Для верующих и для многих других это не меняет сути той жертвы, которую принесли такие люди, как Петр и Павел, ради того, чтобы распространять христианскую веру и сохранять в ней твердость. Неважно, погиб Петр впоследствии пожара или был казнен жестоким Нероном как христианин. Он и Павел – святые, принявшие мученическую смерть за свою веру и за свои деяния поборников этой веры. Умерли они, исполняя свой долг, или нет, называли их при этом христианами или нет, Церковь, которую Иисус повелел возвести Петру, зиждется на их крови. Для большинства верующих первых веков существования христианства кровь первых мучеников окропила землю Рима. Там, в центре Италии, она стала живительной влагой для зерен Церкви Христовой на земле.

* * *

Рождение и рост Римской церкви, критически важные для истории христианства, были почти полностью непредсказуемыми. Даже в самых своих житейских обстоятельствах город Рим входил в противоречие с тем, чем жила зарождающаяся Церковь. Христианину требовалось отойти совсем недалеко от своего жилища у Аппиевой дороги, чтобы узреть всю мощь языческого Рима. Ничто в этом городе не было секулярным: все – и политика, и даже игры – требовало жертв богам. Учение Иисуса клеймило непотребства, излишества, изнеженность, насилие. Но, прогулявшись всего несколько минут, христиане уже слышали неуемный рев более чем 250 тысяч римлян на скачках в Большом цирке [66]. Начиная с 80 года римляне могли посещать выросший неподалеку Колизей, где 87 тысяч зрителей наслаждались зрелищами кровавых смертельных схваток [67]. Пройдя еще немного вглубь города, христиане морщились от запаха фимиама, воскуряемого языческим богам, или от вида жреца, шествующего к одному из храмов города. Жертвы Вулкану, Венере и Юпитеру приносились и в учреждениях, и на рынках [68]. Христианам случалось даже трудиться на благо языческой веры: из кирпичей, обожженных на Ватиканском холме, возводились храмы языческим богам, благовония, продаваемые в лавках и тавернах, курились в их честь. Христиан позажиточнее приглашали, бывало, на языческие свадьбы и на обряды совершеннолетия. Препятствия подстерегали их на каждом шагу. В отличие от евреев, чья жизнь определялась Законом и учением, первым христианам Рима приходилось изыскивать способы толковать Евангелие и жить согласно своей религии в языческом городе.

Дополнительные сложности возникали из-за раздробленности самой Римской церкви. Объединяющая, непререкаемая фигура епископа Рима появилась спустя десятилетия после гибели Петра и Павла. В I веке группы верующих встречались еженедельно и иногда переправляли частицы своей евхаристии другим христианам города [69]. Ранняя христианская церковь в миниатюре, тогдашняя Римская церковь представляла собой сообщество, объединенное верой и религиозной практикой, а не организованный иерархический институт во главе с монархом. Более того, в отличие от других христианских городов, таких как Коринф, Римская церковь еще не имела географического центра и места для совместного богослужения. Когда Павел писал римлянам в конце 50-х годов, он обращался к «церкви в Риме» как к отдельным лицам и домам, а не как к определенной организации с одним главой.

Имена многих из первых епископов Рима по-прежнему произносятся у алтарей в ходе католического богослужения. Но неразрывная преемственность, звучащая в этом перечислении, не позволяет разглядеть их борьбу за то, чтобы повести за собой новую, еще не объединившуюся Римскую церковь. Первые епископы, такие как Климент, представляли своих прихожан и щедро поддерживали других христиан империи. При этом они закладывали организационные основы христианского Рима и его Церкви. Анаклет якобы разделил город на 25 приходов, а преемник Климента Эварист назначил в них священников и диаконов. Однако только Виктор (прибл. 189–199 гг.) уже мог, согласно свидетельствам, действовать как центральная объединяющая власть [70]. Ирония в том, что именно раздробленность и чуждость Римской церкви всему окружению принудили его принять на себя сильные властные полномочия. Римская церковь тогда состояла из чужестранцев со всей империи. Сам Виктор был североафриканским бербером с паствой из греков, египтян, евреев и много кого еще. Поскольку Римская церковь начинала вырабатывать правила и традиции, ее разношерстная паства много спорила о том, какой ей быть. Яблоком раздора в этих спорах служило празднование Пасхи. Восточные христиане настаивали, чтобы этот ключевой праздник отмечался в четырнадцатый день еврейского месяца нисана, неважно, придется он на воскресенье или нет, а римляне требовали Пасхи в ближайший к этой дате день отдохновения [71]. Виктор занял сторону римлян и отлучил всех тех, кто упорствовал в несогласии, чем изгнал их из церковной общины. Виктор принял и другие фундаментальные решения, в частности отказался от греческого языка в пользу латыни. Все эти изменения позволили епископу Рима стать единовластным лидером как на деле, так и по божественному праву.

Облеченная авторитетом и говорящая на языке римской массы христианская церковь могла больше не тонуть в чужестранном простонародье Рима, а выйти в город. Момент был благоприятный. Правивший при Викторе император Коммод (177–192 гг.) в принципе не обращал внимания на христиан. Что еще важнее, городу грозили серьезные экономические, социальные и политические проблемы. Для многих сострадательная Церковь стала желанной и даже спасительной перспективой. Спустя столетие посеянные Виктором семена преобразят папский престол. Рим, последним из раннехристианских епископств ставший настоящей монархией, скоро устами своего епископа выскажет притязание на главенство над всеми епископскими престолами мира. Этому послужил авторитет Петра, первого апостола города. Отлучив восточных христиан, настаивавших на собственных пасхальных традициях, Виктор порвал с терпимостью епископов Востока. Он смог так поступить, потому что утверждал, что наследует власть самого Петра. Христос сделал Петра главой Церкви, а Петр служил и умер в Риме.

Для большинства римлян конца II века их город все еще был главным образом столицей империи. Но прямо у них под носом крепла все более ясная и убедительная идея христианского Рима. Для христиан империи камни города уже были пропитаны памятью Павла и Петра и их авторитетом. Для чужаков эти понятия обладали пьянящей притягательной силой. Первых последователей Иисуса в Рим манили соображения практического, политического и экономического свойства: они либо были захвачены в плен, либо работали слугами, либо трудились пекарями, ремесленниками, зарабатывали на пропитание тяжелым ручным трудом. К концу II века Петр, Павел и через них сам Иисус наделили Рим сильным магнетизмом. Христианство стало в городе фактом и вдохновляющей идеей, манившей в Италию людей из самой Святой земли. Рим, языческая столица, уже обретал черты христианского ядра. Закладывались основы традиции, дотянувшейся до наших дней. Петр и Павел, посмертные памятники, на которые указывал еще Гай, стали краеугольными камнями, мостом между древним языческим городом и его наметившимся христианским путем. Рост Римской церкви был болезненным. Многих христиан после Петра и Павла еще ждала жестокая смерть. Но для христиан всего мира это станет не печальной историей, не трагическим концом. Нет, эти смерти послужат составными частями непрерывно разрастающейся легенды о пылкости, мученичестве и славе, которая будет столетиями сплетать ткань и историю Рима.

«Ты победил, Галилеянин»: возвышение христианского Рима

К концу IV века над могилой святого Петра вырос посвященный ему внушительный собор. По следам первых незнатных приверженцев Петра двинулось немало знатнейших персон города. Однако в своем письме из Рима к другу в 384 году Иероним Стридонский еще далек от прославления растущей изысканности Римской церкви. Видный священник и богослов, Иероним прибыл в Рим с восточных берегов Адриатики. Теперь он расхаживал по широкому нефу базилики Святого Петра. Там он встречал самых высокородных дам Рима. Этих женщин в алых одеяниях, восседавших в носилках и окруженных богобоязненными евнухами, ни с кем нельзя было спутать. По словам Иеронима, именно этого им и хотелось. В отличие от робких, зачастую боязливых христиан первых веков, аристократки желали прославиться своей верой в Иисуса из Назарета. Подобно павам, разряженные в благочестие с головы до ног, они важно двигались к местам вознесения молитв, зорко следя по пути за зеваками. По утверждению Иеронима, они «рисовали на своих лицах следы жестоких покаянных постов» [1]. Поймав на себе чужой взгляд, они смотрели себе под ноги в притворном смирении, но тут же быстро принимались стрелять глазами по сторонам, чтобы увидеть, у кого вызвали интерес. Выходило, что христианские церкви Рима превратились в достопримечательности.

В своем письме Иероним давал волю негодованию, живописуя подобные позорные нравы. В базилике Святого Петра он испытал еще худший ужас, встретив даму, считавшуюся «знатнейшей» во всем Риме. С бесконечными церемониями, окруженная толпой прислужников, она вручила по золотому каждому из собравшихся в церкви бедняков. То было зрелище великой христианский благотворительности, пределы коей, впрочем, быстро стали ясны. Когда женщина из простонародья, «согбенная годами и лохмотьями», приблизилась к ее носилкам и попросила еще золотой, аристократка ударила ее так сильно, что брызнула кровь. Призывы Иисуса к смирению и милосердию вошли в противоречие с присущей ныне его Церкви человеческой спесью. Базилика Святого Петра в Риме была памятником апостолу, прославившемуся самопожертвованием и смирением. Теперь некоторые, приходившие туда, демонстрировали гордыню, вознося к небесам свои мольбы в облаках тяжелого фимиама.

К 384 году триумф христианства у аристократических и правящих классов стал свершившимся фактом. Еще в середине II века философ, получивший известность как Иустин Мученик, утверждал, относительно правдоподобно, что в его время «было больше христиан – бывших язычников, чем христиан – бывших евреев» [2]. Но за 20 лет до Иеронима на Церковь попытался ополчиться сам император. Заняв трон в 361 году, Юлиан I (361–363 гг.), известный как Юлиан Отступник, стал бороться с христианским влиянием среди знати [3]. Он считал, что, восстановив традиционную религию Рима, сможет вернуть Риму всю его славу. Но в распоряжении Юлиана оказалось мало времени, его ждала неудача. Ночью 26 июня 363 года, меньше чем через два года после начала правления, он уже истекал кровью от удара кинжала, пронзившего грудную клетку и печень. Традиционно – и в этом чувствуется ирония – считается, что перед смертью он молился не своим богам, а Богу христиан и, обращаясь непосредственно к Иисусу, якобы признал: «Ты победил, Галилеянин!» [4].

Обращение в христианство богачей империи вывело Римскую церковь из трущоб. Но одновременно оно превратило христианскую веру в мирское оружие. Сам Иероним не был чужд этому обществу – в день, когда наблюдал нападение матроны на нищенку, он встречался с христианами-аристократами. Он часто бывал в лучших палаццо Рима и сидел там, где раньше сиживал, вероятно, другой великий христианский мыслитель его времени. В Риме бывали Аврелий Августин Иппонийский, Амвросий Медиоланский и те, кого они клеймили как бродячих мыслителей и еретиков: Пелагий и испанский епископ Присциллиан. Многие из них добирались до приемных самых благожелательных жителей Рима, карабкались по улицам Авентина к Целию, чтобы там рассуждать о смирении и самоотрицании среди прохладного разноцветного мрамора. Там такие, как Иероним, мечтали обращать и приобретать как личных покровителей, так и благотворителей для Церкви. Советуясь и беседуя, он и его современники разыгрывали великие теологические баталии своего времени. Споря о роскоши и о бедности, о свободе воли и о помощи свыше, о сравнительной ценности брака и девственной непорочности, они просвещали и развлекали. В этом обществе складывался мир Римской церкви, лились рекой пожертвования, дебаты перемещались из приемных в менее гостеприимные места. Иероним всего лишь отчитал в базилике Святого Петра лицемерную благотворительницу, но не прошло и года, как Присциллиана казнили за колдовство, после того как епископ Лузитании и другие церковники обвинили его в еретической пагубе и в идолопоклонстве [5].

В те годы под дебаты философов и теологов о правильном понимании учения Христа оформлялась христианская Церковь в более широком понимании. По всей империи разгорались теологические распри, Рим все более превращался в ключевой центр споров и принятия решений о направлении и учении христианской церкви. Наблюдая за проникновением членов своей паствы во все эшелоны общества, епископы Рима отвечали на вопросы, которыми сыпали как эрудиты, так и люди из низов. Так они формулировали веру и положение Церкви в Риме и не только. Первенство Петра в глазах Иисуса, статус, в котором он принял смерть, постепенно стирались об епископский престол: Римская церковь уже примеряла роль главного авторитета в христианском мире.

Возрастающее главенство Рима как христианского города зиждилось на камне Петра, но ускорялось и усиливалось мощью новых приверженцев веры. Император Константин I (306–337 гг.) воздвиг на месте скромных ориентиров апостольской могилы величественный собор. Он властвовал в западной половине Римской империи с 306 года, в период, когда Римская империя была разделена надвое и управлялась не одним человеком, а сразу четырьмя. Константин приходился дядей самому Юлиану Отступнику, который пойдет войной на христианство в собственное правление спустя десятилетия. Ныне правление Константина в качестве первого христианского императора запечатлено в истории как тот момент, когда решилась судьба всей Церкви. Но хотя многие слышали в относившихся к религии последствиях этого глас свыше, Константин начал оказывать поддержку христианству из сугубо мирских соображений. Как и многие другие поворотные пункты в истории Рима в тот период трансформаций, его решение о патронаже Церкви диктовалось не только религиозными причинами, но и заботой о власти, о политике и о богатстве. Император возвысил присутствие христианства в миру и его статус. Тем не менее его первой целью было вящее сияние престола римского императора.

Епископы Рима взмоют ввысь на крыльях мирской императорской власти. Но бросается в глаза парадокс: закрепляя суть своей набирающей силу Церкви, они не станут петь хвалу императору. Как ни росла Римская церковь в городе и в мире, ее епископы не переставали поминать кровь и прах своих мучеников, растерзанных в подлом миру. При всей поддержке Константином и высшими классами христианского Рима, при всех пролившихся на него деньгах и славе именно те христиане, кто страдал и погибал при менее благосклонных правителях, оказались героями захватывающего христианского повествования, что начертано на самих камнях Рима.

* * *

Великая будущность Константина не сразу стала несомненной. Начиная с правления императора Диоклетиана (284–305 гг.) власть в громадной Римской империи делилась между четырьмя правителями: двумя цезарями, на Востоке и на Западе, и двумя стоявшими над ними августами. В одной из первых итераций предполагалось, что Константин станет цезарем Запада при своем отце Констанции (305–306 гг.), уже бывшем августом. Все собрание «онемело от изумления», когда его кандидатура была полностью проигнорирована [6]. Узнав об этом, Константин поспешил к отцу в Йорк: Констанций уже находился на последнем издыхании и его сын не желал рисковать. Промчавшись через континент с такой скоростью, что под ним падали лошади, Константин прибыл в Йорк летом 306 года [7]. К концу июля армия провозгласила его цезарем Запада [8]. В империи установилась, как казалось, положенная тетрархия – правление четырех. Однако ситуация осложнилась, когда старшие императоры, августы Запада и Востока, предложили вывести из Рима преторианскую гвардию и лишить народ Рима налоговых послаблений, которыми он издавна пользовался [9]. Троица офицеров, взбешенная этим решением, воззвала к не менее, чем они, рассерженному Максенцию (306–312 гг.), бывшему, как и Константин, сыном бывшего римского императора [10]. Максенция тоже обошли при императорских назначениях после Диоклетиана. Теперь, поддержанный жаждущей мести армией, он увидел шанс возместить нанесенную ему обиду.

Взбаламутить чернь, напуганную новым финансовым бременем, не составило труда. Рим восстал, и Максенций провозгласил себя непобедимым правителем Центральной и Южной Италии, а также африканских провинций. Для закрепления власти он начал возводить на Римском форуме, на северной стороне Священной дороги, между храмом Священного города (templum sacrae urbis) и храмом Венеры и Рима, огромную базилику с толстыми стенами. В отличие от базилики Святого Петра, это было не культовое сооружение, а базилика в традиционном древнеримском понимании. Оттуда Максенций осуществлял свое правление: сидя под огромными арками, выкрикивал приказы. Как писали впоследствии, он потребовал низвергнуть все статуи Константина, над которым издевался как над сыном блудницы [11]. Императоры-тетрархи, старые и новые, стали торговаться с самопровозглашенным правителем. Они сговаривались и с Максенцием, и друг с другом против него, но их попытки сместить нового правителя Рима оставались безуспешными.

К 311 году власть в Римской империи лежала в руинах. Все столь желанные союзы отправились на свалку. Даже отец Максенция, бывший император Максимиан, восстал против непокорного сына и сговорился с Константином ради его свержения. Но ко второму десятилетию IV века даже Максимиан умер – ритуально повесился в знак стыда после того, как предал своего последнего союзника. Союзы заключались и распадались: Константин лишился поддержки своего коллеги на Востоке, цезаря Максимина Дазы, цезарь-август Востока Север тоже выступил против Константина, заключив союз с Максенцием.

Окидывая город суровым взглядом, Константин всюду видел измену, кровопролитие и паралич власти. Но появился и проблеск надежды – возможность низвергнуть всю систему управления. Константин предпринял до крайности смелый шаг: присвоил себе власть над империей не как один из тетрархов, а как единственный император, всемогущий и единовластный. Он дал этому крутому повороту дерзкое обоснование: не только объявил себя потомком императора Клавдия II, но и утверждал, что выбран правителем самими богами Аполлоном и Викторией [12]. То, что от них исходит свет, истина и триумф, хорошо воспринималось в большинстве кварталов. Однако, захватывая столицу, Константин действовал уже не как посланник языческих божеств. Одерживая победу над Максенцием у Мульвийского моста к северу от города и моля небеса об одобрении и успехе, он взывал к единому христианскому Богу.

In hoc signo vinces («Сим победиши»). Сам Иисус якобы сказал Константину эти слова во сне [13]. А еще Константин увидел в небе знак, изображение имени Христа в виде хризмы, монограммы из двух начальных греческих букв имени – X и Р, скрещенных между собой. По легенде, знак этот сиял в небе накануне его въезда в Рим. В октябре 312 года Константин медленно продвигался со своим 40-тысячным войском по Фламиниевой дороге на юг, к Мульвийскому мосту, что севернее Рима. Этому предшествовали недели тяжелого похода – войску преграждали путь, навязывали бои, но потом итальянские города, от Сузы до Милана, стали встречать его приветственными криками. Константин не был христианином. Но он вырос в Никомедии и водил там знакомство с последователями Иисуса, хотя тех все больше подвергали поношению [14]. Ему сделались близки ночные ауспиции Иисуса. 28 октября на щитах его воинов, давших бой Максенцию, сияла хризма, монограмма имени Христа [15].

Максенций тоже воздел очи к небу, ожидая мудрости, но, в отличие от Константина, поступил вразрез с полученным оттуда советом. Языческие боги велели ему снести большую часть мостов через Тибр и спокойно сидеть за стенами Аврелиана. Это был почти что непреступный каменный заслон толщиной в три метра и высотой более 12 метров. Но Максенций всегда действовал до крайности несуразно: вопреки божественной мудрости, он решил сразиться с Константином в решающем бою. Его люди спешно восстановили из всего, что попалось под руку, часть Мульвианского моста, который раньше, когда Максенций еще слушался богов, начали рушить. Судьба была на стороне врага Максенция: то ли сказалась покорность Константина Иисусу, то ли дело было в неподчинении Максенция языческим богам. Кавалерия Константина пошла вперед, кавалерия Максенция не выдержала удара. Его войско отступило по кое-как восстановленному мосту, деревянные части которого не вынесли нагрузки и обрушились. Победа осталась за Константином. В следующем году о незавидной судьбе Максенция написали так: «Тибр поглотил этого человека, затянул его в водоворот, когда он тщетно пытался добраться верхом, в своих сияющих доспехах, до противоположного берега» [16].

* * *

Другой современник-христианин, Лактанций, провозгласит: «Возобладала десница Божья» [17]. Константин, разумеется, счел свою победу даром христианского Бога. Триумфально вступая в Рим, он якобы не принес обычной дарственной жертвы Юпитеру – многозначительное упущение и бунт ни много ни мало против главного римского божества [18]. Вместо него Константин, по утверждению Эвсебия, восславил Бога, единое христианское божество, воздвигнув статую себя самого с крестом в самой людной части Рима – скорее всего, на Римском форуме [19]. Неожиданное решение, да и сама сидячая статуя, по некоторым свидетельствам, была колоссальной – 12 метров высотой [20]. Но даже этот смелый разрыв с обычаем ничего не говорит о тех драматических религиозных переменах, которые новый император вскоре устроит в Риме. При Константине христиане города расстались с простыми и скромными домашними церквями и начали осваивать просторные, сияющие мрамором сооружения, воздвигнутые исключительно для их религии императором, которому суждено было вскоре стать величайшим в истории покровителем Римской церкви [21].

Историки давно трудятся над тем, чтобы отыскать оговорки и нюансы в рассказах о Константине, христианстве и возвышении Римской церкви. Они ставят под вопрос время, место и искренность обращения императора. Они подчеркивают, как долго он покровительствовал другим культам, храня им верность. Кроме того, они обращают внимание на стойкую приверженность народа Рима традиционным религиям еще и в 400-е годы. Имеются доказательства, что историки не ошибаются. Героическая история быстрого и полного перехода императора и его империи в христианство не выдерживает внимательного рассмотрения. И все же триумф Константина на Мульвианском мосту под знаменем с именем Иисуса послужил символическим и практическим водоразделом для присутствия христианства в Риме. Константин заложил фундамент монументальной христианской архитектуры города, сделав Римскую церковь заметным, уважаемым, поддерживаемым государством институтом, физически присутствующим в Риме. Этим он видоизменил город своих предшественников, полный простонародной и языческой символики. Осваивая, перечеркивая и затаптывая истории из римского прошлого, Константин строил в Риме новые архитектурные, общественные и культурные центры, продвигавшие христианские истории и идеи.

То была кардинальная перемена после многих лет гонений, которые осуществляли предшественники Константина, даже если гонения были, как ни парадоксально, конкретным доказательством увеличивавшейся заметности и присутствия христианского культа в Риме и в империи. Последователи Иисуса, жившие в городе при Нероне (54–68 гг.), были плохо различимой группкой, сливавшейся с еврейской общиной и с восточными культами, вместе с которыми они обитали в худших кварталах Рима. Однако на протяжении столетия перед триумфом Константина Церковь представляла собой крупную, заметную мишень. Похоже, рост этой общины заставил обратить внимание на христиан таких людей, как император Аврелиан (270–275 гг.), правивший незадолго до Константина. Если верить некоторым современникам, Аврелиан подвергал преследованиям последователей Иисуса, исполненный пиетета к языческим богам, таким как Sol Invictus – Непобедимое Солнце [22]. Подобно своим предшественникам, Аврелиан был раздражен ростом численности подданных, категорически отказывавшихся следовать традиционным римским ритуалам. В отличие от императоров прошлого, вроде Нерона, Аврелиан мог четко назвать беспокоившую его группу: христиане. Те тоже давали ему определение. В христианских текстах император рисуется опасным, заклятым врагом веры. Сам Константин культивировал образ, резко контрастировавший с образом его предшественника. Его биограф Эвсебий называл Аврелиана гонителем и «разбойником с большой дороги», от чьих зверств «придорожные канавы» переполнялись «кровью невинных» [23]. Драматические слова! По мнению некоторых, роль Аврелиана-гонителя в том и состояла: он был театральным изобретением Константина и его историков, стремившихся польстить тому как добродетельному покровителю христиан. В других своих текстах Эвсебий и Лактанций, еще один знаток, восхвалявший Константина, утверждали, что Аврелиан умер (таково было возмездие свыше), когда уже собирался ввести свои антихристианские законы [24]. Неважно, были ли гонения Аврелиана реальными, еще только затеваемыми или попросту придуманными, все эти рассказы выявляют одно. С точки зрения римлян, христиане еще накануне возвышения Константина имели статус низших, высмеиваемых и потенциально опасных людей.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

3 из 4