Триодь солнца

Прага нашу не примет солдатскую догму,

она будет нам припоминать наши танки,

вот поэтому ты доедай сладкий йогурт,

вот поэтому ты забирай свои тапки!

Время трудное. Может быть, через столетие

мы помиримся все. Даже те. Даже эти.

Михаил Александрович – правнук писателя,

кто стремится музей воссоздать в нашем городе

с оговоркой на вечность, на коей глаголите,

всё исполнится обязательно!

8.

«Задрожал пароход, шевельнулись колёса,

зашумела внизу вода…»

Раньше ездили так по реке вдоль откоса,

это небо – всегда,

эта Волга – всегда,

глаз татарский взирающий косо!

Есть одна только воля – железная плеть,

и острог – купол башни да красная стенка.

А в тюрьме, мой писатель, извольте сидеть,

как Ульянов, как Горький и как Короленко.

Прочитаю, и горло мне сводит от спазм,

словно Плач Ярославны рождается в вечность.

– Дайте руки и, чтобы обнять, дайте плечи,

я такое прочла, чем острог был для вас.

Как штрафбат на войне, эмиграция лучше,

затравили, как будто зверька, тьфу, тьфу. тьфу,

«Задрожал теплоход», плавать словно по суше…

Вам в Стамбул, чтоб спастись.

Нам на отдых – в Стамбул!

А ещё помню, что в нулевые, лихие

за шмотьём туда ездили, ибо базар

нас спасал от бескормиц и Айя-София

нам глядела вослед из страны янычар!

Глаз османский косил один, а второй – жёлтый,

словно меч ассасинов, султанской грозой

был прикрытым слегка.

А мы шли – толпы, толпы,

ибо тьмы нас и тьмы, возвращались домой.

Прочитала всю книгу, пока добиралась,

я в каюте читала, на палубе и

пока ехала в поезде, (помню лишь тяжесть

я баулов и сумок китайских своих!)

Интернет просто глючил. На станции глючил,

по-пацански, по-детски влюбилась я в вас,

неужели так мучить больших и могучих?

Не хочу быть писателем! Но нарвалась.

«Задрожал пароход, шевельнулись колёса,

зашумела внизу роковая вода…»

Но Россию тогда вы, бросая, не бросил,

и она вас не бросила бы никогда!

Есть тлетворная связь, как на Праге жениться,

и в кровати барахтаться ночью и днём.

Маяковский сказал то, что кровь – не водица,

и себя застрелил…

Да гори всё огнём!

Перверсии времён «маньякального» рая

и космизм писем Миртова – твёрдый металл.

…Говорят, что поэты не умирают.

Значит, также писатель не умирал.

9.

Ах, Россия, далёкая, солнышко, лапочка!

Как о ней можно плохо сказать? Вырви рот.

Ты же просто уехал, забрал свои тапочки,

а она не уехала – в сердце живёт!

Эмигранты – писатели, белогвардейцы,

эмигранты – Деникин, генерал-лейтенант.

Кто-то смог застрелиться, убиться, повеситься,

кто-то вместе с собою увёз свой талант.

Я последнее время ни о чём не могу думать:

эмигранты первой, второй волны.

…А сейчас я хочу съесть кусочек лукума,

а сейчас я хочу дорогого парфюма,

я их жизнь хочу видеть не со стороны.

А в разломе страны. Да, мы были в разломе,

но сейчас собираемся в крепкий кулак,

я —

за армию, флот.

Я – за то, чтобы помнить,

помнить только хорошее, а не бардак:

не бескормицу, ни как мы все побирались,

не беспомощность наших отцов при разделе,

не про этих бомжей и воров на вокзале,

не про Натку-давалку на самом-то деле.

А про то,

что мы – этот кулак огроменный,

Честный, русский, удалый и богатырский!

Я хочу, чтоб скорее пришло примиренье,

а не этот Мазепа, предатель и сырский.

А на самом-то деле нет рая! Ну, то есть,

может быть, где-то есть, но не здесь на планете.

В ворохах книг, статей и эссе живу, роясь,

как они, наши предки, в своих лихолетьях.

Кровь и боль, пот и кровь, гниль да хворь, тленья запах,

вой волчицы, плач волка, ну, хватит, бабахать!

Люди первой волны были просто другие

по сравнению с нынешними – чище, лучше.

Письма Чирикову – они круглые с дыню,

пахнут дымом! – пишу.

Словно вижу я лучик.

И скучаю. А всё-таки рай был возможен!

В перевёртыше взглядов. В изнанке себя ли.

А затем стала Прага единственным ложем,

как наёмная шлюха, с коей все переспали!

10.

Смерть в России или вам жизнь заграницей,

выбирайте. Он выбрал тогда пароход.

Так колёса истории катятся. Спицей

колесо не проткнёшь. И никто не проткнёт.

Говорят, что совковые, что мы отсталые,

где же Пётр, чтоб брить головы? И где наш бренд?

И мне старые нижегородки сказали,

что я «так себе, сложный дремучий поэт!»

Да и где тот платок на роток, чтобы кинуть?

Ещё добрая бабка – писатель и друг

мне сказала:

– Понты брось, сожги свои нимбы…

Но никак не разъять мне протянутых рук!

Палец к пальцу мои, ноготки с ноготками,

нет, Россия – не кринж с проституткой во снах

и не корпоратив.

Она – чайки над нами

и безумие храбрых. И небо – в сынах,

за Россию отдавших себя без остатка.

Да, у нас не всегда сыто, пьяно и сладко.

И у нас не всегда конфетти. У нас фронт,

а мирняк – это те же интеллигенты,

оппозиция, но словно наоборот.

Быть оболганным,

преданным, но не предавшим,

быть забытым на время и помнящим быть.

Ни за гамбургер, щи, не за пшённую кашу,

мы для мамы-России все Божьи рабы.

И чем горше и праведней, тем выше цели.

Вы сегодня мне снились, как сниться нельзя:

и как будто я плакала, лёжа в постели.

А проснулась, но сухи глаза!

ДОСТРАСТНОЕ ВРЕМЯ

Если вдруг случится самое невозможное, самое нелепое, а в жизни бывает всякое,

если вдруг все отвернутся, забудут Тебя, перестанут веровать,

погрозят кулаком,

так бывает, исчезли, иссякли,

так бывает, хотя они самые первые.

Если вдруг случится самое непредвиденное, самое горькое.

Даже те отринут вдруг, кто говорили, что преданы.

Будет некому поцеловать Твои щёки от слёз просто мокрые,

будет некому руки Твои согревать бледные.

Господи! Я лишь одна не оставлю Тебя, грешная,

вот такая я грешная, что даже страшно подумать мне,

как могла я входить во сады эти вишне-черешневые,

как могла я у моря бродить дюнами.

Грешная! Не умею прощать иногда, отпускать да кричать – шло б оно! —

а когда отпускаю, опять возвращаюсь я Дантово!

Иногда я кричу там, где надо не криком, а шёпотом

и совсем ничего-то такого не надо мне!

Право, я не оставлю Тебя у Распятия вечного,

у меня на груди Ты на крестике тоже распятый весь.

Ладно бы за кого одного, Ты за всё человечество,

деревеньки на севере, где травы косами спутались.

Не оставлю тебя, сколько б Ты не просил меня: «Брось меня!»

Не оставлю Тебя, как бы Ты не кричал: «Хватит. Пожили!»

Малороссия здесь. Фразороссия. Библия-Россия,

не отсекнешь сие материнское ножиком.

Да, я маленькая. Да, худая. (Диеты, пробежки и

бесконечные эти метания до косметологов…)

Я не бросила нашу Россию во времечко Брежнева.

Я не бросила маму больную, свекровь, кошку квёлую.

Но если вдруг случится самое невозможное, самое нелепое, самое невероятное,

обовью Твою шею в терновом венце, кровь не смытую.

Обовью я руками, прижмусь, воскричу, о прости, если матами,

все орут так под пытками.

Да, я буду последняя, кто не отринет, не скурвится,

да я буду последняя возле черты, ленты финишной.

даже в грязном сарае со свиньями, овцами, курами

не отрину Тебя, даже если отринешь Ты…

***

…вот так и я своей рукой. А руки

дрожали… Как унять мне дрожь? Ушла

не в ночь сырую. В день! Где звуки

шуршащих шин. Где птицы близоруки

и синеглазы в небе средь вершин

деревьев мечутся. Кто я? Я – из руин

самой себя.

Я – камни, камни,

разрушена. Разбита…

Третий день

пишу тебе: ватсап, телега, вайбер,

я из руин пишу, из слова «тень».

«Своей рукой портрет твой», как у Блока.

«Своей рукой убрал», как это плохо!

А текст один: «Прости, что огорчила.

Да, ты виновен, но прости мне, милый!»

Зачем придумывать идиллий совершенство?

Нет идеала в мире! Сколько лет

ищу я идеал простой свой, женский,

духовный, близкий! Идеала нет.

«Своей рукой портрет твой» в рамке венской

«своей рукой» разбила. И – привет!

Привет, привет, привет из сонма дней,

Душа моя, как голая, – оденься,

душа моя, нет в мире совершенства,

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.