Нерукотворный

– Возвращайся в покои, Климин, – приказал бог. – Нечего тебе здесь делать.

– Почему ты ничего мне не рассказываешь? Думал, я не узнаю? По дворцу с некоторых пор ходит слух, будто сюда явилась недавно умершая душа и рассказала тебе что-то. Я имею право знать! В конце концов, я здесь именно из-за этого!

Она не хмурила брови и не вскидывала гордо голову, а лишь тараторила, не смолкая, и каждое слово её было насквозь пропитано мольбой и жалостью. Если бы можно было собрать все слова Климин о любимом сыне и выжать их, словно ткань, то на пол тут же полилась бы вода – её горькие слёзы.

Баиюл мысленно обругал всю прислугу, что работала во дворце, за излишне болтливые рты, а вслух сдержанно произнёс:

– Я не желал давать тебе ложную надежду. Это лишь домыслы. Пришедший человек дал некую информацию, которую только предстоит проверить. Тебе нет нужды сейчас волноваться об этом.

– Что тот человек сказал?

– Климин…

– Баиюл! Ответь мне, прошу!

– Тот человек – погибший воин, служивший в Обители Вечности. Если говорить кратко, он поведал мне о том, как ему около восьми лет назад предстояло выполнить особый приказ Азариаса. Он рассказал, что в Умбровом Лесу заточена пленница, которую твой благоверный велел держать там.

– Что за особый приказ? Какая ещё пленница?

– Солдатам было велено сопроводить её к месту заключения и оставить там. Сам Азариас не посвящал служащих в свои мотивы, поэтому наш информатор не смог рассказать подробнее. Он сказал лишь, что пленницей являлась Мирайн.

Глаза Климин расширились, а губы разомкнулись в немом вопросе. Она внимательно смотрела на Баиюла, пытаясь понять, говорил ли тот серьёзно.

– Мирайн?.. – прошептала госпожа едва слышно.

– Кто такая Мирайн? – спросил Аелия.

– Мирайн попала во Дворец Тысячи Звёздных Плеяд совсем юной, в шестнадцатилетнем возрасте. Она осиротела и сама попросила работу. Климин сжалилась над молодой девушкой и взяла её под крыло, хотя её возраст всё же был ещё слишком нежным. И в какой-то момент Азариас заметил, что новая служанка хорошо ладила с их сыном. На тот момент Мариану и самому было всего пять лет. Мальчику полюбилась добрая молодая служанка, и владыки решили позволить ей занять более высокий статус во дворце – стать няней юного господина. – Объяснил Всеотец.

– У моего сына было много нянечек. – Климин почувствовала, что воспоминания начали давить на неё, точно камень, и устало опустилась на стул. Она сложила руки на столе, с грустью глядя перед собой, будто заглядывая в те времена, когда всё было совсем по-другому. – Но Мирайн единственная стала нам родной. За те пять лет, что она была рядом и помогала растить Мариана, будто ещё одно наше дитя, я поистине полюбила её. А потом мой сын исчез. И наступил Вечный Сумрак.

Госпожа вздохнула, прикрыв глаза:

– За все годы, проведённые в Мацерии, я ни разу всерьёз не задумалась о её судьбе. И сейчас не имею ни малейшего понятия, почему Азариас пленил её. Должно быть, на данный момент ей уже пятьдесят один год…

– Она провела восемь лет в тюрьме Умбрового Леса. Я не уверен, сохранила ли она рассудок. Если вообще ещё жива. – Баиюл говорил прямо, как и просила сама Климин. – Но она последняя, кто видел твоего сына. И если не она даст нам подсказку о его пропаже, то не даст уже никто. Поэтому я и не хотел говорить тебе сейчас. Лучше бы тебе оставаться в неведении.

Климин подняла на бога глаза, полный слёз. Её тело ни разу не содрогнулось от рыданий, а спина оставалась такой же ровной.

– Я готова принять любой исход. Но мне нужно знать точно. Если мой ребёнок уже среди звёзд, то я тут же отправлюсь вслед за ним. А если он жив, и по какой-то причине не может вернуться домой, то не видать моей душе покоя.

Баиюл подумал, что среди всех на данный момент находящихся здесь, в Обители Ночи, неспокойных душ, Климин – самая беспокойная и тревожная, и никто ей в этом неровня.

– Завтра мы с Аелией покинем Мацерию и отправимся в путь. Дорога направит нас в Умбров Лес. А дальше посмотрим, как распорядится нами судьба. – Всеотец двинулся к дверям, а потом бросил взгляд на Аелию. – Отдохни как следует. Не знаю, когда в следующий раз сможем сомкнуть глаза.

Бог покинул трапезный зал. Климин посмотрела на Солнце:

– Прошу тебя, не умирай. От тебя слишком многое зависит. Будьте осторожны в своём путешествии.

Аелия кивнул:

– Благодарю за напутствие, госпожа.

И Климин тоже ушла, а следом за ней, доев, наконец, ужин, вышли и остальные.

Во дворце Баиюла – Дворце Упокоения – была комната, вход в которую дозволен лишь Бьерну и самому Всеотцу. Она являлась душой этого места и святыней, стены которой хранили тишину, прохладу и полумрак. Среди комнаты стояло изваяние, преисполненное величия, образом которому послужила сама Матерь Маеджа.

Каменная статуя, сидящая на коленях. На них она сложила руки ладонями вверх.

Это была колыбель бога, место его медитаций и раздумий.

И Бьерн знал, что наверняка найдёт его именно здесь. Он застал брата, по обыкновению лежащего в раскрытых ладонях изваяния, точно малое дитя в колыбели. Сын на руках у матери.

Запрокинув голову, он, полностью расслабившись, смотрел сквозь стеклянный потолок прямиком на звёзды. На белом красивом лице застыло умиротворение, прямо как на лице статуи, но Бьерну не нужно было много времени, чтобы догадаться – на самом деле в душе Баиюла творилось неладное.

Тихо приоткрыв двери святыни, он нарушил уединение бога, но тот совсем не разозлился. Казалось, он ждал младшего брата, и тот пришёл.

В руках Бьерна была его излюбленная скрипка – невероятно красивая и изготовленная на заказ. Такого музыкального инструмента не было больше ни у кого во всём Ферассе.

Играть Бьерн научился много столетий назад и каждый раз, ощущая в душе Всеотца смятение или печаль, играл для него, а тот слушал, никогда не перебивая. Музыка спасала бога, помогала привести в порядок беспокойные мысли и отогнать тревоги. Ведь руками Бьерна творилось волшебство. Звуки лились из-под смычка плавно, словно ручеёк, перетекая в голову, остужая её и успокаивая.

Канун Дня Божественной Милости вот уже восемь лет вызывал у Баиюла лишь грусть, потому что когда-то в этот день живые и умершие усердно молились о душе их создателя, и были они преисполнены радостью и весельем. Но теперь бога ненавидели и боялись. Ни о каких молитвах не могло идти и речи. Потому сегодня, как и в минувшие годы, он был особенно эмоционален и несдержан. Но было в нём что-то ещё, и Бьерн это прекрасно видел, ведь даже себя он не знал так же хорошо, как старшего брата.

– Что тебя так тяготит? – спросил он, решив повременить с игрой на скрипке. – Скажи мне, Баиюл. Не только же в празднике дело.

– Этот праздник уже давно не мой. И с этим я легко смирился. Поэтому да, не в Дне Божественной Милости дело.

Бьерн сел прямо на пол, на искусно вышитый ковёр, готовый выслушать старшего брата. Всеотец тяжело вздохнул, но глаз от звёзд не оторвал.

– Меня терзает всепоглощающее чувство вины, Бьерн.

– Тебе жаль мальчишку?

– Мне жаль каждого, кто живёт на этом свете. Как и любой родитель, я сопереживаю своим детям. И, будучи отцом всего сущего, не привык отнимать жизнь – лишь давать.

– Его породил не ты, а вселенная.

– Это неважно, ведь он уже ступил на мои земли, уже сделал первых вдох и обрёл сознание. Что я, по-твоему, за божество, если готов пойти на такое кощунство? Климин права: я нарушаю все высшие законы и иду наперекор воле вселенной.

– Но, несмотря на это, ничего не можешь с собою сделать?

– Да. И раз уж решился, то пойду до конца. Закончу начатое.

Бьерн помолчал, размышляя над услышанным, а потом, решив, что никакие слова утешения здесь не будут правильными, вновь взялся за скрипку и приставил смычок к струнам. Музыка явилась из инструмента и оттолкнулась от стен, окатив Баиюла с ног до головы, будто весенний бриз. Он прикрыл глаза от удовольствия, позволив себе хоть на мгновение отпустить гнетущие чувства.

Бьерн играл, глядя то на Баиюла, то на лицо статуи, выражающее умиротворение, и думал, как ему хотелось бы, чтобы его наконец обрёл и старший брат. Тонкие пальцы держались за смычок, водя по струнам с нежностью и осторожностью. Он не сфальшивил ни разу. Рука двигалась медленно, размеренно, с необычайной изящностью, озвучивая, казалось, то, как звучала душа самого Бьерна. Эту композицию Баиюл ещё не слышал.

– Как называется эта музыка? – спросил он, открыв глаза.

Бьерн пожал плечами, не прерываясь:

– Пока не решил. А как тебе бы хотелось её назвать?

– «Терзания божественного сердца».

– Выходит, так теперь она и будет называться, – улыбнулся Бьерн.

– Такая грустная и полная отчаяния. Будто скрипка льёт горькие слёзы. Как твоя светлая душа смогла создать такое?

В ту же секунду смычок сорвался. Рука Бьерна дрогнула, резко скользнув по струнам, от чего те будто вскрикнули от боли. Музыка прекратилась. Скрипка, обиженная грубостью, смолкла.

Баиюл обернулся и удивлённо взглянул на брата. Тот поспешил оправдаться:

– Плохо настроил её. Прости. Я сейчас продолжу.

– Не нужно. Спасибо. Ты, вероятно, устал. Тебе стоит пойти в покои.

Бьерн медлил, решаясь на этот разговор, но всё же пересилил себя и заговорил:

– Братец, выслушай меня.

– Я слушаю.

– Тебе не стоит отправляться в это путешествие.

Баиюл в изумлении поднял брови, ничего не понимая. Бьерн отложил скрипку и подсел ближе к богу. На его красивое лицо падал свет свечей, мирно подрагивающих от любого дуновения. В золотистых глазах читалось беспокойство, какое Баиюл видел очень редко.

– Ты очень слаб. В тебе нет тех прежних сил. Сможешь ли ты защитить Солнце при необходимости и спастись сам? Я не хочу терять тебя. Не хочу терять вновь проснувшееся светило. Ты не поможешь Ферассу, если погибнешь.

– Ферассу я уже не нужен.

– Вздор! – вдруг вскрикнул Бьерн и мотнул головой. – Ты и сам знаешь. Пока ты здесь, ты нужен людям. Они ещё не готовы лишиться создателя, пусть и жестоко предали тебя. Умрёшь, и этому миру останется совсем немного. Раз вселенная до сих пор не забрала тебя к звёздам, значит, как божество, ты ещё нужен здесь.

Это была чистая правда. Абсолютно всё сущее подвергалось влиянию вселенной, и бог не мог покинуть своих детей, пока те не будут готовы жить без него. Баиюл являл собой ту самую гармонию, которая была основой существования Ферасса. Погибнет он – исчезнет и Мацерия, а это значит, что неупокоенные души, преисполненные самых негативных чувств, будут воссоединяться с природой сразу, не очищаясь, что приведёт к нарушению баланса, а он в конечном итоге принесёт с собой природные катаклизмы и болезни.

Ферасс ещё недостаточно окреп. Этот мир слишком молод. И фундаментом его служат именно души – чистые и полные покоя, не желающие нести разрушения и хаос. И если когда-то вселенная призовёт бога к звёздам, значит, Ферасс готов остаться без него, и фундамент его окреп достаточно для того, чтобы не ломаться под влиянием негативной энергии неупокоенных.

Но сейчас этот момент ещё не настал. До него тянется целая непротоптанная тропинка из долгих тысячелетий.

– Когда-нибудь ты сможешь простить своих созданий, но сейчас отринь злость и обиду.

Всеотец внимательно слушал и, кажется, был полностью согласен с Бьерном. Он привык спорить и упрямиться, но к младшему брату часто старался прислушиваться.

– И что же мне тогда делать?

Бьерн хотел сказать только одно: отпустить. Но не мог. Вслух же он ответил:

– Я пойду вместо тебя. Проведу Солнце по его пути, помогу вновь обрести утерянное, а потом приведу к тебе. И ты сделаешь то, что желаешь.

Бог внимательно смотрел на брата. Молчание длилось всего пару мгновение, но Бьерну показалось, что минула целая вечность. Он был готов услышать отказ, чему совсем не удивился бы.

– Хорошо, – ответил Баиюл. – Но ответь мне со всей честностью: причина только в этом? В беспокойстве обо мне?

Бьерн ответил:

– Это не только беспокойство, но и моё искреннее желание. Мне хочется покинуть Мацерию и посмотреть на Ферасс. На вновь пробудившийся мир.

Его силы никуда не исчезли. Бьерн обладал былым могуществом, потому это путешествие, пусть и таило опасности, однако же не несло такого серьёзного риска для его жизни. Баиюл был в этом уверен.

Он действительно мог защитить себя и Аелию при необходимости. Потому это было даже разумно.

– В таком случае, завтра ранним утром мы отправимся в путь, – радостно заключил Бьерн, хлопнув в ладоши. – Спасибо за доверие, милый братец.

Всеотец сам себе удивился: как же быстро он согласился на эту авантюру. И даже уговаривать не пришлось. Но ведь слова Бьерна звучали очень убедительно. Он никогда не влезал в дела Баиюла просто так, без надобности, и никогда не мешал ему в осуществлении планов. Потому сейчас, очевидно, стоило прислушаться к нему. Да и что уж говорить – Бьерн был прав. Бог и в самом деле мог не уберечь Аелию и погибнуть сам. А ведь раньше его могущества хватало на невероятные вещи: и человека сотворить, и бессмертных призвать, и горы воздвигнуть, шагая по пустынным просторам ещё спящего Ферасса.

– Отправляйся прямиком в покои, Бьерн. Выспись, как следует.

Бьерн послушно кивнул и, забрав скрипку, встал. Уже у дверей он услышал строгий наказ:

– И никаких гулянок! Я знаю, что ты вряд ли устоишь перед соблазном выйти ночью в город и поплясать. Прошу, не вынуждай меня ругаться. Это не последний праздник в твоей жизни. Успеешь ещё развлечься. А сейчас мне важно, чтобы ты набрался сил. Покинув стены Мацерии, ты уже не будешь в безопасности.

Порой Бьерну казалось, что Баиюл попросту забывал о том, кем являлся его младший брат, а именно обладателем второй половины божественного сердца. Сам он богом не являлся, конечно, ведь был лишь сотворён его руками, но бессмертием и силой обладал, равной самому Всеотцу. И пусть естество рукотворного не было окутано божественной аурой, всё же от старшего брата Бьерн не сильно отличался.

Но спорить он, конечно же, не стал:

– Как скажешь. Спокойной ночи, Баиюл.

С этими словами он вышел за двери, снова оставив бога одного. Тот вернулся к раздумьям и вновь обратил взор к звёздам, что равнодушно мерцали где-то в вышине.

В голове всё ещё играла новая композиция Бьерна. Казалось, его скрипка до сих пор пела прямо тут. И вместе с её пением не умолкали терзания божественного сердца.

Аелия вернулся в свои покои сразу после ужина и ощутил то, как усталость навалилась на него тяжким грузом. Хотелось поскорее отпустить этот день, насыщенный серьёзными событиями и потрясениями. Он скинул с себя кафтан, переодевшись в ночную рубаху, и проследовал к ванной комнате, где умыл усыпанное веснушками лицо и расчесал длинные волосы. После чего вернулся к постели и рухнул на неё, успев лишь погасить лампу, стоящую на прикроватной тумбе, а потом провалился в сон. Не было сил на сомнения, не было сил обдумывать всё снова и снова. Его и без того травмированный поток Памяти, как и тело, нуждался в отдыхе и изматывался с некоторых пор куда быстрее. Привыкнуть к тому, что он теперь смертный, пусть и временно, всё же очень тяжело. Как оказалось, люди очень хрупкие создания. Развитая аура могла бы спасти Аелию от изнеможения, но здесь она подавлялась, потому оставалось одно спасение – сон.

Дворец стих. Слуги, если и бродили по коридорам, то очень тихо, не издавая ни звука. И хотя за пределами толстых стен не смолкали гул и звуки веселья, здесь же стояла звенящая тишина. Лёжа на спине, юноша крепко проспал пару часов, тихо посапывая. Разум глубоко уснул, не показывая снов, а тело, казалось, приросло к кровати. Постель приняла в свои манящие объятия и уже никогда не отпустит.

У Аелии был прекрасный шанс выспаться хоть на сто лет вперёд, но странное ощущение, тряхнувшее всё тело, не позволило этим планам осуществиться.

Он открыл сонные глаза, медленно осмотревшись вокруг. Быть может, ему всё-таки что-то снилось? Покои выглядели, как обычно. Стояла темнота, и только слабое свечение с улиц, полных негаснущих фонариков, проникало в комнату, слабо освещая её.

Аелию пробил озноб. Одеяло оказалось откинуто в сторону, и тело, погрузившееся в сон, успело продрогнуть. Юноша хотел было вернуться в небытие и уже потянулся за покрывалом, как вдруг заметил слабое движение со стороны двери. Она оказалась закрыта, и что-то возле неё точно было. Глаза постепенно привыкали к темноте, но рассмотреть нечто пока не удавалось.

Поначалу страха не было. Аелия даже подумал, что ему снова чудится умбра, как совсем недавно в бреду. Но движения непонятного явления оказались слишком изящными и плавными, что не присуще дёргающимся в припадках чудовищам.

Нет, это точно была не умбра.

Приглядевшись получше, Аелия всё-таки увидел её. Рассмотрел во тьме.

Она плавно плыла по полу, погружённая в тени, и лишь голова выглядывала из них, как из воды. Доротея уставилась на юношу пятью глазами, медленно приближаясь. Вырисовывалась поистине ужасающая картина: по полу будто бы катилась голова без тела, но на самом деле оно было погружено в темноту, исчезая в ней. От одного её вида Аелия съёжился. Его глаза широко распахнулись.

Бессмертная тихо подкрадывалась к нему, пока не пропала где-то под кроватью. И уже через мгновение из-под неё показалась ледяная иссиня-бледная рука, лёгким движением забравшаяся на перину. А следом за рукой заползла и сама Доротея. Без каких-либо звуков, девушка легла рядом с Аелией так, будто это было вполне нормально, будто так и должно было быть.

Юноша боялся пошевелиться. Он не понимал, что та делает, и чего от неё ожидать. Сама Доротея своим обликом вызывала страх, а её близость и вовсе могла свести с ума неокрепший ум.

Она повернулась набок, уставившись прямо на Аелию, лёжа в паре сантиметрах от его лица. В нос ударил запах сырой земли. Как не отмывай её, всё равно могилой пахнет. Однако запах этот совсем не отталкивал и не был противным.

Будто услышав мысли юноши, она вдруг произнесла шёпотом:

– У меня от волос елью пахнет.

А потом взяла длинный локон и протянула его к носу Аелии. Тот понюхал и согласился. Действительно пахло елью.

– А твои волосы чем пахнут? Кожа вот у тебя такая тёплая. Совсем не как у меня. И пахнет мылом. А волосы?

Аелия, будто под гипнозом, взял свой локон и протянул его Доротее. Та с интересом обнюхала его, сделав несколько глубоких вдохов, после чего заключила:

– А волосы пахнут солнцем.

– У солнца есть запах? – спросил Аелия удивлённо.

Та кивнула:

– Да. Твой.

Это ничего не объяснило, но Аелия лишних вопросов задавать не решился. Только спросил осторожно:

– Зачем ты пришла?

Он скользнул взглядом по её телу. Оно по обыкновению оказалось голым.

– Тоже прогонишь, как папа?

Солнце завертел головой:

– Вовсе нет. Просто интересно.

Постепенно волнение начало отпускать. Доротея уже не казалась такой угрожающей, особенно при такой близости.

Аелия ощущал от неё холод.

– Ты замерзла? – спросил он.

– Мне всегда холодно, а согреться не могу. Даже если в три шубы оденусь. Одежда мне ни к чему, она не спасает. Это папа велит одеваться.

Юноша нервно сглотнул. Рядом с обнажённой дамой ему ещё лежать не доводилось, и он не думал, что это произойдёт при таких сомнительных обстоятельствах. Однако он соврал бы, если бы сказал, что ему это совсем не нравится. Тело Доротеи было очень красивым и имело притягательные черты: очерченная пышная грудь, тонкая талия и широкие бёдра. Многим мужчинам оказалось бы не под силу оторвать от неё взгляд.

– Я завтра вернусь в Умбров Лес. Там моё место. И сюда буду приходить редко. И вообще куда-либо.

– Почему же?

– Мне в Умбровом Лесу больше нравится. За его пределами я слабею.

– Как же так? Ведь там не воздух, а сплошной дух умбры! Неужто им тебе дышать легче?

Она кивнула:

– Да. В нём моя сила.

Об этом Аелия не знал или, вернее, не помнил. Как и само происхождение Доротеи. Она была в памяти как данное, как что-то само собой разумеющееся, но не более. Он знал, что она была и есть Страж Умбрового Леса. Как знали все. Но без подробностей.

– И что же ты, хочешь со мной ночевать?

– Я бы с таким красивым, как ты, всегда ночевала.

– Красивым, значит, – Аелия улыбнулся.

– И потоки у тебя невероятные. Так и смотрела бы на них.

Доротея всматривалась в нити Аелии, водя тонким длинным пальцем по его груди, пока не добралась до шеи. От её прикосновений по телу помчались стада мурашек.

– Вот так бы тебя схватила и держала всегда рядом, никуда не отпуская.

Ледяная рука сомкнулась на тонкой шее Солнца. Длинные ногти впились в кожу. Доротея, слегка сдавливая горло Аелии, вдруг поднялась и взгромоздилась прямо на него. Она удобно уселась на тазу юноши, и теперь он мог как следует рассмотреть её тело, едва прикрытое длинными волосами, чёрными реками спадающими с тонких плеч.

Внезапно Аелия буквально ощутил, как её взгляд врезался в его. Они столкнулись глазами, и теперь Доротея, забравшись в голову Солнца, могла делать всё, что душе угодно.

Внизу живота приятно покалывало, и чувство это растекалось невообразимым теплом по всему телу. Поток Страсти накалился. Его сводило.

Руки сами потянулись к желанным бёдрам и, поначалу лишь погладив, ухватились за них, впившись в гладкую холодную кожу пальцами. Доротея не позволяла отводить взгляд, хотя Аелии очень этого хотелось. Он желал рассмотреть её всю. Света от окна хватало для того, чтобы увидеть все детали.

Внизу, в штанах, что-то шевельнулось и напряглось до предела. Доротея прижалась ещё сильнее и начала медленно двигаться. Приоткрыв рот, она вздохнула. И, будто повторив за ней, Аелия тоже судорожно выдохнул.

Она двигалась всё настойчивее, елозила по нему, не разжимая руки. Наоборот – сдавливая горло всё сильнее. Дышать стало невообразимо трудно. Хватка бессмертной оказалась смертельно опасной.

Удивительным образом её движения приносили необычайное удовольствие. И в какой-то момент Аелия начал двигаться с ней в такт. Он ни разу не задумался о правильности происходящего, но останавливаться совсем не хотел.

Закатив глаза от наслаждения, юноша тихо простонал, от чего пальцы на его шее напряглись только сильнее. Второй рукой Доротея забралась под его рубаху и принялась ласкать разгорячённое тело, которое так и содрогалось. Каждая мышца была напряжена и отвечала любому прикосновению, любому движению.

Любому желанию Доротеи.

Солнцу казалось, что это не закончится никогда. Он вспотел, не мог дышать, но был согласен на это, лишь бы Доротея не прекращала. Его грудь быстро вздымалась, больше всего на свете желая воздуха. Но это не было сейчас важно.

Штаны от её близости сделались влажными. В районе ширинки было очень горячо. Чувствительность дошла до предела. Аелия поймал себя на мысли, что стоит Доротее двинуться ещё хоть раз, и он не выдержит.

Так и случилось. От удовольствия, дошедшего до пика, вновь закатились глаза. Аелия беспомощно застонал, а вместе с ним и Доротея. Она выглядела абсолютно расслабленной и была такой же холодной, ничуть не вспотев. Юноша обмяк на кровати. Руки отпустили бёдра. Бессмертная наконец разорвала зрительный контакт.

И в ту же секунду, нырнув в темноту, исчезла без следа, будто её здесь и не было. Стоило ей молча уйти, Аелия начал приходить в себя. Хватка сильной руки больше не сдавливала шею, и теперь Солнце пытался отдышаться, не понимая, что именно произошло.

Вернее, он, несомненно, понимал это, но как он мог так бездумно и быстро подчиниться этому порыву страсти? Юноша ещё раз огляделся по сторонам, ощущая полное бессилие. Доротеи точно больше не было здесь. Она ушла так же внезапно, как и явилась, оставив после себя недоумение и лёгкий запах хвои.

На негнущихся ногах Аелия встал с кровати и подошёл к зеркалу. Трясущимися руками зажёг керосиновую лампу и осветил ванную комнату. Из отражения на него смотрел бледный, насквозь мокрый юноша с дикими глазами. Волосы облепили шею и лицо. Рубашка неприятно прильнула к телу. Её он поспешил снять, ощутив себя очень грязным.

– Что за наваждение?.. Что за бред?! – выругался он, едва стоя на ногах.

Уже сейчас, окончательно придя в себя, он думал о том, каким абсурдом оказалось произошедшее. А потом в голову ударила очевидная мысль: она внушила ему это. Доротея влезла в голову Аелии и подчинила своей воле, прямо как за ужином, когда предстала перед ним обнажённая.

Гнев захлестнул его моментально, ведь при иных обстоятельствах он не сделал бы того, что сделал сейчас. Поток Страсти отзывался неприятной резью, что ровно противоположно тем ощущениям, какие были всего несколько минут назад. Хотелось закричать, хотелось разгромить всё вокруг. Как она посмела это сделать?! Стало ужасно стыдно. Противно от самого себя, и вовсе не от близости.