Искусство прозы, а заодно и поэзии

Ну вот откуда прелестные критические безумия Пирогова, Ольшанского, Курицына – как родоначальника этой драматургии? А здесь надо говорить именно о них самих, а не об их агентах-письма-големах, поскольку их-то месседжи соотносятся как раз с конкретными физическими тушками. Они адресуются к реальным существам, отвечая на буквы, написанные физическим организмом. С его, физического лица, мотивациями и опытом. Отличие от вариантов как Сорокина, так и Драгомощенко понятно: такие реакции всегда социальны. Ну и лиричны, как любая социальность.

Голем же Сорокина вынужден найти обстановку для случаев своих просветлений сам: так что ж, что располагает их в поваренной книге? Вопрос же не в том, что дело чести всякого голема – создать себе космогонию, он может и не корячиться, ограничась схемкой обнаруженных чувств на любом клочке. Использовать чужие декорации, пустую сцену: там есть пол, потолок, три стены, рампа.

И это и есть свойство нынешнего сорокинского голема: он на линии, сообщающей о его бессилии спровоцировать на свет свое пространство. Для него рая нет, не бывает. Разумеется, он не может и встроиться в ряд чужих описаний. То есть мы имеем дело с агрегатом как минимум умнее традиционного нарративного (до Толстого включительно, не – Достоевского и Кафки), который в героической искренности описывает свое межеумочное состояние.

В котором что-то можно понять только урывками. Голем ощутил наличие на свете каких-то связей, потерять которые он не хочет, а у него нет времени или иной возможности их запомнить. Нежели – внести в каталог. Здесь же обратим внимание на последующие чисто семантические торможения: рецепты, приводимые, скажем, в «Зеркаlе», тормозятся как бы по высыханию либидо, от насыщения после осознания факта как случившегося. Рефлексией, в случае «Зеркаlа», вполне физиологической, но еще не перешедшей в телесную: рефлексируется само высыхание.

Еще отметим похабно вылезающий онтологический дискурс: все это вполне переходит в мир людей. Ну, во-первых, любой читатель после освоения «Банкета» и «Ю» может легко воспроизвести схему «Насти» на любом знакомом материале. Чем и вернет сей дискурс миру – лично через себя. Во-вторых, сие весьма соотносится с дискурсом царя Соломона, у которого проходит все, пройдет и это (с розановской припиской: что прошло, то съедено, а иначе и не было). То есть – вот сам факт жизни, пожирающей свои факты, ergo – сам факт пожирания только и может быть той гранью, на которой в кайф мерзнуть (типа бездны на краю и проч. Пушкин по части «Пира во время Ч.» – но это уже обычные бумажные доигрыши, бессмысленные).

Разумеется, само видение бездны (жерло, рот), совершенно все поглощающей (в том числе, главное, – любой спазм ее осознания), естественно, навевает мысли о дефекации, и мы приходим к простому заключению о големе Сорокина: тот, уж и не знаю подарком каких богов, ощущает себя постоянным пограничником на границе бытия-небытия. Скажем, в «Большом Засоле» (см. «Ю»).

Конечно, тут место уже и литературному посылу. Был такой Державин, не дописавший грифельную оду, в которой река времен в своем течении всех замочила. Но вот: зимний вечер. Державин заехал в Царское Село, к лицеистам, а потом, через недлинное время, умер. А то, что называется «Грифельной одой», так и осталось недописанным.

Если вы были в Царском Селе, то могли обратить внимание на то, что арка между лицеем и дворцом – она слегка на холме. Если пройти внутрь нее (там дальше дворцовые хозяйственные постройки) и сесть на лавочку, то отчетливо видно, что эта арка и являет собой вечности жерло, поскольку люди, уходящие туда, – они на глазах проваливаются. А зимой-то – ну просто ухают в темноту.

Конечно, не это было причиной написания «Пира». Никакой связи. Но, чуть продлив предыдущее уподобление, придем к естественной мысли о том, что если что и провалилось, то дальше будет скучно, дальнейшее – говно.

Говном Сорокин занимается давно (не голем, сам он, в натуре). То есть – мы имеем тут гностический вариант, не придуманный, упаси боже, а встроенный в человека, он-то и порождает примерно схожих пишущих големов. То есть големы Сорокина – это потомки последнего голема Державина. Некий расширенный царскосельский вариант. Поваренная книга мертвых, составленная бригадой гностиков еще в те времена, когда авиации не было, так что помыслить о том, что с неба может низойти человеческий кал, они не могли.

Главный вопрос здесь не тот, что сам Сорокин об этом думает. И даже не о том, что́ еще можно ждать от его голема. Понятно, что им обоим красиво херово, жопа в анатомических атласах тоже красива. Вопрос обратный: что этому голему в кайф?

Тут есть смешной перебор, учитывая, что книга издана в «Ад Маргинеме» – в заявленной пограничной институции. Но, конечно, А. Иванов правильно определил то, чего он хочет, а кого же ему печатать, когда не Сорокина? Хотя тут мы внедряемся в жизнь живых существ, о которой я ничего не знаю: а вдруг А. Иванов думает о мейнстриме?

Словом, век человека лет до семидесяти, а если повезет, то чуть больше – вот, все это об этом: у нас времени, когда в кайф, очень мало, и всякий раз оно очень кратко. Ну, пока не отцвел каперс, пока этот каперс еще не сожрали. В маринованном, доступном виде. Сколько банок каперсов – столько историй и запиши, а нет: со всех на свете каперсов – только одна история. Другая, она с чего-нибудь следующего. См. «Жрать!», г-ну Рубинштейну, Льву.

Уже резюме: пир у Сорокина представлен в самом правильном смысле, как у Робинзона Крузо. Более того, это книга описаний кайфов, вовсе не выводимых из того, что можно сожрать. Не в варианте, то есть, крученыховского Рембо о том, что будем лопать камни-скалы. Это о том, что может оказать – уже оказало – резкое воздействие на совокупность наших индрий. Это есть то, что у нас есть, когда мы висим тенями. Или то, что нам поможет узнать себя тенью. Степень интимности данного голема чрезвычайно близка к границе приличия наблюдать за чужим счастьем.

Теперь последний вопрос: разнообразие рецепторов сорокинского голема выдуманное? Нет, тогда книги бы не было. А главное: смерть от отсутствия Невидимой Еды, как в «Лошадином Супе», что уже просто японский какой-то католицизм.

В нас (суммируя) попадает какая-то В Высшем Смысле Еда, и мы, исполнясь на миг благодатью узнавшего нас вкуса, всю жизнь только и делаем, что описываем, как ее имели. Как поняли разницу между благодатью «салата из любовных писем» и «шерстяного золота».

До того чтобы написать коллективный сабантуй хорошо проваренных самими собой самих себя (сверху – вот-вот июльская гроза, плюс тридцать) пассажиров кольцевой, сорокинский голем не добрался. Не солженицынский он потому что: тот бы непременно упомянул и лагерных в вечно-мерзлотной упаковке. Голему Сорокина социальный дискурс чужд – ему лишь бы просто побыть сколь угодно малое время пусть даже вареньем из пейджеров. В чем есть присущая уже самому Сорокину сильная (отчужденностью) человеческая художественность.

Борис Акунин*. «Пелагия и черный монах»45

Исходная точка серии рецензий, заявленная в первом выпуске, проста: тексты пишет не человек. Просто потому, что их писать – значит заниматься только этим, не есть и не пить. Пишет их некая иная сущность, разумеется – подготовленная для этого самим автором. Воспитанная им для этого. Поскольку привычного названия у этой сущности нет – ну не называть же ее авторским эго, alter ego et cetera, или уж вообще вдохновением, я употреблял в прошлый раз эвфемизмы «агент письма», «пишущий аппарат автора» или даже «голем». Это, что ли, со зла, потому что эти сущности и чувствовать, и развиваться умеют; уж сорокинский-то – несомненно. То есть – это не големы в традиционном понимании термина. С настоящим големом встретимся сейчас.

Борис Акунин. Пелагия и черный монах: Роман. М.: ООО «Издательство АСТ»; ООО «Издательство Астрель», 2001. 416 с. Отпечатано в Минске «Полиграфическим комбинатом имени Я. Коласа». Гигиеническое заключение # 77.99.14.953.П.12850.7.00 от 14.07.2000 г.

Еще одно технологическое отступление. Казалось бы, в данном случае мы имеем дело с наиболее полным проявлением пишущего голема: раз уж даже взят псевдоним. То есть нечто, что пишет внутри г-на Чхартишвили, выносится в мир и нарекается Борисом Акуниным.

А вот и нет; ситуация как бы усложняется (впрочем, только на первый взгляд): тут вбрасывается некий мистифицирующий посредник, уже от лица которого – тут, что ли, предполагается определенный психофизический артистизм самого автора – отправляется писать тексты кто-то еще, следующий.

Процедура, в сущности, веселая, учитывая, что сам Акунин как физлицо по уму – примерно Акакий Акакиевич. Это, конечно же, частная придирка, а вообще – устройство псевдонимов требует специального труда: надо же обеспечить им меру их компетенции, круг знаний, опыта – именно их, а не вообще. Определить меру ответственности, тип личности, особенности восприятия. Такая работа, за исключением случаев простого прикрытия (замены фамилии автора), – не проще, чем подготовить и внедрить шпиона. Понятно, что псевдоним предполагает некоторое расширение возможностей автора, он должен – в рамках выстроенной легенды – уметь что-то такое, на что сам автор отважиться не может. А иначе – зачем?

Тут же все не так. Ровно наоборот. Здесь фиктивный автор строит самого себя из текстов, которые он как бы пишет. То есть тут обратная – относительно авторской – ситуация: он работает не для того, чтобы выведать, скажем, какие-то свойства (кайфы, ужасы) мира, наоборот – он составляет себя из того, что подвернулось под руку.

Разумеется, с научно-технической точки зрения такой поворот интересен: как происходят подобные встраивания, какие вещества требуются искусственному созданию, чтобы заявить свое присутствие на свете. Подсознательное (обычно) желание физического автора в подобных вариантах обречено доминировать.

Понятно, на что обратить внимание – на выбор интерьеров, принадлежностей жизни, включаемых в виде обстоятельств: какие из них легче допускают вписать в них что угодно?

Очень интересная история. По сути, любой живой автор занимается тем же: подбирает для себя подобные обстоятельства, но – чтобы определиться в них своим текстом. Войти с ними, что ли, в отношения. Здесь – ровно наоборот, проход по сложившимся штампам. Неудивительно поэтому, что языком описания в подобных случаях выступает стилизация – примерно соответствующая тому штампу, той фикции, которые выбраны основой псевдонима, виртуальной персоны.

Разумеется, вариант, который употребил Акунин в качестве своего места жизни, известен: некая условная Россия, притом условная настолько, что воссоздавать ее заново ему приходится в каждой очередной книжке (примерно никитомихалковская Россия). Кроме того, виртуалу всего проще работать с чудесами и проч. магиями, на этом, например, стоит фэнтези: так делается не в последнюю очередь и затем, чтобы оттенить мнимость самого «автора» еще большим несуществованием предмета речи (типа Макс Фрай, к примеру).

Ну а далее – чисто производство аппликаций, как на уроке труда в очень младших классах. Ну да, Заволжск, просто название какого-то почтового ящика. Туда же можно запердолить чуточку измененный вариант Нового Иерусалима, переименовав его в Новый Арарат, со всеми имевшими там место переименованиями вроде Острова Ханаана – что заодно позволит употребить и общую топонимику, и природные условия Валаама и Соловков, оставляя при этом объект в пределах того же почтового ящика с секретно-атомным названием Заволжск, да еще и с расположенным под боком несомненно ракетно-ядерным Черным Яром.

Разумеется, и граф Литте, и проч. хренотень по части употребления имен и слов. Бронзовый исполин над рекой и т. п. (и все это Заволжск), а там еще и Чика Зарубин – решительно непонятно зачем понадобившийся, впрочем, как и Ермак Тимофеевич, которому, значит, бронзовый истукан и воздвигнут. Между тем на подобные вдохновенные умопостроения за чужой счет (истукан, например, – это уже какие-то уицраоры, друккарги и дуггуры от Даниила Андреева) ушло уже определенное число страниц, а за счет оного достигнута уже и приличествующая желанию рассказчика основательность.

Тут, соответственно, появляется и Черный Монах, что уж вовсе похабно, а также присутствуют вполне себе аракчеевские поселения, старцы, книжка какая-то по психиатрии, старательно переписываемая на предмет рассуждений и диагнозов, которые уместно превратить в персонажи (в самом деле, отчего б не расписать в лицах диагнозы, если есть склонность?), Лермонтов – по части организации «водяного общества» как прообраза общества богомольцев. Ну и ложками употребляемый Достоевский, которого поэтому явно не упомянуть нельзя. Из него «аллюзии» заимствуются уже настолько килограммами, что гонорар за книгу следует поделить с его наследниками.

А в сумме интересный, между прочим, результат. Россия – это типа то, что придумал Никита Михалков, присыпанное адаптированными до полной кастрации русскими литераторами и украшенное Достоевским, который авторскими утаптываниями и толкованиями переведен на максимально общественнодоступный уровень, так что все его бездны и проч. предоставят обществу приятную изюминку бытия. Таков роковой треугольник Чхартишвили – Акунин – русская проза. В нем есть даже некая общественная весть, суть которой – в том, что не все еще в родных пределах разворовано за десятилетие грабительской приватизации (так бы это констатировали коммунисты).

Конечно, все это – именно употребление чужих фактур, а вовсе не игра с литературными аллюзиями; в случае игры аллюзиями предполагается некий добавочный смысл, а тут они – просто еда для существа, которому задано производить страницы из жизни каких-то недочеловеков: примет реальных существ персонажи книги не имеют, так что избавляться от них возможно практически без объяснений и проч. проблем – это о сюжете, мотивировках и т. п.

Но вот что красиво: и самому виртуальному автору приходится делать голема уже для себя («Алеша поедет, Ленточкин» – сообщается по ходу дела), возлагая на данную сущность задачу расследовать (соответственно – рассказывать) некие происшествия с позаимствованным понятно у кого Черным Монахом. Далее туда поедет следующая фактура в виде знатного фельдфебеля-полицмейстера Лагранжа, далее – выкрест Бердичевский; в его случае заодно будут описаны чуть ли не все его разнообразные дочки, просто Розанов какой-то. Всех их можно запросто перетасовать.

Разумеется, это уже совсем напоминает строительство пирамиды типа МММ, которая в силу своей вымышленности может удержать себя лишь путем привлечения новых участников. Тем более что на ввод каждого очередного персонажа также пойдет определенное количество бумаги; к тому же в описаниях вполне будут уместны заимствования уже даже из путеводителей – по городу К., скажем, вплоть до «светила Носачевского» (видимо, к Чхартишвили попал учебник по математике – Лагранж, Лобачевский…).

Ну, разумеется, отправленные в место действия герои по очереди еще раз заново опишут все, что уже описывалось ранее, как бы на свой лад. Столь же очевидно, что пирамида не развалится, – потому что она – стопка листов бумаги и ее можно прижать обложкой, когда начнет расползаться: в подобном варианте сочинительства это можно сделать в любой момент – как мы еще увидим. Пока же легко обнаружить, что относительно данной прозы бессмысленны рассуждения о завязке, саспенсе, катарсисе, торможениях, да и о разнице между фабулой и сюжетом – за их полным совпадением. Потому что такие тексты не пишутся, а составляются.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Левкин А. Города как камни и представления. Казань: Смена, 2016.

2

Одно из свидетельств причастности Левкина к этой среде – репортаж «Отчет о командировке» (1989) в наст. изд. Итоговую черту под «новой культурой» подводит открытое письмо Левкина «Господа коллеги!.. Мы вошли в область простых существований» (1992), также помещенное в наст. изд.

3

Подробнее о крупной прозе Левкина одному из составителей этой книги приходилось писать в статье: Снытко С. Субъект и жанр в «поэтике ущерба» (О «романах» Андрея Левкина) // Новое литературное обозрение. 2015. № 134. С. 252–277.

4

Опубликован в составе посмертного избранного: Левкин А. Место без свойств / Сост. А. Заполь, К. Кобрин; предисл. К. Кобрина. СПб.: Jaromír Hladík press, 2023. С. 173–213.

5

Прозаики – о поэзии: [Опрос] // Воздух. 2012. № 3-4. C. 245.

6

Родник. 1991. Апрель–май.

7

Митин журнал. 1989. № 25. [Самиздат].

8

Подразумевается «общая энергетика текста». – Примеч. ред.

9

Стрелец. 1990. № 1 (64).

10

Даугава. 1989. № 3 (141).

11

В соавторстве с Ольгой Хрусталевой. Митин журнал. 1988. № 21. [Самиздат]; Урал. 1990. № 2.

12

Стрелец. 1991. № 1 (65).

13

Родник. 1989. № 1 (25).

14

Митин журнал. 1992. № 47–48. [Самиздат]. Примеч. ред. журнала: «Этот текст Андрей написал в ответ на приглашение участвовать в первом семинаре „Песок и вода“ 8–9 августа 1992 г. и доставил его лично, вовремя и по назначению».

15

Имеется в виду театровед Татьяна Плошко, в конце 1980‑х годов возглавлявшая «молодежную редакцию» двухнедельного иллюстрированного журнала «Театральная жизнь». Молодежные номера готовились независимо от «взрослой» редакции и уделяли преимущественное внимание «новой культуре». Среди авторов – Анатолий Васильев, Андрей Левкин, Д. А. Пригов, Владимир Сорокин, Михаил Трофименков, Борис Юхананов и др.

16

Москва – территория 2000. М.: GIF, 1999.

17

Уральская новь. 2000. № 2, с подзаголовком «Повесть». Первые три главы этой «повести» вошли в книжные издания Левкина в качестве самостоятельных произведений (рассказы «Петербург», «Дом у ж. д.», «Средиземная война»). Такое авторское решение позволяет рассматривать и остальные главы (4‑ю и 5‑ю) как отдельные тексты, которые и воспроизводятся в наст. изд.

18

Сергей Хренов (1956–1995) – петербургский переводчик (Э. Бёрджесс, Р. Бротиган, О. Хаксли, П. Боулз), прозаик и поэт.

19

Петр Батраков (Охта; 1948–2004) – петербургский художник.

20

Евгений Шитов (р. 1957) – рижский художник. Работам Шитова посвящено эссе: Левкин А. Дневное размышление о величии ночного света // Родник. 1990. № 2 (38). С. 49–51.

21

Неофициальная Москва. Гид, каких не было. М.: GIF, 1999.

22

Новая русская книга. 1999. № 1; Русский журнал. 1999. 1 сентября.

23

Русский журнал. 2000. 1 марта; Русский журнал. 1997—…: [Сборник статей]. [М., 2000].

24

В электронной публикации следует гиперссылка на текст «Письма ангелам», вошедший в сборник прозы «Междуцарствие» (1999).

25

Русский журнал. 2000. 29 августа.

26

Русский журнал. 2001. 18 декабря.

27

Речь идет об Аркадии Драгомощенко (1946–2012).

28

В соавторстве с Евгенией Абрамовой. Русский журнал. 1999. 20 сентября.

29

Тучков В. Детская болезнь мастурбации [Рец. на кн.]: Бренер А. Обоссанный пистолет. М., 1998 // Русский журнал. 1998. 4 сентября.

30

Polit.ru. 2010. 3 марта. См. также рецензию на книгу эссе К. Кобрина «Описания и рассуждения» (М., 2000): Левкин А. Реанимация контекста // Октябрь. 2001. № 2. С. 173–174.

31

Русский журнал. 2007. 24 мая.

32

Пастернак Е. Б. Борис Пастернак: Материалы для биографии. М.: Советский писатель, 1989. С. 458.

33

Цит. по: Иванова Н. «Собеседник рощ» и вождь. К вопросу об одной рифме // Знамя. 2001. № 10. С. 195.

34

Polit.ru. 2011. 28 ноября.

35

Polit.ru. 2012. 10 августа.

36

Другие статьи из серии «Off-zone» посвящены книге И. Кутика «Эпос», журналу «Русская проза» и группе Soul Coughing.

37

Polit.ru. 2011. 1 мая.

38

Иткин В. Собака что ли сидит там на льдине… [Рец. на кн.]: Осокин Д. Барышни тополя. М., 2003 // Книжная витрина. 2003. 8 декабря.

39

Лебедев А., Кобрин К. «Беспомощный»: книга об одной песне. М.: Новое литературное обозрение, 2009. См. рец. «Назовем это non-fiction+» в наст. изд.

40

Зоберн О. [Вступление к публикации А. Шарыпова] // Волга. 2010. № 3. С. 139.

41

Шарыпов А. Рассказ, повесть, монолог / Вступление и подгот. текста О. Зоберна // Волга. 2010. № 3. С. 139–195.

42

Шарыпов А. Илья Муромец и Соловей-Разбойник; Илья Муромец и враги: [Рассказы] // Нестоличная литература. Поэзия и проза регионов России: Антология / Сост. Д. Кузьмин. М.: Новое литературное обозрение, 2001. С. 46–48.

43

Русский журнал. 2001. 1 марта.

44

Цикл из восьми эссе «Кухонная герменевтика» опубликован в марте–апреле 2001 года в электронном «Русском журнале». Кроме тех четырех книг, о которых пойдет речь в данном разделе, Левкин отрецензировал романы М. Кононова «Голая пионерка» и М. Климовой «Белокурые бестии», книги стихов Е. Лавут и Б. Окуджавы. Тексты о Лавут и Окуджаве см. в части второй наст. изд.

45

Русский журнал. 2001. 11 марта. Составители считают необходимым отметить, что вопросы, которые А. Левкин некогда ставил в связи с творчеством Б. Акунина, не имеют никакого отношения к претензиям к этому автору со стороны лиц и организаций, в последнее время объявивших автора «Пелагии и черного монаха» иностранным агентом, террористом и экстремистом.

*

Включен Минюстом РФ в реестр иностранных агентов, включен в реестр террористов и экстремистов Росфинмониторинга. – Примеч. ред.