Ноктюрн льда и клавиш

Отец проводил у моей постели дни и ночи, не теряя надежды, хотя доктора не давали оптистичных прогнозов. Но, видимо, я слишком хотела жить или отец слишком сильно молился. Потом, когда спустя четыр с половиной месяца меня выписали, отец порывался уволиться из авиации и найти более оседлую работу. Я ему не позволила. Папа и так потерял слишком много, если он лишится ещё и возможности летать, то тогда уже я потеряю его. Я знала, как тяжело ему подолгу оставаться дома теперь, когда здесь была только я. Живое, но поломанное напоминание о том, что брат и мама не преодолели смерть.

Я снова сажусь за моё старенькое пианино, откидываю крышку, ставлю перед собой этюдник Карла Черни и, закрыв глаза, начинаю играть. Мне не нужны ноты, многие этюды, все, я знаю наизусть. В голове музыка звучит так, как надо, а вот на деле… На деле мои пальцы не слушаются, скользят, не дотягиваются до нужной клавиши, не бьют по ней с нужной силой или легкостью. Но я знаю, если я буду стараться, если я буду верить в себя, то все получится…

– Такими пальцами невозможно играть, – абсолютно бесстрастно говорит Бескудникова, когда я впервые вернулась к занятиями в консерватории. – Не мучай себя, Белкина, и не строй иллюзий.

– Но вы же сами говорили, что редко встретишь пианистов с такими руками, как у меня, – бормочу я, а к горлу подступает ком. – Вы же говорили, что я талант.

– Талант, который ты не уберегла. Ты посмотри на себя. – Бескудникова хватает мои руки и переворачивает их ладонями вверх. – Сколько переломов у тебя было?

– Много… – шепчу я, глотая слезы.

– Много, – холодно выдыхает она. – А вот этот шрам, – она проводит по среднему пальцу, – он выпирает так, что похож на шпору. Как ты будешь играть такими пальцами?

Я начинаю рыдать и умолять Бескудникову помочь мне, может, посоветовать какие-то особенные упражнения, может, позаниматься со мной.

– Забудь, ты больше никогда не сможешь играть даже вполовину так хорошо, как раньше, если тебе не пришьют новые руки, – безапелляционно заявляет она и с грохотом захлопывает крышку рояля, что стоит в огромном музыкальном классе. – Найди себе какое-то другое увлечение, Белкина.

Бескудникова выходит, а я ещё долго рыдаю, оглушая пустой класс всхлипами, но меня слышат только стены, от которых эхом отбивается мой плач. «Найди себе какое-то другое увлечение, Белкина». Только вот проблема: музыка никогда не была для меня просто увлечением – я в ней жила.

Когда я зареванная вернулась домой, отец как раз был выходной.

– Я ей покажу, я ей дам! – ругался он, узнав, что мне сказала великая учительница и пианистка. – Мы найдём других учителей, Бельчонок. Если надо – будешь брать уроки, чтобы восстановить навык. Главное – верить. Верить и не спешить.

После этого отец искал мне учителя за учителем, пианиста за пианистом, но все они в один голос твердили, что мой максимум – это «Собачий вальс», да и он под вопросом. Я не верила, и папа тоже. Тем не менее из консерватории документы я забрала, перестала ходить по учителям и теперь уже второй год тренировалась дома.

Закончив очередной этюд, я открываю глаза и улыбаюсь. Мне кажется, сегодня у меня получается лучше. Я слышу, что музыка, разносящаяся по дому, приобретает более правильное звучание, пусть и не идеальное, но это уже не та какофония, которая была ещё неделю назад и которая так взбесила моего соседа. Он больше не приходил, но пару раз чем-то долбил в стену, явно недовольный моей игрой.

Радостная, я достаю партитуру с «К Элизе» Бетховена и начинаю воодушевленно играть, забывая обо всем на свете. Мои пальцы порхают по клавишам. Мне даже кажется, что ни в одной косточке я больше не чувствую боли, а музыка, что льётся вокруг, прекрасна до слез.

Резкий продолжительный звонок в дверь заставляет меня вернуться с облаков на землю. Пальцы ещё бегают по клавишам, но теперь я отчетливо понимаю, что они не бегают, а ползают, что каждое движение отдаётся адской болью в запястье, а комнату оглашает не идеальная музыка, а…

– Как будто кого-то блевануло музыкой, – вспоминаю я слова своего соседа.

Я отрываюсь от пианино и иду открывать дверь, потому что идиот, который стоит за нею, все ещё давит на звонок.

– Спятил? – сразу становлюсь я в позу, открыв дверь, ведь я знаю, кто пожаловал.

Однако мой боевой настрой тут же сменяется удивлением. У соседа в руках огромный пакет с….

– Орехи? – смотрю я на Назара.

– Ты сегодня превзошла себя, Белка, – хмыкает он и протягивает мне пакет.

Глава 6

Юля

– Ты принёс мне орехи? – настороженно спрашиваю я.

– Ну да, – пожимает Назар плечами и лениво улыбается.

Я замечаю, что улыбка у него красивая, да и вообще… он весь красивый. Он выше меня чуть ли не на две головы. Такой широкоплечий и накачанный, что похож на настоящего богатыря. Наверняка девчонки гроздьями вешаются.

– Это типа, чтобы извиниться за своё хамское поведение? – изгибаю я бровь, принимая боевую позу.

– Ну, типа того, – кивает он и протягивает мне пакет.

– А почему орехи? – уточняю я, поправляя очки на носу.

– Ты же Белка, а белки любят орехи, – заявляет этот нахал.

– Ты все-таки придурок, – закатываю я глаза, но орехи беру. – Ладно, на дураков не обижаются.

Я смотрю на него – он на меня.

– Что-то ещё? – нарушаю я повисшую паузу.

– У тебя есть что пожрать? Вроде чем-то вкусным пахнет. – Он тянет носом.

– Н-да, ты от стеснительности точно не помрешь, – качаю я головой и открываю дверь шире, позволяя Назару войти в квартиру.

– Я суп грибной сварила и мясо потушила, будешь? – предлагаю я.

– Я все буду. Кажется, уже третий день ничего, кроме чипсов не ел, – признается Назар и добавляет: – Дома шаром покати.

– Не пробовал в магазин сходить, продуктов купить? – хмыкаю я и достаю глубокие тарелки для супа.

– Нет, не до того было. Да и что мне с этими продуктами делать? Я максимум что могу, так это дошик заварить. А дошики мне нельзя – вредно.

Я закатываю глаза. Такой огромный и такой беспомощный!

Назар садится за стол, проводит рукой по заросшему щетиной подбородку. Помятый он какой-то сегодня. Синяки под глазами.

– Выглядишь хреново, – озвучиваю свои мысли.

– Бухал два дня, – признается он.

– Ужас, – фыркаю я. – Ну и как? Стало лучше?

– Нет, только голова теперь болит и есть хочется. Думал твои орехи съесть, дома только они и были.

– А не съел, потому что решил, что их выгоднее обменять на мою стряпню, – усмехаюсь я. – Продуманный, блин.

Я ставлю перед ним полную тарелку супа, кладу нарезанный хлеб. На другую тарелку выкладываю мясо и овощи.

– Да ты хозяюшка, – уминая все подряд, с набитым ртом хвалит меня Назар. – Готовишь ты лучше, чем играешь на пианино.

Я проглатываю это обидное замечание, но тут же, машинально, прячу руки под стол, чтобы Назар не увидел, какие они у меня страшные. Хоть с тыльной стороны почти ничего и не видно, но все равно…

Назар не замечает этого моего жеста и продолжает наворачивать суп. Я тоже берусь за ложку.

– Ты одна живешь? – спрашивает он.

– Да нет, с папой, вообще-то. Только он почти все время в командировках.

– Это хорошо.

– Почему? – смотрю я на него непонимающе.

– Потому что, когда родоки постоянно дома, можно повеситься, – хмыкает он.

– Ну, ты-то живешь один. Кстати, кем тебе тётя Валя приходится? – интересуюсь я.

– Теткой. Она мамина сестра. Уехала вот на ПМЖ в Питер и предложила мне пожить здесь.

– Видимо, она тебя не очень любит.

– Почему это? – Он даже есть перестал и уставился на меня удивленно.

– Ну, ты ж тут голодаешь. Она тебя обрекла на голодную смерть, – начинаю смеяться я.

– А у тебя, оказывается, не язычок, а жало, – кривится Назар. – Я думал, все Белки милые.

– Я и есть милая, кормлю вот тебя.

– Ещё б перестала доставать меня своей игрой на пианино, и вообще цены бы тебе не было, – тут же вворачивает он.

– А ты можешь перестать играть в хоккей?

– Я сейчас не играю. – Вижу, как он напрягается и тут же встаёт в оборонительную позу.

– Я имею в виду не сейчас, а так, чтобы навсегда.

– Спятила?

– Вот и я не могу перестать играть.

– Ну, наши случаи сопоставлять нельзя. Я до травмы был профессиональным хоккеистом, – бахвалясь, заявляет он, – а ты ни в одну ноту попасть не можешь.

– Всё я могу! – взрываюсь я.

– Ха! Неужели ты себя не слышишь? Хочешь, запишу на видео? Может, тогда поймёшь, как это со стороны звучит!

– Я хорошо играю… И с каждым днём все лучше, понял? – кричу я и чувствую, как начинает дрожать нижняя губа.

Я вскакиваю с места и ору еще громче:

– Ты ничего не понимаешь в музыке.

– Да ты сама ни черта не понимаешь, Белка! Хватит уже издеваться над всеми соседями!

– Уходи! Убирайся! И… И орехи свои забери! – Я хватаю пакет и пихаю его в руки Назара.

Его удивляет моя реакция, но он лишь качает головой, а выражение лица такое, что я чувствую себя полной идиоткой.

– Психанутая, – бросает он на прощание и прихрамывая идёт к входной двери.

– И не приходи сюда больше подлизываться.

– Да нужна ты была подлизываться. Белка! – Он швыряет на пол пакет с орехами, и тот с громким хлопком рвётся.

За этим следует удар захлопнутой с силой входной двери. Моей. Потом ещё один – уже его.

Я смотрю на усеянный орехами пол. Ассорти: арахис, фундук, миндаль, фисташки, кешью. Мелкими слезками – кедровые орешки.

Я сажусь на колени и начинаю собирать эту россыпь. Все, что угодно, только бы не расплакаться. Белкины не плачут. Не плачут!

Наконец разобравшись с орехами, я перемываю посуду. И чего я взбесилась? Назар прав – я плохо играю. Но я не могу не играть. Ведь бросить – значит сдаться. А я не могу себе этого позволить. Ради папы, который так в меня верит. Ради мамы. Ради брата. Ради самой себя. Белкины не сдаются никогда.

Разобравшись с делами на кухне, я закидываю в рот горсть кедровых орешков, разминаю пальцы, слегка их массируя, пока не начинаю чувствовать, как к ним приливает кровь. Теперь они немеют реже, но все равно иногда случается. Вру. Случается постоянно.

Я сажусь за пианино, надеваю наушники, в которых звучат одна за другой любимые композиции Шопена, опускаю пальцы на клавиши и начинаю играть. Идеально.

Глава 7

Назар

После вчерашней перепалки Белка до самого вечера доводит меня своей игрой. Кажется, несущиеся из соседней квартиры звуки не смолкают ни на минуты. Меня доводит до бешенства эта какофония, и я со всей дури запускаю пультом от телевизора в стену. Но звуки не смолкают. Пульт разбивается в дребезги, а Белке хоть бы хны.

Зато наутро я нахожу реальный способ не слышать ее несносной игры на пианино – врубаю на всю катушку музыку на компе: дикий ор Rammstein заткнет любого Моцарта.

Девчонка не идёт у меня из головы. Худенькая, но не плоская вроде – под просторной футболкой я смог разглядеть призывно вздымающиеся бугорки. Задница очень даже. Это я успел заметить, когда шёл за ней на кухню. Мордашка симпатичная, губастенькая опять же. Конечно, на куколку не похожа, но что-то в этой Юле Белкиной есть. Только вот характер отвратительный: орет, взрывается с полуоборота, критику не выносит. Кого-то мне её характер напоминает, только вот кого?

От нечего делать я мотаюсь из угла в угол по комнате, нахожу в одном из ящиков стола пачку сигарет. Закурить, что ли, с горя? Все равно стать великим спортсменом мне теперь не светит, кажется. Последнюю неделю я даже забросил активные разминки. Все бесит. Отец хоть и расстроен из-за моих травм – он мечтал, что его сынишка станет круче, чем Харламов, – но уже готовит мне запасной вариант: место в своей фирме, которое мне на фиг не надо. А мама тихо радуется, что с опасным спортом покончено. От этого совсем тошно. Да и от самого себя тоже.

Чтобы развеяться и хотя бы на пару часов отвлечься от своих безрадостных мыслей, я отправляюсь в центр и от нечего делать тащусь в магазин, чтобы купить себе новую толстовку. Нет, шопинг меня не радует, как девчонок, но одеваться во что-то надо. И желательно одеваться нормально, а то те же девчонки и не посмотрят.

Купив пару футболок, теплый худи и кеды, я отправляюсь на выход из торгового центра. Навстречу мне идут какие-то цыпочки, смеются, болтают. Весело им, а мне хоть вой! А вот эта блонда ничего такая. И ноги длинные, и фигурка… Давно я с девчонками вот так просто не знакомился. Иду им навстречу. Да ну на хрен. Не до новых знакомств. Я уже почти обхожу их, как блондиночка останавливается и выдает:

– Назар?! Елизаров! Вот уж где не ожидала тебя увидеть! – широко улыбается она.

– Мира! Ты ли это? – хмыкаю я. – Ты прям красотка! – обвожу ее взглядом с ног до головы.

Она явно смущается, но старается не подавать вида.

– Ну, как у тебя дела?

– Зашибись, – тут же перестаю я улыбаться. Только, плиз, не начинай сочувствовать и нести еще какую-нибудь фигню. Я и так на взводе.

– Это хорошо, – кивает Мира.

– Ну ладно, рад был видеть, – прощаюсь я. О чем нам еще разговаривать?

– Назар, – окликает она меня, когда я уже двинулся дальше.

Оборачиваюсь и смотрю на нее вопросительно.

– Назар, а ты ничего про Тимура не слышал?

– Про Тимура? Соколова, что ли? – удивляюсь я.

– Ну, да… – Мира вдруг краснеет и опускает глаза.

Вот блин, неужто девочка до сих пор по Тиму сохнет?

– Да все норм у Соколова. Играет сейчас за Магнитогорский клуб. Вроде собирается подписать контракт с канадцами.

– Значит, все хорошо у него? – Мне кажется, или она совсем расстроилась?

– Все шикарно у него. – Отчего-то злюсь я и прощаюсь.

У всех все шикарно, у одного меня – полный отстой.

Надо выпустить пар. Очень надо. По дороге домой звоню Наташке.

– О, Назар, малыш, ты как? – верещит она в трубку, и тут же в голову закрадывается мысль, что я зря решил ей позвонить.

– Через как, – грубо отвечаю я и тут же перехожу к делу: – Приедешь?

– Сейчас?

– Ну а когда ещё? – и выдавливаю из себя ложь: – Я соскучился.

– Правда? – тут же радостно мурлыкает она.

– Ну, конечно.

– Я уже лечу, – смеётся Наташка.

– Только адрес запиши. Я переехал.

– Ого! В центр? – ахает она.

Ага, в центр, прямиком, блин, в Кремль. Я диктую адрес, слышу удивленные (или разочарованные?) вздохи Наташки и прошу ее приехать через час-полтора. Как раз я успею вернуться домой и принять душ.

С Наташкой мы не то чтобы встречаемся, просто мне некогда было заводить какие-то отношения. Когда постоянные трени и матчи, тут не до серьезных отношений, не до ухаживаний, не до романтики. А Наташка, она всегда под рукой. Мы познакомились с ней в каком-то клубе месяца за два до того злосчастного матча, на котором я получил травму. У нас был бурный роман, точнее перепихон в свободное от хоккея время. Наташка уверена, что я в нее влюблен. Я уверен в обратном, но ей ведь необязательно это знать. Она красотка. Длинноногая, с шикарной гривой волос, с подтянутой пятой точкой. Классная девушка. Туповата, правда. Но какая разница? Мне на ней не жениться. Мне даже с ней разговаривать не надо. Ее интересуют только вечеринки, возможность мелькнуть на фотках рядом с хоккейными звездами, подарки и хороший секс. Может, у нее и есть иллюзии относительно нашего с ней будущего, но это ее проблемы. Я-то ей никогда ничего не обещал.

На пару месяцев у нас с ней все застопорилось, пока я выкарабкивался из травм и депрессий. Ну а теперь… Не особо мне хочется её видеть, но никого более подходящего на приходящую скорую помощь у меня нет.

Возвращаюсь домой и бегу в душ. Наташка должна вот-вот подъехать. Пока жду, прислушиваюсь к звукам за стеной, но у Белки все тихо. То-то же. Рамштайн рулит. Что-то моя соседка сегодня не издевалась над пианино. Может, последовала моему совету и записала свою игру. Может, наконец-то дойдёт до неё, что ничего у неё не выйдет. Придумала – играть, когда ни в одну ноту не попадает. Тоже мне великая пианистка.

Телефон звенит входящим сообщением. Даня. Пацан тоже был подающим большие надежды хоккеистом, и тоже у него случилось попадалово. Мы с ним познакомились в школе «Лед и пламя», вместе не играли, но пересекались на тренировках. Хороший игрок, мог бы далеко пойти. Открываю мессенджер и читаю: «Привет, бро. Живой?» «Типа того», – отвечаю я. «Может, пересечемся на днях?» «Конечно!» – пишу я. Мы договариваемся встретиться в субботу. Хоть какое-то развлечение в моей тусклой жизни. Травмы, допинги, скандалы. И всем друзьям не до меня теперь. У них сезон начался, а я тут тухну.

Из воспоминаний о прошлом меня вырывает звонок в дверь. А вот и Наташка!

В темном коридоре спотыкаюсь обо что-то и чуть ли не падаю, однако удерживаю равновесие. Открываю дверь, но позади меня раздаётся какой-то грохот. Да что ж у тети Вали понапихано по всем углам?

Но мне не до этого. Наташка пищит:

– Наза…

А я не даю ей закончить, хватаю, впихивая в темный коридор, прижимаю к двери и впиваюсь в её губы. Блин, я, кажется, и правда соскучился. Её губы такие сладкие, такие мягкие. Просто обалденно вкусные. От её поцелуя чуть-чуть пахнет орехами и чем-то сладким. Я сжимаю её крепче в объятиях, пытаясь засунуть руку под куртку, и понимаю, что Наташка какая-то не такая. Какая-то она маленькая, худенькая и… И пытается оттолкнуть меня. Чувствую адскую боль и тут же прекратив поцелуй ору:

– Сдурела кусаться! – Я прижимаю руку к губе.

– Ты… ты… Да ты…

Это не Наташкин голос. Но тогда чей? Щелкаю выключателем и вижу перед собой…

– Белка? – в недоумении смотрю на неё.

У Белки грудь ходит ходуном, огромные глаза полнятся удивлением, испугом и негодованием. Щеки пунцовые, а губы…

– Ты вкусно пахнешь, – заявляю я.

– Ты идиот!

Она пытается нащупать замок на двери, но пальцы её не слушаются.

– Извини, я тебя не ждал, – начинаю ржать я.

– Не ждал и поэтому набросился? – пищит она.

– Ну, так получилось.

Виноватым я себя не чувствую, а вот прикоснуться ещё раз к её губам мне хочется. Они у неё нереальные. Я уже наклоняюсь, чтобы опять её поцеловать, как снова звонят в дверь.

Белка подпрыгивает от неожиданности и взвизгивает, а потом все-таки находит замок и распахивает дверь.

На пороге стоит Наташка во всей красе: длиннющие ноги обтягивают рваные в самых неожиданных местах джинсы, свитер с глубоким вырезом, на губищах – розовая помада. Белка ей в пупок дышит. И как я мог перепутать?

– Это кто? – ревниво прищуривается Наташка.

– Это Белка, соседка, – лениво протягиваю я.

– И что она тут делает?

Наташка делает шаг вперёд, а Белка под её напором отступает и натыкается спиной на меня. Я машинально кладу руку ей на талию. Её макушка ниже моего подбородка, и до ноздрей доносится сладкий аромат её шампуня. Сам не соображая, что делаю, я утыкаюсь носом в её волосы.

– Какого хрена, Назар? – орут они в один голос, только Наташка истерично, а Белка испуганно.

– Ну ты и гад! – визжит Наташка и замахивается, чтобы отвесить мне оплеуху, только вот попадает не по мне, а прямо по щеке Белке.

Глава 8

Юля

Я сижу на кухне Назара и прижимаю к скуле пакет со льдом, который он мне вручил и закрыл дверь, вернувшись на разборки с агрессивной девицей, которая до сих пор визжала в коридоре. Я и сейчас слышу крики этой чокнутой супермодели, от удара которой мне чуть не оторвало голову. Господи, как щеку жжет! И челюстью пошевелить больно.

– Ты меня на эту поганку-недоростка променял? – визжит девушка Назара.

– Ты идиотка, – ругается он. – Твоя тупая ревность задолбала.

– Сам ты тупой!

– Хорошо, я тупой, а ты умная. На этом и закончим. – У Назара такой спокойный голос, будто он не со своей девушкой ругается, а разговаривает с малознакомым человеком. Неужели ему все равно? Даже мне не все равно.

– Что значит «закончим»? Ты что, бросаешь меня? – Голос девушки из злобного тут же становится плаксивым. Наверное, она и правда его любит? Я бы так себя вести с парнем точно не стала, даже если бы любила до умопомрачения. Ишь ты какой деловой! Назар Елизаров, чтоб его!

– И бросать нечего, мы не встречались. – Кажется, Назару реально все равно, а вот девушка начинает рыдать и умолять. Фу! Никакого чувства собственного достоинства.

Я пытаюсь заткнуть уши, но получается плохо, ведь в одной руке у меня пакет со льдом. Надо же, такая красотка длинноногая, а так унижается перед Назаром. Может, она верила, что у них все серьезно? Мне даже ее чуть-чуть жалко, но только чуть-чуть, потому что я чувствую, что у меня губа припухла, а кожа на лице горит, как от ожога.

Слышу, как захлопывается дверь, и через мгновение в кухне появляется Назар. Я вдруг вспоминаю, как он жадно целовал меня в темном коридоре, и по телу тут же проходит жаркая волна. Конечно, умом я понимаю, что он ждал Наташу и этот поцелуй предназначался ей, но от этого его губы не кажутся менее сладкими.

– Ты как, Белка? – Он садится на высокий барный стул напротив меня и подается чуть вперед, рассматривая мое лицо.

А я с ужасом осознаю, что Назар голый. Ну, в смысле, не прямо голый, но без футболки. Сижу и, как дура в анабиозе, пялюсь на его мускулы и огромную татуировку, которая покрывает всю правую сторону груди и плечо, а потом выдыхаю:

– Ни фига себе у тебя бицуха! – И тут же краснею, а этот придурок ухмыляется.

– Додики в хоккей не играют, Белка. Это ж силовой вид спорта.

– Я знаю…

– Ну-ка. – Он забирает у меня пакет со льдом, дотрагивается пальцами до подбородка и рассматривает мою щеку. – Ничего, следов не останется. У Наташки слабый удар.

– Ни фига себе слабый, – пищу я и прижимаю ладонь к щеке.

Наши с Назаром пальцы соприкасаются, и он ловит мою ладонь, удерживая ее.

Назар не выпускает мою руку, и я чувствую, как по телу разливается странное тепло. Да какое там тепло – настоящий пожар. У него сильные руки, а кожа на ладонях чуть шершавая. Наверное, оттого, что он много тягает гантели.

– Извини, ладно? – говорит он, заглядывая мне в глаза.

– Ты за что просишь извинение? – почему-то срывающимся голосом спрашиваю я. – За пощечину, которая предназначалась тебе, или за поцелуй, который предназначался не мне?

Назар расплывается в такой самодовольной улыбке, что я тут же жалею о своем вопросе.

– За пощечину, Белка. А поцелуй… – Он нагло вздергивает бровь. – Девушки у меня теперь нет, из-за тебя, кстати, и целоваться не с кем. Так что как насчет того, чтобы повторить?

Я в изумлении открываю рот, а этот идиот пялится на мои губы.

– Только рискни еще раз меня поцеловать, и я тебе врежу, – обещаю я.

– Да-да, я помню про твои кубки, медали и черные пояса. Только что ж ты с Наташкой растерялась и не дала ответочку? – ухмыляется он.

– Я не дерусь с девчонками, – заявляю я, вздергивая носик, и Назар тут же начинает ржать.

Я вдруг осознаю, что он все еще сжимает мою ладонь, да не просто сжимает – его большой палец ласково поглаживает кожу. Я пытаюсь выдернуть руку, но поздно, потому что Назар переворачивает мою ладонь и смотрит на усеивающие ее шрамы.

– Отпусти, – шиплю я.

– Что это? – спрашивает он и проводит пальцами вдоль уродливых белых линий.

– Отпусти же! – вскипаю я, но этот идиот и не думает меня слушать.

– Откуда столько шрамов, Белка? – Он вскидывает на меня удивленные и даже испуганные глаза.

– Не твоего ума дела, понял?

Я все-таки вырываю руку и вскакиваю с барного стула, но он слишком высокий, о чем я забываю, а потому с грохотом валюсь на пол.

– Юля! – с губ Назара срывается тревожный возглас.

Надо же, имя мое помнит! Он помогает мне встать, а я пытаюсь дернутся к двери, чтобы сбежать, сбежать от него подальше и спрятаться в какую-нибудь норку. Однако Назар обвивает рукой мою талию и прижимает меня к себе.

– Юль, откуда эти шрамы? – настойчиво спрашивает он. – Это из-за них ты не можешь играть, да?

– Да отпусти же ты меня, бестолочь, – кричу я и чувствую, как по щекам текут слезы.

Нельзя плакать, Белкины не плачут. Я с силой долблю по груди Назара, осознаю, что он без футболки, осознаю, что от него безумно приятно пахнет гелем для душа, осознаю, что он увидел мои уродские руки, рассмотрел шрамы, что… что… Я сдаюсь и начинаю рыдать. Это меня злит, и я с такой силой пихаю в грудь Назара, что он разжимает объятия. Не разбирая дороги, я бегу в коридор. Здесь темно, я обо что-то ударяюсь, что-то падает, но я все же умудряюсь нащупать замок.

Только захлопнув дверь собственной квартиры, я ощущаю себя в безопасности. Опускаюсь прямо на коврик возле входа, прижимаюсь спиной к двери и, уткнувшись лицом в колени, рыдаю в голос. Я так давно не плакала. Так давно.