Полная версия
Маньяк
Сергей Леопольдович Леонтьев
Маньяк
Роман
Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.
© Леонтьев C., 2024
© ООО «Издательство АСТ», 2024
Пролог
1981 год, город С.
Весна пришла, как всегда, неожиданно. Еще ночью столбик термометра за окном опускался до минус двенадцати. А днем, как уверял Павел Геннадьевич, степенный, предпенсионного возраста водитель, было не меньше плюс пятнадцати в тени. Метеонаблюдениям Павла Геннадьевича Андрей доверял. Тот был завзятым садоводом, и от капризов погоды на его шести сотках в садоводческом товариществе слишком многое зависело. Но и без показаний термометра на улице чувствовалось апрельское тепло. Хотя до конца марта еще оставалось целых четыре дня. Метровые сугробы стремительно чернели и оседали. По дорогам и тротуарам весело бежали ручьи, соединяясь в бурлящие речки. Дворы домов моментально стали непроезжими, и Андрей с Оксаной добирались до подъездов пешком, стараясь обходить месиво из подтаявшего снега и грязи. Оксана переживала за свои югославские зимние сапожки, приобретенные в прошлом году в магазине для новобрачных. Купленные там же пижонские гэдээровские полуботинки Андрея для русской весны вообще не годились, и, поднимаясь в квартиру, доктор останавливался на лестнице, чтобы вылить из обуви воду.
Но настроение все равно было весеннее, радостное, под стать сиявшему над городом солнцу. Казалось, что вместе с темными зимними ночами, пронизывающими ветрами и злыми морозами уйдут в прошлое все тревоги и волнения и впереди их с Оксаной ждет только хорошее.
«Надо заканчивать с расследованиями», – думал Андрей, пока Павел Геннадьевич неспешно вел машину на очередной адрес, ругаясь на городские власти, для которых оттепель, как обычно, наступила внезапно, поэтому снег с обочин вывезти не успели.
– Теперь грязища начнется, «карету», – так водитель называл вверенный ему санитарный автомобиль, – надо будет каждый день по два раза мыть!
Андрей слушал вполуха, кивал головой и думал, что хватит им с Николаем играть в сыщиков, пора остепениться.
«Ты теперь человек семейный, жена на шестой курс переходит, скоро можно и о ребенке подумать. Вот и Коля с Мариной уже о ребенке поговаривают».
В январе Коля с Мариной сыграли свадьбу. Праздник Неодинокий устроил в родной Николаевке, с деревенским размахом: жареным поросенком, томленными в сметане карасями, самогоном, грибочками, разносолами, гармонистом и катанием на тройке. Школьник Вовка под руководством Андрея запустил на свадьбе фейерверк собственного изготовления, после чего его авторитет в глазах николаевских пацанов поднялся на недосягаемый уровень. Правда, участковый Митрич ворчал, что так и избу спалить недолго. Но участковому налили стакан самогонки, и он отвлекся.
Вскоре после свадьбы Марина уволилась из роты охраны, переехала в город к Николаю и готовилась к поступлению в юридический институт. Коля выглядел абсолютно счастливым и однажды признался Андрею, что был полным дураком, когда не послушал друга и поперся на эту чертову Лысую горку[1]. Летом, скорый приход которого обещал сегодняшний день, друзья планировали взять отпуск и махнуть на машине в Крым…
– Все, дальше не проеду, – сказал Павел Геннадьевич, тормозя, – иначе застряну, толкать придется.
Толкать машину в грязи совершенно не хотелось. Андрей вышел, взял в салоне тяжелый ящик-укладку.
– Может, посидишь? – предложил он Оксане. – Я один схожу. Чего тебе лишний раз грязь месить.
Настырная студентка с копной каштановых волос и лукавой хитринкой в больших зеленых глазах, пришедшая три года назад на практику в бригаду Сергеева, прошлым летом стала его женой. Андрей с тревогой ждал, когда семейный быт начнет потихоньку разъедать отношения и убивать чувства, о чем снисходительно рассуждали умудренные жизнью старшие товарищи, и с радостью обнаруживал, как, напротив, с каждым днем открывает в себе все новые и новые грани влюбленности. Сейчас был период особой нежности и заботы. Андрею хотелось защитить самого дорогого человека от всех жизненных невзгод. Он даже подумывал предложить Оксане уйти со скорой, перевестись на более спокойную работу в стационар. Сегодня он физически страдал, видя, как проваливается девушка в глубокие, покрытые коварным ледком лужи, как морщится и прикусывает губу, когда ледяная вода заливается в сапожки…
Оксана посмотрела на квиток вызова.
– Женщина, двадцать девять лет, без сознания…
– Наверняка ничего серьезного, – сказал Андрей, – обморок или вегетососудистая дистония. Точно не инсульт, я один прекрасно справлюсь.
– Нет, – вздохнула Оксана, – пойду с тобой. Все равно ноги уже мокрые. Вдвоем быстрее, потом обедать поедем. Кушать ужасно хочется.
Скользя и оступаясь, они пробрались во двор панельной пятиэтажки. Первое, что увидел во дворе Андрей, был милицейский патрульный автомобиль с включенной мигалкой. Машина стояла около подъезда, где, судя по нумерации, находилась нужная им восьмая квартира.
«Что за ерунда, – подумал Андрей. – При чем здесь милиция?»
– Посмотри, – он повернулся к Оксане, – кто скорую вызвал?
– Сосед, Иванов Иван Иванович, – сказала Оксана, разглядывая квиток. – Квартира не указана.
Иванов, Петров, Сидоров – распространенные, безликие русские фамилии. Да еще Иван Иванович. Звонивший наверняка солгал, но зачем? Это было непонятно и тревожно. Накатило дурное предчувствие, у Андрея нехорошо заныло под ложечкой, весеннее радостное настроение растаяло, словно снеговик под лучами июльского солнца. Они зашли в подъезд, показавшийся особенно темным и мрачным после яркого солнечного света, поднялись на второй этаж. В дверях восьмой квартиры стоял мрачный сержант.
– Зачем приехали? – вместо приветствия спросил сержант.
– Как это зачем?! – возмутилась Оксана и помахала квитком. – У нас вызов.
– Нечего вам тут делать.
– Мы обязаны провести осмотр, раз приехали, – миролюбиво сказал Андрей.
– Ну смотрите, дело ваше. – Сержант пожал плечами. – Только ты, доктор, один зайди.
– Почему? – удивился Андрей.
– Ей, – сержант кивнул на Оксану, – лучше этого не видеть.
– Ну вот еще, – дернула плечом Оксана, – вы даже представить себе не можете, что мне приходилось видеть!
Сержант ничего не ответил, только снова пожал плечами, сплюнул на пол и освободил проход.
Они вошли, остановились в маленькой прихожей.
– Направо, по коридору, в комнате, – донеслось сзади. – Руками ничего не трогайте.
Андрей сделал два шага по короткому коридору и повернул в комнату. За его спиной вскрикнула Оксана. Сержант был прав – лучше бы она этого не видела.
Часть 1
Дело дураков
При схожести в манерах, поведении и проблемах в формирования личности каждый из «серийников» сугубо индивидуален, у всех свои особенности убийств.
Из лекции «Психологический портрет серийного убийцы» в Академии МВД СССРГлава 1
«24 октября 1979 года из медико-санитарной части следственного изолятора города С., убив двоих охранников и санитара, совершил побег бывший сотрудник Карагандинского областного управления МВД подполковник Калиев А. И. Примите срочные меры к установлению местонахождения и задержанию. Вооружен, при задержании представляет особую опасность».
Телефонограмма начальникам следственных отделов республиканских и областных управлений КГБ СССР– Стой спокойно, не вертись, – приговаривала бабушка, в очередной раз смазывая кривящемуся и шипящему от боли Сашке ссадины и царапины, – йода на тебя не напасешься, весь в отца пошел, такой же сорванец, хорошо хоть заживает все как на собаке.
Была такая особенность организма у Калиева – что в детстве-юности, что теперь, в возрасте за сорок – бытовые и служебные раны и травмы на нем заживали удивительно быстро. Врачи в милицейском госпитале, куда его однажды доставили с ножевым ранением, полученным при задержании опасного бандита, только недоуменно качали головами и пожимали плечами. Пациент, на которого лечащий врач уже заготовил посмертный эпикриз, через несколько дней бодро бегал по коридорам больницы. А войди лезвие ножа сантиметром левее – и до операционного стола тогда еще старшего лейтенанта милиции Калиева не довезли бы…
Рана на голове, полученная от удара кувшином с водой, когда он спустился в погреб за вредной девчонкой[2], медицинского вмешательства не потребовала. Застрявшую под правой лопаткой пулю без осложнений извлекли, второе сквозное ранение, вопреки прогнозам, не воспалилось и не нагноилось. Дело шло к выписке и переводу из медсанчасти в следственный изолятор КГБ, что в планы бывшего подполковника не входило. Сделать оттуда рывок[3] будет куда как сложнее. А то, что его переведут именно в комитетский изолятор, Калиев не сомневался. Следователь, приходивший допрашивать, сунул под нос раненому конторскую ксиву[4]. Значит, дело ведет Комитет.
Загорая на койке, Калиев старался не тратить нервы на бессмысленные переживания по поводу своего провала. Зудела, конечно, неприятной бормашиной в голове мысль о том, что его, матерого волкодава, не одну пару башмаков на земле истоптавшего, с которым боялись связываться отпетые налетчики и убийцы, переиграли какие-то ботаники-докторишки. Но недаром говорится: «И на старуху бывает проруха». От ошибок никто не застрахован. Разбор полетов и наказание виновных – это позже, на воле. А сейчас главная задача – тихо, не пыля, покинуть данное гостеприимное учреждение. Потому как снисхождения от суда с его-то послужным списком ждать глупо и светит ему вышка[5], без вариантов.
Мясницкая[6] тоже, конечно, не обычная районная больничка. Окна зарешечены, вооруженная охрана на этажах, но варианты уйти есть. Нужен только помощник из персонала. Опыт работы с агентурой помог вычислить нужного человечка. Хоть газета «Правда»[7] и уверяет, что в первом в мире социалистическом государстве наркомании нет и быть не может и что от наркомании страдают только богатые зарубежные бездельники в загнивающих капиталистических странах, опер Калиев знал другую правду. И сам несколько раз наркоманов в оперативных разработках использовал. Материал, конечно, с гнильцой, но если правильно и вовремя подойти, то для разовой комбинации вполне годится. Для далеких от криминала законопослушных граждан все наркоманы на одно лицо. А люди опытные знают, что советские любители зелья живут семьями (не путать с советской семьей). Одиночки попадаются, но крайне редко и, как правило, быстро оказываются на прозекторских столах. А в наркотических семьях жесткая иерархия и роли четко распределены. С «достоевскими», например, – теми, кто для семьи продукт достает, вести дела бесполезно. Эти на наркоте не сидят, разве что иногда, от скуки балуются, работают за комиссию. На «матерей», как называют глав семьи независимо от пола, тоже бесперспективно время тратить. Крючок нужно закидывать на более мелкую рыбешку.
Наметанный глаз бывшего подполковника сразу отметил у санитара по прозвищу Пузырь блуждающий взгляд, легкий тремор рук[8] и повышенную потливость. При том, что по ночам на улице подмораживало, а отопление в палатах включать не торопились. «Еще не ломка, – диагностировал Калиев, – но уже близко, и с наркотой в семье, видимо, перебои. А может, отлучили парня от кормушки за какие-нибудь проделки». В общем, готов был клиент для вербовки. Не «достоевский» и не «мать», однозначно, типаж самый подходящий. «Из-за угла мешком пуганный», – про таких бабушка говорила. От любого чиха вздрагивает. Явно из младших членов семьи, таким травка в последнюю очередь перепадает. В идеале сейчас следовало вытащить из кармана дозу, помахать перед носом – и делай с Пузырем что хочешь. Вернее, Пузырь для тебя сам что нужно сделает и долго благодарить будет. Но где же сейчас дозу взять? Значит, будет Калиев клиента словесно обрабатывать, входить в доверие. Намекнет, что есть на воле тайничок, а в том тайничке на год всей семье хватит и еще останется. Только надо быть очень убедительным, чтобы Пузырь поверил, чтобы не сомневался и не задумывался. Что-что, а убеждать Калиев умел.
Каталка с накрытым телом, ногами вперед, перемещаемая поздней ночью санитаром в направлении морга, не вызвала интереса у сторожей на этажах. Зеком[9] меньше – воздух чище. Дремлющий у дверей морга часовой так и не досмотрел сладкий сон. Железные руки ожившего покойника свернули ему шею. Охранника, дежурившего у выхода, через который мертвецов грузили в спецтранспорт для последнего путешествия на городское кладбище, нашли утром с пробитой головой. Голову пробил приклад автомата, который унес с собой все тот же оживший покойник. Рядом с телом охранника лежал задушенный санитар по фамилии Пузырев и по прозвищу Пузырь.
Глава 2
В советском обществе нет и не может быть условий для появления серийных убийц!
Из выступления первого секретаря обкома КПСС на Дне милицииУтром после смены Андрей остался на работе, должность заведующего неврологическим отделением требовала его присутствия, не позволяла уйти домой отоспаться, Оксана отправилась в институт. Андрей предлагал жене прогулять один день, тем более что зачетов и важных семинаров у нее не было. Но Оксана только упрямо мотала головой. После ТОГО вызова они, конечно, обедать не поехали и вообще всю смену ничего не ели, только пили крутой, заваренный по-скоровски чай, практически чифирь[10]. Оксана, любительница поболтать, почти все время молчала, на вопросы отвечала односложно, иногда плакала, вытирала глаза кусочками бинта. Хорошо не пользовалась косметикой. Ночью выдался длинный перерыв между вызовами, разошлись по комнатам отдыха: Андрей – в мужскую, Оксана – в женскую. От мысли лечь на диванчике в своем кабинете Андрей сразу отказался, поняв, что не сможет находиться в пустой комнате один. Он не первый год работал на скорой, всякое видел: тяжелые травмы, самоубийства, и на убийства несколько раз выезжал. Но такое!
В общей комнате заснуть тоже не удалось. Как только закрывал глаза – сразу вставала жуткая картина: обнаженное, выпотрошенное женское тело, разложенные рядом органы, веселый розовый шарфик, удавкой обвивший шею, и кровь, кругом кровь…
Почти час он проворочался на кушетке, потом встал, спустился в столовую. Застал там Оксану за очередной чашкой чая, осунувшуюся, с покрасневшими глазами. Так и просидели до следующего вызова.
Больше всего Андрей корил себя за то, что не послушал мрачного сержанта и пустил Оксану в квартиру. И не настоял сразу, что пойдет один.
«Ну как ты мог, – твердил он себе, – ведь русским языком предупредили. Разве можно девушкам подобное видеть?! Тем более Оксане, натуре чувствительной и впечатлительной».
От этих мыслей Андрею хотелось выть и биться головой о стену, он скрежетал зубами, с силой, до боли в пальцах сжимал кулаки.
После утренней оперативки, проверив комплектность медикаментов в ящиках-укладках и оборудование в машинах, убедившись, что все бригады отделения вышли на линию согласно графику, Андрей зашел в кабинет к заведующему реанимацией. Он не собирался жаловаться или плакать в жилетку, просто чувствовал, что ему необходимо выговориться, рассказать кому-то понимающему об увиденном, получить поддержку от человека, чье мнение для него важно. Серега Петров как раз был таким человеком. На несколько лет старше Андрея, огромный, черноволосый, с курчавой черной бородой и густым басом, непререкаемый авторитет в вопросах неотложных состояний, отец родной для подчиненных, суровый, но справедливый начальник, весельчак и балагур, возмутитель спокойствия незамужних скоровских барышень…
В кабинете заведующего реанимацией всегда толкался народ. Иногда оттуда доносился дружный хохот. Порой кто-то из сотрудников выбегал красный как рак или, наоборот, бледный как спирохета, а вслед грохотал бас Петрова и вылетали выражения, от которых смущались даже закаленные девчонки из диспетчерской. Андрей зашел, когда токсиколог Кривцов, известный матерщинник, закончил очередной похабный анекдот. Собравшиеся дружно заржали, и Петров громче всех, не забыв, однако, сунуть под нос Кривцову банку из-под растворимого кофе, на которой на куске пластыря каллиграфическим почерком старшего фельдшера было написано: «Штраф за мат». Кривцов полез в карман за мелочью, а Петров внимательно посмотрел на Андрея своими пронзительными голубыми глазами, после чего скомандовал:
– Быстро все вышли!
Хорошо знающие своего руководителя сотрудники покинули кабинет, не задавая вопросов.
Заперев изнутри дверь, Петров достал из стола початую бутылку «Посольской»[11] и два граненых стакана, налил в каждый почти доверху и сказал:
– Рассказывай.
Выслушав не перебивая, он взял один стакан, сунул второй в руку Андрея, осушил свой и, убедившись, что Сергеев не отстает, спросил:
– Ты про ростовского потрошителя слышал?
В прошлом году во время учебы в Ленинграде Андрей познакомился с заведующим неврологическим отделением из Ростова-на-Дону. За дружеским ужином в общежитии тот рассказал жуткую историю о маньяке, терроризирующем Ростовскую область, убивающем женщин и мальчиков и уродующем трупы. Андрей тогда не воспринял рассказ всерьез, тем более коллега любил присочинить, и не всегда было понятно, когда он говорит всерьез, а когда травит байки для поддержания беседы. Кроме того, Андрей был уверен, что в СССР не бывает маньяков. Уверенность эта поколебалась из-за случайно услышанного разговора. В ноябре Андрею выдали пригласительный билет на торжественное собрание и концерт по поводу Дня милиции. Скорая помощь дружила с Ленинским райотделом, проводили соревнования по волейболу, лыжам и шахматам, совместно выезжали в подшефный колхоз на уборку картофеля, устраивали игры КВН и вечера с танцами. Вот и пригласительными на свой праздник милицейский коллектив с медиками поделился. Андрей с Оксаной сидели на предпоследнем ряду. А за ними устроились молоденькие лейтенанты и, не стесняясь в выражениях, комментировали выступающих. Особенно досталось первому секретарю обкома, заявившему, что в нашей стране нет серийных убийц.
«А ростовский потрошитель? А ленинградский молотобоец? А наш душитель-насильник?» – доносился сзади возмущенный шепот.
Тогда Андрей второй раз услышал о потрошителе. И вот теперь третий.
– Так ты думаешь, что это ростовский маньяк? – спросил он у Петрова.
– Чего не знаю, того не знаю. – Петров вылил оставшуюся в бутылке водку в опустевшие стаканы. – Но не исключено. Оксана видела?
– Видела.
– Это плохо. Мы с тобой мужики, лекарство знаем. – Петров стукнул стаканом о стакан Андрея и опрокинул содержимое в рот. – А жена у тебя натура тонкая, художественная. Ты ее поддержи. Вечером налей и выпить заставь, а то не уснет.
– Налью, – пообещал Андрей.
Лекарство Сереги Петрова подействовало. Страшная картина больше не стояла перед глазами, чувство вины перед женой немного притупилось, Андрей с головой погрузился в работу. Когда в кабинет сначала заглянул длинный породистый нос, а вслед за ним появился и сам Виталий Исаакович Белорецкий, ветеран скорой помощи, заведующий кардиологическим отделением, в сопровождении нескладной очкастой стажерки в коротком халатике, не достающем до костлявых коленок, Андрей уже почти забыл про вчерашний кошмар. Он посидел с Белорецким и стажеркой за чаем с пряниками, посмеялся над анекдотом из одесской серии, рассказывать которые Виталий Исаакович был большой мастер, затем снял стоявшее на книжном шкафу чудо отечественной множительной техники – электромеханическую печатную машинку «Ятрань», подаренную Колей Неодиноким на день рождения, и принялся начисто перепечатывать вторую главу своей кандидатской диссертации. Печатал Андрей медленно, двумя пальцами, но отдавать профессиональной машинистке не стал. Бюджет молодой советской семьи и так с трудом выдержал холодильник «Минск», еще Оксана просила стиральную машину, и на летний отпуск в Крыму надо было скопить…
Ближе к пяти Андрей решил, что на сегодня хватит. Глаза начали слипаться, и количество опечаток зашкалило. Он убрал машинку и перед уходом решил позвонить в Ростов заведующему отделением, узнать последние новости о потрошителе. Заказал межгород[12] на служебный телефон, что не поощрялось руководством, но все пользовались. Разговора пришлось ждать больше часа, Андрей начал беспокоиться, что коллега уйдет домой, потом сообразил, что в Ростове время московское и еще нет четырех. Коллега радостно приветствовал Андрея, а узнав, что того интересует, поспешил успокоить:
– Поймали злодеев! Представляешь, четырех дураков из специнтерната задержали, они все сознались. У нас теперь это называется «делом дураков».
– Ты рассказывал, что они тела жертв уродовали. Можешь вспомнить, как именно?
– Зачем тебе? – удивился коллега. – Я же говорю, дело закрыто.
– У нас, похоже, свой потрошитель появился. Ваших копирует.
– Ну слушай…
Чем больше подробностей перечислял ростовский доктор, тем мрачнее становился Андрей. Ладонь, сжимавшая телефонную трубку, взмокла.
– Один в один, – пробормотал он, дослушав до конца.
– Что, не понял? – переспросил коллега.
– Очень похоже, говорю.
На линии повисла пауза.
– Алло? – Андрей подумал, что связь прервалась.
– Ты знаешь, – отозвался заведующий отделением, понизив голос, почти шепотом, – говорят, что наши опера не тех взяли, а настоящий потрошитель по-прежнему на свободе…
Андрей положил трубку и некоторое время сидел, уставившись в одну точку. Потом тяжело вздохнул и начал подниматься из-за стола. Дверь в кабинет распахнулась. На пороге стояла Оксана, бледная, зеленые глаза в пол-лица, губы дрожат, в руках какая-то тряпка.
– Андрей, – незнакомым, глухим голосом произнесла девушка. – Смотри, что я нашла у нас в комнате!
Глава 3
С деньгами не так хорошо, как без них плохо.
Еврейская пословицаПолутора годами ранее, Ростов-на-Дону
Звонок в квартире Абрама Сауловича Нудельмана, директора самого большого и уважаемого в городе комиссионного магазина, раздался ровно в двадцать три часа тридцать две минуты. Только что закончился повтор программы «Время» по второму местному каналу. Абрам Саулович следил за политическими новостями и обычно в девять вечера, когда «Время» шло по первому каналу, садился к телевизору. Молодая жена Ади знала, что от «политинформации» мужа отвлекать нельзя, и уходила в свою комнату. Между отчетами об успехах посевной компании и обличительными репортажами о происках израильской военщины Нудельману удавалось увидеть то, о чем не писали в передовицах газеты «Правда». Как говорят: «Умный поймет, дурак не обидится». Абрам Саулович не без основания считал себя человеком умным.
Сегодня обычный распорядок был нарушен – Абрам Саулович задержался на работе. Надо было подмазать проверяющих из горторга, чтобы не написали в акте чего не следует. В «диванной», как сотрудники называли комнату, смежную с начальственным кабинетом, накрыли стол. Старинный друг, директор центрального гастронома, не подвел. Прислал и то, что на прилавках появлялось исключительно в конце квартала, когда план горел, и то, что на прилавках не появлялось никогда. Ревизоры ушли довольные, унося в желудках деликатесы, а в портфелях пухлые конверты.
Домой Нудельман успел вернуться только к повтору «Времени». Ади уже спала, и Абрам Саулович, сев поближе к экрану, уменьшил громкость, насколько позволил севший в последнее время слух. Когда, завершая передачу, заиграла сюита Свиридова, Нудельман выключил телевизор и пошел к буфету, чтобы выпить на ночь рюмку коньяка. День выдался хлопотный, а коньяк действовал лучше любого снотворного. И вдруг этот звонок в дверь. Абрам Саулович рефлекторно посмотрел на стоявшие в углу комнаты старинные часы, только что отбившие половину двенадцатого, и решил не открывать. Может, квартирой ошиблись или мальчишки хулиганят. Они с Ади никого не ждут, и приличные люди по гостям в такое время не ходят. Однако неизвестный за дверью не унимался, давил на кнопку, звонок заливался, разрывая ночную тишину. У Ади, конечно, сон молодой, крепкий, но такой шум кого угодно поднимет. Запахнув плотнее японский шелковый халат с драконами, Нудельман, недовольно ворча, направился в прихожую. Всегда ярко освещенная лестничная площадка была погружена в темноту, и в дверной глазок Абрам Саулович ничего разглядеть не сумел. Раздражение сменилось тревогой, если не сказать страхом. Весь город знал, что Нудельман – человек не бедный и в квартире есть чем поживиться. «Не позвонить ли в милицию?» – подумал Абрам Саулович, глядя на стоявшей на тумбочке телефон.
«А может, за дверью как раз милиция?» – обожгла внезапная мысль. Прокатившаяся в прошлом месяце по городу волна арестов Нудельмана не коснулась, хотя он ждал визита людей в погонах и даже подготовил «допровский чемоданчик»[13] со всем необходимым. Через его комиссионный магазин активно сбывалась левая меховая продукция из Казахстана[14]. Кроме того, были другие точки сбыта, которые Абрам Саулович лично контролировал за неплохие комиссионные. Но Бог миловал, за ним так и не явились. Не обошлось, конечно, без материальных потерь. Последнюю крупную партию шуб пришлось буквально похоронить, без малого сто тысяч рублей ночью закопали за городом. А могло быть гораздо хуже, взять того же Феликса Гофмана, директора универмага, так его удар во время ареста хватил, хоть и молодой совсем и на здоровье никогда не жаловался. Три дня в реанимации полежал, и на погост увезли. Так что жаловаться грех. Как говорится, «спасибо тебе, Господи, что взял деньгами!».
