Лекарство от одиночества

Анель Сар

Лекарство от одиночества

ОТВЕТЬ, ЕСЛИ ТЫ ТАМ

«Язык влюбленного – немой, глазам видно, душе известно».

Казахская пословица.

– Не видели мои штаны?

Нельзя сказать, что Алихан заносчив и безапелляционен. Однако многие, впервые встретившись с ним, будут вынуждены не согласиться. «Грубиян и хам» – под таким лозунгом его встречало общество, стоило тому вынужденно прыгнуть в его самую толщу. Он был всего лишь в силу избалованности резок, в силу остроты ума способен задеть за живое и время от времени рассчитывал на всеобщее превосходство.

Алихан не имел привычки жаловаться или мазать диалог жирным слоем скрытого недовольства. Он выражался прямо, порой даже слишком. И если бы не глубокие познания в искусстве и культуре, он бы с лёгкостью прослыл местным дурачком, говорящим всё, что взбредет на ум. Алихан просто устал и, если так можно выразиться, запутался в собственном предназначении.

Лёжа на застеленном диване одного из приятелей после ночи в кругу выпивки, Алихан лениво размышлял: чем убить себя завтра, не так мучительно, но достаточно эффектно. Несомненно, помирать он не собирался, но каждому человеку так или иначе на ум приходят такие мысли. Варьируется лишь частота и степень изощренности этих самых мыслей.

– Видели мои штаны или нет, черт возьми? Не могли же они исчезнуть. – Каир демонстрировал всем свои серые безликие боксеры. Бывает и так: белье с лейблами и кружевами имеет явственный характер, а такие, как у Каира – из дешевого материала, неприятного серого цвета да ещё и с катышками на ягодицах имели с ним чертовски мало общего. Вид у их обладателя был как у сурового бродяги… которого, к тому же, долго морили голодом. – Или они уже на ком-то из вас?

На друзей участники сегодняшней утренней сказки тянули со значительными оговорками, так… собутыльники. В компании их было четверо, иногда пятеро парней (количество зависело от дня недели, сезона и миграции тюленей в Южном океане). Особых чувств ни к кому из них Алихан не питал. За исключением Каира – тот всё же вызывал легкое раздражение.

– Возле русалки, – ответил тому студент по имени Султан, обычно не переносивший расспросов и пустых обвинений.

Магистр фармацевтики, не планировавший использовать полученные знания, и чьё имя всегда казалось Алихану нелепым (Абинас), закинув одну ногу на другую, терроризировал сотовый.

– Вчера мне написала старая подруга, – торжественно поставил он всех в известность. – Хотите посмотреть? Зачётная.

Сотовый начал свое путешествие по рукам и дошел до Алихана с явным опозданием.

– Красивая… – заметил он. – Для тебя, пожалуй, даже слишком.

– Да ну тебя. – Абинас с нескрываемой обидой забрал телефон обратно и прислонил его к груди.

Алихан поднялся с постели – квартира самая обыкновенная, как сотни других таких же в недорогом Сарыаркинском районе. Там, где Каир отыскал свои джинсы, стояли ваза с каланхоэ и статуэтка, названная Султаном русалкой.

– Это не русалка, – Алихан вяло повертел её в руках, но говорил громко, чтобы Султан мог его слышать. – А Венера с картины Боттичелли.

– И зачем мне эта информация? – спросил тот.

– Для общей культурной осведомленности.

– Это мне все равно ничего не дает.

– Ну и оставайся балбесом. – Алихан вернул Венеру на полку, оделся и, не попрощавшись (как, впрочем, и всегда) вышел из дому.

От собутыльников до собственной квартиры на Туране идти было несколько кварталов. Погода стояла самая что ни на есть августовская – незамысловатая и ненавязчивая, такая сразу вылетит из головы. После полпути слабость в ногах стала непреодолимой, а тело мертвым грузом потянуло к земле. Если бы не скамейка, он бы упал прямиком на асфальт и лежал бы под ногами прохожих в позе эмбриона.

Алихан сидел на скамье напротив парковки гипермаркета Магнум и лениво следил за входящими и выходящими. Он любил наблюдать за людьми, любил их рассматривать, любил о них узнавать, но самих людей он не любил. Ещё ни разу за свою, может, и недолгую жизнь он не встречал человека, ради которого мог бы согласиться на всё.

Красивая девушка (одна из выходящих) привлекла внимание Алихана. От ушей до внешнего кармана легких светлых бриджей тянулись старые проводные наушники, а в руках, прижимая ту к туловищу, она несла упаковку с питьевым йогуртом. На бумаге был нарисован персик и олицетворявшие (по задумке) витамины шарики и кубики. Обычно люди покупают так воду, содовую или сок, но никак не упаковку йогурта. Как так выходило, что Алихана всегда окружали чудаковатые люди, и среди них он всегда оставался самым простым и обыкновенным?

Когда девушка скрылась из виду за поворотом, Алихан поднялся со скамьи и по пути домой только и думал, что о йогурте.

* * *

К нынешнему времени зарплата и растраты Алихана вошли в определённый баланс, и получалось так, что чуть больше половины уходило на квартиру, а оставшаяся часть требовала его крутиться, но и крутился-то он c завидной невозмутимостью. По утрам он завтракал строго, но сытно, до обеда работал, обедал у соседки, а ужинал в основном лапшой и закусками к пиву.

Соседку звали Далида – высокая, притягательная девушка, близившаяся к третьему десятку. Для особого эффекта ей не хватало какого-нибудь конкретного стиля в одежде – одевалась она просто и однозначно, потому не сразу цепляла взгляд. Но уж если цепляла, то запоминалась надолго. Работала Далида администратором в роскошном французском ресторане и каждый вечер приносила домой пиршество, которое сама и за десяток присестов не осилила бы.

Алихан делал немногое – так, помогал в быту по мелочи, но того было достаточно, чтобы претендовать на стейк из сибаса или телячью отбивную. Более того, такие прагматичные программисты без определенного места работы, как Алихан, повсеместно ценятся на вес золота.

Войдя за Далидой на кухню, он тут же рухнул за стол вязким куском глины. Она сочувственно посмотрела на него и продолжила раскладывать по тарелкам содержимое фольгированной упаковки.

– Ты совсем подавленный, – произнесла она, стоило им приступить к еде. – Прям сам не свой в последнее время.

Он посмотрел на себя в перевернутом отражении столовых приборов – тоже недурен собой, немного поправился, конечно, но всё же крупность придавала его облику неоспоримой брутальности.

– Я сам не свой с самого переезда сюда, – сказал он. – С того момента, как со всеми вами познакомился.

– Да, кстати, об этом… – Далида даже не думала придавать значение сказанному. – Та девушка с панковской стрижкой всё спрашивает о тебе: «Как у Алихана дела? Какой у Алихана любимый праздник? Под какую музыку тебе…» Нет, она-то каждый раз произносит твое имя, но я от него устала. Так вот, почем я знаю, под какую музыку тебе приятнее всего засыпать? Не стоило тебе давать ей столько надежды.

Аппетит как рукой сняло, а Алихан даже и половины не съел. Такие разговоры он за столом не любил. Временные увлечения (в число которых вошла панк-рокерша с фестиваля камерной музыки) только отчетливее напоминали об отсутствии «Того самого» человека в его жизни. Поэтому он бросил: «Люди сами выбирают надеяться» и нехотя продолжил есть.

Алихан привык отрезать ненужные и отягчающие его память воспоминания. Он даже представлял, как берет в руки увесистые золотые ножницы с венскими вензелями и, разместив те на ладони, поднимает их вверх и вниз, как бы измеряя вес. Затем вытягивает свои воспоминания в виде пленки киноаппарата, и – хрыщ, избавляется от ненужных фрагментов. А ненужные фрагменты падают и тонут в серо-бледной жидкости сознания. Так он распрощался с родными, отчим домом, одноклассниками и сокурсниками. Туда же панковскую стрижку.

– Давай посмотрим, что у тебя по натальной карте, а то вдруг… ну, знаешь, смерть. Подготовиться надо, – предложила Далида.

Алихан пожал плечами:

– Может пригодиться.

Пока он убирал со стола, Далида принесла из спальни планшет, карты и свечи (их они, тем не менее, никогда не зажигали) и расставила предметы вокруг девайса так, чтобы подчеркнуть нашедший гротеск. Она вошла на специализированный сайт и гулкими ударами внесла в определенную таблицу его имя, фамилию и полную дату рождения. С минуту они сидели молча.

– Здесь значится, что ты должен быть защитой и опорой! – грозно произнесла Далида интонацией Дельфийского оракула. – И здесь тоже. Ты когда-нибудь был защитой и опорой для другого человека?

Алихан всерьез задумался и ответил:

– Не припоминаю.

– А это неприемлемо! – она ударила кулаком по столу, полностью войдя в роль. Карты подпрыгнули, а свечи покатились в разные стороны и попадали на пол. – Абсолютно неприемлемо! Если и дальше не будешь следовать своим кармическим указаниям, тебя настигнет кара небесная.

– Я не уверен, что сайты в интернете на подобное способны.

Далида подняла с пола свечи и негласно завершила сеанс. Вместе с захлопнутой крышкой планшета она смахнула все проблемы Алихана прочь.

– Я так устала от своих коллег. – Далида принялась собираться на работу – сняла с плечиков в шифоньере жакетку и внимательно её осмотрела. – Они жалуются на лишний вес, как школьницы. Не знаю, я так далека от таких переживаний. Может, я это уже в себе проработала?

– Тебе легко говорить. – Алихан заметил одну свечу, партизански прятавшуюся за ножкой стула и вынул её обратно из укрытия. – Все люди неидеальны. Твои недостатки не настолько очевидны и поэтому не вызывают конфликта с окружающими. Тебе просто не приходилось испытывать на себе, каково это, когда другие относятся к тебе с пренебрежением из-за внешнего вида.

– Ты меня сейчас и оскорбил, и сделал комплимент. Какие у тебя планы на вечер? Занят?

– Буду смотреть футбол в Голпасе.

– Ты ведь ненавидишь фубол.

– Как и Голпасе. Не вижу проблемы. Я, жареные крылышки и пиво – формула защиты от любой кары.

– Понятно. Кстати, Алихан, тут такое дело… – начала Далида чуть замявшись. После такой фразы ничего хорошего ждать не стоило. – Мне надо в театр напротив Пирамиды.

Начальство купило билет, но я никак не могу пойти. У меня наметилось свидание. А пойти нужно, сделать фото и вообще… Протокол, понимаешь? – Алихан кивнул. – Они выступают с Гамлетом. Неоригинально, конечно. Сам ты, наверное, сотню раз его видел, но все же…

– Я готов пойти только если выступает труппа из Ла Скала.

– Пожалуйста, ты меня очень выручишь.

Алихан задумался так же сильно, как если бы выбирал, отрезать правую или левую руку после проигранного спора. Далида прихватила Алихана за локоть:

– Я принесу тебе панакоту.

* * *

Алихан отутюжил лучшую рубашку своего гардероба и направился в театр у дворца Независимости. Он давно не был на спектаклях и потому успел отвыкнуть от светской жизни. Допивая охлажденный Рислинг, он наблюдал за людьми, разгуливавшими по фойе: очень неброские люди, скромно одетые и до ужасного тихие. Конечно, в театрах принято переговариваться негромко, но здесь стояла некоторая… другая тишина. Казалось, стань все эти люди статуями, ничего не изменится.

Гамлет оказался на жестовом языке, реплики озвучивал диктор. Такое прочтение Шекспира Алихан видел впервые, но постановку сложно было назвать гениальной. Алихан сделал несколько фотографий, выслал их Далиде и уже собирался было уходить, как на сцену под волнующий топот обуви на мягкой подошве вышла Офелия. Самая, впрочем, обыкновенная Офелия-азиатка, но чем-то Алихана зацепившая. Странно, каким образом героиня из английской истории могла казаться ему столь… родной? Что-то смутно знакомое витало вокруг облика той, и лишь после нескольких значительных усердий памяти Алихан узнал в ней сегодняшнюю девушку с персиковым йогуртом. Наушники, вероятно, были не более, чем способом абстрагироваться, таким же, как иголки для уязвимого ежа.

Когда Офелия кончала жизнь самоубийством, Алихана прошиб холодный пот, а затем его словно бы окунули в кипяток и, не дав возможности опомниться, вынули наружу. Игра актрисы – совершенно незамысловатая – пронизывала настолько, что Алихан растерялся. Офелия смотрела прямиком ему в глаза и шептала нечто слишком тихое, даже для шёпота. Слишком тихое, чтобы зритель мог услышать её в беззвучии зала. Губы придавали форму словам, которые, увы, не достигали разума, как не достигает цели пущенный по обрезанному на конце проводу ток. Алихан безотрывно наблюдал за обречённой сценой и всё не мог понять: это актриса не в силах произнести ни слова или это он сам беспросветно глух к этому миру?

Зал зарукоплескал, никто не свистел и не кричал «Браво», но от хлопков зал содрогался. И энергия ударов ладоней друг об друга разносилась бешеным вихрем, накрывая сцену.

Интересно, а нуждалась ли Офелия в защите и опоре?

Девушку с йогуртом звали Ясмин. По крайней мере, так представляла ее брошюра. Алихан прошел за кулисы и по указателям направился в женскую гримерную. Дважды постучав и получив разрешение войти, он отворил дверь и, приковав к себе всеобщее внимание, чуть ли не прокричал:

– Я хотел бы познакомиться с Ясмин!

В гримерной стоял отчетливый запах ацетона и лака для волос. Некто, сушивший феном волосы в глубине сумрачной комнаты выключил его, и наступила тишина. Вокруг зеркал выстроились лампочки, как в документальных фильмах о Мулен Руж, освещая груду использованных влажных салфеток на туалетных столиках. Смотрели актрисы так, словно прикидывали: издевался над ними Алихан или нет.

– Орать необязательно, – сказала сидевшая перед зеркалом женщина.

Алихан смутился и извинился, направив взгляд в потолок. Ясмин подозвали (Алихан смутился ещё больше) и бегло объяснили причину прибытия чужака на жестовом языке. Впрочем, с тем же успехом у нее в этот момент могли спрашивать, какой йогурт менее калорийный: с персиком или с клубникой.

Ясмин серьезно кивнула, указала Алихану на себя – обвела указательным пальцем остатки грима, затем на невидимые часы на запястье, затем на самого Алихана и в конце на дверь. Эдакий язык жестов для плебеев. Он понял: его просят подождать и послушно вышел.

Добрые минут двадцать Алихан ждал в коридоре, мимо проносились рабочие. Когда Ясмин окончила, наступила половина восьмого. «Я хотел бы с вами познакомиться. Для меня это очень важно?» – быстро набрал в «Заметках» сотового он и показал вышедшей, но, не получив ответа, допечатал: «Я угощаю».

* * *

Какое-то время они бездвижно смотрели друг другу в глаза, сидя в кафетерии для персонала театра на цокольном этаже. Людей почти не было, за исключением нескольких женщин преклонного возраста в самом конце зала. По стенам, выложенным декоративным камнем ползли имитации виноградных лоз. Лоск и люкс в одном флаконе.

Ясмин вытащила из портфеля толстый блокнот в плотном кожаном переплете и открыла его на середине. Мелькнула вырванная из контекста фраза: «Ты не видишь…» и тут же утонула под листами. За корешок тянулась лента, ко второму краю которой была привязана ручка. Она взяла эту ручку и царапающими движениями нанесла на бумагу надпись. Блокнот перевернулся к Алихану.

«Так, в чем цель?» – было написано чуть ниже правого верхнего угла.

Алихан указал на блокнот и, получив разрешение, подтянул его к себе. Несколько секунд ручка не могла прикоснуться к бумаге. Он понимал, что если сейчас напишет хоть букву, то пути назад уже не будет. Старушки, громыхая стульями и чайными ложками в кружках, вышли из кафетерия. Ясмин терпеливо ждала.

«Просто познакомиться», – наконец написал Алихан и, критично рассмотрев фразу, как биолог рассматривает строение клетки в микроскоп, продолжил. – «Не могу точно сказать. Но очень захотелось понять».

Ясмин снова вернула себе блокнот, оценочно прошлась по собеседнику взглядом, покачала головой и написала:

«Странным тебя назвать мало».

Почерк у Ясмин был аккуратным, даже каллиграфическим.

«И не говори» – написал Алихан. Какое-то время он смотрел на эту фразу и явный её абсурд и, немного подумав, добавил: «Если тебе некомфортно или неудобно, то я пойму».

В свою очередь, Ясмин была меньше всего похожа на человека, которому неудобно. Помимо привлекательности у нее была как минимум ещё одна сильная сторона – отсутствие панковской стрижки. Да и в целом выглядела она очень опрятно.

«Как звать-то?».

Алихан ответил и дописал:

«Ты разговариваешь? Не посчитай мой вопрос бестактным. Насколько я знаю, исключительно немыми люди бывают уж очень редко и зачастую из-за нарушений слуха. Но большинство слабослышащих если и не умеют четко говорить, то хотя бы немного выражаться».

Ясмин читала с неким напряжением. На середине ее грудь еле заметно пробил смешок. Закончив, она прочла написанное Алиханом заново и, виртуозно прокрутив ручку в пальцах, перевернула страницу:

«Умею».

Она пристально посмотрела на него, тот кивнул – не пытать же девушку, в конце концов – и продолжил:

«Почему бы нам не перейти в социальную сеть?».

«Потому что в социальной сети я – некая идеалистическая версия меня. Постепенно люди, переписывающиеся со мной, забывают, что в жизни я не такая забавная и активная, как в сети. Переписываться я могу только с близкими».

Алихан сложил пальцы в известный знак «Ок», и улыбка на его лице при этом могла с высокой вероятностью назваться дурацкой, но точно искренней.

* * *

С Ясмин они встретились ещё через два дня – Алихан ждал ее после репетиции. Они поздоровались, пожав друг другу руки, и направились в сторону городской площади. Время от времени Алихан поглядывал на Ясмин, как бы проверяя: не смущена ли та их безмолвием, но, спохватываясь и подмечая спокойное выражение лица, тут же сам проникался безмятежностью и шел дальше. Пройдя до самого конца района, они зашли в небольшое кафе. Стоило им разместиться у окна, Ясмин достала блокнот:

«Со мной сложно гулять: я не могу находиться в людных местах, где высока вероятность просто стать палтусом в общем косяке. Не могу ходить в кино или на концерты. Точнее, могу, но буду просто глупо моргать и делать вид, что получаю удовольствие».

Пока Алихан читал, Ясмин разместила голову на тыльной стороне ладоней и спокойно разглядывала ряд декоративных панелей над столиком. В ней не было ни грамма смущения за свою инаковость. Было сразу видно: ее растили в любви и заботе. Она была олицетворением превосходства без необходимости утверждать и доказывать то. Это и привлекало.

«Ничего страшного, я сам не особо люблю всё это. Мы можем с тобой ходить в галереи или просто прогуливаться по парку. А почему палтус в общем косяке?»

«Потому что все люди плывут в одном направлении, они все так или иначе чувствуют друг друга», – объяснила она. – «А я – нет, ни туда ни сюда. Поэтому я всегда ношу наушники, когда остаюсь одна в общественном месте».

Алихан подумал, что Ясмин слишком идеализировала общество, но писать этого не стал. Для того, чтобы записать свою мысль необходимо было обдумать её по несколько раз и правильно передать. Он оглянулся: кафе было небольшим – рассчитано от силы на десять-пятнадцать человек. В углу стояло старое механическое пианино. Клавиши впадали и вздымались сами по себе, а из недр каркаса выходила музыка.

«Какая музыка сейчас играет?» – спросила Ясмин.

«Классическая. Соната, увертюра или ноктюрн. Не знаю».

«Классика, я так понимаю, не твоё», – заметила она.

«Я не очень в ней разбираюсь. Да, не отрицаю ее величия и значимости. И, может, в другой вселенной я бы с радостью увлекался классикой, но мне кажется, что все композиции однотипны и мало чем друг от друга отличаются. Есть отдельные, которые трудно не узнать, но это в целом, наверное, не мое».

Казалось, читая написанное им, Ясмин даже в некоторой степени расслабилась.

«А мне всегда было интересно, чем они все друг от друга отличаются: классика, рок, джаз, кантри», – она вздохнула и постучала ручкой по бумаге. Под ней оставались темно-синие точки. – «И почему все презирают поп».

«Презирать-то презирают, зато бабки нехилые».

Алихан передал блокнот и продолжил смотреть на мир так, словно не слышал звуков, но, несомненно, у него это выходило без выразительных затруднений. Представить пустоту намного легче, чем создать мир с нуля. К столику подошел официант. Ясмин, казалось, только открыла было рот, чтобы произнести свой заказ, но вместо этого, будто передумав, пальцем указала в меню на что-то в разделе авторских чаев.

«Значит, случайный человек удостоен твоей речи, а я всё ещё нет?» – Алихан не знал, с какой интонацией Ясмин могла прочесть этот его резкий на первый взгляд вопрос и потому улыбнулся.

«Случайные люди на то в нашей жизни и случайные».

Красивая фраза. По крайней мере, так показалось Алихану. Или это просто он слишком идеализировал Ясмин.

«Мне интересно», – вывел он уже у самого конца листа. – «Каким образом формируется мысль у слабослышащего человека?».

«Если ты не знаешь, жестовой язык состоит из простых слов без излишних окончаний. Условно: я, ты, сидеть, кафе. В своей жизни я слышала очень мало. В начальных классах мне на голову надевали наушники и пускали звуки такой мощи, чтобы достучаться до меня было возможным. Поэтому я представляю, каким может быть мир вокруг совсем немного, но много читаю и потому уже привыкла. Конечно, не знаю, что тебе это даст, но строю я в голове цепь только мыслеобразами».

«Например?».

«Чаще всего это просто картинки. Я знаю, как слова пишутся и что они значат. Могу вспомнить, как произносятся буквы, но могу произносить их неверно или не полностью. Это как когда ты учишь новый язык и помнишь, как слово пишется и переводится, а произносишь его зачастую неправильно».

«Какие книги ты читаешь?» – спросил Алихан, пользуясь случаем. – «Я видел у тебя «Голливуд» Буковски».

И на удивление Алихана их вкусы совпадали: Чарльз Буковски, Кристофер Бакли, Харпер Ли, Адам Дуглас, Филлип Дик, Джек Керуак. Брэдбери, Сэлинджер и Фицджеральд в их понимании были переоценены.

Ясмин жила с родителями в Кокшетау. Затем переселилась к двоюродной сестре, чтобы готовиться к поступлению в университет. После окончания школы она ещё несколько лет не могла определиться с высшим образованием и только недавно решила, что, вероятно, пока к нему не готова. Работала она в государственном обществе слабослышащих – занималась письмами и документами. Благо, Ясмин бегло читала и грамотно излагала мысли, поэтому работа спорилась.

Они встречались ещё несколько раз, но при этом к блокноту почти не прикасались. Так лето медленно переползло в осень. Посетив выставку современных казахстанских художников и купив на выходе два стакана обжаренной кукурузы, они шли вдоль аллеи на водно-зеленом бульваре.

Чувствуя тепло кукурузы сквозь бумажный стакан, Алихан размышлял над тем, что, пожалуй, никогда и никого не подпускал так близко, как Ясмин. И его сразу же покробило, что и с ней ведь когда-нибудь наступит пора прощаться. Алихан уже даже взглянул на свои воображаемые ножницы и представил, как отрезает ими кадры с воспоминаниями о Ясмин. Боль от такого исхода проткнула его грудную клетку. Он принялся судорожно копошиться в серой непроглядной массе и мысленно просить… нет, молить Ясмин о возвращении: «Ответь, если ты там. Ответь…» Разумом Алихан понимал, что она на это не способна, но в глубине души надеялся. И только он уже потерял всякую надежду, как Ясмин тут же протянула свою пластиковую ложку к его стаканчику и ловким движением зачерпнула горсть кукурузы. Алихан отошел от оцепенения – Ясмин ему ответила.

Он был готов отдать ей всю кукурузу мира, если так будет угодно.

Возвращаясь домой, Алихан думал только о кукурузе.

* * *

В первые выходные сентября Алихан присутствовал на репетиции Ясмин. Художники-сценографы то заносили, то выносили декорации, как бы не совсем довольные их присутствием. Пока актеры прерывались, чтобы как следует поспорить, а сценографы с шумом закатывали и выкатывали фасад европейской булочной, Алихан терпеливо наблюдал за ними из полумрака зала. Ясмин в споры не вступала – сидела с краю, прижав к себе колени и всматривалась в дискуссию с абсолютно бесстрастным выражением лица.

По окончании Ясмин спустилась и, вытащив блокнот из сумки, присела рядом.

«Угадал, какую мы ставим постановку?» – спросила она.

«Пигмалион?».

«А что такое эффект Пигмалиона, ты знаешь?».

Алихан знал, но вопреки тому ответил:

«Просвети».

«Эффект, когда ты безотчетно идеализируешь объект», – написала она и непривычно лукаво улыбнулась. – «Пигмалион, ты не голоден?».

Алихан не сопротивлялся ни секунды. Они вышли из театра и направились в ближайший лаундж.

Внутри было людно. Не успели они как следует расположиться и начать диалог о недавно прочитанном Ясмин «Удушье», как над блокнотом нависла тень – столь же неприятная, как и её хозяин. Рядом появилась вторая, и их обладатели, Каир и Абинас, радостно поздоровались с Алиханом. Он так и не встречал их с того самого утра, но и не замечал, чтобы до слез соскучился или, по меньшей мере, испытал недостаток в общении. Судя по всему, штаны Каир всё же нашел.