Призраки Вудстока

– По-моему нет, – неприязненно покосившись на Иезекила, которого про себя все это время величала исключительно «Красной Бейсболкой», чтоб отличать от его приятелей – одного в обычной серой кепке, второго щеголяющего обширными залысинами на потной голове, Эванджелин фыркнула.

– Ну вот! – притворно расстроившись, Красная Бейсболка ухмыльнулся, развернувшись вместе со стулом к женщине. – Слушайте, мисс, я тут подумал – а чего это такая цыпа торчит тут одна, скучает?

– А с чего вам вообще кажется, что она скучает? – Эва холодно прищурилась. Липкий сальный взгляд, скользнувший по ее плечам, она надменно проигнорировала.

– Да так… Разве пристало даме сидеть одной? Да не жмись, составь нам компанию! Скучно здесь, как у дьявола в заднице, это уж точно! А вот твоя задница, детка, прямо что надо, вот что! Весь вечер смотрю, – и Красная Бейсболка похабно причмокнул, добавив следом совершенно ни к селу, ник городу: – Эххх, вот я бы тебя прокатил!

– Удивительные познания про дьяволову задницу, – Эва только приподняла бровь, пропуская мимо себя вместе со взглядом и остальную тираду. – Могу посоветовать туда и убираться, вот и все.

– Слушай, красотуля, мне скучно торчать в этом чертовом баре без девчонки, одни косые небритые рожи, ну куда это годится? – продолжал Красная Бейсболка, и на этом приятели его охотно заржали. – Как насчет того, чтоб разбавить нашу компанию, а? И пусть ты уже явно не студенточка, я не отказался бы, чтоб ты скрасила нам вечер приятной болтовней, а то, может, и не только! Серьезно – нам всем это позарез необходимо: немного внимания и пара ласковых слов, а?

– Единственное, в чем ты нуждаешься – это засунуть свой язык себе в зад, и не доставать его оттуда.

– Не хочешь?

– Нет.

– Ну и дура, – заржал Бейсболка.

– На себя погляди, убожество, – бросила она.

– Сука, – скривился Бейсболка.

Эва продемонстрировала ему оттопыренный средний палец, сверкнув кольцами на руке. Хамоватый собеседник отвернулся, отпустил сальную, под стать взгляду, шутку, его приятели загоготали, как гуси на пруду. Эванджелин недовольно прищурилась. Когда Лысина – приятель Иезекиля, тот, что сидел слева, повернулся к ней, собираясь снова что-то сказать, она не выдержала:

– Еще раз позволите себе что-то ляпнуть в мой адрес, так не пойдете – побежите, усекли, ребятки?

И с недвусмысленным видом она похлопала по боку куртки, там, где обычно у полицейских пряталась кобура табельного оружия.

– Ты что, новый коп, что ли? – недовольно протянул Лысина. – Появление этого, трупа на поляне расследовать явилась?

– Тебе какая разница? – огрызнулась Эва. – Нет. Но это не отменяет того, что ты и твои дружки – идиоты. Так что проваливай. Или просто отвяжись от меня, идет?

– Эй! Эй-эй-эй! А ну тихо в тут, – басовито одернул разошедшихся гостей бармен. – Будете буянить, я настоящих копов вызову, всем ясно? Вы, мисс, извините – но у меня тут не салун в прерии. Если вас обижают – говорите мне.

– Прости, Тони. Я бы предпочла, чтоб твои завсегдатаи перестали ко мне цепляться. Не только сейчас, а вообще.

– Иезекил, заткни пасть и не лезь к дамам, тебе же сказали – предложение не интересует. Если что-то не так, проваливай. И да, я про копов не шутил, ага?

– Ага, – буркнул Иез-Бейсболка, мигом растеряв кураж. – Сволочи. У меня и так предупреждение висит с прошлой пятницы… Дэвис сказал, что если еще раз нарвусь, поеду мести улицы в Олбани, тьфу-тты…

– Вот и не обостряй, – ухмыльнулся Тони. И еще раз включил на перемотку последнюю проигравшую песню. – Весь трек с вами пропустил, будь оно неладно.

И Марти Роббинс снова принялся рассказывать свою балладу про мстительных пареньков, преследующих человека, что в Новом Орлеане посмел убить их отца.

Симмонс застал уже окончание сцены – и потому вмешиваться не стал: накал страстей уже погас, когда он, пройдя в зал, кивнул Эве – и та дружелюбно подняла ладонь в приветствии.

Спросив кружку пшеничного светлого, Джон кивком указал бармену, куда ту отнести – и бармен только покачал головой, прогудев:

– О, мистер, не советую беспокоить. Она сегодня не в духе – я отсюда слышал, как эта дама ругалась с держателем мотеля – а ведь «Эль Монако» через дорогу! Не так уж и близко, знаете ли! Да и настроение ей успели еще подпортить и без того, – и он кивнул на насупленного типа в красной бейсболке и его приятелей.

– Ничего, я думаю, мы как-нибудь договоримся. Спиной к выходу я сидеть точно не хочу, – Симмонс усмехнулся и направился к столику, занятому мисс Фей.

К удивлению собравшихся, она без лишних слов сгребла в сторону разбросанные по столу листки бумаги и сняла со стула ноги, чуть передвинувшись так, чтобы обоим было удобнее устроиться. Видимо, она была против не любой компании, а только конкретно той, что так настойчиво зазывала ее к себе только что.

– Ах вот оно что! – громко возвестил Лысина, Иезекил-Бейсболка кисло выругался, а тип в серой кепке поднялся на ноги и предложил:

– Ну все к черту, погнали отсюда, парни.

И три типчика вышли прочь, загрузились в свой «Ровер» – и действительно, погнали.

– Вероятно, кто-то из дорожной полиции будет очень рад их встретить, – откомментировал помощник бармена, выглянув из подсобки: это был парень около тридцати лет, худощавый, молчаливый – и черный, как вакса.

– А тебе не все ли равно? – хмыкнул бармен, оглянувшись.

– Убрались – и ладно, – кивнул помощник, несколько сумрачно: можно было предположить, что отношения с Иезекилем и его дружками у него, скорее всего, не очень задались. Впрочем, когда эти трое убрались, в баре стало сразу точно просторнее, а не только тише.

Симмонс уронил свернутый плащ на спинку стула поверх темной куртки и уселся спиной к стойке. Через пару секунд на столе появилась кружка заказанного пшеничного, потом картошка соломкой и джерки.

Не дожидаясь приглашения, Эванджелин немедля утащила ломтик картошки. В бокале у нее белой пенной шапкой колыхался светлый эль, ярко пахнущий цитрусами и почему-то кардамоном – приличный, хоть и жидковатый, если уж честно, о чем она немедля сообщила. Зато свежий – и, главное, холодный.

– А вот насчет вашего лагера я не была бы так уверена, не разбавляет ли его этот замечательный парень, – Эва фыркнула, и подвинула в центр стола свою плошку с фисташками.

Бармен услышал – и обиженно прогудел:

– Мисс! Я никогда не наливаю разбавленного приличным людям!

Переглянувшись, Джон и Эва вдруг одновременно фыркнули: определение «приличных людей» оба в свой адрес слышали так редко, что воспринять его иначе, как то ли грубую попытку подольститься, то ли как неуклюжую шутку, не получилось.

А может, бармен Тони Бауэрс – имя значилось на карточке у стойки – и в самом деле не соврал. Во всяком случае, в кружке оказалось пиво как пиво, без привкуса разбавленности.

– Какие-то, хм, неудобства? – Джон, внимательно поглядев на компаньонку по столику, кивнул на дверь, за которой скрылись клетчатые типы.

– Уже нет. Я в состоянии послать куда подальше подгулявших раздолбаев, которые возомнили себя крутыми парнями прямиком из Техаса, – Эва произнесла последнее слово с неожиданным взрывным «ха» вместо глуховатого новоанглийского «кси», и Симмонс не мог этого не отметить. И тут же напомнил себе – ах да. Она ведь, судя по личному делу, с Юга – точнее, из Флориды… интересно, отчего этого южного говора не было слышно раньше? Позерствует – или же уже это не первая ее пинта эля за вечер…? А может, ее просто все достало? – вкрадчиво уточнил внутренний голос, и Симмонс все-таки решил с ним согласиться.

– Такого сорта засранцы, впрочем, водятся где угодно, я так полагаю, – дипломатично пожал плечами он. И добавил, указав кивком на записки и листочки, и на неизменную помятую тетрадь: – я смотрю, у вас и тут не прекращается работа. И, судя по всему, сегодня уже куда-то успели съездить?

– Ага, – Эва энергично кивнула. – Добралась до телефона, рассказала умникам с кафедры, что я о них думаю. Мое согласие на помощь следствию не означает, что мне не хочется напомнить коллегам, что значит право неприкосновенной личной жизни.

Джон хмыкнул, с любопытством подтянул ближе один из листков, исчерканных торопливым, а оттого практически совершенно нечитаемым почерком, размашистым и экспрессивным.

– А что у вас тут в записях? – поинтересовался он.

– Да так, всякие полевые заметки. В том числе и по нашему общему вопросу, кстати. Вы удачно появились, Симмонс – у меня есть несколько свежих соображений. Правда, если бы ко мне не приставали с желанием побеседовать всякие личности, дело пошло бы куда как живее!

Симмонс понимающе кивнул – но уточнять снова ничего, благо, не стал: Эве не хотелось с ним еще дополнительно обсуждать выходки тех стервецов, комментировавших ее майку, открывавшую загорелые плечи. После этого они еще какое-то время обменивались замечаниями по поводу сегодняшнего рыскания по кемперской поляне, пришли к выводу, что пристального расспроса заслуживает каждый из угодивших в особый список Симмонса ребят, а потом Эва решительно тряхнула головой и заявила:

– Так, у меня сразу, пока вечер только-только начинается, есть предложение. Раз уж мы оказались в одной лодке не только по делам, но и в свободное время, предлагаю отставить официальный тон к чертям собачьим. К черту всех этих «мистеров» и «мисс»; у меня есть имя, и оно мне вполне нравится.

– Идет, – Джон усмехнулся, соглашаясь. – Так, действительно, будет намного проще. Я к тому же все забывал спросить – как все-таки лучше к тебе обращаться, если честно.

– Если бы меня не устраивал вариант «Эва», я бы об этом сказала, – она хмыкнула. – Впрочем, дома меня иногда называют Джей, тоже ничего не имею против.

– Так это и есть полное среднее имя?

– Не-а. Это инициал вместо среднего имени у меня в честь домашнего прозвища, – пояснила она, и продолжила: – За знакомство мы уже пили колу, разумеется, но тогда, как ты выразился, это было предложение «зарыть топор».

– Закрепим успех. День работы – и еще никто никого не бесит, считаю, это достижение, – Джон без тени улыбки коснулся краем кружки стенки ее бокала-пинты.

После этого она точно так же невозмутимо стащила полоску джерки – и дальше на закуску больше не обращала внимания, кажется, вообще. Зато, порывшись в своих записях, заговорщицки прищурилась:

– Кстати, Джон, глянь-ка. Это может быть небезынтересно: я перерисовала тот знак, что неизвестный тип – а может, типы – оставил Буги-Вуги…

– Его звали Билли. Пока – без фамилии, но кто-то слышал – Билли, – перебил Джон.

– Хорошо, пусть будет Билли – на вечную память, – она хмыкнула и вытащила из тетради отдельный лист. Положила его перед Симмонсом и выжидающе уставилась.

Симмонса не смутил ее чернушный юмор – замечание о «вечной памяти» прозвучало, разумеется, грубо, но точно – зато он не смог не отметить, что Эва, кажется, играючи обошла ту неловкость, в которую по уши вляпался Дэвис: с этой картинкой нет надобности светить перед пугливыми подростками и сельскими сплетниками фотографии мертвого тела.

– Разумеется, мне ничего этот рисунок не говорит, – Симмонс слегка пожал плечами, поглядев на странное сочетание ромбов, крючков и точек вдоль длинной вертикальной черты, на которую все эти закорючки точно нанизывались. – А тебе?

– А мне – да. Сегодня тип, которому я особенно хотела показать эту картинку, весьма ловко улизнул у нас из-под рук, но я думаю, завтра можно будет прицельно поинтересоваться, что он об этом думает. Догадаешься, о ком речь?

– Энди? Или кто-то из индейцев? – Повспоминав про «улизнул», Симмонс спросил первое, что пришло в голову.

– Энди, – Эва кивнула. – Анденару Черная Стрела, да. Этот символ – как бы так объяснить…? Что-то вроде надписи на соседском заборе: убирайся, чертов ублюдок. Короткое утэввское проклятье – и нет, не в магическом смысле, а скорее в смысле бранного выражения. Его обычно вырезают на палочке или древке стрелы, и втыкают перед жилищем недруга, предупреждая: не переходи тропу передо мной, не попадайся под руки, ты мне не друг.

– Черная метка? – Симмонс с пониманием вскинул брови.

– Что-то вроде, да. Только…

– Только ее не принято вырезать на теле мертвого врага?

– Поразительная догадливость, – Эва кивнула, и при этом вовсе не казалось, что она иронизирует. – Для того, кто не знаком с научными аспектами этого всего – действительно поразительная. Так что этот знак – он может вполне оказаться не тем, чем кажется. В точности, как совы… кхм.

– Что ты имеешь в виду, Эва? – теперь Симмонс уставился на нее, машинально скользнув взглядом по руке, обхватившей узкую часть тюльпановидной пинты. Бокал она держала левой – в правой у нее был карандаш. Почему-то глаз зацепился за кольца – все разные, но все – массивное причудливое серебро. Широкая полоса индейского узора с позолоченными перьями-стрелами в середине, следующее точно сплетенное из завитков вроде кельтского (или скандинавского? черт их разберет) узла, дальше – грубоватое простое кольцо с надписью по-латыни, рядом с ним массивное литье в виде черепа – и пустое основание левого безымянного пальца, зато тонкое витое на средней фаланге над ним. На второй руке на этом же пальце – узкое серебряное с прозрачными зеленоватыми камешками, тремя в ряд, и еще какие-то завитки. Уж точно не тянет на свадебное кольцо, переодетое разведенной дамой на другую руку. Странно, подумал Джон, вроде бы в личном деле было про замужество, но и Мэтт по телефону тогда сказал «все-таки именно мисс, смотри не перепутай». Хм, что-то не клеится – но не спрашивать же? Пока, во всяком случае. Джон перевел взгляд на рисунок:

– Не то, чем кажется – что ты имеешь в виду? И, касательно Энди…

– Опережая вопрос – я не думаю, что это именно Энди этого паренька пришил. Пока не думаю – не из-за чего особенно. Но я полагаю, что Энди вполне мог бы. А еще он мог бы знать, кто способен на такое. Или – если это все действительно попытка нас запутать, то этот щенок мог бы помочь в распутывании. Он, так вышло, довольно хорошо разбирается в обычаях своих предков… и замашках современников. В кое-чем лучше меня, да – просто потому, что он сам утэвво. И – этноактивист. И засранец ко всему прочему.

– И не захочет помогать по доброй воле?

– Именно. Нам нужен довольно весомый аргумент, чтобы он согласился… послушай, Симмонс, можно я задам тебе один вопрос? Один-единственный. И вот после него я отвечу, что я имею в виду, говоря, что этот символ может оказаться не тем, чем кажется.

– Валяй.

– У меня есть предположение, почему ФБР вдруг заинтересовалось одним-единственным, пусть и таким мерзким, убийством. Потому что оно выглядит совершенным на почве национальной розни, вот почему. А ведь сейчас в национальных поселениях вовсе неспокойно – парни вроде этого Энди, они есть везде. И среди тех, и среди этих коренных, красная у них кожа или оливковая, без разницы. Оба сорта местных недовольны тем, как… как у них устроено сейчас все. Они потеряли большую часть независимости и своих земель, они теряют самую свою суть – и многие в этом винят правительство и белых вообще. Не сказать, что они так уж и не правы… Да, спешу напомнить – у нас не случилось крупной войны на рубеже веков не иначе, как каким-то чудом, разумеется. Но… Скажи прямо – вы, ваше ведомство, сунули в это нос потому, что сейчас любая мелочь может поджечь пороховую бочку недовольства коренных, так? Это и есть мой вопрос. Я угадала?

Симмонс чуть помедлил – и кивнул. Эванджелин говорила тихо – так неожиданно в сравнении с ее обычной привычкой, что Джон явственно понял: она отдает себе отчет в том, насколько важную тему задела, и точно так же, как и он, не хочет, чтобы в их разговор кто-то сунул нос со стороны. И нет, сколько бы на не выпила, контроля над собой она точно не теряла, а значит, мелькнувший в речи южный говор – всего лишь прорвавшееся на миг раздражение.

– А теперь – что, если кто-то просто очень хочет, чтобы копы и ФБР вызверились на коренных, а? Информация, чтоб над ней подумать, так сказать.

– Ага. Ты подозреваешь двойное дно?

– Именно, – она со значением прищурилась, поднесла бокал к губам и сделала неторопливый глоток.

– Поразительно. Никто так и не сообразил, зачем я на самом деле мог приехать, – пробормотал Джон. – Даже копы до сих пор молча ломают голову, зато ты… Эва, у тебя поразительно цепкий ум. Я – честно – восхищен.

– Брось! Это слишком похоже на лесть. А я такого не люблю – мне хватает Тони с его подкатами.

– Бармена?

– А то. Я же говорю – мне тут хотелось посидеть подумать, никому не мешая и не мозоля глаза, но каждый счел своим долгом подвалить с беседой… правда, Тони? – саркастично уточнила Эва, уже чуть громче, так, чтобы Бауэрс услышал.

– Я уже извинился за день знакомства, – Тони усмехнулся. – И пояснил, что мечтал бы к сам подкатить, мисс, только если был бы на пятнадцать лет моложе и на пару дюжин фунтов полегче! Но сами понимаете, я не мог не удивиться – вы, мисс Фей, первая из знакомых мне леди, которая не считает, что кожаные крутки воняют, и что у меня тут из приемника играет какое-то дерьмо!

Бауэрс гулко рассмеялся, а потом уточнил:

– Так вы будете «Гиннес» брать, или нет?

– Будто у тебя он нормальный. Куртки! Выдумал тоже – куртка впитывает запах твоей жизни, мест, где ты побывал… как она может казаться противной? Это запах свободы, Тони – так и отвечай в следующий раз всяким фифам. Равно как и запах бензина и машинного масла – запахи свободы и права ехать, куда хочешь. Вышел с работы в конце дня, упал на сиденье – и все, понимаешь, что ты уже почти что дома. И тебе никто не указ, а? Разве не за этим люди заводят автомобили?

– Ну еще бы вы считали иначе, – Бауэрс хмыкнул. – Я вам по секрету скажу, что местные мальчишки об вашу тачку все глаза смозолили, мисс!

– Главное, чтоб руками не трогали, – пошутила Эва. – А с «Гиннесом», Тони, лучше не рискуй – если окажется подделка, я не стану за него платить, так и знай. И, будь спокоен, я отличу!

– А я вам говорю, самый настоящий!

– Ну вот и посмотрим к вечеру. А сейчас, будь добр, отвали, хорошо?

– Как скажете, мисс! – Бауэрс шутливо козырнул и скрылся в подсобке, выпихнув вместо себя помощника. Тот принялся усердно полировать замусленную стойку.

– Весело у вас тут, – хмыкнул Джон, проследив за этой сценой. – Надеюсь, я не попадаю в категорию этих самых надоедливых непрошенных собеседников?

– Нет, – она рассмеялась. – Потому что с тобой я свои измышления и собиралась обсудить. Удачно вышло, я бы сказала. Хоть в чем-то удачно.

– Хоть в чем-то?

– А, не бери в голову, – Эва отмахнулась, убрав карандаш в тетрадку, но при этом замолкла, и вся ее показная веселость испарилась, точно ее и не было. Задумчиво приложилась к бокалу, опустошив его до конца. Рассеяно расщелкнула пальцами фисташку, но есть ядрышко не спешила, просто катала в пальцах.

– Эва, я тоже кое-что спросить хотел. Вопрос за вопрос – я ответил на твой, теперь тоже хотел бы кое-что узнать.

– Только не про машину! – она в притворном ужасе подняла обе ладони. – На другое – отвечу, на этот вопрос – увы, могу только послать к черту.

– А что – про машину? – не понял Джон.

– Ничего, – отрезала Фей, и следом передразнила неведомо кого, но явно кого-то волне конкретного: – «Заче-е-ем тебе эта машина? Куда ты будешь на ней ездить? Не вздумай покупать, она тебя убьет!» Ничего из этого, окей?

– Ничего. Ровным счетом, – Джон только хмыкнул себе под нос. – Честно – даже не думал. И что значит – куда на ней ездить? Разве верный ответ будет не «куда угодно»?

– Ну хоть кто-то понимает, – она иронично прищурилась. – Ладно, валяй, задавай и свой вопрос. Это будет честно.

Джон глубоко вздохнул, подбирая слова потом начал:

– Вообще, конечно, я сперва хотел поинтересоваться, отчего это слова Дэвиса про «гражданскую сознательность» тебя так взбесили, а сегодня мальчишку с фотоаппаратом ты именно в этих же выражениях принуждала к сознательности, но я подумал немного… и решил узнать другое: почему вообще ты влезла в то дело с доктором на национальной территории. Что тебя подтолкнуло раздуть скандал? Вроде бы не карьера – или я ошибаюсь? У меня все это плохо вяжется в одну картину, особенно учитывая ту историю со студентами, поддерживавшими ИРА…

Эва сперва изумленно уставилась на собеседника, потом бросила многострадальную фисташку в рот и со зверским выражением лица ею хрустнула, медленно протянув:

– А-гаа… значит, мое досье у тебя пылится в бардачке?

– Брось, это уже привычка, сродни рефлексу, – Джон невозмутимо качнул головой, хотя поймал себя на мыли, что едва было не сказал «извини». – Может быть, как курение – не слишком приятная для других, но невытравимая. Как ты думаешь, я мог не задаться вопросом о том, с кем буду шастать по полю больше недели подряд?

С этими словами Симмонс выудил сигарету и чиркнул зажигалкой, закуривая. Эва, недовольно поморщившись, откинулась назад на стуле, скрестила руки на груди.

– Ладно, допустим, – хмыкнула она. – Я-то про тебя совершенно ничего не знаю, если что.

– Я скучный тип, – Джон хмыкнул в ответ. – Серьезно, очень скучный. Если интересно, можешь позвонить в управление, шеф тебя просветит: это его стараниями нам приходится подлаживаться друг к другу, если что!

Эва покачала головой, еще пару секунд сумрачно похмурившись, потом махнула ладонью, отгоняя табачный дым, и со вздохом сдалась:

– Ладно. Это и правда было бы странно, если бы ты так не сделал. Так в чем вопрос-то?

– Почему ты это делаешь – вот в чем. Меня в большей мере интересует скандал с доктором – что в нем осталось за кадром? Настоящая причина, по которой ты влезла в эту историю? Таких вещей, сама понимаешь, никто кроме тебя знать не может. И это… не для работы. Я просто хочу понять.

– Ладно, я тебе отвечу. На весь ворох того, что ты тут успел озвучить – сразу, потому что, гм, оно все и правда так или иначе связано. Но это не очень короткая история, так что сначала стоит запастись еще парой кружек.

Джон, конечно, и в самом деле торопливо прочитал все то, что она принялась рассказывать сперва – про доктора, попавшегося на операциях без показаний, и о том, как журналист довольно крупной газеты, выслушав полевого антрополога мисс Эванджелин Фей, предложил ей провести независимое расследование. Только вот о том, что изначально Эва обивала пороги прокуроров и детективов, медицинского департамента и прочих чиновных рож, по ее выражению, в самом деле ничего нигде не было сказано.

– «Журналист предложил»? Ха! Мне пришлось его соблазнить таким громким бумом, что принесет ему славу самого беспристрастного и отчаянного охотника за правдой, что тот типчик не смог устоять. Моей личной карьере от этого было вообще на тот момент ни жарко, ни холодно – у меня была другая тема. Я искала общие мотивы магических практик у неродственных племен, мечтала откопать лазейку, ключ к единой сути магической стороны нашего мира… кое-что удалось найти, это правда: без этого у меня не было бы научной степени сейчас. Не об этом речь. Задумайся, Джон – этот чертов докторишка Хазер возомнил себя великим евгенистом, решающим, кто имеет право рожать детей, а кто – нет. Стерилизация молодых индеанок и утэввских женщин без показаний – вполне достаточное преступление против самой сути врачебной практики, так что итог закономерен: лицензию он потерял. Об одном жалею – от реального срока в колонии этот урод отмазался. Сколько женщин потеряли возможность родить еще раз? Доказать – точнее, выкрасть достаточное для громкого процесса архивных историй болезни – мы сумели, мне так кажется, меньше половины.

– «Выкрасть»? – Джон изумленно уставился на Эванджелин.

– А ты думал, как они попали к нам – мне и тому журналистскому сукину сыну – в руки? – она жестко усмехнулась. – Небольшой подкуп дежурного по архивной части, ключ, оставленный в цветочном горшке, поздний вечер – и, вуаля, два умника и большая спортивная сумка. Я знала точные фамилии, которые нам нужны – иначе, конечно, ничего не вышло бы. Не спрашивай, сколько времени я собирала эти фамилии и истории.

– Сколько? – тут же спросил Симмонс, аж подавшись вперед.

– Почти год, – мрачно улыбнулась Эванджелин. – Параллельно с научной писаниной, если угодно.

Симмонс присвистнул. Затянулся почти докуренной сигаретой, раздавил в пепельнице остаток и покачал головой.

– А на вопрос – почему я это делала, и заодно на вопрос про моих «ирландских» студентов, гражданскую сознательность и прочее я могу ответить только вот что: я считаю, что у любого разумного существа есть право на свободную волю. Неотъемлемое, священное, неприкосновенное право. И тот, кто пытается его отнять просто потому, что может и хочет, заслуживает, чтобы ему дали по роже. Очень сильно. Заметь – я при этом считаю, что ценить чужую жизнь, соблюдать законы и все в таком духе – это тоже наше право. Не обязанность – право. Но – вот какая заковыка! – без этого нельзя называться разумным существом. Следовательно, те, кто хладнокровно расстреливал гражданских в Ирландии, тот доктор-выродок, а с ними и чувак, считающий, что кодаковская пленка дороже возможности найти убийцу, и тупорылый коп, не умеющий договариваться с людьми – примерно одинаковые сволочи. Кто-то, на чьих руках кровь – больше, кто-то, кто просто туповатый засранец, чуть меньше. Разница лишь в том, что последним еще можно что-то объяснить, и все. Что ты так смотришь? Скажешь, я не права?