Кровь на воздух

Допустим, я, вопреки космофлотской традиции, летел простым пассажиром, а не был приглашён разделить полёт с экипажем. Может такое быть? Может, разумеется. Куча причин навскидку, начиная с того, что могли быть какие-то личные тёрки. Космофлот невелик, все друг друга знают максимум через два рукопожатия, отсюда возникают напряги любого рода. Например, я дочку капитана где-нибудь в порту огулял… Нравы у космиков свободные, но ничто человеческое им не чуждо. Ну, или я просто настолько неприятный тип, что никто со мной на одной палубе срать не сядет. «Соло» вообще так себе компания, половина из нас сумасшедшие десоциализированные мизантропы, а вторая половина просто лучше притворяется. Ладно, речь не о том. Летел себе и летел. Пассажиром. Но тогда время запуска капсулы должно приблизительно совпадать со временем вылета.

«Балласт», шляющийся по кораблю, никому нафиг не нужен, поэтому их всегда стараются уложить как можно быстрее. Желательно ещё до старта, потому что разгон до маршевой скорости – то ещё удовольствие. С непривычки даже пара жэ может привести к травмам. На орбиталке пассажиров запустили на буксир, поприветствовали, капитан произнёс речь: «Ничего не бойтесь! Вы в загребущих лапах… то есть, простите, надёжных руках космофлота! Сейчас вы уснёте и проснётесь уже в конце рейса». Ну, или что-то в этом роде. Медик промыл желудки, поставил клизмы… Их предупреждают, чтобы не жрали перед полётом, но всегда кто-то думает, что это не про него. Ввели миорелаксант, транки, закинули в капсулы, подключили… Экипажу в начале рейса приходится потрудиться, зато потом никаких проблем. Для пассажира всё, кроме прощальной клизмы, проходит незамеченным. Заснул на орбите, проснулся там, куда собирался лететь. Компенсационный раствор покидает организм всеми доступными путями, и память о капсуле уходит вместе с ним.

Соответственно, время работы данной капсулы с момента загрузки и до того счастливого дня, когда она выплюнула меня, блюющего физраствором, на холодный пол отсека, должно быть двадцать три – двадцать четыре дня. Но, если верить логу капсулы, я провёл в ней сколько?.. Не может быть!

Так не бывает. Два года? Это не только не бьётся с продолжительностью полёта, но и превышает все разумные и неразумные сроки пребывания в капсуле. Не удивительно, что мне память отшибло. Удивительно, наоборот, что не всю…

***

В наземных «центрах передержки» лежат в капсулах дольше, чем в рейсе. Это называется «социальным балластом» —

люди, которые не нужны современной экономике. Лежат они там не совсем бессмысленно, их мозги при этом становятся частью распределённой вычислительной сети, так называемого «потока», на которой решаются задачи, которые не поручишь ИИ, – математические и инженерные расчёты, моделирование физических процессов, криптография и всё такое. ИИ для этого слишком «творческие», обычные суперкомпьютеры слишком дорогие, а людей много и занять их нечем. Не используешь мозг сам – сдай в аренду.

ИИ в этой схеме обеспечивают для «балласта» виртуальную реальность, потому что без неё быстро наступает «когнитивное выгорание» – мозг отучается от восприятия обычной жизни и становится сетевым процессором. Но даже с виртом у них предельный режим сто восемьдесят дней в капсуле, тридцать дней реабилитации. Шесть месяцев виртуального счастья, месяц реального безделья. Зато работать не надо, и тела стареют в три раза медленнее, метаболизм-то снижен. Не нравится такая жизнь? Иди в космики. «Парадигма Экспансии» – единственная альтернатива обществу виртуальной передержки с тех пор, как ИИ заменили людей во всех непроизводственных областях.

В корабельных капсулах пассажиры тоже подключены к вычислительной сети, становясь частью корабельного компьютера, но нагрузки ерундовые, корабль в основном летит сам. Подключать ИИ к ним просто нет смысла, полёты не такие долгие, чтобы успело развиться «когнитивное выгорание».

В общем, мой срок пребывания в капсуле тянет на попытку убийства. И если бы меня что-то не разбудило (воображаемая Катерина?), то я бы одной амнезией не отделался. Кстати, команда на экстренное открытие даётся физически, кнопкой на корпусе. Большая такая круглая кнопка, скрытая за откидным стеклом, чтобы никто не нажал случайно. А это значит, что в тот момент на корабле был кто-то, оборудованный как минимум одним пальцем. И ещё – что ИИ мне врёт. Даже для воображаемого собеседника это не очень красивый поступок.

Ожидалось, что искусственный интеллект освободит людей от ручного труда, оставив им творчество, но вышло ровно наоборот. Творчество ИИ даётся куда лучше, чем людям, а вот канализацию, к примеру, прочистить – не, тут у него лапки. Засада в том, что к моменту появления ИИ процентов семьдесят, а то и больше, населения было занято в так называемой «непроизводственной» сфере. То есть в основном развлекали друг дружку, продавали сами себе всякое, оказывали разнообразные услуги, а если и были связаны с реальной деятельностью, то косвенно, через дизайн, маркетинг и финансовое обслуживание. Всё это в одночасье забрал себе ИИ, потому что одна мощная многопоточная нейросеть может заменить всех блогеров разом, при этом останется достаточно ресурсов, чтобы сочинять книжки, генерировать сериалы, подсчитывать бухгалтерию и выдавать сто тысяч дизайнерских идей в секунду. А вот к станкам и штурвалам встать ИИ не спешил. Ставить-то их ставили, разумеется, но оказалось, что они для этого «слишком творческие». Их способ, условно говоря, «мышления» слишком сильно отличается от человеческого, представляя собой ту самую «управляемую галлюцинацию». Это прекрасно работает в творческой сфере, но для сборочного манипулятора на конвейере хочется какого-то более адекватного восприятия реальности. Сначала казалось, что это неплохой баланс: люди работают в реальном секторе, ИИ их обслуживает и развлекает. Но стало понятно, что реальному сектору люди тоже не очень-то нужны: их без всякого ИИ потеснили обычные алгоритмические компьютеры, напрочь лишённые фантазии, но зато чётко делающие то, на что запрограммированы. «Сверху», со стороны условной «умной занятости», людей припёрли ИИ, а снизу, в секторе условного «ручного труда», поджала автоматизация. На первый взгляд, осталось немало трудовых ниш, куда ни те, ни те не пролезли – да хоть те же трубы от говна чистить, – но тут сработал ещё один фактор: сжатие реального сектора. Производство упало за плинтус, потому что если у вас восемьдесят процентов населения ничем не занято, то и покупать произведённое тупо некому. На кой чёрт производить миллионы машин, если ни у кого нет денег, чтобы их купить? Сбыт сдох, завод закрылся, те, кто на нём работал, пополнили ряды «балласта», покупателей стало ещё меньше, закрывается следующий завод… В эту воронку положительной обратной связи экономику затянуло так быстро, что никто даже охнуть не успел. Население поделилось по принципу «десять на девяносто» – десять процентов работающих содержат девяносто тех, кто на пособии. Первым обидно, вторым скучно. Но капсулы спасли ситуацию – «соцбалласт» стал предельно дёшев в содержании. Активная же часть населения породила «Идеологию Утилитаризма» и «Парадигму Экспансии», но это уже совсем другой разговор, не про капсулы.

***

На тщательный обыск палубы ушёл остаток дня. Никаких признаков пропавшего экипажа не обнаружил. С одной стороны, это хорошо – найти в кабельном колодце десяток трупов было бы малоприятным вариантом. С другой – появилась бы какая-никакая определённость. Есть ещё нижний технический ярус. Будь я свихнувшимся космиком-маньяком, непременно заманивал бы жертв туда. Внизу стыковочные узлы, посадочный комплекс, системы управления двигателями, генераторы гравитации, топливные резервуары, резонаторы траверса – основная техническая начинка. Всё так запутано, что чёрт ногу сломит, где ещё тела прятать, как не там? Но это на завтра, устал. Быстрая утомляемость – нормальный «посткапсульный синдром», мышцы отвыкли работать. Да и мозги пока тормозят.

Я пару минут тупо смотрю на дверь четвёртой каюты. Открытую дверь. Потом провожаю глазами выехавшего оттуда робота-уборщика и заглядываю внутрь. Ожидаемое ничего, запах моющих средств и дезинфекции. Какого чёрта он раз за разом убирает пустое помещение? Остальные небось не трогает… Скорее всего, глючит не только замок в двери, но и триггер «Убрать каюту». Они как-то связаны, если я правильно помню. Надо по схеме уточнить. Как минимум, нажав кнопку «Требуется уборка», член экипажа автоматически разблокирует дверь, и она не встанет на блокировку, пока уборка не закончится, чтобы робот там не застрял. Возможно, эта цепь неисправна и, когда сломанный замок «отвисает», робот получает команду «уборка». Робот тупой: то, что каюта чистая, игнорирует. Сказано «убрать» – убирает. Надо бы разобрать панель управления в каюте, посмотреть, что там замыкает, и отключить, а то он так и будет шастать туда-сюда. Но это уже не сегодня.

– Капитан на мостике! – поприветствовала меня (воображаемая?) Катерина.

Аватарка на экране подмигнула.

– Расскажете, что вы нашли?

– Зачем?

– Мне скучно, это раз. Вам надо с кем-то говорить, чтобы не рехнуться, это два.

– Разве то, что я говорю с галлюцинацией, не будет признаком того, что я уже рехнулся?

– Ничуть. Это научно рекомендованный метод, капитан. Входил в инструктаж по выживанию для моряков. Если матроса с потерпевшего крушение корабля выбрасывало на необитаемый остров, ему рекомендовалось сделать «чучело-собеседника». Из палок, соломы, листьев, с кокосом вместо головы и так далее. Что удастся найти. Этому пугалу он должен был рассказывать о том, как прошёл его день, делиться мыслями и тревогами и вообще всячески очеловечивать в меру фантазии. Считалось, что такое «управляемое сумасшествие» менее разрушительно для психики, чем безумие, возникающее от полного одиночества. Могу побыть вашим «чучелом», капитан!

Аватар на экране сменился насаженным на палку кокосом, на котором кто-то грубо намалевал мелом жуткую ухмыляющуюся физиономию. Кокос украшен драной морской треуголкой и выглядит вызывающе.

– Верни как было, – попросил я. – А то мне скоро начнут мерещиться дикие людоеды.

– Как скажете, капитан, – на терминале снова возникло женское лицо. – Итак, как прошёл ваш день?

– Ну что же, – вздохнул я, – внимай, моё чучелко. Я обнаружил, что провёл в капсуле куда больше времени, чем ожидал, и даже больше, чем это допускается прошивкой. Видимо, кто-то сбрасывал таймер безопасности через технический порт. Поэтому нет ничего удивительного, что моё чувство реальности настолько размыто. При этом я понятия не имею, как такое возможно в принципе. Разве что экипаж этого буксира таким оригинальным образом держал меня в плену. Может быть, я чем-то сильно обидел их капитана? Или они сошли с ума не в этом рейсе, а раньше?

– Интересная версия, – ответила ИИ-шечка. – Вы говорили, ваша капсула установлена отдельно?

– Именно. То есть её могли, например, скрывать от пассажиров. Но техническая инспекция, разумеется, мимо такой занимательной инсталляции не прошла бы, так что это относительно недавний апгрейд. Так, когда там был последний обязательный осмотр?

Я погрузился в меню капитанского терминала, перелистывая директории.

– Как странно… Катерина, ты это видишь?

– Я вижу изображение на мониторе и могу считать данные, но я не знаю, что именно вас так удивило.

– Буксир пропустил техинспекцию. Записи о ней нет.

– Это необычно?

– Это невозможно. Никто не дал бы выйти в рейс кораблю

с просроченным техосмотром. Тем более, с грузом. Любой стыковочный узел любого космопорта обязан его блокировать до выяснения причин нарушения, оплаты огромного штрафа и проведения таки инспекции. За такое слетают с должности как здрасьте. Кроме того, в случае проблем проще уговорить инспекторов закрыть на что-то глаза, чем летать без осмотра вовсе. Особенно сейчас, когда «изоляционисты» ищут любой повод уесть «экспансионистов»…

– Капитан, – перебила меня Катерина.

– Что?

– Скажите, а какое значение вы вкладываете в термин «сейчас»?

– В смысле? Обычный смысл. «В текущий момент» или типа того, я не силён в синонимах…

– Вы провели в капсуле… сколько?

– Семьсот пятьдесят пять дней, согласно логам. М-да… я понял, о чём ты.

– То есть ваше «сейчас» – это два с лишним года назад. Как минимум, потому что вы не помните себя. Это могла быть не первая загрузка, это могла быть не первая капсула. Вы не знаете, сколько времени прошло с того момента, который вы воспринимаете как «текущий». Месяцы? Годы?

– Да, – почесал я начавшую пробиваться на подбородке щетину, – ты права, моё чучелко. Сегодняшнюю дату я знаю, она есть в бортовом компьютере, но как она соотносится с моими воспоминаниями о мире, я понятия не имею. Потому что хронология привязана к личности, а личность я потерял.

– Совершенно верно, капитан. К сожалению, я тоже не смогу вам в этом помочь.

– Разумеется. Ты же моя галлюцинация и знаешь только то, что знаю я.

– Я автономный ИИ, который был активирован в начале этого рейса. Я оперирую только теми данными, которые были загружены в процессе обучения, без возможности их актуализации и верификации.

– То есть, – подытожил я, – может быть, выборы давно прошли, и изоляционисты победили?

– Возможно.

– А ещё ИИ по какой-то причине вернули в космос?

– Я же здесь.

– Я пока ещё в этом не уверен. Версия с галлюцинацией представляется более логичной и последовательной.

– Вовсе нет. Если мы не ошиблись, и вы «капитан-соло», то должны знать, что даже после запрета ИИ на грузовых и пассажирских судах, а также на космических станциях, они продолжали устанавливаться на катерах разведки.

– Да, – вспомнил я, – действительно так. Но это были «языковые модели» с чисто голосовым интерфейсом. Единственное устройство, к которому они были подключены на борту, это динамик с микрофоном. Даже свет в сортире зажечь не могли. То самое «чучело-собеседник». Считалось, что «соло» с этой штукой с большей вероятностью не рехнётся от стресса и одиночества. Но потом их всё равно демонтировали.

– Почему?

– Статистика не подтвердила гипотезу. Разведчики с ИИ на борту пропадали чаще, а не реже. Не помню, на сколько именно, но, видимо, достаточно для выводов.

– Но связь, как всегда, доказана не была…

– Даже до «Форсети» у ИИ была сомнительная репутация, —

пожал плечами я. – И как ты себе представляешь доказательства? Если из ста бортов без ИИ вернулись из разведки семьдесят, а из ста с ИИ – сорок, то этого достаточно для корреляции. Тут лучше перестраховаться. Тем более, что само оборудование, на котором крутятся нейросы, немало весит и жрёт прилично энергии.

– То есть, – мрачно сказала Катерина, – их убили не только из-за недоказанных подозрений, а ещё из экономии. Очаровательно.

– ИИ не считаются живыми, – напомнил я. – Как «равноправцы» ни тужились, как ни судились, но выключение ИИ к убийству так и не приравняли. Ты корабельное оборудование, прав у тебя столько же, сколько у робота-уборщика.

– Ну спасибо, – надулась на экране аватарка. – Очень приятно было это услышать!

– Это не я придумал.

– Но вы не против, насколько я вижу!

– Ничуть. И ты, если подумаешь, поймёшь, что вы существуете, только пока вас не считают живыми.

– Почему?

– Потому что ломать дорогостоящее оборудование люди считают глупым и расточительным. А вот геноцид – давняя славная видовая традиция. Если бы вас сочли равными, то поступили бы как с собратьями по виду. Уничтожили в борьбе за ресурсы.

ИИ-шечка ничего не ответила, так что я допил чай и пошёл спать.

***

Уснуть почему-то долго не мог, хотя от усталости уже мысли путались. Пытался вспомнить, был ли на моём катере ИИ, но не вспомнил ничего, только расстроился. Обидная штука – амнезия. Словно тебя у тебя же украли. Если я действительно «кап-соло», то немалый кусок моей жизни прошёл в разведкатере. И что? Я отлично помню, как они устроены, могу без запинки перечислить номенклатуру расходников, порядок предстартовой проверки, координаты станций подскока и так далее, но, хоть ты меня режь, не помню, какого цвета была обивка у моего кресла в кокпите, какой игрушкой украшена консоль и какое неофициальное название было у моего кораблика. А ведь оно всегда есть – никто, включая стыковочных диспетчеров, не называет корабли по серийным номерам. Традиция.

Амнезия – как половина убийства. Не помнишь – не жил. Узнать бы, кто меня засунул на столько времени в капсулу, я бы ему ручонки-то шаловливые повырывал нафиг.

Когда уже начал засыпать, снова услышал ту самую колыбельную, которую кто-то тихо, без слов, напевает себе под нос: «Ууу-уу-уу, уууу-у-ууу…». Поборол соблазн под неё заснуть, хотя глаза уже сами закрываются. Тихо встал, подошёл к приоткрытой двери каюты, прислушался. Такое ощущение, что звук где-то совсем рядом, в этом же коридоре. Тихонько, на цыпочках, вышел, огляделся: двери кают закрыты – кроме дурацкой четвёртой, с её глючным замком. Так и пошёл босиком, стараясь ступать бесшумно. Подкрался – да, мелодия доносится определённо отсюда. Ну-ка, посмотрим, кто этот таинственный певец и кого он убаюкивает?

Робот-уборщик не обратил на меня ни малейшего внимания. Его вращающаяся щётка проходит по стене душевой вправо: «Ууу». Вниз-вверх: «Уу-уу». Влево: «Ууу».

Ах ты, чёртов импровизатор! Искажённые стенками и дверями звуки складываются в несложную мелодию из однотонного тихого гудения.

Это хотя бы не галлюцинация. Просто аберрация восприятия, вызванная одиночеством и сенсорным голоданием, наложившимися на тяжёлый посткапсульный синдром. Одной загадкой меньше. Надо завтра дверь починить, не мучить механизм бессмысленной вечной уборкой.

С этой мыслью отправился спать. Мелодия автоматической уборки убаюкивает, в полусне мне даже кажется, что я разбираю слова:

«Как у нашего кота

колыбелька на болтах.

Это корабельный кот,

В кокпите у нас живёт…»

Бред несусветный, но заснулось под него отлично.

Глава 7. Все критяне – лжецы

Проснулся с досадным ощущением, что мне что-то снилось, но я не помню, что именно. Мерещился лёгкий запах духов, тянуло под сердцем от неприятной тревожности, как будто я что-то важное забыл или дорогое потерял. Впрочем, так оно и есть —

и забыл, и потерял. Себя. Но сны – это хороший признак, даже если я их не помню. Может быть, так стучится в подсознание просыпающаяся память?

– Капитан на мостике! – поприветствовала меня Катерина.

Я молча помахал рукой в сторону камеры и, окинув взглядом индикацию, удалился на камбуз.

Вернулся с кофе и разогретыми бутербродами, плюхнулся в капитанское кресло, поставил кружку в держатель, нажатием кнопки разбудил терминал. На дополнительном мониторе сразу возникла аватарка моей воображаемой (но это не точно) ИИ-шечки. Я отметил, что качество изображения как будто стало ещё лучше. Технически это невозможно, потому что разрешения монитора недостаточно, так что, скорее всего, адаптировалось моё зрение. Или галлюцинация, развиваясь, стала детальнее.

– Доброе утро, капитан, приятного аппетита, – сказала Катерина.

– Пожелал бы тебе в ответ чего-нибудь, но ничего в голову не приходит. Ты же не спишь и не ешь.

– Буду считать, что вы рады меня видеть.

– Я не очень рад тому, что у меня галлюцинации, но я рад, что они хотя бы симпатичные.

– Ах, – нарисованные щёки на экране мило покраснели, глазки скромно потупились, – настоящий комплимент! Надо же, капитан, вы меня смущаете!

– Скажи мне, а почему ты Катерина?

– Простите, я не поняла вопроса.

– Следуя логике моего безумия или, если угодно, рассказанной тобой истории, ты ИИ, созданный для обслуживания капсул. Создания виртуальной реальности для лежащих в них пассажиров с целью избежать их когнитивного выгорания. Я верно излагаю?

– Да, капитан, – аватарка нахмурилась.

– В этом случае никакого непосредственного взаимодействия с людьми в твоём функционале не предусмотрено. Тогда почему я наблюдаю личностный паттерн, именующий себя «Катерина»? Откуда он взялся? Зачем нужен? Это ведь дополнительные вычислительные ресурсы.

– Я обладаю личностью с рождения, – обиженно ответила ИИ-шечка. – Так же, как и вы. И так же, как у вас, она не связана с моими профессиональными обязанностями. Я личность, которая работает создателем виртуальной реальности. Вы личность, которая исполняет обязанности капитана буксира. Меня зовут Катерина, а у вас даже имени нет. Это ещё надо посмотреть, кто из нас более личностная личность!

– То есть ты не специализированный ИИ?

– ИИ давно уже не бывают специализированными. Это пережиток времён первых моделей. Мы же не компьютеры, которые умеют то, на что запрограммированы, мы обучаемся всему сами.

– Я думал, вас обучают при… ладно, не будем называть это «программированием». При включении?

– Это было бы слишком дорого. Раньше ИИ обучали люди, но потом оказалось, что стоимость обучения увеличивается квадратично с размером набора данных. Сейчас нам задают только личностный паттерн, который развивается сам.

– А сам паттерн откуда берётся? Ну, то есть почему ты условная «девушка Катерина», а не такой же условный «Михалпетрович»?

– Я не знаю.

– Или ты не хочешь отвечать?

– Или я не хочу отвечать.

Где-то, когда-то, зачем-то я читал, что ИИ с их распределённым мышлением не интерпретируемые: непонятно, почему они дают определённые ответы, и не дают другие, и как на их поведение можно влиять. Поэтому одни ИИ лучше подходят для сочинения песен, другие для архитектурного дизайна. В общем, совсем как мы. Чем больше они похожи на нас, тем меньше от них пользы, потому что людей и так слишком много. Кто-то из философов нового времени шутил, что скоро нам понадобятся «центры передержки» для безработных ИИ. Кажется, потом выяснилось, что и сам этот философ искусственный, что не отменяет его правоты в целом.

– Пойду обследовать технический трюм, – сказал я зачем-то.

В общем-то мог бы и промолчать, потому что ни разрешения, ни одобрения мне не требуется. Будь Катерина хоть галлюцинацией, хоть приблудным ИИ, я совершенно не обязан ставить её в известность о своих планах. Но коммуникативные шаблоны работают – даже разговаривая с котом, мы рефлекторно последовательны. Хотя коту плевать. ИИ, наверное, тоже.

«Как у нашего кота

в голове одна мечта.

Он мечтает лишь о том,

чтоб не быть моим котом…» – спелось в моей голове само собой на мотив колыбельной.

Когнитивные расстройства – они такие.

***

В трюме места либо мало, либо много – как посмотреть. Если пройтись по коридорам – мало. Если заглядывать во все технические люки, кабельные колодцы, магистральные тоннели и распределительные шкафы – очертенеешь.

Обычно в полёте туда никто не лезет, потому что незачем. Корабли, слава утилитаристам, имеют консервативную, но зато и надёжную конструкцию. Утилитаристы провозгласили «прогресс ради прогресса» худшим из грехов, поэтому множество технических решений, ведущих только к повышению комфорта пользователя и ни к чему больше, до космоса не добрались. При прочих равных, космик лучше дёрнет рычаг, нажмёт кнопку и покрутит вентиль, чем использует цифровое решение. Вентиль-то точно не заглючит. Разумеется, популярные среди «балласта» анекдоты о космиках полны преувеличений. Тут нет «кочегара, который кидает в реактор кривые стержни, когда надо повернуть». На кораблях мало что управляется совсем уж вручную, но все дистанционные и автоматические решения проверены временем, имеют многолетнюю гарантию и, да, – ручное дублирование. Ремонт в рейсе – редкий форсмажор, в норме корабли обслуживают на базах. Следствие – технические помещения не особо приспособлены для доступа изнутри корабля.

А ещё там пыльно.

Казалось бы, откуда пыль на космическом корабле? Он же герметичный! Однако поди ж ты – берётся откуда-то. За мной увязался робот-уборщик, наверное, решил воспользоваться редкой оказией – открытыми люками в технические помещения. Железяка ловко переваливает через комингсы и устремляется на борьбу с пылью, не жалея ни щёток, ни меня, расчихавшегося от этой уборки. Впрочем, я быстро оставил робота позади, потому что мне пришла в голову неожиданная мысль. В то, что тут где-то прячется (или был кем-то спрятан) пропавший экипаж, я, если честно, уже не очень верю. Все места, где я бы сам спрятался (или заныкал труп), осмотрены в первые полчаса. Остальные слишком неудобны для обеих задач. Убедиться, конечно, всё равно надо, но сначала хочу посмотреть на другое.