Конец режима. Как закончились три европейские диктатуры

С точки зрения монархистов, Франко был кем-то вроде регента при вакантном троне, который он должен был уступить, когда сложатся благоприятные обстоятельства и будет определен подходящий кандидат. Чем дольше Франко оставался у власти, тем больше в глазах монархистов он выглядел узурпатором, который медлит вернуть власть королю, но монархисты оправдывали свою верность диктатуре тем, что пока не видят среди представителей династии достойных претендентов.

После смерти Альфонсо XIII его сын, официальный наследник престола дон Хуан, не мог, находясь в эмиграции, стать королем, но многие испанские монархисты называли его «величеством», а сам он выбрал себе титул не принца Астурии, который носят наследники испанского престола, а графа Барселонского, которым наделяют только действующих монархов.

В начале гражданской войны дон Хуан пытался присоединиться к войскам восставших националистов, но Франко его не впустил в страну, чтобы не делиться властью. В конце Второй мировой дон Хуан открыто осудил режим Франко и призвал внутренние и внешние силы вернуть Испании легитимное правительство. Наследнику казалось, что вдохновленные победами союзников испанские генералы монархических взглядов при поддержке мирового сообщества сменят власть и призовут его возглавить страну. Дон Хуан переоценил их рвение и возможности, но многие монархисты в окружении Франко, в том числе на самых высоких постах, сохраняли как бы двойную лояльность: во-первых, Франко, во-вторых, наследнику в изгнании.

Тех, у кого этот порядок лояльности нарушался, иногда подвергали умеренным репрессиям вроде увольнения с должностей, налоговых проверок или высылки в провинцию, например подальше от столицы, на Канарские острова. Тюрьмы и казни по-прежнему были предназначены для нелегальной левой оппозиции. Некоторые монархисты, тяготясь двойной лояльностью и диктатурой, которая орудовала и от их имени, открыто переходили к дону Хуану. Это не лишало их возможности жить в Испании и даже бывать в высших франкистских кругах – Франко нужны были посредники для общения с претендентом на трон, находящимся в изгнании.

Другие, напротив, теснее сближались с Франко, ведь дон Хуан не скрывал своих либеральных идей, общался с республиканскими эмигрантами и обещал в случае возвращения на трон стать «королем всех испанцев». Он не понимал, что для большинства участвовавших в войне монархистов такое уравнивание победивших в войне патриотов и их побежденных врагов было неприемлемым и что они хотели и дальше править на правах победителей, а не по милости монарха.

Сам дон Хуан то отдалялся от Франко до полного разрыва, то налаживал отношения. Они не доверяли, но были нужны друг другу. Франко общение с наследником помогало выглядеть более легитимным правителем в глазах западных демократий, а дон Хуан не оставлял надежды, что однажды, оказавшись в правовом или дипломатическом тупике, диктатор уступит ему пост главы государства.

Фалангисты, напротив, мечтали не о реставрации, а о национальной и социальной революции после победы над анархией и коммунизмом. В фаланге задавали тон активисты, которые сделали карьеру в противоборстве как с республикой, так и со старой элитой, по их мнению, чуть не погубившей страну. Они мечтали о новой Испании, где главная роль будет принадлежать централизованной массовой партии, следящей за тем, чтобы богатые не обижали бедных, а бедные богатых, о стране, в которой классовые противоречия будут разрешаться во имя величия нации. Их отношение к монархии выражал лозунг «Нет дурацким королям!».

Монархистам Франко обещал реставрацию монархии, фалангистам – столь же неопределенно – завершение их корпоративной революции, которая считалась «отложенной». Ближе к монархистам стоял еще один традиционный сторонник Франко – церковь.

Победа демократий и коммунистов в мировой войне подорвала позиции фаланги и ободрила монархистов. Победители требовали распустить фалангу, которая была точной копией тоталитарных партий Германии и Италии. Пойдя им навстречу, Франко улучшил бы свое международное положение, но резко сместил баланс групп, поддерживающих режим, в пользу монархистов. А они, находясь на высоких постах в армии, церкви и бизнесе, променяли бы его на легитимного наследника престола дона Хуана, живущего в эмиграции. Поэтому Франко не сдал фалангу, хоть она до войны и доставила ему много хлопот, стремясь превратиться в настоящую правящую партию. В то время фалангу помогли укротить монархисты в армейских кругах. Теперь наступил черед фалангистов, понимавших, что вне режима Франко у них нет будущего, и помогавших ему сдерживать монархистов.

Впрочем, после войны Франко отменил, хотя и не запретил, официальное фашистское приветствие в виде вскинутой руки, а вместо названия «фаланга» все чаще звучало другое, менее одиозное, имя единственной разрешенной партии – Национальное движение.

При переходе от демократии к диктатуре автократ, как правило, не создает целое из всех частей, а раздувает одну из частей до целого, замещая и вытесняя ею все остальные. Именно так произошло с фалангой. Став из самой воинственной части правого политического спектра единым целым, заменившим все разнообразие партий, фаланга утратила свои боевые качества, которые прежде проявлялись в политической конкуренции и уличной борьбе.

Зрелый авторитаризм пугают слишком ревностные носители его же собственной идеологии, ведь они в любой момент готовы поставить верность идеям выше преданности лидеру. Фаланга героически сражалась за Франко: 60 % «старых рубашек», ее довоенного состава, погибли в гражданскую войну. И все же она осталась партией при власти и не превратилась в настоящую партию власти, хотя и не оставила надежды однажды ею стать.

Чем дальше в прошлом оставались гражданская и мировая войны, тем больше фаланга из напористой организации активистов, сплоченных общей тоталитарной и даже революционной идеей, превращалась в организацию для карьерного роста и в канал распределения привилегий. То же можно сказать о женских, молодежных, профсоюзных организациях движения. Они были инструментами идеологического воспитания граждан и одновременно ступенями карьерной лестницы, а иногда просто окном в широкий мир для своих членов – выходцев из народа.

Несмотря на консерватизм испанского режима, в образовательном, профессиональном или туристическом кружке женской секции фаланги молодая испанская крестьянка расширяла свой кругозор, выходила за рамки традиционной жизни деревенской женщины. До последних дней режима женскую секцию возглавляла Пилар Примо де Ривера, сестра казненного республиканцами основателя фаланги Хосе Антонио. В первые годы режима она вместе с самыми деятельными активистами требовала для фаланги реальной власти, но позже смирилась с ролью высокопоставленной номенклатурной дамы.

Судьба Пилар отражала эволюцию всей фаланги. По мере становления и старения режима шла бюрократизация, «укрощение» фаланги, которая сама старела и уменьшалась в численности. В 1940-е, на пике ее могущества, она насчитывала почти 1 млн членов, а в последние годы режима – в десять раз меньше. На одном полюсе этой зрелой фаланги находились молодые и старые карьеристы, на другом – идеалисты, которые верили, что в нее и в режим можно вдохнуть новую жизнь, если вернуться к первоначальным социально-националистическим идеалам Хосе Антонио.

Легальных левых политиков в послевоенной Испании невозможно было представить, они были врагами и национал-предателями по определению. В амплуа борцов за нужды простых людей как раз и выступала связанная с вертикальными профсоюзами «народная» фаланга. В отличие от СССР, где хозяином всей экономики было государство, в Испании при правой диктатуре Франко процветал широкий слой предпринимателей и землевладельцев, и даже у официальных профсоюзов оставалось пространство для борьбы от имени режима и его единственной партии за права рабочих (на частных предприятиях) и крестьян (на частных землях). Профсоюзный парад трудящихся в антикоммунистической Испании проходил в красный день Первого мая и был похож на советские парады рабочих и физкультурников, но его участниками были работники капиталистических предприятий, а на трибунах сидели победители коммунистов в дорогих костюмах, военных мундирах и рясах.

Фаланга жила в режиме «отложенной революции», которую Франко туманно обещал рано или поздно завершить. Последователи Франко из числа монархической элиты делились друг с другом опасениями, что после этого фаланга в Испании займет место коллективного тоталитарного диктатора, подобно коммунистической партии в Советском Союзе. По мере того как Франко слабел и старел, эти страхи крепли, и противники фаланги прилагали усилия, чтобы она не стала коллективным преемником уходящего вождя. Фаланга же именно к этому и стремилась.

Для одних последователей Франко Испания была недостаточно фалангистской, для других – недостаточно традиционной и монархической. Объединяла обе главные группы режима совместная поддержка войны, в которой было совершено столько преступлений и пролито столько крови, что избавиться без последствий для себя от рожденной в этой войне диктатуры этим группам казалось невозможным, а значит, лучше было сохранять статус-кво.

Оба лагеря сходились на фигуре самого Франко, который с удовольствием преподносил себя тем и другим в качестве краеугольного камня, без которого развалится все государственное здание. Кто-то соглашался с ним искренне, кто-то просто избегал карьерных и личных проблем, которые могло повлечь громко высказанное несогласие. И все же, чтобы лучше выглядеть после войны в глазах западных правительств, Франко вернулся к обещанию восстановить в Испании монархию: «отложенную революцию» он уравновесил «отложенной реставрацией».

Отложенная монархия в обмен на бессрочную власть

Вопрос о преемственности начинает преследовать авторитарные режимы быстрее, чем те успевают окончательно оформиться. Демократическое общество заранее знает, что будет после нынешнего правительства: новые выборы. Авторитарный режим каждый раз отвечает на этот вопрос заново. Демократии живут внутри готовых институтов, каждый авторитарный режим сам формирует свои институты. Иногда он использует в качестве строительного материала остатки прежних режимов (так поступил в Португалии Салазар), иногда строит с нуля, как делал Франко.

Молодая автократия держится на восходящем потоке одержанных побед, чрезвычайных мер и надежд на быстрое решение застаревших проблем новой властью, которая не склонна церемониться со старой элитой и накопившимся грузом обычаев и привычек. Новорожденный авторитарный режим часто воспринимается гражданами как временное явление и не вызывает того отторжения, которое вызвал бы, если бы сразу написал на своих скрижалях слово «вечность».

Однако момент, когда такой режим должен ответить гражданам и элитам на вопрос о его собственном будущем, все равно наступает. Это опасное время для главы режима, который во многих автократиях является заодно и верховным институтом государства. Начав разговор о том, что будет после него, самим фактом этого разговора лидер ослабляет собственную власть: если возможно «после», может быть и «без». Хуже того, объявленный лидером проект будущего может устроить не все группы поддержки, и между ними возникнут трения, а номенклатура начнет усиленно диверсифицировать лояльность, превращаясь в слугу нескольких господ. С другой стороны, не начав неприятного разговора о преемнике, лидер создает пространство неопределенности, в котором обсуждать эту тему начнут другие, и, возможно, ослабляет себя еще больше.

Всего через несколько лет властвования любой авторитарный лидер решает один и тот же вопрос: как начать разговор о будущем, не подорвав собственную власть в настоящем. Приблизившись к этому моменту, многие лидеры начинают метаться, из-за неуверенности впадают в жестокость, от которой граждане прагматичных стареющих автократий успели отвыкнуть, начинают странные войны – не молодости, но старости, цель которых – продемонстрировать силу духа и мускулов не хуже, чем у рвущихся к власти молодых, и законсервировать свое наследие. Чтобы пресечь разговоры о другом будущем, без себя, лидер режима часто ищет возможность легализоваться у власти на неопределенный срок, желательно до конца своих дней.

По мнению восставших против республики генералов, которые осенью 1936 г. избрали Франко главой единого командования, а позже – главой государства, эти функции передавались ему временно, до победы и умиротворения государства. Даже немецкие и итальянские союзники Франко досадовали на то, как неторопливо он ведет войну, методично завоевывая одну часть страны за другой.

Затянувшаяся война превращала Франко из первого среди равных в единственного политика и реального, а не символического главу государства. Чем дольше он воевал, тем больше это была война не только против республики, но и за его личную власть. Начавшаяся сразу вслед за гражданской мировая война еще на шесть лет отложила вопрос о праве Франко на власть. За эти годы государственная машина окончательно превратилась в аппарат его личной власти.

Итоги Второй мировой войны вернули вопрос о легитимности Франко в центр мирового внимания. Республиканцы настаивали на том, что дали первый бой фашизму и теперь имеют право на плоды победы над ним. Их поддерживали такие разные страны, как сталинский СССР, демократическая Франция или Мексика, укрывшая главного врага Сталина – Троцкого.

Специальный подкомитет ООН назвал Испанию потенциальной угрозой миру. США и Британия могли лишь добавить, что смена режима должна произойти изнутри и желательно мирным путем. Франко отвечал, что возглавляет страну по праву миротворца: он вернул мир, разбив коммунистов в гражданской войне, а потом отстоял его, сохранив нейтралитет, когда Испанию тянули на себя оба воюющих лагеря. Официальные СМИ страны объясняли гражданам, что иностранные державы придираются к форме правления, а на самом деле мстят Испании за суверенный внешнеполитический курс.

Многие испанцы приняли эту версию и сплотились вокруг лидера. Избавиться от него у них не было ни желания, ни сил, они не меньше верхушки опасались возобновления гражданского конфликта и в том числе по этой причине принимали санкции и упреки, извне адресованные испанской власти, на свой счет, обижались и переживали за страну. Из-за репрессий и массовой эмиграции собрать их на легальной платформе против режима было некому, а на нелегальный протест был готов далеко не каждый.

Тем не менее Франко видел, что вопрос о его праве на власть поставлен ходом событий и лучше начать отвечать на него самому, чем ждать, пока ответ сформулируют другие. Франко нашел остроумный выход. До него Испания была королевством, потом республикой, теперь промежуточное состояние заканчивается и страна снова становится королевством, но пока без короля. Франко своими руками начинал транзит власти, но оставил его незаконченным. Завершать его в обозримом будущем он не собирался, зато сумел породить у зарубежных правительств и собственных монархистов надежды на мирную трансформацию режима и таким образом ослабить внутреннее и внешнее давление на себя.

В 1947 г., за 30 лет до реальной трансформации режима, под личным руководством Франко был написан и вынесен на референдум закон о передаче поста главы государства (Ley de Sucesión en la Jefatura del Estado). Было проведено первое всеобщее голосование с момента прихода Франко к власти. Закон был одобрен 95 % голосов при явке 88,5 %.

Новый закон одновременно утверждал классический образ действий лидера военного переворота – навести порядок и уйти – и отвергал его. Закон определял Испанию как католическое королевство, в котором действующий «вождь, глава государства и генералиссимус Франсиско Франко Баамонде» обязался передать власть королю или регенту. Однако выбор времени ухода, личности короля или регента и даже династии становился прерогативой самого Франко. Единственным условием значилось, что это должна быть персона королевской крови.

Начав декоративный транзит власти, Франко получил то, чего вряд ли добился бы, напрямую поставив вопрос о пожизненных полномочиях для себя. Ни монархисты, которые участвовали в написании нового закона о преемнике, ни граждане, которые за него голосовали, в большинстве своем не имели в виду, что передача власти произойдет через 30 лет и только после кончины действующего лидера.

Так Франко в обмен на обязательство восстановить монархию получил формально одобренное на референдуме право стать пожизненным диктатором. Первая часть этого двусмысленного решения должна была укрепить поддержку Франко монархистами и старой элитой, вторая – их конкурентами, фалангистами. Вдобавок закон нарушал один из главных принципов традиционной монархии: будущий король должен был получить трон не в силу наследственных прав, а по решению Франко. Права семьи испанских Бурбонов и отдельных ее представителей ставились в зависимость от воли каудильо.

Закон давал надежду приверженцам мирного транзита власти в рядах сторонников режима и помогал предотвратить сближение системной монархической и несистемной республиканской оппозиции, внося раскол между сторонниками эволюции и революции в рядах противников диктатуры. Чтобы напомнить о пугающей альтернативе, агитационную кампанию перед голосованием провели под лозунгом: «Франко – да, коммунизму – нет!».

Переход страны к режиму «отложенной монархии» наводил на мысль, что, тяготясь недостаточной легитимностью и международной изоляцией, Франко начал транзит власти сверху и готовится в обозримом будущем вернуть короля и «нормализовать» Испанию. Благодаря этому давление умеренной оппозиции смягчилось, но родились ожидания, на которые надо было убедительно ответить.

Теперь задачей Франко было показать, что за словами закона последовали конкретные шаги, но одновременно погасить волну неоправданных надежд и осадить тех, кто пытался эту волну оседлать. В первую очередь это был наследник в изгнании дон Хуан де Бурбон, граф Барселонский, вокруг которого все теснее сплачивалась монархическая и либеральная оппозиция. Чтобы остудить ожидания и позлить дона Хуана, Франко начал пользоваться королевскими привилегиями: чеканить свой профиль на монетах, входить в церковь под балдахином и раздавать своим соратникам дворянские титулы.

Летом 1948 г. Франко организовал встречу с доном Хуаном на борту своей любимой яхты «Азор». Во время морской прогулки по Бискайскому заливу в ходе долгого мучительного разговора Франко убедил августейшего эмигранта отправить своих детей получать образование на родине под надзором испанского правительства. Ведь если дон Хуан хочет, чтобы династия испанских Бурбонов имела шансы вернуться на трон, представители ее молодого поколения не могут оставаться иностранцами.

О том, чтобы пригласить на престол самого дона Хуана, который тремя годами ранее призвал иностранные державы-победительницы к смене режима в стране и санкциям против Испании, Франко не хотел и слышать, хотя со всей определенностью об этом публично не высказывался. Дон Хуан понимал, что у него есть права на власть, но нет возможностей ее получить.

В результате этого разговора, состоявшегося в августе 1948 г., десятилетний Хуан Карлос и его младший брат Альфонсо переехали в Испанию. Они прибыли в ноябре поездом из фешенебельного португальского Эшторила. Оба впервые оказались на исторической родине. Было морозно, маленьких принцев высадили на загородном полустанке, чтобы избежать торжественного скопления монархистов и протестов фаланги, и на автомобиле отвезли домой к одному из аристократов.

В год возвращения принцев Франко провел первые за десять лет своего правления выборы. Когда-то сам факт победы в гражданской войне был доказательством поддержки большинства граждан, но десять лет спустя понадобились дополнительные средства легитимации, кроме прав победителя. В глобальном столкновении систем победили демократии, а они помешаны на выборах. Даже СССР и другие коммунистические диктатуры имитировали демократию и, пусть формально, практиковали всеобщее прямое тайное голосование по принципу «один гражданин – один голос».

Франко не стал играть в эти игры, ведь главное – суверенитет. Он не столько спешил предъявить миру выборы «как у всех», сколько стремился показать, как надо правильно выбирать. Он позволил выбрать членов местных советов. Их избирали по трем куриям: семейной, профсоюзной и корпоративной. Первую треть советников выбирали главы семей, вторую – делегаты официальных профсоюзов, третью – представители профессиональных сообществ – «корпораций». Чтобы закрепить триумф суверенной «органической демократии», голосование сделали обязательным. Хотя санкции за неучастие не были суровы, в первые годы явка держалась не ниже 80 %.

Даже в этом ничтожном политическом пространстве начали проявляться случаи реальной конкуренции. На муниципальных выборах в Мадриде в 1954 г. кампания шла бурно, кандидаты от фаланги, используя подконтрольную партийную прессу, нанесли поражение кандидатам-монархистам, и влиятельные монархисты отправились жаловаться Франко на несправедливость и очернение со стороны конкурентов. Диктатор столкнулся с тем, что даже ничтожная публичная конкуренция оказалась чревата расколом общества и элит. Сторонники парламентаризма, со своей стороны, обнаружили, что политическая энергия, как и любая другая во Вселенной, не исчезает, а лишь меняет форму. Расширение экспериментов с выборами, даже подконтрольными, отложили надолго, больше чем на десятилетие.

Португальская электоральная диктатура

Франко ликвидировал республику, Салазар ее подчинил. Переделанные под его нужды республиканские институты были дополнительным источником легитимности, но создавали свои трудности. Первоначальные успехи Салазара в борьбе с экономическим кризисом так впечатлили большинство граждан, что они не возражали против концентрации власти в руках своего авторитарного премьера-профессора. Португальцы как до него, так и при нем были гражданами одной из беднейших стран Европы, но сравнивали свою жизнь не с другими странами, а с тем, как жили до его прихода, и видели улучшения. Вдобавок португальская автократия была менее прямолинейной, чем испанская.

В русском языке «англичанка гадит», в португальском она «смотрит». Португальская идиома para ingles ver, «чтобы англичанин видел», значит «для отвода глаз». Именно так, для отвода английских и американских глаз, Салазар проводил управляемые выборы, на которые иногда допускал оппозицию. Этого вместе с вовремя предоставленной военной базой на Азорских островах английским глазам было достаточно, особенно в условиях начинавшейся холодной войны: Португалия стала участником плана Маршалла и членом НАТО. Зато членства в ООН пришлось ждать до 1955 г., и декоративной демократии так и не хватило, чтобы стать участником общего рынка – ЕЭС.

Режим Салазара – классический пример электоральной диктатуры. В португальском «Новом государстве» раз в четыре года проходили парламентские выборы и раз в семь лет – президентские. Голосовать могли граждане старше 21 года с оконченным средним образованием. Мужчины – если платили не меньше 100 эскудо налогов в год, женщины – не менее 200. В 1950-е правом голоса из 7,7 млн жителей обладали 1,2 млн человек.

Президент, по традиции избиравшийся из числа военных, вносил в парламент кандидатуру премьер-министра, которую ему рекомендовал ЦК правящего Национального союза во главе с Салазаром. Таким образом Салазар через партию и президента вносил собственную кандидатуру в парламент, все депутаты которого представляли его партию, ведь единственная разрешенная партия, Национальный союз, на всех парламентских выборах получала все без исключения мандаты. Теоретически внутрипартийный переворот мог отодвинуть Салазара от власти, как бывало, например, в авторитарной Мексике или в СССР, но в Португалии этого не произошло.

Франко обходился без выборов, Салазар старался не допускать до выборов кандидатов, способных составить реальную конкуренцию, своевременно снимал их с дистанции и выдвигал декоративных соперников. Оппозиция использовала выборы не столько для реальной борьбы за власть, сколько для критики и расшатывания режима, а различные группы внутри правящей верхушки – для выяснения отношений, продвижения нужных кадров и корректировки курса в желательном для этих групп направлении.

Приняв к сведению итоги мировой войны, Салазар счел за благо чуть более тщательно имитировать демократию. В октябре 1945 г. ряд представителей социалистов и либералов направили генпрокурору просьбу разрешить участвовать в выборах единой группой под общим наименованием и внезапно получили положительный ответ. Так впервые после 1926 г. в Португалии появилась легальная оппозиционная организация – Движение демократического единства.

Салазар внезапно начал говорить, что разномыслие и конкуренция представлены в обществе недостаточно. В этот период легкой послевоенной оттепели оппозиционеры выводили на улицы сотни тысяч человек, а правящая верхушка раскололась на консерваторов – хранителей жесткого авторитарного статус-кво – и номенклатурных реформаторов, которые выступали за постепенную либерализацию. Лидером реформаторов стал профессор Марселу Каэтану, министр колоний, бывший глава молодежной организации Национального союза, а позже, в 1950-е, председатель Корпоративной палаты (чего-то вроде верхней палаты парламента «Нового государства», которая комплектовалась представителями профессиональных сообществ). Особое влияние Каэтану в те годы объяснялось еще и тем, что он в качестве шефа аппарата правительства подготавливал заседания кабинета министров.