В годину смут и перемен. Часть 2. Зазеркалье русской революции

– А отца за что убил? Тоже за камень этот проклятущий? – Девушка смотрела ему прямо в глаза, лицо у нее побелело, будто его обильно посыпали пудрой или мукой.

– Дура, говорю же, что про клад мы узнали только в день смерти Дмитрия. Но и про отца твоего немного знаю теперь, однако. Судебный пристав сказывал, когда дело на нашей квартире разбирали, что убивцев его они потом сыскали. Выяснилось это в тюрьме, когда разбойник один начал откровенничать с подсадным от полиции – наседкой таких зовут. Некто с кликухой Кляп отца твоего порешил со товарищи. Батя твой, помнишь, помешался тогда землю под строительство дома в городе купить, вот и пришел в тот раз в трактир на сговор, а человек-партнер выпивши был, потому деньги в сто пятьдесят целковых у отца твоего брать не стал, перенесли купчую. Да зато Кляп те деньги случайно увидел. Пошли они вслед за батюшкой вашим с ножами и не только их забрали, но и водку отца выпить из горла бутыли заставили. Ну, а дальше отвели того по улице с песнями, как своего, до берега, раздели там уже хмельного, да и в реку бросили топить. Мало ли, очухается да в полицию на них донесет, все как есть опишет, да и опознает, если поймают. А так – от греха подальше… Так что моей вины тут нет и быть не может. Сам виноват он был, не осторожничал.

Наталка слушала эти рассказы и не верила, что дожила до такого. Пустота! Кругом: в теле, в душе – теперь одна пустота-пустотище! Наверное, будь этот холеный красивый господин трезвым, то и не сказал бы ничего путного – «нашел, мол, и нашел, отстань…» А тут на откровенность потянуло. Что у трезвого на уме, у пьяного на языке… Хотелось его тут же убить, но не сможет она, даже сонного и совсем беззащитного. Это не курице голову оттяпать, да и той она никогда бы не смогла. Эту прозу жизни девушка отчетливо для себя понимала. Разве что в драке с ним, если насильничать полезет, да и то вряд ли. При всей наружной смелости в словах – не было в ее характере чего-то такого, что разрешало бы мстить смертельно. Полиция здесь тоже бесполезна – прав он, никто ей там не поверит. Кто она и кто он… Нож – улика? Только она его теперь и видела, не схоронила же… Выбор, получается, только такой: этому нелюдю в имении ей служить и состоять при нем для плотских утех или чтобы сразу в лечебницу отправили, как буйную. Нет, любое его прикосновение к ней вызовет не просто отвращение, но и физическое негодование, взрыв. Значит, остается второй путь, и другого ей не дано. Не дано ли? А Иван! Про него забыла? Он-то ее в обиду не отдаст, только бы добраться теперь до любого, все рассказать. Но как? У нее даже про себя документа нет, да и был ли он вообще, ее пачпорт, здесь, у Ломовых? Пропал или Павел этот специально запрятал…

Что-то, видимо, из этих ее мыслей стало вдруг понятным и Ломову, он как-то весь напрягся и вдруг резко вышел из комнаты, велев девушке следовать за ним. По пути требовал позвать управляющего, и тот на удивление быстро сподобился явиться на вызов.

– Вот что, Прохор. Боюсь, чтобы наша полоумная что-нибудь с собой не сотворила с горя по почившему нашему батюшке. Давай-ка запрем ее от греха в чулане на втором этаже. Там дверь крепкая, да и окошка нет. Брось туда ей матрасик любой с подушкой, ну, там, еды, пития поставь в достатке, кадушку принеси для справления нужд. Короче, сам знаешь. Пускай она там посидит денек-другой, потом сам решу, как и когда здорова ли будет. Я же теперь спать пойду в отцову спальню, голова со вчерашнего раскалывается. Да еще пришли кого-нибудь убраться у меня в опочивальне. Эта сумасшедшая там все порезала, перепачкала… Больная она и есть зараза больная…

«Все, теперь точно все. Запрет и будет поступать как с рабыней покорной. Случись что с ней: убьет ли в гневе (ему не привыкать) или сама руки на себя наложу – все подтвердят, что невменяемая была и после смерти деда обострение как раз случилось. Разгром в опочивальне тому будет подтверждение. Бежать надо немедленно, прямо отсюда, пока мне тюрьму эту Прохор наверху готовит».

Легко сказать – бежать. Когда тебя трясет всю, когда мысли путаются, когда вообще жить не хочется на белом свете. Тем не менее девушка доверилась некой своей интуиции и по ее зову выпорхнула через открытое окно с высокого карниза с высоты полутора саженей на землю. Бежала от дома прочь в полном бессознании того, что делает. Где-то потеряла туфлю, сбросила с ноги вторую, далее босяком, не разбирая дороги, задыхаясь, по крапиве, да по репьям, да по хляби – вниз по склону туда, где в отдалении должна быть деревушка ее верного Вани.

Через некоторое время девушка выбежала на поселковую дорогу, по ней бежалось много легче, хотя и силы уже оставляли. Но остановиться, передохнуть теперь не давала вся ее натура. Умру, но добегу. Проснулась наконец давно забытая сила воли, проснулось и второе дыхание. Вот уже, считай, минуло полдороги до Селец. Впереди вдали кто-то едет попутно на телеге с копенкой травы. Догнать бы, вот и подмогнули бы ей добраться живой. Одновременно сзади послышался конский топот. Страшась, она повернула голову и поняла, что за ней погоня – четко видны фигуры Павла и Прохора на конях. Догоняют…

Расстояние до телеги ближе, но оно почти не сокращается, а всадники приближаются к ней стремительно. Безвыходность ситуации подтолкнула Наталку к последнему отчаянному шагу – она, что оставалось мочи, закричала вслед повозке: «Стой! Помоги!» Повторить этот зов уже не было мочи.

В телеге, видимо, услышали – возница, молодой парень, встал во весь рост на ноги и обернулся на нее. Девушка попробовала замахать руками, но тут уже силы совсем оставили ее, и она как подкошенная упала в пыльную дорогу. Видя это, человек резко развернул повозку и что есть мочи погнал лошадь по дороге обратно. Последнее, что обессиленная Наталка четко видела, это как парень тот с растрепанной гривой ржаных волос летел к ней, словно на крылатом коне, аки неведомый небесный ангел.

Догонявшие ее сзади подоспели чуть раньше, спешились и стали поднимать лежавшую девушку, чтобы поскорее взгромоздить тело на лошадь. Не хватило буквально мгновения – вернувшийся на ее зов парень, не останавливая телегу, на ходу спрыгнул и, бесцеремонно оттолкнув обоих всадников, выхватил у них из рук Наталку, чтобы самому отнести к остановившейся в отдалении телеге. Дальше девушка мало чего запомнила. Люди вокруг нее грязно ругались, грозились полицией и тюрьмой, но настойчивость и решительность возницы, вооружившегося в довершение вилами, взяла верх, и скоро она уже одиноко ехала с ним прочь от этого страшного места.

Девушка наконец пришла в себя и попыталась несмело сказать, что ей-то надо в Сельца, а если парню не по пути, то она теперь может и пешком сойти.

– По пути, по пути! Отвезу тебя к твоему жениху, не сумлевайся! – Наконец Наталка признала в герое-парне Николая, младшего брата своего Вани, с которым знакомилась месяц назад в первый же приезд к ним в деревню.

– Какой же ты хороший, – шепотом вымолвила спасителю девушка, безумно счастливая, что теперь в безопасности и уже скоро увидится со своим любимым.

Пожар в Погореле (1912—1913 гг.)

Осип (он же Оська Чудина, а по паспортной книжке вообще Иосиф8 Степанович) из Погорелки, равно как и его старшие братья Мишка и Сашка, долгие годы был лишь тенью своего самобытного и крайне популярного среди земляков отца, который и как мастер по сапожной части был известен на весь уезд, и в части грамоты и просвещения считался у крестьян самым авторитетным человеком в приходской общине.

Свою земскую начальную школу в Чуди Осип, правда, окончил с высокой успеваемостью и подобающую грамотность приобрел. Особенно хорошо парню давались арифметика с началами геометрии, потому его с малых лет в сельской общине нередко привлекали в помощники по части счетоводства и землеустройства. Однако, хотя расчетные дела и давались Оське легко, а многие вычисления парень безукоризненно делал даже в уме, не прибегая к записям на бумаге, его с некоторых пор заинтересовала агрономия и особенно садоводство.

Началось все с кошмарного урагана, который случился в их волости как-то в начале осени и наделал много бед: повалил старые деревья, смел заготовленные копны сена, а у кого-то в их селе даже ветром унесло крыши с домов. Конкретно их дом тогда устоял без происшествий, уж больно добротно было все отстроено. Основной утратой стала посаженная во дворике еще до рождения Оськи яблоня, до того баловавшая детей единственными доступными для семьи плодами. На ее большом суку дед по весне прилаживал внукам качели, на ней же их трехцветная кошка Маринка ловила залетных птах, и она же давала тень в зной на лавку, на которой часто вечерами сиживали и сплетничали меж собой дед с бабой.

Дом, хотя и строился воедино, под одной крышей, фактически состоял из трех частей: летней и зимней избы с широченными сенями меж ними, а также большого двора для скотины (на нижнем ярусе) с сеновалом (на верхнем). В летней избе с большими окнами потолки были повыше, в зимней же части все было сделано для уменьшения потерь тепла от печи: окна маленькие, щели между окнами и косяками тщательно конопатились, входные двери были сделаны из толстенных широких досок и дополнительно обивались войлоком, пол делали двойным, насыпая внутрь опилки.

Обычно старое поколение большой крестьянской семьи весь год проживало в зимней (считавшейся основной) части дома, а молодые родители с детьми на теплое время перебирались в летнюю просторную избу, желающие же к еще большему уединению вообще уходили спать летом на сеновал. Потому в теплое время года жить всем было вполне просторно, но с холодами семейство опять собиралось воедино в меньшую по размеру зимнюю половину, где вынуждено было оборудовать полати, чтобы тесниться на них и спать вповалку бок о бок.

Так вот после повреждения той упомянутой яблони дед с отцом, погоревав, решили ее спилить и выкорчевать корни – больно уж неприглядный вид представляло это сломанное дерево после урагана и разорения. Осип же вступился за яблоню и клятвенно пообещал придумать, как вернуть ее к жизни. Какие-то сучья он спилил, но способом хитрых подпорок и подвязок все же дал дереву возможность к лету следующего года восстановиться и отблагодарить своего лекаря и его родню обильным урожаем яблок с кислинкой.

После того случая парень стал интересоваться «яблочными науками», сортами, прививками, борьбой с вредителями, попросил также отца выписать в библиотечку подходящую брошюрку. К лету 1912 года на их приусадебном участке появилась вторая плодоносная яблонька морозостойкого сорта, а также кое-где были заведены ягодные кусты. Кусты дикой смородины, принесенные Оськой из леса, были безжалостно обрезаны с оставлением только по одному вертикальному побегу, затем уже на эти подвои прилаживались черенки привоя, привезенные с города, с сельскохозяйственного училища. Похожим образом был разведен и крыжовник (последний вообще был в диковинку для односельчан).

Но главной инициативой Осипа Чудины стала его навязчивая идея заложить за околицей общественный яблоневый сад для получения дополнительного общинного дохода. Представитель уездного Череповецкого кооператива подтвердил, что они готовы потом оптом выкупать артельный урожай яблок на определенных условиях и даже поспособствуют селянам саженцами в кредит.

Отец неожиданно поддержал в начинаниях сына и даже подобрал подходящее место для такого сада – на равном удалении от прихода Чудь и их деревни в сторону деревни Горки на склоне холма имелась одна земельная общинная неудобь, которую использовали исключительно под покосы, но никто из крестьян на сходе обычно не брался за этот участок при жеребьевке. Хоть и близко к их селу, но больно уж там намаешься, пока выкосишь несколько копенок.

Проведенный с соблюдением прописанных в книжке норм анализ почвы показал, что место это для сада было вполне подходящим. Кругом поля, потому солнечного света с избытком. От деда также было известно, что когда-то давно здесь была рощица высоких статных берез (спиленных потом на дрова), – значит, с подпиткой яблонь сада грунтовыми водами проблем не станет. Надо только расчистить участок от разросшегося кустарника да немного выровнять бугры на самом склоне.

Предложение сына на очередном сходе озвучил отец Степан, но, как это обычно случалось, люди заколебались: «Так это же когда еще те яблони вырастут и урожай дадут… А поработать над участком надо уже теперь… А коли все потом померзнет… А вдруг кооператоры не возьмут у нас те яблоки… А нам-то зачем они, кругом на болотах и брусника, и клюква, и малинка – послали детишек, те и собрали», ну и далее в том же духе… Впрочем, что тут удивляться, любое общественное дело, будь то обустройство дороги или загороди для скота, всегда вызывало сначала подобное отторжение обществом в лице наиболее ленивых его представителей (если только указание не шло сверху, от власти – тогда уж куда денешься, надо исполнять…). Но постепенно, от схода к сходу, число сторонников «реформы» все же обычно росло, люди начинали привыкать к мысли, что «дело, конечно, нужное, полезное, а потому почему бы и не потратиться…»

Наверное, так бы со временем случилось и с этим обзаведением, однако скоро пришла война 1914 года, и про проект на 20 лет всем пришлось забыть.

Кроме всего, случилось в эти предвоенные годы в семье Степана и две беды. Первая, поменьше, коснулась только одного его младшего сына Осипа.

__________________________________________

Пока отец занимался в свободное от сельского хозяйства время пошивом сапог для населения, сыновья были не только активными его подмастерьями, но и брали на себя обязанности по закупкам сырья и развозу готовых изделий по заказчикам в уезде. К этому времени Степану уже не было необходимости самому возить сапожный товар на ближние и тем более дальние рынки и ярмарки. Желающих пошить у него сапоги было в избытке, и потому они сами приезжали к мастеру на дом, где тот снимал мерки и под обязательный аванс начинал тачать сапоги для клиентов. Если в городе приличные мужские сапоги стоили по шесть-семь целковых, то у Степана такие же можно было сторговать и по пять рублей. А вот сапоги с «излишками» для богатеньких клиентов могли обойтись и в десять-пятнадцать рубликов. Но зато рекламаций на такой товар никогда не было.

Было немало случаев, когда производство Степана банально не успевало за спросом и начинало захлебываться. В такие недели и даже месяцы ему приходилось привлекать к ремеслу на подхвате, кроме своих детей и племянников, еще и соседских взрослых, а также их детей, коим, разумеется, платил не только наукой, но и деньгами под расчет. Редко случалось нанимать работников вместо себя и на полевые работы (жатву, покос) – это если срочный заказ попадал на период страды, а и то, и другое дело было одинаково важно сделать, не откладывая. Пройдет немало лет, но эти удачные «артельные» годы в жизни Степана и его семьи с привлечением наемного труда будущая власть ему хорошенько припомнит в период выявления кулацких элементов.

Так вот про те две беды. Один раз в момент очередного развоза папкиного товара в Уломской волости на Осипа напала разбойничья шайка. Все произошло неожиданно и дико. На лесной дороге к нему в телегу подсел попутчик, человек в годах, мещанской наружности, с рябым лицом, побитым оспой. Он сам первым спросил, кто таков, да куда-откуда, да что везешь. Предложил даже покурить его самосада, на что Осип отказался: «Не курим». В одном приметном месте мужик тот неестественно громко свистнул, и после того из леса на дорогу высыпала целая мужицкая шайка, которая неспешно и молча стала окружать повозку. Три мрачных типа с дубинами и ножами да сидящий за спиной попутчик (видимо, бывший у них за главаря), к тому же доставший из кармана револьвер.

На такой экстраординарный случай у Осипа был припасен в телеге под соломой любимый топор, но против квартета отпетых бандитов он вряд ли мог теперь помочь. Люди смотрели на него зло и нахально, жизнь парня сейчас в их глазах ничего не стоила. Отберут товар и деньги – это ясно, а вот лошадь Майка? Ее было жальче прочего, хоть, может, по деньгам она и не дороже стоит всего везомого, но давно уже как родная стала, сколько с ней всего езжено-переезжено по череповецким далям. Парень просунул руку и все-таки вытащил топор…

– Парень, не дури! Отдашь все мирно, живым уйдешь! – с угрозой сказал на то вожак. – Будешь кочевряжиться – покалечим, не сумлевайся! Будешь потом всю оставшуюся жизнь кровью писать да от мамки жеваной пищей кормиться!

– Товар и деньги берите, но лошадь оставьте! – пошел было на уступку Осип.

– Вот еще! Чтобы ты на кобыле своей за подмогой поскакал да за полицией! Делай что говорю: топор на телегу положи, а сам в лес бегом тикай! Догонять не станем. Да чтобы до следующего утра сам на дорогу не высовывался и не смел орать никому на помощь. Вот тогда – поживешь еще! А не то…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Прасол – оптовый скупщик в деревнях скота для перепродажи.

2

Мариинской водная система, кстати, была так названа в честь супруги Павла I Марии Федоровны Романовой, одолжившей государю в 1799 году из личных средств два миллиона рублей, часть которых предназначалось «на скорейшее построение Вытегорского канала». Мариинская водная система включала реку Шексну от Волги до Белоозера (330 верст), Белое озеро – обводной канал (40 верст), реку Ковжу (40 верст), далее «по ту сторону водораздела» реку Вытегру (20 верст), Онежское озеро (30 верст), реку Свирь (150 верст), Ладожское озеро – обводной канал (160 верст), реку Неву до Петербурга (50 верст) с выходом в Балтийское море.

3

Любопытное название у этой речки: Песья Деньга. По легенде, издревле был на ней такой случай: ехал царь Иван Грозный до Тотьмы, да карета его застряла посреди речки. Местные крестьяне царя с каретой вынесли на руках на берег. Государь в благодарность достал деньгу и подал своим спасителям. А монета возьми и выскользни у него из рук в речку. «Ну и пес с ней!» – радостно вскричали подданные. Вот с той поры реку эту так и зовут: Песьей Деньгой.

4

В 1911 году гуманное царское правительство вообще освободит от наказания Славу Скрябина (впоследствии хорошо известного как Вячеслав Молотов), даст ему возможность закончить реальное училище и поступить на учебу на кораблестроительный факультет в Санкт-Петербургский политехнический институт (который им так и не будет закончен опять же по причине полного ухода в такую манящую революционную деятельность).

5

Василий Милютин, в отличие от своего брата Андрея, успевшего после отца побыть в Череповце городским головой (1910—1913 гг.) и умершего в 1915 году, проживет долгую жизнь. При советской власти, потеряв все нажитое богатство, он продолжит жить в Череповце, работая по части судоремонтной инженерной специальности. Сталинские репрессии 20-х и 30-х, на удивление, минуют его, но умрет этот человек в полном одиночестве и нищете. Горожане вспомнят о нем из газет в 1935 году, когда тот соберет и передаст в краеведческий музей города уникальные материалы для биографии отца своего И. А. Милютина. В своих комментариях к этим документам Василий Иванович очень тепло отзовется о своем родителе и о дружеской доверительной атмосфере, царившей у них в семье и с нанятыми работниками.

6

Похожая история была в это время в соседнем большом селе Абаканово, где также помимо каменной церкви 1892 года постройки некоторое время продолжал существовать храм старинной деревянной постройки. Однако ту церковь в лихолетье 20-х годов сгубил пожар. Поэтому относительно Чудского деревянного храма жители волости сочли за благо предусмотрительно разобрать ее на дрова для нужд обеих школ (Абакановской и Чудской).

7

Ряд современных историков, однако, считают эти меры негуманными. Действительно, за полученный результат (основанный на навязанном сверху создании и развитии укрупненных модернизированных современных хозяйств) в аграрной реформе П. Столыпина изначально закладывались еще и вполне «дьявольские» меры, а именно изгнание (массовый перевоз) мелких и потому нерентабельных хозяев с семьями на новые неосвоенные земли (преимущественно люди сгонялись в Сибирь, где позже почвы были быстро истощены). Но объективная причина этому, безусловно, была: в черноземных и центральных областях сложилось и с каждым годом усугублялось значительное перенаселение крестьян с резким ростом и потому вынужденным дроблением домохозяйств, что делало труд многих семей на скудных наделах малоэффективным, а жить приходилось буквально впроголодь (при этом с высокими рисками голодомора в неурожайные годы). Крупные же фермерские хозяйства на основе многополья, применения удобрений и прочего прогресса в агротехнологиях на примере Германии показывали колоссальный эффект по динамике урожайности зерна с десятины пахотной земли: в начале XIX века – 50 пудов зерна с десятины, в 1870 году – 90 пудов, а в 1910 году – уже 140 пудов. Оставлять в России сельское хозяйство в таком виде, как это сложилось к началу ХХ века, было бы смертоубийственно. Это понимали и специалисты, и большинство представителей власти в губерниях и в правительстве. Конечно, свершенная реформа по мановению палочки не дала фантастического эффекта (а только удовлетворительный – урожайность в европейской части России поднялась на 6,5%), народ также не получил всех желанных социальных благ. Ни в медицине, ни в образовании, даже не имел место существенный сдвиг в качестве питания населения. К концу 1913 года средняя продолжительность жизни в России составляла только 33 года (в Англии, Франции и Германии – на уровне 50 лет). Безусловными минусами правительственной реформы были низкие темпы выкупа и передачи крестьянам помещичьей земли (на тот момент она составляла еще треть плодородных площадей) и стремление продолжать поддерживать высокий уровень экспорта за рубеж зерновых для пополнения золотовалютных запасов (которые требовала для себя развивающаяся быстрыми темпами промышленность). К тому же рост урожайности в 6,5% явно отставал от самого роста российского населения (патриархальная общественная система и высокая детская смертность способствовали все большему и большему деторождению в России). В значительной степени корень всех потрясений и разорений, случившихся со страной (да и со всей Европой) в начале XX века, следует искать, как ни банально это звучит, в явно обгонявшем промышленный и сельскохозяйственный прогресс количестве ртов у быстро растущего населения страны. Поэтому, с одной стороны, люди, вовлеченные в развитие экономического прогресса, стремительно богатели, а с другой – происходило отставание в этом процессе для значительного числа жителей с периферии. Видимо, все так или иначе скоро наладилось бы благодаря механизму саморегуляции, но политики решили придать ему ускорение с помощью тотальной мировой войны…

8

На момент записи в приходской «фолиант» местный дьячок взял на себя смелость поправлять родителей, дающих при рождении своим чадам неподобающие и нецерковные имена. Но обнаружилось это лишь много лет спустя…