было… но так, мимоходом. В тринадцатой главе вроде. Ну в его тринадцатой главе. Маловато, конечно. Сашку я любил. И она меня. Сто процентов. Жаль, что всё так вышло. Но что сделано – то свято. Да и на кой мне Саша? Я же стану миллионером. Двадцать таких Саш куплю. За деньги и, впрямь, можно всякое. Но не всё. Здоровье я уже не куплю никогда. Да и на кой оно мне? Не вечно же тут прозябать. На этой грешной земле…
То спится, то не спится. Сейчас, вроде бы, и не сон это был. Просто мысли вслух. Нужно готовиться к суду. Эх… знал бы я, что вся та муть, которой нас пичкали в институте, пригодится мне когда-то… Ну ничего, загуглим. Где наши не пропадали? Лерка бы помогла… да где она теперь? Она у нас такая… смекалистая. Дерзкая правда, наглая. Но хорошая. Зря я тогда напился… ну началось! Ушла и ушла. И скатертью дорожка. Я же не со зла, в конце-то концов! Ну выпил разок… ну ещё разик… и тысячи-тысячи раз… ну и что? Пусть кинет в меня камень тот, кто сам без греха. Пьянство, это так… детские шалости…
Ты алкоголик. Думаешь только об этом. Живёшь от похмелья до похмелья. Во что ты превратил свою жизнь? Кто это говорит?! Покажись, сволочь! Я у кого спрашиваю: во что ты превратил свою жизнь? Кто ты! Выходи! Я убью тебя. Тише, тише… успокойся… Кто со мной разговаривает! Думаешь, твои бутылки не оставляют следов? Не мои, а государственные! Нету у меня акцизы на выпуск алкогольной продукции! Хах, занятный ты персонаж… Я найду тебя! Кто бы ты ни был! Ну попробуй, вот же я!
Резкая боль охватила кисть. Осколки впились в самую плоть. Кровь сочилась по руке, перебегая на все подворачивающиеся предметы. Не прошло и шестидесяти секунд, как он рухнул без чувств.
Из архивов, датируемых 11.08.2019:«Тот, кто был мне нужен – недоступен,Если быть точнее – не пришёл,Что-то потускнели мои будни,Я из-под картофеля мешок.Тот, кого я ждал – не постучался,Всячески взывать уже невмочь,Я ведь не начну уже сначала,Тушу мне толкать или волочь?Почерк неразборчивый, признаюсь,Что-то не горит во мне огонь,Мне, как будто, ветром сдуло парус,Так и не взобрался на Афон.Мысли о безудержной печали,Мне и погрустить невмоготу,Знаешь, я сегодня и не чаю,Плыть ли, улететь или тонуть.Люди, без которых я бессилен,Люди, украшающие быт,Люди столько грязи намесили,Жаль, что даже ими я забыт.Люди разбежались по квартирам,Кто-то их пораньше отпустил,Я их не удерживал насильно,Я лишь был развилкой на пути.Люди не осудят по одежке,Только лишь по гибкости ума,Если от меня чего-то ждёшь ты,Я блюю от яркости путан.Я не осуждаю и не роюсь,В грязном окровавленном белье,Я ведь не посыльный и не конюх,Сплетни не храню в своём уме.Знаешь, эти жалкие интриги,Мерзкие, как дым дешевых смол,Я ведь не считаю себя диким,Ты хоть посмотри в моё лицо!Люди поубавились с годами,Толку мне гадать в кофейном гуще,Если не смогли меня оставить,Значит не считали меня лучшим.Значит, я всего лишь, как попутчик,Значит, остановка на пути,Я хотел хоть чуточку быть лучше,Я бежал от скуки и рутин.Люди, дорогие мои люди,Жалко и болезненно порой,Хочется при встрече – даже пнуть их,Хочется облить их кислотой.Хочется, но я ведь бездыханный,Знаете, усталость, как болезнь,Вы там улетайте в свои Канны,Солнце ведь приблизит ваш конец.Знаю, омертвевший злобный циник,Пялится мне в зеркало, в упор,Знаю, не спасти меня вакциной,Проще не ходить ко мне во двор.Люди, я умею быть жестоким,Кто-нибудь, вколите дофамин,Кажется, никто вот так не смог бы,Брошенный, остаться не таким».8
– Лер, это ты вызвала скорую?
– Ну а кто же ещё, тупой ты кретин!
– Лер, да я тут вообще причём? Мы просто посидели, ничего такого, без эксцессов…
– Почему он лежал на полу в ванной! Что с его рукой!?
– Я знаю не больше твоего, Лер! Ты как позвонила, я тут же подорвался!
– Ага, конечно! Напились, как свиньи и устроили чёрти что!
– Да не было ничего такого, Лер! Мы просто выпили, поболтали, а потом я ушёл домой. Я понятия не имею, что с ним произошло!
– Придурок ты! Не ходи к нему больше!
– А кто к нему будет ходить! Ты же свалила!
Резкий удар протрезвил и вернул в чувства, ошарашенного собутыльника.
– Я же тебе русским языком сказала – не ходи к нему больше!
– Да он же повесится один! Ты с ума сошла!
– С тобой он сделает это ещё быстрее! Откуда у него алкоголь? Это же ты принёс, урод?
– Это не я, ты совсем больная! Он выиграл на ставках!
Осознавши, что сболтнул лишнего, собутыльник сделал пару шагов назад, опасаясь повторного удара.
– На ставках! Вы ещё и в эту дрянь полезли! Уроды! Идиоты! Дегенераты! Когда он придёт в себя, я его убью! А затем я расправлюсь с тобой!
– Да успокойся, Лер! Он же выиграл (хах).
Шутка была явно ни к месту.
– Я тебе покажу «выиграл»! А ну-ка иди сюда!
Собутыльника и след простыл. Из палаты вышел доктор. Возраста он был сорока-сорока пяти, ростом под метр восемьдесят, стройного телосложения, с лёгкой щетиной на лице и хитрыми (хоть и дружелюбными) глазками.
– Доктор, ну наконец-то вы! Что с ним? Что с ним?
– Успокойтесь. С ним всё будет хорошо. Мне, конечно, приятно, когда меня величают доктором, но на самом деле, я всего лишь психолог.
– Психолог?
– А чему вы удивляетесь? Сильная алкогольная интоксикация, разбитое зеркало, осколки по всей поверхности кисти… явно прослеживаются признаки аутоагрессии.
– Ауто… чего?
– Агрессии. Это когда пациент нападает сам на себя.
– В каком смысле нападает?
– Есть много вариаций причинения вреда самому себе. Люди режут руки (бьют стёкла), наносят удары по своим же частям тела, оставляют ожоги… пьют почём зря… кушают всякие медикаментозные препаратики…
– Да что вы со мной, как с дурочкой разговариваете! Зачем они это делают!?
– Ну как вам сказать… с помощью боли физической они борются с болью душевной (или эмоциональной). Ослабляют чувство вины, тревоги… рассеивают мучительные воспоминания…
– О чём вы мне тут лечите! Он что, психопат по-вашему!
– Ни в коем случае! Разве я такое говорил? Просто понимаете… как бы вам на конкретном примере-то…
– Да на любом!
– Вот предположим, у вас произошла какая-либо трагедия (Боже упаси). Вы не можете с ней справиться. Ну никак не получается – и туда её и сюда… а из головы не выходит… и вот в какой-то момент вас одолевает навязчивая идея… а что если… ожог от утюга не доставит таких же хлопот, как потеря близкого человека… или любимого котёнка…
– Если у меня произошла какая-то непредвиденная ситуация, разве ожог от утюга мне поможет!?
– По сути своей – нет. Но по факту… некоторых людей, действительно, возвращает в норму физическая боль. Как бы парадоксально это ни звучало.
– Но причём здесь утюг и мой Ваня! Какая связь?
Психолог понимал, что девушка взбудоражена, разгорячена, и потому старался подобрать наиболее деликатные и простонародные обороты.
– Люди напиваются в стельку не всегда от прилива искрометного счастья. И зеркала разбивают, знаете ли… не по щучьему велению…
– У него просто сложный период! Он не сумасшедший!
– Успокойтесь, пожалуйста. Никто его сумасшедшим не называл. Просто были определённые маячки, которые мы обязаны были проверить. В конце концов… ну мало ли, вдруг… может у него какие-либо суицидальные наклонности имеются?
– Чего!?
– Хорошо, вижу далеко мы с вами не уедем. Спрошу у вас прямо и надеюсь на ваше здравомыслие. Он когда-нибудь совершал попытки покончить с собой?
Лера растерялась. Она помнила один жуткий случай, который уже давно не выходит у неё из головы.
– Нет, не совершал.
Ответила она твёрдо и, насколько это было возможно, убедительно.
– Вы в этом точно уверены?
– Абсолютно.
– Хорошо. В таком случае можете пройти к нему, он как раз бодрствует. Кстати, забыл у вас спросить… а вы вообще кем приходитесь нашему пациенту?
– Я его сестра! Двоюродная, правда… но впрочем… какая вам разница!
Дверь растворилась. Он лежал неподвижно, созерцая белёсую штукатурку нависшего потолка. Что он в нём разглядывал? Какие такие узоры? Когда она вошла, он на секунду вздрогнул и, чуть было не подавившись воздухом, выпалил:
