Нулевая гипотеза

– Да… – развел руками генерал. – Поверить не могу, что во всем нашем отделе только у одного сотрудника возник этот вопрос. – Поскольку времени у нас мало, поясню вкратце. Наша задача – найти бумаги Тетерникова. Выяснить, какими исследованиями он занимался, и если результаты его работ оказались за океаном, то каким образом. А уже имея эту информацию, оценить весь, так сказать, масштаб. То есть дать предварительное заключение относительно того, представляют ли те давние научные наработки профессора в настоящее время какую-либо угрозу обороноспособности нашей страны. А окончательное и авторитетное мнение выскажут уже ученые мужи. Но для этого им нужны документы и научные выкладки профессора Тетерникова. Без них мы не поймем, с каким именно феноменом столкнулись наши ученые. Поняла?

– Теперь более-менее все ясно. Спасибо.

– Ну, а раз тебе теперь все ясно, то вперед и с песнями…

Москва, июль, наши дни

– Наташка, что ты там сегодня так упорно плела генералу про легенды древнего Алтая? – Мишка повернулся и достал из холодильника запотевшую бутылку водки. – Зря ты злишь старика.

– Мы, конечно, не можем судить о том, что именно воздействовало на американских ученых… – проговорила я, задумчиво глядя на Суходольского, накрывающего на стол. – Но вот что касается группы Тетерникова… Понимаешь, Мишка, какая петрушка, в материалах дела зафиксировано, что у членов нашей экспедиции было в общей сложности шесть фотоаппаратов. Два «ФЭДа» и четыре «Зорких». Так вот, эти два «ФЭДа» так и не нашли, но вот остальные аппараты были обнаружены и приобщены к делу. И самое интересное то, что в одном аппарате хорошо сохранилась отснятая пленка. Мне удалось посмотреть несколько снимков, сделанных членами экспедиции. Так вот, на последнем кадре пленки, заряженной в фотоаппарате «Зоркий», запечатлена очень яркая вспышка. По данным экспертизы, это именно вспышка света, причем очень мощная, засветившая почти весь кадр. О дефекте пленки в данном случае речь не идет. Мало того, ты обратил внимание, как генерал рявкнул на меня, едва я заикнулась про группу Дятлова? А ведь дятловцы погибли при точно таких же обстоятельствах! Конечно, навскидку, но параллель – налицо. Как думаешь, чего это Тарасов так взъелся, услышав о Дятлове?

– Наташка, ты же знаешь, – Суходольский ловко свернул пробку с аппетитно запотевшей бутылки водки и продолжил, – старик терпеть не может всех этих твоих мистических составляющих. А на Урале… Нет, ты только почитай, что в интернете про экспедицию Дятлова пишут. То это инопланетяне, то испытания секретного оружия, то… Генерал дал тебе понять, чтобы ты не лезла туда. Вот и не лезь.

– Ладно. Его недвусмысленный намек я поняла, все же не дура. Но согласись – все равно это странно.

– Ростова, ну что ты за человек такой непонятливый? Тебе сказали заниматься Алтаем, а ты уже на Урал нос суешь!

– Ладно, поняла я. Хотя, насчет интернета… Я посмотрела мельком… Там, на Урале, тоже нашли несколько фотоаппаратов, и на одном снимке – такая же вспышка…

– Ростова! Садись уже за стол и забудь про Урал. Там и без нас разберутся.

– Уже забыла. Вернемся к Тетерникову. Вот скажи мне на милость, что могло на столь удаленном и труднодоступном горном плато дать такой яркий световой эффект?

– Наташка, ты просто неисправима. Да такой эффект могло дать все что угодно. Бортовая фара воздушного судна, например, – предположил Мишка, продолжая ловко кромсать докторскую колбасу.

– Мимо. Я уже проверила. Над этим районом в 1959 году не было зарегистрированных воздушных коридоров. И потом, члены группы Тетерникова были отнюдь не дикарями, и их, согласись, вряд ли бы так сильно напугал мирно следующий своим курсом воздушный лайнер. И уж тем более я абсолютно уверена, что прожектор, каким бы мощным он ни был, вряд ли способен вызвать у человека такой сильнейший ожог сетчатки, следствием которого стала бы полная и необратимая слепота. Хотя знаешь… – задумалась я на секунду, – надо проверить, а не было ли, ну так, чисто случайно, у кого-нибудь из членов экспедиции телескопа? Я где-то читала, что если посмотреть в мощный телескоп на солнце, то можно ослепнуть… Хотя нет, все это бред сивой кобылы. Не могли же все девять человек смотреть в телескоп одновременно. Да и портативных телескопов, в смысле переносных, тогда еще не выпускали…

– Ну не знаю, – пожал плечами Суходольский, – ладно, давай по маленькой, а потом покумекаем. – Мишка выпил, закусил хрустящим огурчиком и, откинувшись на спинку стула, спросил: —Слушай, Ростова, а ты сама-то во все это веришь? Только честно? И потом, откуда, по-твоему, Тетерникову было известно о местонахождении пещеры с мумией? Все это как-то шатко. Ты не находишь?

– В общем-то, нахожу. Но все равно в этом всем есть что-то такое. Понимаешь, в материалах дела упоминается о каком-то древнем скифском щите. Якобы профессор взял его из Исторического музея для исследования, причем всего за несколько дней до того, как отправиться в экспедицию. И не вернул. А при обысках на квартире и в кабинете профессора реликвию так и не нашли. Хотя вывезли, по словам вдовы, все что можно, включая даже мебеля. Для чего-то же он этот щит взял? И не просто забрал из музея, а, по всей вероятности, еще и потащил с собой в экспедицию. Непонятно. Может, именно на щите было что-то написано про пещеру или о том, как ее найти? Ладно, завтра утром, – я посмотрела на часы, – часикам к десяти заеду к вдове профессора, нам нужно получить ее согласие на эксгумацию. Если все будет нормально, отзвонюсь тебе. А ты с утреца дуй прямо к генералу, заберешь у него постановление на эксгумацию. Потом бери за хобот следователя и сразу – на Ваганьково. Надеюсь, с эксгумацией ты справишься и без меня.

– Но, Наташка… – попробовал завести старую пластинку Суходольский.

– Ладно. Пошутила я. Завтра на Ваганьково вместе поедем. Все равно мне туда Маргариту Петровну везти. Заодно папину могилу навещу.

Москва, Ваганьковское кладбище, июль, наши дни

Следователь прокуратуры, молодая красивая девка из нашего Следственного управления, сразу видно, вчерашняя выпускница Академии, вырядилась на подобного рода следственное действие, мягко говоря, слегка вызывающе. Молодежный тонкий пуловер, переливающийся всеми цветами радуги, яркая клетчатая мини-юбка. Завершали прикид цветные полосатые гольфы, как у клоуна, и кроссовки совершенно невообразимого ядовито-желтого цвета.

– Ну и цаца, – присвистнул Суходольский, едва она вылезла из черной служебной «Волги», поправила роскошные темные волосы, упавшие на лицо, и стремительным шагом направилась к нам.

– Всем привет, – панибратски поприветствовала она нас, хотя видела впервые. – Ну что, все в сборе? Вдова и понятые на месте? Возражений не имеется?

– Маргарита Петровна не вдова, а мать, – тихо поправила я ее.

– Хорошо. Я вас услышала. Судмедэксперт на месте? Отлично. Понятые? Это, я вижу, вы, молодые люди?

Молодые люди запойного вида лет под сорок, небритые и сильно помятые, дружно закивали.

– Если все в сборе и возражений ни у кого не имеется, то можем начинать. – Следователь достала из ярко-желтой сумочки и включила маленький блестящий диктофон: – Начало – 13.30 эксгумацию тела Тетерникова Григория Львовича проводит следователь прокуратуры лейтенант юстиции Симина Александра Владимировна. Следственные действия проводятся в присутствии судебно-медицинского эксперта Т.П. Иванова. Съемка следственных действий производится… – сунула она диктофон под самый нос судмедэксперту:

– Зеркальной фотокамерой SONY, запись производится на флеш-карту один и семь мегабайт, – быстро проговорил он, предварительно откашлявшись.

– Понятые… – Следователь покосилась на двух заросших щетиной и оттого поразительно похожих на дикобразов кладбищенских сторожей.

– Молчнов Евгений, – еле внятно пробурчал один из них, пониже ростом, с яйцевидной формой головы и красными, то ли от недосыпа, то ли от беспробудного пьянства слезящимися узкими глазками.

– Представьтесь, пожалуйста, полностью, – недовольно повысила голос следователь, – четко называем свои фамилию, имя, отчество! – И ткнула диктофон прямо мужику под нос.

Тот отшатнулся, еле удержавшись на ногах, и, растерянно озираясь по сторонам, обиженно засопел.

– Ну, смелее, – снова подскочила к нему следователь, – и, показав пальцем место в диктофоне, куда нужно говорить, проворчала: – Так мы с вами до вечера не управимся. А еще гроб выкапывать! Ну, соберитесь уже.

Понятой снова, с опаской глядя на следователя, приблизил губы вплотную к микрофону и, смешно вытянув шею, проблеял:

– Григорьевич я.

– Отличненько. А теперь полностью! Или я что-то непонятно объясняю? – начиная заводиться, громко повторила следователь.

– Молчнов Евгений Григорьевич…

– Теперь вы, – следователь поднесла диктофон его напарнику. Этот мужичок оказался явно покрепче и посообразительней. Он без всяких ужимок, быстрым и ровным, хорошо поставленным приятным баритоном, будто всю жизнь только этим и занимался, представился:

– Кочанов Илья Петрович.

– Могила находится на 196-м участке Ваганьковского кладбища. Ухожена. По периметру металлическая ограда, окрашенная в зеленый цвет, – забубнила Симина в диктофон. – Начинайте, – кивнула она рабочим, и те с готовностью схватились за лопаты.

Сначала мужики ловко подковырнули лопатами, поставили на попа и отодвинули к ограде массивную гранитную могильную плиту. Затем под их инструментами исчезли все зеленые насаждения заботливо ухоженного цветника, потом в нас полетели комья глины. Мы, устав уворачиваться, отошли чуть в сторонку и закурили. Когда рабочие погрузились в яму уже по плечи, из могилы донесся характерный деревянный стук.

– Стоп, – кинулась к могиле следователь. Но у самой ямы резко притормозила, заглянула осторожно, вероятно боясь свалиться вниз. – Осторожно очистите крышку. И подержите конец рулетки. – С этими словами она бросила рабочим серебристую ленту измерительного инструмента. Прищурила один глаз, глядя на вытянутую из могилы рулетку, и опять включила диктофон:

– Гроб находится на глубине один метр семьдесят сантиметров в сгнившем состоянии. На отдельных уцелевших досках крышки видны остатки обивки. Вероятно, использовался красный материал. Крышка прибита к корпусу железными гвоздями. Вы снимаете? – обернулась она к эксперту-криминалисту. Уловив его кивок, наклонилась над могилой и крикнула рабочим:

– Снимайте крышку!

Тотчас из могилы послышался тихий треск отрываемых гнилых досок. Потом все стихло.

– Эй, вы там, – крикнула следователь в яму, – крышку вытащите наверх и сами вылезайте. Мне нужно сфотографировать и описать тело. Вы что там, заснули? Я к кому обращаюсь?

– А тут нет никакого тела, – послышался озадаченный голос одного из рабочих. – Гроб пустой. Ну так что, мы вылезаем?

Я на всякий случай осторожно взяла под руку вдову профессора и сразу почувствовала, как Маргарита Петровна стала медленно оседать на землю, увлекая меня за собой. Ко мне кинулся Суходольский, и мы, подхватив женщину под безвольно повисшие руки, усадили ее на скамейку, очень кстати вкопанную у соседней могилы. Я быстро достала из сумки припасенный заранее раствор аммиака и, открыв флакон, поднесла его к лицу Маргариты Петровны. Она вздрогнула всем телом и открыла глаза.

Москва, ЦПКО имени Горького, февраль 1937

Тетерников назначил ей встречу, еще точно не зная до конца, что хочет сказать. Но, увидев ее прекрасное лицо, чуть тронутое февральским морозцем, решил признаться во всем. Он предложил ей свою руку и сердце, умолял выйти за него замуж. В отчаянии сбивчиво лепетал о том, что не мыслит своей жизни без нее и, в отличие от Каменева, никогда не опустился бы в отношениях с ней до пошлого адюльтера. Она слушала молча и как будто внимательно, а потом вдруг звонко рассмеялась ему прямо в лицо и заявила, что даже если у него и был шанс, то он его уже безнадежно упустил. Потому как она уже несколько недель беременна. Беременна от профессора Каменева! Он был в ярости. Не помня себя, он пришел домой, взял перо и быстро, будто боясь, что совесть наложит запрет на его излияния, настрочил донос в НКВД на своего любимого учителя. Если бы он только мог тогда знать, чем все это закончится!

Подмосковье, Академгородок, октябрь 1959

Тетерникова бросило в жар. Носовой платок, которым он то и дело вытирал лоб, давно промок насквозь, капли пота собирались и капали с кончика профессорского носа на бесценную рукопись. Профессор снял и протер запотевшие очки. Он продолжал читать рукопись, удерживая ее в дрожащих и липких от возбуждения руках. Тетерников понимал, что необходимо успокоиться, взять себя в руки. Тайна, которой владел его учитель профессор Каменев, оказалась слишком страшной. Она абсолютно не укладывалась не только в привычные рамки исторического соцреализма, но и вообще опровергала все, казалось, незыблемые законы природы. Несмотря на это, при всем своем желании профессору Тетерникову не приходило в голову ни одного веского аргумента против доводов, приведенных в рукописи Каменева.

«Нет, – ошеломленно думал Тетерников, нервно теребя мятые страницы, – такого просто не может быть! Все это не более чем вздорный и вредный вымысел, родившийся в воспаленном мозгу сумасшедшего… Хотя кому, как не мне, лучшему ученику профессора Каменева, знать своего учителя. Я же всегда восхищался им, его дерзким и часто своеобразным подходом к работе, стремлением абсолютно все подвергать сомнению и глубочайшему научному анализу… А если к этим его неординарным качествам присовокупить еще и великолепное знание античных языков и скифской клинописи! И наконец, его на редкость живой ум ученого мужа. И все же, – профессор решительно встал с кресла, – эту рукопись необходимо уничтожить, сжечь, а пепел развеять по ветру. Чтобы ни одного слова, ни одной буквы не уцелело! Страшно подумать, как Каменев – ученый с мировым именем – мог так безответственно отнестись к столь величайшему открытию. Взять и вот так запросто уйти из жизни, пустив себе пулю в голову, а величайшую тайну человечества в виде своей бесценной рукописи оставить на хранение молодой любовнице. Слабой беременной женщине, которой столько пришлось пережить в лагерях. Одному богу известно, как эта женщина выдержала, прошла все круги ада, но сохранила доверенную ей тайну. И все равно Тетерников никак не мог понять, почему профессор Каменев спрятал рукопись в своем доме, в квартире, практически доступной любому вошедшему туда, а не доверился ему – своему лучшему ученику? Профессор содрогнулся при одной мысли, что бы ждало все человечество, попади эти мятые листки, испещренные торопливым угловатым почерком светила отечественной археологии, к этим костоломам из НКВД, проводившим обыск на квартире профессора. Просто чудо, что тайник так и не был ими обнаружен. Не говоря уже о том, что пустая квартира простояла опечатанной столько лет! Только божьим промыслом можно объяснить этот невероятный факт. Ведь стоило только кому-нибудь получить ордер и заселиться в эту квартиру… Ужас! Профессор похолодел, представив, как новые счастливые жильцы втаскивают в старую профессорскую квартиру свои пожитки, мебель. Затевают ремонт. Начинают циклевать потемневший от времени дубовый паркет. Вот одна паркетина отлетает, обнажается небольшая ниша под полом. Рабочий опускает туда свою руку и вытаскивает на свет божий пыльную папку. Удивленно открывает ее, и на только что отциклеванный пол, еще усыпанный свежими стружками, падают один за другим листы… Тетерников почувствовал, что стоит еще немного пофантазировать на эту тему, и его точно хватит удар. И тут его озарила внезапная догадка:

«Конечно! Профессора кто-то определенно предупредил об аресте, но слишком поздно. И он, хорошо зная себя, будучи уверенным, что наверняка не выдержит пыток, решает добровольно уйти из жизни. Но как он мог так хладнокровно обречь на страшные страдания своего еще не родившегося ребенка, который находился во чреве матери? На что он рассчитывал? Что НКВД не известно о его любовной связи со старшей лаборанткой? Но об этом если не знала, то уж точно догадывалась половина института!

Определенно, рукопись еще сыровата, – начал понемногу приходить в себя Тетерников. – Здесь не хватает экспериментальной части. Все выводы основываются на скифских текстах, многие из которых еще требуют более детальной расшифровки. Нетрудно было догадаться, что по замыслу Каменева к завершению работы должна была привести полная расшифровка текста, сохранившегося на фрагментах древнего скифского щита, обнаруженного им же на Алтае. Но эту работу профессору завершить так и не удалось. Все в институте знали, что буквально через неделю после возвращения из экспедиции Каменев застрелился. А бесценная находка – скифский щит – была передана на хранение в Государственный исторический музей».

Москва, Лубянка, июль, наши дни

– Товарищи офицеры! – скомандовал Суходольский, и мы, как послушные оловянные солдатики, подскочили со своих мест, приветствуя входящего генерала.

Тарасов, как обычно, быстро прошел к своему столу и кивнул нам, грешным, головой, позволяя сесть.

– Товарищ генерал, разрешите? – поднялась я.

– Давай, Ростова. Все равно лучше тебя никто не доложит. Ну что, более-менее разобрались в ситуации?

– Ну, до полной ясности нам еще пахать и пахать. Сами знаете, что, сидя в кабинете на, извиняюсь, жо…, много не нароешь.

– Ростова!

– Но в целом картина по группе Тетерникова складывается следующая.

Пятого ноября 1959 года профессор Тетерников получил разрешение от руководства своего института на проведение научной экспедиции на Алтае. А уже десятого рано утром группа профессора в составе 9 человек добралась поездом до Барнаула. Как я уже вам докладывала, в составе экспедиции были семеро сотрудников института и два сотрудника КГБ. Хронология событий восстановлена мною по обнаруженному на месте трагедии дневнику Тетерникова. Прибыв в Барнаул, они отметились в местном отделении Академии наук и, взяв водителя с машиной, проследовали по Чуйскому тракту до поселка Кош-Агач, а это примерно 550 км. В пути они были примерно 8 час. Учитывая, что Чуйский тракт пересекают два перевала – Семинский и Чике-Таманский, а средняя скорость, которую может развить «полуторка» в данных условиях, – 70 км в час, то в Кош-Агач они прибыли около десяти вечера десятого ноября. Заночевали в селе. Утром одиннадцатого оформили документы у пограничников, там уже начиналась пограничная зона, и продолжили свой путь до села Беляши. Ночь экспедиция провела на турбазе. Двенадцатого утром, взяв проводника и сменив машину на лошадей, они отправились дальше. Примерно через три часа достигли долины ручья Судобай. Там, исследуя, как записано в дневнике профессора, какие-то мегалиты, провели остаток дня. Вечером на берегу одноименного ручья они разбили лагерь и заночевали в палатках. На следующий день тринадцатого ноября экспедиция двигалась по следующему маршруту: ручей Судобай – перевал Кара-Булак, который находится на высоте 2800 метров над уровнем моря. Кстати, прямо под этим перевалом и находится плато Укок. Но это я так, уточняю в порядке допинформации. Далее археологи шли по берегу реки Кара-Булак до перевала и разбили лагерь в верхнем течении рядом с водопадом. По записям в дневнике профессора выходит, что последний переход они совершили за семь часов. На следующий день четырнадцатого ноября экспедиция прошла вдоль горного отрога, спустилась в долину реки Кара-Булак и достигла места ее впадения в реку Ак-Алаха. Далее они следовали по левому берегу реки до горного массива Табын-Богдо-Ола, который местные жители именуют не иначе как «Пять священных вершин». Эти горы обрамляют плато Укока с южной стороны. Далее Тетерников описывает красоты алтайской природы, их я опускаю по понятным причинам, и пишет, что, по старинному преданию, название этим горам дал сам Чингисхан. На этом записи в дневнике профессора заканчиваются. Таким образом, – я расстелила на столе генерала карту горного Алтая, – они достигли вышеуказанного Горного массива за шесть часов конного перехода и стали обустраиваться на свой последний ночлег, – я обвела на карте круг, – вот место гибели группы.

– Что по метеосводкам района? – спросил генерал.

– Я запросила архив у метеорологов. Они утверждают, что в период с десятого по пятнадцатое ноября 1959 года в интересующем нас районе буранов, метелей и сильных снегопадов отмечено не было. Толщина снежного покрова местами достигла к пятнадцатому ноября 45 сантиметров. Температура воздуха держалась в диапазоне: дневная 18–23 градуса ниже нуля, а ночная – 27–28 градусов мороза.

– И тем не менее что-то на фоне внешне мирной и спокойной картины все-таки произошло. И это что-то привело к трагической гибели всех членов экспедиции. Вы ознакомились с отчетами поисковых групп, обнаруживших тела? – Генерал встал и принялся, по обыкновению своему, прохаживаться по кабинету.

– Товарищ генерал, если акты судебно-медицинской экспертизы худо-бедно еще доступны для ознакомления, хотя и подозреваю, что в сильно усеченном варианте, то с интересующими нас отчетами спасателей, которые вылетали на место трагедии и непосредственно участвовали в извлечении тел из-под снега, все не так просто. Дело в том, что о странных, если не сказать больше, обстоятельствах гибели группы было доложено лично тогдашнему генсеку Хрущеву. Я думаю, это поспешило сделать именно наше с вами ведомство. И, вероятно, по его личному указанию все лишнее из отчетов было убрано. То есть сохранились только те документы, которые полностью соответствовали официальной версии. А именно: смерть ученых и двух сотрудников КГБ повлекла за собой снежная лавина, похоронившая под собой лагерь и людей, смерть которых, по заключению медиков, наступила от переохлаждения. То есть, проще говоря, все они замерзли – и точка. От себя, с вашего позволения, еще добавлю, что данная формулировка является очень общей. Это все равно что написать в медицинском заключении, что смерть наступила от острой сердечной недостаточности. Этот термин означает только то, что у потерпевших остановилось сердце. И ни в коей мере не указывает на истинную причину, повлекшую за собой смерть. Так что, как вы сами видите, если не принимать во внимание все эти яркие вспышки, которые наблюдали местные жители, и другие странности, то нам, – развела я руками, – остается только одно.

– И что же? – прищурился генерал.

– Принять официальную версию как единственно верную и сдать все эти документы, – я хлопнула ладонью по большой стопке выцветших папок, лежащих передо мной на столе, – в архив… А еще лучше – в макулатуру. Если, конечно, ее еще где-то принимают.

– Ростова, – повысил голос генерал, – не хами. Хорошо, я согласен выслушать твои соображения. Что там у нас на этот раз? Шаманы? Или инопланетяне? Ладно, – Тарасов махнул рукой, увидев, как я после его последних слов поджала губы, – не обижайся. Я весь во внимание. – Начальник уселся в свое кресло и, подперев ладонями голову, с обреченным видом приготовился слушать.

– Ну, хорошо, – начала я, – и дабы все же настроить всех здесь присутствующих на деловой лад, сразу скажу, что по своему географическому расположению плато Укок находится в непосредственной близости от государственной границы с Монголией и, соответственно, является частью пограничной зоны. Рядом с плато, всего в нескольких километрах, располагается пограничная застава. Посмотрев на карту местности, я сразу подумала, что если в небе над плато действительно были видны столь яркие вспышки, то, скорее всего, пограничные наряды, несшие службу в непосредственной близости от горного плато, просто не могли их не заметить. А, как мне хорошо известно, любая информация обо всех необычных, как, впрочем, и самых обычных явлениях или происшествиях, зафиксированных в зоне ответственности пограннарядов при несении службы по охране госграницы, в обязательном порядке фиксируется в Книге службы. С точным указанием места, времени, описанием самого явления или происшествия, и, кроме того, лица, доложившие об этом, собственноручно подписываются подо всем этим. Вот, – я вытащила из кожаной папки, которую все время до этого, дожидаясь удобного момента, держала на коленях, лист бумаги, – это выписка из Книги службы погранзаставы «Аргамджи» за 14.11.59 года. Здесь, среди всего прочего, есть чрезвычайно интересная и важная для нас запись. – Я выдержала эффектную паузу. – Зачитываю: «Пограничный наряд в составе ст. сержанта Игнатьева В. С. и рядового Лопатина М. Т., несший службу в «секрете» в урочище Кызылтаж, в 21:07 часов заметил в небе, ориентировочно у подножия горы Найрамдал, яркую вспышку белого света. Вспышка была такой силы, что осветила все окрестности в радиусе более пяти километров. При этом вокруг в течение примерно десяти минут было все видно как днем…» Я думаю, что это, вне всякого сомнения, является документальным подтверждением того, что вспышка все-таки была. Независимо от того, хотим мы этого или нет, – запустила я в огород моего дорогого начальника увесистый булыжник.