Репетитор

Елена Любимова

Репетитор

ГЛАВА 1.

Ночь. Январь. Морозно. В мрачных коридорах казённого помещения гуляет ветер. Внутри чуть теплее, чем на улице. Форточки шумно бьются о решётчатые окна, готовые оторваться и вылететь наружу. На свободу. Туда. Они могут сделать это, а больше никто. Здесь. Никто.

Мальчик бежит по тёмным длиннющим коридорам, что кажутся ему бесконечными. Он не может найти выход, окончательно заблудившись в этих лабиринтах. И слёзы боли, обид, отчаяния капают из его огромных прозрачно-голубых, но теперь отёкших воспаленно-красных глаз и даже не думают прекращаться. Он вдруг останавливается и истошно кричит:

– Пить! Пить! Пить! – а дальше что-то неразборчивое, только ему понятное. И снова то бежит, то останавливается, не находя выхода из этих невероятно узких, петляющих коридоров, что наступают на него со всех сторон. Крашеный с потёками потолок, грязновато-серого оттенка стены, крепко закрытые деревянные двери, – для него это страшные монстры, что в любой момент могут накинуться и поглотить его. Всего. Целиком. Он не был здесь раньше. Он здесь один. Ему страшно. Впервые в жизни так страшно. Просто до жути.

Неловко поскользнувшись на недавно вымытом полу, он больно падает, разбивая вдребезги колени. И, на мгновенье задержавшись, жадно слизывает солёную с них кровь и бежит дальше. Куда? Зачем? Он не понимает этого, просто пытается вырваться на  свободу, куда-то туда, где, как верит и знает, ждёт его мама. Единственный человек, который любит его. Безусловно. Единственный человек, которого любит он.

– Мама, мама, мамочка, – кричит он с надрывом, до хрипоты, барабаня, что есть сил, маленькими кулачками то по наглухо закрытым дверям, то по стенам, что стоят вокруг него непреступными пугающими крепостями, не оставляя ни малейшего шанса на побег.

– Ма-ма, ма-ма, ма-моч-ка, – вторит бесчувственное эхо, – ма-ма, ма-ма, – уходя куда-то вдаль, растворяясь в холоде и полнейшей темноте.

Мальчик находится в тупике, не имеющем выхода. Люди в белых халатах бегут за ним. Их несколько, этих мужчин и женщин. Они догоняют его. Он плачет, кричит, пытается вырваться, извиваясь всем телом, убегает от преследователей своих. Но всего через несколько метров, оказавшись в окружении, в отчаянии кидается на стену, с грохотом ударяя по ней кулачками, сильно стуча головой… Его  снова хватают, держат в несколько пар рук. Держат крепко. Не вырваться. Никак. Он сопротивляется изо всех сил, как может, как знает, как умеет в свои примерно лет восемь или девять.

– Кусается, зверёныш, – недовольно басит один из преследователей.

– И меня укусил! Смотрите, кровь! – визжит женский голос. – Сделайте что-нибудь.

– Сейчас. Укол ему. Быстро, – отвечает первый тем же басом. – Нет. Два.

– Мама, мама, мама, – чуть слышно шепчет мальчик последние слова, уходя далеко в глубокую сонную неизвестность. Красивая голова его безжизненно повисает на плечах, разбрасывая вокруг кудряшки русых волос. Неугомонное молодое тело становится слишком мягким и податливым, расползаясь бесформенной массой на полу. Чьи-то сильные руки подхватывают его, поднимают вверх, стремительно унося куда-то…

– Ваня, Ванечка, Ванюша! – закричала Кира. – Сынок, сыночек мой, – всхлипывала, просыпаясь, она. – Как же ты так? Зачем? Там так нельзя. Там по-другому надо. Как же ты там без меня? Теперь без меня. Навсегда. Мы не будем вместе…, – мозг стрельнул предательским «никогда». Кира промолчала. Она ненавидела это слово. Оно отнимало надежду.

– Он в психушке. Они думают, что он ненормальный, – заламывая до боли руки, взахлёб рыдала она. – А он нормальный, нормальный, нормальный. Это я, я, я сделала его таким. Это я…, – и слёзы текли сплошным потоком, ни на секунду не останавливаясь, по её ещё молодому, но страшно измождённому лицу, падая тяжёлыми каплями на почти неживое тело, – я во всём виновата. И только я.

Она дышала с трудом. Вокруг пахло плесенью. Сильно. Не хватало воздуха. Не хватало сил. Казалось, Кира резко постарела за последние несколько дней. Не было часов. Она не знала, сколько времени прошло с тех пор, как их арестовали. Два, три дня, больше… Не следила за этим. Утро, день, ночь… Неважно.  Всё время холодно, сыро и темно в одиночной камере СИЗО. Всё время вызывали на допросы. Судебно-психиатрическая экспертиза и допросы, допросы, допросы… Спрашивали обо всём и даже о том, о чём она сама не хотела думать и вспоминать. А надо. Видно, время пришло за всё отвечать. Знала, что будет так. Ждала этого.

А время здесь текло по-другому, как будто остановилось. Совсем. Всё осталось в прошлом и только в прошлом, о будущем не думалось. Да и как можно думать об этом, находясь здесь? Никак. Да, говоря откровенно, она давно забыла о себе, забыла с тех самых пор, когда пошла не туда… И всё это время, когда она шла не туда, только один человек удерживал её в этом мире, только он, её Ванюша.

Вот и сейчас, дрожа всем телом, но не от холода, а от собственных слёз она думала о нём, о своём любимом сыночке, что остался один, без неё. Навсегда. Она понимала это. И только это тревожило её, только мысли о сыне и больше ничего. А то, что она оказалась в СИЗО… не волновало её. Почти. Нисколько. Она вздохнула с облегчением, когда это произошло, в тот день, когда их с мужем арестовали.

– С мужем? – ухмылка крысой пробежала по лицу при одном только воспоминании о нём. – Да, с мужем, если так можно сказать.

Она не считала его мужем или хотя бы своим мужчиной, только своим и больше ничьим. Как и он не считал Киру женой.

– Называй меня братом, – посмеивался он, не желая отвечать на её вопросы. – А я тебя буду сестрой звать. Пойдёт?

Она не понимала тогда, о чём он. Думала, шутит. А он говорил правду и знал о чём говорил. Он не был её в полном смысле этого слова и не принадлежал только ей, был со многими. А будь его воля, то и со всеми бы… из тех, что покрасивее, да помоложе. И то, что с ним будет именно так, она знала с самого начала, с самого первого дня. Он сразу поставил её  перед фактом, заявив о своей полигамности и о возможности одновременно иметь несколько, таких как она, жён.

– Желанный. Понимаешь? Желанный, – широко улыбаясь, говорил он. А улыбка шла ему. Очень. Кира лишь заворожённо кивала. Он нравился ей.  И главное, она безумно хотела его. Вот и всё.

– Ну, сестра так сестра, – она была согласна и на это. Думала, всё образуется. Потом. Нужно только время.

– Он такой, – отвечала она всем любопытствующим. – Понимаете? Такой…, – она не могла сформулировать какой он, поскольку понять его тогда не могла, но втайне надеялась, что с ним-то всё сложится.

А городок, где они раньше жили, небольшой, все на виду. Все знали: кто, как и с кем… Ну, не то чтобы осуждали. Нет. Но сплетни-разговоры ходили. Не без этого. Народ имеет право хотя бы поговорить, если уж повлиять не может. Никак. А в это дело лучше и не вмешиваться. Личная жизнь – она на то и личная. Каждый сам решает, как жить.

– А что вы хотите? – Кира пыталась оправдать и его, и себя, и своё к этому отношение. – Мне нужен мужчина. Меня всё устраивает, – по поводу его полигамности особо не расстраивалась. Наоборот. Может быть и не отдавала себе в этом отчёт, но ей становилось приятно от мысли, что он нравится другим женщинам, что они бегают за ним, звонят даже когда она, Кира, рядом. Он востребован, а это уже показатель качества, и в качестве этом она неоднократно убеждалась сама.

Она просто хотела устроить личную жизнь, быть счастливой женщиной, как и все. И папу для Ванечки найти хотела. Кто осудит? Признайтесь, кто без греха? Да и что сейчас можно назвать грехом? Уж если о сексе… Кругом одни грешники. Она то, Кира, знает, что хотела обыкновенного бабского счастья и старалась сделать для этого всё.

А времени на раздумья у неё теперь много. Очень много. Вся оставшаяся жизнь. Она понимала, что по совокупности преступлений, они получат пожизненно. Казалось, и не переживала из-за этого. Во всяком случае, ей уже не нужно будет делать то, что делала там, в своей теперь уже прошлой жизни. Она не хотела. Сама бы никогда. Но он, тот самый он… Он занимался этим, видимо, давно.

– Если бы знала, кто он. Если бы знала, – вздыхала она, глотая солёные слёзы, что текли и тут же застывали маской на её безжизненном лице, разъедая тончайшую сухую кожу, проникая в мелкие трещинки и поры точно кислота, оставляя глубокие отметины.

Худая от природы, именно худая, а не стройная, сейчас она стала скелетом. Худая и бледная она была всегда, даже в лучшие годы юности. А здесь, особенно в последние дни, практически без сна и отдыха, изводя себя слезами и переживаниями, она превратилась во что-то напоминающее скорее привидение, чем молодую женщину около тридцати, которой по паспорту была.

Запах плесени обволакивал и ласкал её всю. В горле першило. Нечем дышать. На плач не осталось сил, её ломало. Тело сотрясалось в судорогах, но не от холода, простуды или слёз. Природа её нынешнего состояния крылась в другом. И никто не мог ей помочь в этом. Никто и ничто. А то, что могло бы вылечить её, придать жизненных сил и вернуть румянец… Она понимала. Невозможно.

Кира обхватила себя руками, пытаясь хоть на мгновение унять эту неумолимую судорогу, но тщетно. Тело не слушалось её, оно просило своё. Голова не соображала ничего, а приступы тяжкой боли добивали  её окончательно. Она хватала себя то тут, то там, пытаясь неловкими движениями костлявых длинных пальцев остановить эту судорогу, но та и не собиралась сдаваться.

– Да. Жесть. Мне бы сейчас тоже укольчик не помешал, – снова вспомнила про сына, обхватив голову руками и готовая от боли закричать.  – А ему сейчас хорошо. Наверное, очень хорошо, – вздохнула она, но мысли её прервал резкий грохот ключей и звук со скрипом открывающейся тяжеленной металлической двери.

– На допрос, – оборвал её бездействие надзиратель.  Кира молча встала, с трудом подошла к двери, протянула дрожащие нити рук. Ледяные наручники прочно и уже привычно обхватили их. – На выход, – процедил он. – И побыстрее.

ГЛАВА 2.

Бывали ли в вашей жизни ситуации, когда вы находились на грани, на грани жизни и смерти, и могли потерять всё и даже самое ценное, – жизнь. Какой-то миг, час, день, так безжалостно и неумолимо врезавшийся в память, оставивший неизгладимые рубцы. Был ли тот день, когда вы могли сказать, что это ваш второй день рождения?

С Викой такое бывало не раз и не два… Просто она нуждалась в деньгах. Нет, не на шоппинг, не на удовольствия, как можно подумать, а просто на крышу над головой, весьма скромную комнату в коммуналке, что они снимали с мамой вдвоём в далёком Подмосковье.

Вика, как девушка серьёзная и образованная, понимала свою ответственность. И принимала такое положение вещей весьма спокойно, по своему рассудительно и несколько философски. Тот низкий старт, с которого она начинала свою взрослую, а потому самостоятельную жизнь, считала скорее благом, никак не наказанием, скорее шансом проявить себя, который давала ей щедрая на вызовы судьба. Хотя, конечно, такое понимание пришло не сразу. Бывали и моменты отчаяния, когда ей просто не хотелось жить. И она долго работала над собой, чтобы всё это понять и принять. Жизнь как она есть. Такая. Непростая. Особенная.

Каждый месяц нужно платить аренду, причём вперёд. Вика подрабатывала репетиторством: доход нестабильный, но вполне приличный, если постараться. И она старалась, бралась за всё. А высшего педагогического образования и законно полученных ею к тому времени двух дипломов с отличием, школы и института, с избытком хватало, чтобы преподавать как минимум несколько предметов.

Сначала она занималась с детьми подготовкой к школе и рисованием: давала мастер-классы в студиях и частные уроки, но этого было явно недостаточно для того, чтобы содержать себя и маму. Надо сказать, интерес к чтению, письму и художественному творчеству у населения имеется, но не настолько, чтобы прилично зарабатывать в небольшом провинциальном городке, где она жила. И тогда Вика решила  параллельно заняться репетиторством английского, благо владела им в совершенстве, да и опыт общения с носителями языка имела вполне приличный. В студенческие годы ей нравилось проводить свободное время, общаясь online с такими же студентами по всему миру, как она, да и в учёбе это тоже помогало. А училась она всегда хорошо и даже отлично.

И эта девушка, со свойственным ей перфекционизмом и, непонятно откуда берущимся, неиссякаемым оптимизмом,  втянулась в репетиторство. Для начала изучила все предлагаемые Министерством Просвещения программы, плюс множество учебников зарубежных, аутентичных, носителями языка написанных, нашла полезные аудиоматериалы, тесты, книги для чтения.  В общем, основательно подготовилась и начала работать.

Поначалу Вика искала учеников поблизости, обклеивала написанными от руки объявлениями подъезды окрестных домов, автобусные остановки, заборы, столбы, нещадно гонимая сторожами и дворниками. Унижение, знаете ли, ещё то. Разве что палкой не били, но на словах не стеснялись, отрывались по полной, матерясь и срывая грязными руками её яркие, с любовью написанные, только что приклеенные разноцветно-фломастерные объявления. Ученики отзывались, но их не хватало. Она всё время находилась в поиске. В маленьком подмосковном городке люди, в основном, скромные и зарплаты такие же, как и они. Многие заниматься хотели, но, по понятным причинам, не могли.

Вика решила, что пора расширять горизонты, искать новых учеников в Москве. Да и знакомые звали туда, номерок её друг другу передавали. Плюс разместила объявления на сайтах. Способ найти учеников, конечно, эффективный, но, как правило, находились они далеко. Нужно выезжать, а времени и сил такие поездки отнимали много, иногда целый день до позднего вечера. В те годы, когда она репетиторствовать начала, все offline занимались, хотели лично общаться с преподавателем. И она знала, что должна и себя содержать и маме, что давно уже на пенсии, по возможности помогать. А потому от работы не отказывалась, наоборот, занимала себя так, что о выходных оставалось только мечтать.

Однажды позвонила женщина, представилась мамой мальчика-второклассника, сказала, что зовут её Кира и попросила помочь сыну со школьной программой. Много было у Вики таких учеников, разного возраста школьников и студентов, им тоже часто требовалась помощь, и она, разумеется, согласилась. Кира звонила заранее, как минимум за неделю до назначенной встречи, понимая, что у хорошего репетитора плотное расписание, да и она, судя по её словам, на графике работала.

Был праздничный день, Крещение Господне, 19 января. Мороз крепкий, как в это время бывает. Вика написала Кире сообщение, поздравила её с Крещением, спросила в силе ли их договорённость по поводу занятия на завтра. В ответ она просила всех именно писать. И, пожалуйста, не отвлекать её звонками. Она всегда либо на занятии, либо в транспорте по пути то к одному ученику, то к другому. Иногда за день нужно обойти-объехать пять или шесть адресов и не в одном, а в разных подмосковных городках. Такая сильная загрузка наблюдалась у неё обычно по выходным. В удачные субботы и воскресенья она возвращалась домой с вполне приличной зарплатой, которой хватало и на аренду комнаты, и на питание.

На сообщение Кира ответила, что всё в силе и будут  заниматься, но почему-то не ответила на поздравление с праздником. Это показалось Вике немного странным, ведь она любила поздравлять всех и всегда, да и в обычных днях старалась найти что-то особенное. И чтобы первый день каждого месяца, и начала недели казался не таким, как все. А тут такой большой праздник, что все православные отмечают. Ну или почти все. Но Вика старалась не замечать некоторые вещи, ведь ей нужны были деньги. Очень нужны. И она шла, ехала и бежала туда, куда её позовут. Вот так часто люди рискуют, чтобы заработать немного. Но если бы знать наверняка, где и что нас ждёт. Если бы знать.

Утро 20 января выдалось таким же холодным, как и Крещение: трескучий мороз усилился леденящим ветром, к тому же повалил снег. Погода стояла не самая благоприятная, но Вика собиралась ехать в Москву. Накануне договорилась о встрече в институте, что на Ленинском проспекте. Решила получить второе высшее образование, на этот раз в сфере Государственного и муниципального управления. Наступила пора подавать документы, ведь предварительные испытания она с успехом прошла.

В институте всё получилось отлично: оформив документы и оплатив за год обучения вперёд, довольная собой, она уже с нетерпением ждала первой сессии, что должна начаться марте. Выйдя из деканата в статусе «снова студентка», Вика немного прогулялась по снежно-ледяному проспекту. Январский ветер неумолимо бодрил, заставляя её буквально бежать на своих каблучках, попутно осматривая архитектуру домов Сталинского ампира и многочисленные витрины цельного стекла. За ними бурлила другая жизнь: яркая, непростая, столичная. Ей было интересно всё. И это тоже.

В какой-то момент она начала замерзать, понимая, что всего десяти или больше километрового проспекта ей в такую погоду не одолеть и позвонила той женщине, Кире, маме второклассника, чтобы узнать: можно ли встретиться на пару часов пораньше. Эти часы и решили в дальнейшем её судьбу, но тогда она ещё не знала об этом. Та ответила, что репетитора они ждут и рады, разумеется, встретиться пораньше.

Добиралась Вика до нового ученика долго: сначала пешком по Ленинскому проспекту до станции метро, плюс час времени в самой подземке, потом на вокзал, на электричку из Москвы до ближайшего городка. И всё это только для того, чтобы попасть к новому ученику, второкласснику Ване.

Выйдя на местном вокзальчике, она постояла на платформе номер два, куда прибыл поезд, посмотрела, куда идут остальные пассажиры. А их  было много, и не сосчитать. Все спешили куда-то, по привычке двигаясь вверх и вниз по перекидному мосту, огромной рыжеватого цвета ржавой конструкции из металла с деревянным полом и ступеньками, что отзывались сильной дрожью, едва только касались их. Ступать по ним было страшно, того и гляди обломятся прямо посередине. А внизу электрички ходят, бегут скоростные поезда. Опять же провода высокого напряжения. И над всем этим великолепием… скрипучие деревянные мостки, хлипкие, ненадёжные и в любую минуту готовые развалиться. Вика прошла вверх по ним, стараясь не смотреть вниз. Между ступеньками виднелись дыры, куда запросто могла попасть нога. К тому же сверху снег и наледь. Скользко и страшно, но надо пройти. Потом спустилась вниз, вышла на улицу. А дальше…

Она не знала, куда идти. Совсем. В первый раз оказалась в том городке, да и та улица с новостройками была далеко где-то. Вика шла долго, очень долго по заснеженным морозным улицам. Ледяной ветер подвывал, как воют волки, предчувствуя беду, протяжно, заунывно воют. Он дул с такой невероятной силой, что почти сбивал её с ног. Может быть это был знак, что не надо идти туда, что надо остановиться. Но нет. Ей не хотелось думать так. Она договорилась, обещала и поэтому шла. Никто и ничто не мог остановить её в этом: ни ветер, ни холод, ни сапоги на высоких каблуках и лёгкое синтепоновое пальто, надетые в тот день в институт, чтобы выглядеть эффектно. Хотя какие уж там эффекты в такую-то погоду. «Форс мороза не боится», – сказала бы её бабушка Вера, папина мама, увидев внучку тогда.

А бабушка её любила и хотела, чтобы внучка была счастлива. А счастье она понимала по-своему, как простые люди понимают: замужество, дети, спокойная семейная жизнь, налаженный быт, неизменный уют. Всего этого у Вики не было, но очень хотелось. И думала она об этом и мечтала, как и все. И в то же время счастье своё видела прежде всего в развитии и самосовершенствовании, как ни высокопарно это звучит. А семья… Она надеялась, что всё впереди. Хотя в надежде есть оттенок сомнения. Она верила, что всё будет. Всё впереди. Самое лучшее. Никак не иначе.

Вика хотела устроить личную жизнь, реально хотела и прилагала для этого немало усилий. Или ей только казалось, что это именно так. В юности она легко и часто влюблялась, но объекты её пламенной страсти или вовсе не знали о её чувствах, или оказывались далеки от неё настолько, что и добраться до них физически и материально было сложно, а то и невозможно вообще. Многие из них жили далеко за границей и единственное, что их сближало, так это наличие скоростного интернета и вполне приличное знание иностранного языка. Хотя для любящих людей этого иногда бывает достаточно. Вика не искала лёгких путей. Она была открыта миру, как вольная птица, недостаточно пуганная ещё и хотела изменить свою жизнь. Кардинально. И делала для этого всё. И ей не в чем было себя упрекнуть.

Она старалась, но тем не менее бегала словно по кругу, как пони в мультфильме, что с детства любила; и себя часто в шутку, если и не пони, то лошадкой звала, такой хорошей, работящей лошадкой, что вынести много могла. Но бегала эта пони по своему привычному, мелкому кругу, а ей хотелось большего. Хотелось сойти с этого надоевшего маршрута и перейти на другой, незнакомый, но такой манящий блеском круг, полностью сменить обстановку и окружение, выйти на новый, неизвестный для этой молодой лошадки уровень.

И понимала она всё и о своём простом происхождении, о своей небогатой семье, из которой остались только они с мамой. Бабушки, дедушки, папа давно ушли, оставив только воспоминания о том, что такое настоящая семья. Было и хорошее, случалось и плохое, но желание иметь крепкую дружную семью было с Викой всегда, с раннего детства. Так воспитали её. А с мамой они хоть и во всём поддерживали друг друга, но не считали себя полноценной семьёй. Просто две взрослые женщины, каждая из которых мечтала о своём.

Вике хотелось любви, заботы того единственного мужчины, которого она мечтала встретить раз и навсегда. Да, несмотря ни на какие разочарования, она оставалась той же идеалисткой, какой в ранней юности была. А женихов, поклонников и воздыхателей имелось у неё достаточно, а иногда и слишком. А что? Умна, образованна, хороша собой… Тут можно долго продолжать. Понятно, что хотелось большего, хотелось вырваться оттуда, где была. А были они с мамой обе на дне. На самом дне. И знали об этом.

«Униженные и оскорбленные. XXI век», – шутили они о себе. И это была их горькая правда. Отсутствие своего хоть какого-то жилья и местной прописки не позволяло им многого, а хотелось просто жить как все. Как все счастливые люди живут. Они меняли коммуналку за коммуналкой, вынужденные переезжать как минимум раз в год по разным, зачастую не зависящим от них, причинам. В то время, когда Вика занялась репетиторством, они жили сначала в коммуналке, потом переехали в общежитие. И там происходило то, о чём действительно стоит рассказать.

ГЛАВА 3.

Прошло уже почти три года с тех пор, как они приехали сюда и сняли комнату на пятом крайнем этаже.  Общежитие, как общежитие, общага попросту: комнатки маленькие, старый немецкий проект, что для студентов делали, не иначе. А как известно, что для наших людей хорошо, то для немцев не очень. Впрочем, оказалось, что это утверждение и в обратном порядке работает так же. Здание само кирпичное, но, скажем прямо, неказистое такое, весьма облезлое и обветшалое,  а местами в глубоких трещинах, причём как снаружи, так и внутри. Но это была не самая большая проблема. Основное вскрылось потом.

При входе несколько бетонных ступенек, развалившихся практически полностью, раскрошенных буквально на составляющие их песок и мелкие камешки, гальку. Спицы стальной арматуры торчали из них то тут, то там, выглядывая из бетона в самых ходовых местах. Как будто струны музыкального инструмента не выдержали долгой и излишне экспрессивной игры. О них часто спотыкались. Усталость металла. Есть такое понятие. Так вот это была именно она. Причём, усталость здесь чувствовалась не только в металле, бетоне или старых кирпичах, а во всём: от начала и до конца. А с той страшной усталостью ещё и полнейшая безнадёга.

Общага стояла на самом краю городка, последний дом в конце улицы, ближе к частному сектору, почти в лесу. С одной стороны, это расположение обещало жителям вполне приличный и относительно чистый воздух, а с другой… А с другой – ничего, ничего хорошего. Вся цивилизация, инфраструктура, вся жизнь городка протекала где-то там, где горели весёлые огоньки. А здесь? Здесь не было ничего от того безмятежного городского бытия. Не каждый мог рискнуть прогуляться сюда  ни по одному, ни в компании, ни с собакой, например. Опасно. Всегда. И днём, не говоря уж о вечернем времени или тем более ночи. Даже местные бродячие псы старались обходить этот район стороной. Просто опасно. Об этом знали все.

Да и подойти к общаге было не так-то просто: туда вела лишь тропа, грязная, глинозёмная тропа с фрагментами асфальта, давно развалившегося и неремонтированного годами. Кругом осколки стекла, да остатки прежней роскоши на дне разбитых бутылок. В сухую погоду ещё можно было без проблем доковылять, соблюдая особую осторожность, двигаясь вприпрыжку по этим кочкам и камням, стараясь не задевать стёкла, что безжалостно врезались в подошвы обуви каждого, кто ненароком наступал на них. А осенью и весной, или просто после дождя всё превращалось в огромную массу топкого болота, в котором прохожие рисковали остаться. Насовсем. Да и света вокруг общаги не было. Разбитые фонари, с грустью склонившие свои головы, кривовато стояли, но светить никак не могли. Просто устали. И всё.