Нож

Арни любил рисовать, помимо человечков и солдатиков, чертежи для своих будущих конструкций. Первым его гениальным изобретением стало деревянное ружьё – одна тонкая и длинная кубическая палка, прибитая двумя гвоздями (для прочности) к мелкой доске, представляющей собой пистолетную рукоятку. С подступающими друг за другом волнами воображения, мальчик добавлял к своему «Карабину имени Арнольда-освободителя» всё новые детали, вид которых доставлял творцу детскую уверенность в том, что получившаяся вещь будет «супер мега крутой», и ребята будут просто в шоке, да они вообще не представляют, с каким оружием имеют дело («Оно должно пускать лазеры, кидаться бомбами и стрелять огненными пулями!»), ни у кого такого нет! Следующей деталью стал, конечно же, прицел. Вот тут пришлось уже подумать немного больше, чем обычно, да и деталь была не из самых простых («Прицел не может быть из дерева, он должен отличаться…»). Глаза бегали по мастерской: отвёртка («Да ну…»), смазанная пружина от старого велосипеда («Вещь хорошая, но лучше оставлю её на потом…»), длинный, чуть изогнутый гвоздь («Слишком просто…»), пыльная трубка, опирающаяся на стену («Хм… Точно!»). Арни осенило —«Труба как раз подойдет; внутри полость; можно вставить стеклышки круглые, маркером нарисую на втором красную точку, боже, ка-а-к же я хорош!». Гордости мальцу не занимать, хотя он её вполне заслуживал – придумать такое в двенадцать лет, это, безусловно, достойно любого начинающего инженера. Но вот сил распилить всё-таки не хватало – труба из прочного пластика постоянно соскальзывала, не находя даже самой простой опоры, укатывалась под ноги («С досками было проще!»), издевалась над бедным маленьким мальчиком, как только могла («У-у-ух, я тебя сейчас!»). Арнольд подобрал молоток, откопал тяжелое железное зубило, и встал на несносную трубу обеими ногами, рассчитывая свой размашистый удар. Зубило царапнуло острым концом трубку по половине от полного диаметра, но вместо того, чтобы разделить её пополам, угодило прямо в земляной пол, намертво там закрепившись. «Э-х, сейчас я тут всё переломаю…» – с печалью в голосе рассудил Арни, который ну никак не мог одержать победу над пластмассовым зверем, перебирая в голове десяток новых способов, но самым действенным оказался последний —«…пойду позову отца, он всё умеет!».

Отец, отвлеченный от стройки нового сарая для уток, с серьёзной миной выслушал от начала и до конца проблему его сына. «Для такого, Арни, нужны тески и немного фантазии…» – Арнольд даже чуть-чуть обиделся после этих слов, ведь в своей фантазии был уверен на все двести, или даже триста процентов. Поместив пластиковую трубку меж зажимными планками, отец достал из кармана своей мокрой, словно половая тряпка, рубашки черный маркер и провёл им по окружности цилиндрического изделия, чуть выше места зажима. Из груды отверток всех цветов радуги, склонившейся набок тяпки и лома, что с грохотом повалился на землю, всезнающий откопал длиннющий и просто здоровенный ручной лобзик с поблескивающей лакированной рукояткой. Нескольких движений узкого пильного полотна «туда-сюда», и длинный конец трубки соскользнул на пол, едва не задев мальчика, а короткий даже не шелохнулся. Отец прокрутил зажимную рукоятку, словно колёсико с невидимым хомячком; ходовой винт попятился назад, и маленький кусочек трубы угодил прямо в руки Арни.

«Люблю тебя, папа!» – прокричал он, не веря своему счастью, и обнял широкоплечего и жилистого мужчину за его крепкую талию, будто держась за самую стойкую мачту, силой с которой не мог помериться ни один северный ветер. Отец погладил Арни по голове, взъерошив и без того лохматые, нестриженные волосы, второй рукой обвив мальчика на уровне его плеч.

«И я тебя, Арни… Но с острыми предметами тебе надо быть осторожнее, иначе твоя мама убьёт сначала тебя, потом доберётся и до меня, ну а в конце мы останемся без ужина, и так пусто станет внутри, что и пердеть будет нечем!». Арнольд хохотал так, будто его щекотали изнутри и снаружи сотня куриных перьев. Пришлось даже взяться за живот, задыхаясь от смеха. Отец тоже немного посмеялся, поддерживая веселый дух мальчика, продлевая действие нелепой, детской для него самого шутки.

Возвращаясь к нашему «детскому собранию», стоит рассказать и о Роберте, тихом и всегда спокойном, «примерном молодом человеке» (как сказала бы его матушка), который в данную минуту, наблюдая за притихнувшим и обозленным Питом, кивком подтвердил свою позицию насчет прослушивания долгожданной истории их друга, хотя сам уже был готов сжимать кулачки и сдерживать свой страх (ведь он имелся у всех, даже у самых стойких), особенно в присутствии милой дамы, перед которой ни в коем случае нельзя так себя опозорить. Роберт не имел привычки встревать в чужой разговор, да и вообще начинать беседу, или быть зачинщиком словесной перепалки, которая могла доходить и до оскорблений (исключительно личности собеседника, но такое случалось только в такие моменты, когда кто-то «уже переходил черту»). На Роберте сейчас была его новая, выглаженная рубашка в синюю полосочку, с длинными рукавами, с накрахмаленным воротничком, черными пуговками и терпким ароматом благовоний. Вельветовые брюки держались на узенькой талии благодаря кожаному ремню. Кроссовки по виду нельзя было отнести к товару местных рынков (скорее всего куплены они были в центре ГИПа, и стоимость их могла так удивить друзей, что они бы завидовали каждый раз, когда Роберт надевает эти «бриллиантовые скороходы» на свои нежные ножки). Но мальчик никогда не хвастался своими приобретениями, необычной, дорогой на вид и на ощупь одеждой, а когда его спрашивали, где он купил «такое чудо», то Роберту каждый раз приходилось врать своим друзьям во благо их дружбы, либо переводить тему разговора: «Да… Ну… Они на рынке последними были, каким-то чудом родителям удалось найти; поставщик в самом углу находится, его никто не замечает, да и сидит он недавно, а может и уйдет скоро, кто этих торгашей знает; папа привёз с работы, дал поносить; да брось, им цена ниже маминой посуды; и тому подобные выходы из каверзных ситуаций.

Роберт сидел на корточках, чтобы не испачкать пятую точку на своих штанишках («Мама была бы в ярости»), сомкнул свои ладони, как две детали детского конструктора, и бил большими пальцами друг о друга, отвлекая себя этим, приводя в порядок свои мысли, и ненароком наткнулся на одну даже интересную: «Сегодня Эш сидит одна, без подружки, ей будет о-очень страшно…» – и на этом самом моменте внутренняя энергия Роберта, скопившаяся на уровне пяток, вдруг выстрелила прямо в сердце —«…мне нужно будет её успокоить, Эшли не должна сидеть одна, её нужно поддержать, она может заплакать, я должен её… обнять…» – последнее заставило мальчика сделать глубокий вздох и еще раз тщательно обдумать всё сначала —«Как я… не смогу… не выйдет, вот и всё…» – Роберт давал заднюю пока еще у себя в голове, но его «внутреннее эхо» облетело вдоль и поперёк это хрупкое тельце и вернулось обратно, но уже совершенно другим, будто кто-то незаметно подменил его, хихикая, укрывшись в тихом местечке —«…я должен подсесть к ней в самый такой момент… когда все уже будут дрожать и ждать заключения, ждать паузы… я обниму… наверное… да! Я аккуратно сяду к ней, прошепчу… нет, шептать это уже пошлость какая-то… просто обниму и прижму… к себе… какая Эшли всё-таки красивая…» – Роберт смотрел на её розоватые щеки, крошечный, симпатичный носик, бархатные ресницы, а под ними – потерянные глаза («Она уже боится, бедная Эш»), на светлые, словно медовые соты, волосы, которые окутали её шею, легли на ключицу и их тонкие и такие нежные кончики приподнимались при каждом порыве легкого ветерка.

Эшли оглянулась, на самом деле на звук, доносившийся с соседнего двора, неожиданность которого напугала девочку. Как оказалось, с упругих веток не такого уж и высокого дерева шлепнулся о бетонный парапет желтый с оранжевым брюшком и почерневшей верхушкой спелый абрикос, выплеснув при падении свои сочные внутренности по небольшому периметру. Роберт в это время моментально переключился на близлежащий предмет – осколок бурого кирпича, и вырисовывал его пылью небольшой круг, две параллельные точки, палочку посередине и широкую улыбку, держа в голове волшебный образ его милой подруги.

Теперь Эшли смотрела на мальчика, рисующего кирпичиком непонятную рожицу. «Э-х, мальчики, им бы шутки шутить, да по двору бегать…» – с тоской и одиночеством подумала Эш. Девочка понимала, что такой сейчас возраст, ей об этом немного рассказывала мама, а папа постоянно с ней соглашался и кивал головой, читая свою любимую газету про рыбалку, садоводство, немного новостей, и еще там чего-то. Но Эшли будто опережала всех этих мальчишек: своими мыслями о взрослой жизни, о том, как уживаются мужчины с женщинами в одном помещении (или даже кровати, как это делают мама с папой) долгие-долгие годы, как зарождается «настоящая любовь» («Папа как-то раз сказал мне, что встретил маму, тогда ещё красивую и такую молодую девушку, случайно, и сразу влюбился – как жаль, что мне одиннадцать лет, а я уже не верю в сказки»), как мальчики ходят в туалет и наконец, как она появилась на этот свет, как до этого момента не могла вдыхать в себя воздух (от этой мысли легкие перестали работать автономно, и Эш начала контролировать свое дыхание вручную).

Вопросы остались дожидаться половой зрелости девочки, чтобы спустя несколько лет раскрыть ей всю правду об анатомии женского тела и огласить множество запретных тем, даже тех, о которых не принято говорить вслух. Пелена ушла с глаз, и перед ними во всей красе продолжал сидеть Роберт, весь во внимании своих друзей, обратившихся к нему с небольшой просьбой что-то разрешить. «Такой опрятный мальчик…» – чуть было не сказала Эшли вслух и улыбнулась про себя, немного краснея —«…а что, если он когда-нибудь попросит моей руки? Как мы будем смотреться вместе? А где мне взять столько денег на красивое платье…» – девочка взглянула на свою длиною до колен хлопковую юбочку, сшитую доброй маменькой на день рождения растущей со скоростью травы в огороде дочери (десять лет всё-таки исполнилось еще в прошлом году, нужен был подарок особенный и от чистого сердца). На подоле синеватой юбочки произрастали из тщательно подобранных ниток розовые лилии, между которыми вытягивались ветвистые стебли с мясистыми зелеными листьями – по нескольким даже стекали алмазные капли, настолько все в этом элементе одежде было продумано. Белая блузка с кружевными бретельками появилась в шкафчике с одеждой благодаря совершенно случайному стечению обстоятельств. Когда единственную старую маечку Эш оставили висеть на улице во время проливного дождя (по началу нудного и мелкого, будто издевательского, а в конце – беспрерывного, словно «Всемирный потоп»), то из бледно-голубой вещица превратилась в темно синюю с коричневыми пятнами и черным низом. Как раз в этот же день папе почему-то надо было срочно забрать у соседа свой велосипед и поехать в город по работе, а на обратном пути он совершенно случайно заглянул к пригласившей его погреться и перевести дух маминой кузине – «Тётушке Бетси», которая как раз в это время раздавала новые женские вещи со склада, по цене ниже рыночной. Эшли не могла найти подходящих слов, когда увидела в тот тревожный из-за непогоды, осенний день белоснежную, упакованную, без единой складочки и мятой стрелочки блузку, да еще и с изящными кружевами! «На платье не будет столько кружева… тогда нам, наверное, придется продать дом, чтобы такое купить…» – девочка считала, что к таким неожиданностям, как, например, бракосочетание («Возьмёт вдруг и позовёт!») нужно готовиться заранее – «Нет… где тогда будут жить мама с папой? Так… если Роберт попросит моей руки, то я ему откажу, как бы я не хотела…» – Эшли не успела додумать свой решающий ход в этом поединке, когда к ней подошел встревоженный, но добродушный Арни:

– «Эш… ты не хочешь…» – такой высокий и сильный мальчик, казалось, был побеждён одним лишь женским взглядом, каким-то не таким, как у его друзей – он теплее, даже горячий, обжигающий, он долгий, такой долгий, что его можно наблюдать и изучать, не отвлекаясь на голоса и звуки, он может довести тебя до истерики, если смотреть слишком долго —«…мармеладку… я набил ими полные карманы, чтобы ребят и тебя… то есть… всех угостить… можешь взять вот эту, фиолетовую – она моя любимая!» – Арни опустошил свои карманы, согнул ручки в ковшик и присел (чтобы девочке не пришлось тянуться и тем более вставать со своего места), предлагая ей на выбор десяток мармеладных конфет, закрученных в пленки с золотистыми петельками, но советуя, на его вкус, самую классную.

– «Спасибо, Арни!» – улыбка Эшли была настолько милой, что Арнольд готов был в неё влюбиться, хотя сам не знал, как это вообще происходит, поэтому улыбнулся в ответ, искренне, но немного глуповато. «М-м-м…» – последовало от девочки, тщательно пережевывающей конфету —«…вку-у-сно… даже очень!» – Эш хоть и не часто видела конфеты на своем столе, но сейчас причмокивала ими не для того, чтобы утолить свою потребность в сладком, а больше, чтобы сделать Арнольду приятнее, ведь от её положительной оценки сердце мальчика будто обливалось этим самым сахаром, и в его округленных глазах читалось истинное восхищение от того, что он смог угодить такой красивой девочке.

Потом Арнольд подошел и к Роберту, спрятал конфеты обратно в штаны и устроил своему другу настоящую лотерею. В широких карманах случайным образом лежали разного цвета мармеладки; Арни достал по одной из каждого кармана, не глядя, и спрятал их себе за спину:

– «В какой руке, Робби?» – высокий мальчуган улыбнулся и подмигнул своему другу, мысленно говоря ему: «Твоя удача в моих руках, дружочек, не обижайся, если попадет зелёная – она со вкусом лайма, от которого, почему-то тошнит».

– «Левая рука, Робби, зелёный свет!» – как можно скорее выкрикнул Пит, предостерегая своего друга от обмана, в который и сам-то верил с трудом, но теперь все, наконец, обратили на него внимание, и он был счастлив, создавая почву для внепланового прикола – «В правой он сжимает свои кокушки от страха, что ты конфету заберешь!»

Роберт перевел свой взгляд на Пита буквально на одну секунду, больше инстинктивно, чем вдумчиво, никак на это не реагируя. Заставил его повернуться лишь громкий звук, раздавшийся на расстоянии двух взрослых шагов, или трёх-четырёх детских, из глотки писклявого друга, который в данный момент всё еще обижался на Арни, как оставшийся без угощения именинник. «Зачем это надо было говорить вообще?» – одновременно держали у себя в голове Роберт и Эш, пока Арни делал вид, будто ничего и не услышал вовсе, осуществляя, как он думал, правильный тактический ход, обыгрывая своим безразличием эмоционального оппонента («Я помню тот день, когда папа взял меня в магазин обуви… мои кеды были похожи на тряпку или дырявый мешок зерна с серыми подошвами, туда постоянно закатывалась земля и мелкие камешки, еще и трава чуть пощипывала, работать было трудновато… я присмотрел хорошую пару черных кроссовок, мне они сразу понравились; ценника на них не было, показал их отцу, ему вроде тоже понравились… он посмотрел на меня и мы пришли к общему выводу, что стоит купить именно эти, а одевать я их буду только на прогулку… на том и порешали, даже посмеялись; мой папа никогда не откажется от подходящей шутки для любого удобного случая… когда мы позвали продавца, то он не сразу отодвинул стекло, а осмотрел сначала отца с ног до головы, а потом и меня, да с таким презрением, будто мне на макушку насрали, и сообщил, что таким, как мы, никогда не хватит денег, чтобы купить его обувь… теперь я хожу в черных спортивных кроссовках на прогулку, даже бегать в них начал по утрам, а какая подошва у них мягкая… а всё потому, что отец тогда ничего не ответил этому злобному прыщу, достал замшевый такой кошелек, вроде бы коричневый, и высыпал оттуда все, что было… когда мы пришли, то матери ничего не сказали – я отработал половину этих денег недалеко от лесополосы, на участке дяди Карла; помню еще, как его жена, тетушка с чистеньким фартучком, кормила меня обедом за общим столом, вместе с их внуками, а еще и звала на чай по выходным – как же я был счастлив там работать… и ничуть не уставал! А вторую долю кстати папа накопил, но намного быстрее, чем я, но у нас всё было по чесноку!»).