Трип-репорт

И тут хлынул ливень.

Я в спешке засеменил под козырек обветшалой автобусной остановки, будто ждавшей меня неподалёку. Холод пронизывал моё нескладное тело до дрожи в голосе. Намокший спортивный костюм капал слезами на мокрый бетон, формируя кляксу похожую на грустного щенка. Пар из рта на короткий момент заполнял пространство желудка моего спасителя, напоминавшего зеленый железный гроб, а после уносился ветром вдаль по дороге.

Оглядевшись по сторонам, понял, что не имею не единого представления, где я и как оказался в столь отдаленной и не известной мне части города. Я стоял один, потерянный холодный мокрый, где-то в старом районе, вечно ждущим повышение финансирования. Это было рядом с бескрайнем частным сектором, русское гетто.

Вдруг, я заметил девушку, стоящую через дорогу от меня. Её красная помада будто светилась, давая интонационную подсказку, куда именно мне нужно смотреть.

И как я не заметил её раньше?

Черный плащ, белая блузка, лакированные ботинки, брюки, черное каре. Она курила сигареты марки Kiss. Но самое главное – настоящие белоснежные разящие – ангельские крылья. Это все что мне удалось различить сквозь стену дождя толщиною в десяток метров. Я почувствовал, что связан с этой девушкой, что она стоит тут не просто так. Она была нужна мне, а я ей.

Дождь забарабанил по железной поверхности материализовавшегося из ниоткуда автобуса. Он буквально появился из стекающих по контуру капель дождя. Призрачный извозчик остановился напротив девушки, и незнакомка взошла на борт. В окне мелькнули два размытых силуэта. Приглядевшись, я почти смог разобрать лицо мужчина из автобуса. Оно показалось мне по беспокойному знакомым, будто увидел убийцу из утренних новостных статей.

Автобус тронулся, а я как дворняжка, сорвавшаяся с цепи, ринулся за ним. Я кричал ему остановиться, но автобус был непреклонен. Он увозил девушку все дальше и дальше от меня. Ветер разносил её аромат – похоже на кофе. – Я стоял по середине дороги под ужасным ливнем и не знал, что делать. Я уверен, что попутчиком ангела был Доктор Э.

Прибытие следующего автобуса через час.

Лес

Однажды, всю страну охватил страшный вирус, повлекший за собой непоправимые для экологии последствия. Некоторые виды живых организмов были полностью стёрты с лица земли. Никто не знал откуда он и почему появился. Грубо говоря всё случилось за одну ночь. Сотни километров Пустой страны из лесотундры, тайги, смешанных и широколиственных лесов превратились в берёзовые, покрытые густым туманом. Все могли лишь смириться с новым устройством мира и жить дальше.

Возможно, это был какой-то знак свыше, которые люди решили никак не трактовать. Возможно, знаки встречались и до этого, но остались так же незамеченными. Смотря в ретроспективе, я могу предположить, что следующие события в нашей жизни тоже были неким, – не донца доступными в прочтении, – звоночком. Скорее даже гигантским колоколом, стоящим прямо перед пучиной бездны.

Белодерево – новояз, пролоббированный государственными СМИ для поднятия патриотического духа. И как бы мы не ненавидели этот лес, он всё время тянет нас обратно в него. Зазывает в глубь его пленяющей белой пустоты. Я уверен, что мы не одни такие, ведь берёза растёт почти во всем мире.

«От леса до города, от смеха до повода» – олицетворение жизни зависимых людей. Голубизна спящей глуши, окруженной густыми парами берёзового тумана, стала нам родным домом. Если быть точнее, то скорее пристанищем чьи двери открыты для прихожан любого калибра. Голодные, холодные, бедные, брошенные – все виды подбитых жизнью дворняг, которых мы обступали на пути. Мы были в своей ипостаси. Это наш уютный дома, в который мы с радостью каждый раз возвращались.

Прогуливаясь по затихшей в ожидании дневных дел блеклой глуши, я разглядывал пробивающейся сквозь асфальт ростки сорняков. Сорняк в целом почти что символ человечества: мы там, где нас никто не хотел и делаем то, что только всем мешает. Тем более что расти можно метром правее и преграды в виде потолка асфальта на пути не встретиться.

– Если раньше зависимость мешала нашим делам, то теперь дела мешают нашей зависимости, – опечалено заметил Беха.

– Чем глубже мы опускаемся, тем больнее и тем приятнее, – изрек Зуб. – Пошли к черту все те, кто скажет, что мы в чём-то не правы! Мы умеем видеть прекрасное в ужасном!

– Это наш поворот не туда, – ответил Беха.

– Вообще-то, туда, – сказал я, указывая пальцем на съезд с дороги в чащу.

Интересный факт, но здесь совершенно не встречалось звуков птиц, хоть и различного вида гнезда изредка подмигивали нам с верхних веток, которые обступил густой туман. Бывает идешь, пролетит мимо ухо какая-нибудь птичка, взгляд уцепиться за ней в надежде выследить хоть один звук, а на этом пути перед тобой возник живописнейший пейзаж голубого мира. Так и хочется взять небольшой перекур, расчехлить метафизический мольберт, выдавать на палитру метафизические белил, кадмий желтый светлый, кадмий красный светлый, краплак красный прочный, кобальт синий средний, кобальт зеленый светлый и размашистыми взмахами мастихина, запечатлеть столь прекрасный утренний сюжет, а потом долгими часами пытаться разобраться в метафизике написанного мира. Но тропа тянется всё дальше, времени почти не остаётся на творческую ерунду, и ты смиренно идёшь дальше.

– Цитируя классиков, могу вас заверить, что мы приближаемся к самому свободному району города. Каждый житель здесь бросил пить и курить, освободился от оков зависимостей, ему стало индифферентно правительство, он не ищет легкого заработка, и так далее, и тому подобное, – произнёс я.

– Ну хоть не далеко идти осталось, раз мы уже около кладбища, – отрезал Беха.

– Может пойдем поздороваемся? – предложил Зуб.

Кто-то может решить, что данная картина выглядит как очевидный инфаркт сторожа. Три облезлых трупа слоняются по туманному кладбищу. Но за сторожа можете не беспокоиться, он не менее пугающий, чем мы. Максим Лопата – сторож, по совместительству, наш хороший знакомый, а также крайне неформальная личность.

Максим, – как он нас заверяет, – гомосексуалист и возможно это правда, но я думаю он стал им не по своей воле. Просто Максим максимально был окружен атрибутами нетрадиционной ориентации. Учился на парикмахера, красит волосы, носит пирсинг, занимается танцами, следит за внешностью. В подобной ситуации ничего не остаётся, кроме как просто всем сказать, что ты гей. Почему он работает сторожем на затерянном в лесу кладбище? Никто не знает, но вроде как он лежал в дурке из-за того, что косил от армии, вот теперь никуда и не берут.

– Привет, Лопата! – крикнул силуэту в тумане, Зуб.

– Здравье, – послышался его голос откуда-то, с другой стороны, – как поживаете?

– Да пойдёт. Ты как?

– Да потихоньку! Вот духи страсти всякие рассказывают, говорят мол ангел спустился с небес на землю!

В моей голове заиграли разные образы и обрывки воспоминаний. Я спросил:

– Что ещё за ангел?

– Я. – Ответил Максим и радостно загоготал. – Ну в ногах правды нет, хотя, учитывая наше местоположение, можно и утверждать об обратном, но всё же, пойдёмте чаем хоть вас угощу!

Мы проследовали за Максимом в его лачугу. Маленький деревянный домик, снаружи виделся куда меньшем, чем оказался внутри. Не то что бы внутри он оказался большим, нет, просто снаружи создавалось впечатление, что чай будем пить по очереди. Убранство будки навеяло на меня страшные ассоциации с Пелевиным: всё было в постерах бойс-бендов, вперемешку с изображениями Будды и оккультной литературой. Максим разлил по маленьким чашечкам терпкий напиток. Первый глоток заставлял забыть о всех своих делах, а второй купить путёвки в Тибет. Мы расселись вокруг маленького столика, он был где-то метр на метр, и каждый занимал свою сторону стола.

– Ну что, погадаем? – начал было Максим.

– Не, Макс, нам в тот раз хватило, – возразил Зуб.

Максим недоверчиво посмотрел на нас.

– Ладно, но только…

– Вот так бы сразу!

Максим оттопырил мизинец правой руки, на нём горделиво громоздился длинный ноготь. Он накарябал на столе некое подобие пиктограммы и спросил:

– Что узнать хотите?

– Как разбогатеть? – резко визгнул Зуб.

– К черту мирские блага, мысли шире! – заявил Беха.

Мы переглянулись.

– Когда на Руси будет жить хорошо? – аккуратно произнёс Зуб.

Мы затаили дыхание. В кончиках пальцев пробежали легкие покалывания игл. Мои ладошки намокли.

– Оммм… Малиновый камзол, ответь на наш вопрос… Оммм… – начал бубнить себе под нос Макс, но ничего не произошло. – Ой! Совсем забыл! Нужно же за руки взяться!

Все взялись за руки, а я начал старательно вытирать пот с ладошек об свои брюки.

– Ну а вот что тебе не нравиться? – возразил вдруг Беха.

– Ой, а ему, видите ли, всё нравиться? – парировал Зуб.

– Ну вот вместо того, чтоб жаловаться, охать и ахать, лучше бы чем-нибудь дельным голову занял! – уже не скрывая злобы тараторил Беха.

– А ты прям много дельного делаешь! – закричал Зуб и поднял сжатый кулак над столом. Я успел остановить удар, схватив его за локоть.

– Так я хоть не жалуюсь! Вот откуда в людях эта бесконечная тоска… – Успело слететь с языка Бехи, когда я наконец дотронулся до его руки.

Все застыли на своих местах, время буквально остановилось. За окном беспристрастно неслись сутки, то день, то ночь. Всё в комнатке окропило бирюзовым светом. Из стола вдруг вылезла бирюзовая голова какого-то старца и декларировала:

– Людская бесконечная тоска исходит из конфликта их внутреннего и внешнего миров. Внутренний мир есть конфликт сознания с бессознательным естеством. Человек не может адекватно воспринять свою внутреннюю реальность и сопоставить ее с внешней бытностью. Осознанное соприкосновение с внешней бесконечностью (миром) и осознание факта коллизии может позволить индивиду узреть внутренний мир, но не всегда осознать его. Внешняя бесконечность же доступна не каждому индивиду, узреть её могут немногие, а осознать единицы. После осознания внешнего мира, человек больше не может существовать в реальном мире, где преобладает бессознательное естество. Человек, дотронувшийся до бесконечности, не имеет возможности осознать бессознательный быт, но и не может перестать на него влиять. Каждый их вдох и выдох несёт колоссальное количество отрицательной энергии мира. Коснувшись любой из бесконечностей, индивид отстраняется от общества, сам не замечая этого и теряет связь с реальностью. Бесконечная тоска исходит из рвения внутреннего столкнуться с внешним, но так как без осознание их соприкосновения, коллизия не может существовать, то вечный конфликт сознания с бессознательным будет выделять нат энергию, которая и создает понятие «тоски».

– Простите, но я вообще ничего не понял. Какая бесконечность? Какой бессознательный быт? Как вообще осознать хоть что-то? И какие плюсы у тех, кто осознал бесконечность?

– Из плюсов: каждому индивиду положен гарем и персидский ковёр для связи.

– Ну допустим, так всё же… – начал я, но вдруг время вернуло свой ход на моменте коллизии кулака Зуба со столом.

Удар. Чайный сервиз разлетелся по комнатушке, мы с Максимом сидим в едва горячем напитке.

– Да иди ты нах..й, шамана, со своим оккультизмом! – разгневался Зуб и начала дуть на раскрасневшиеся костяшки.

Дальнейший их диалог меня мало волновал. Я извинился перед Максимом, взял под руку собутыльников, мы попрощались и пошли восвояси.

Зуб и Беха поссорились, так что шли поодаль друг от друга. Я же шёл ни то с ними, ни то где-то в дебрях своих мыслей. У прощания было терпкое послевкусие. Максим никогда на прямую не спрашивал почему мы то и дело заглядываем к нему на кладбище, будто сам зная ответ. Многие люди и без подобных вопросов, сами знали ответ, но у меня создавалось ощущение, что нас мог оклеветать какой-то из знакомых духов Максима, либо же он не дай бог мог подумать, что мы с ним по одной причине на этом кладбище.

Как бы то не было, приключение подходило к концу, ведь мы почти пришли. Дамы и господа, хочу вам представить самое низшее место, куда только может опуститься моральная составляющая человека. Мы прибываем прямо на самом дне нашей жизни. Без денег и целей, ведомые одним только животным чувством страха перед серой реальностью.

Одинокий трамвай, стучащий песнь беды. Вы едете в нём, чуть подпрыгивая на местах стыков рельс и молчите. Вас гнетет ненависть к себе за то, что вы опять туда едите. Никто из вас даже не хочет туда ехать, никто даже не понимает как до этого дошло, что вы в него сели. А трамвай безответно просто несет вас в даль, до вашей конечной остановки, на который вы выйдите и вновь направитесь вглубь леса, чтобы вновь получить возможность почувствовать себя живым.

Мы больше не покупаем счастье в пакетиках, мы покупаем пару часов ощущения жизни, когда тебе кажется, что именно так ты себя чувствуешь трезвым, не опьяненный бренностью своего собственного я.

Кем ты вновь сядешь и кем выйдешь из трамвая для тебя уже не важно. Ты настолько глубоко осел на дне, что просто хочется забыть весь ассоциативный ряд с прошлым собой. Ты отстраняешься от всех тех, кто связан с тобой. Они блеклые осколки зеркало твоей прошлой жизни. Твоя новая реальность, это трамвай, плывущий в конец. Зачем тебе твое прошлое на борту? Поверьте, самая страшная мысль это – «кем я был?». Ведь как только она попадает в твой мозг, она начинает разъедать всё изнутри. Рушить твой стеклянный дом, сложенный из убеждений об неотвратимости судьбы. Ты еще не знаешь, как глубоко тебе придётся упасть, как далеко тебе увезет следующий трамвай.

Ты просто продолжаешь жить от леса до города, в вечном поиске повода.

Спектакль

События начали свой ход внезапно. В бесконечной липкой пустоте появилась точка, взорвавшись она сотворила огромную череду случайностей, которая в конечно итоге ввела в бесконечную и липкую пустоту.

Я не знал куда мы шли. Моя память играла со мной в какие-то игры, в которые я вечно проигрывал. А в это время, наше состояние пело в голове, дрожало в руках, било отдачей в плечо и с грохотом трещало где-то в районе паха. Зрачки представляли собой открытые иллюминаторы прямиком в космос. Разум – туманное полотно, на котором художник концептуалист вырисовывал свой очередной шедевр.

Сам мир представлял собой мутное пятно, рассматриваемое мной сквозь стеклянную бутылку. Вечерний мрак окутывал город с самых низов подвалов, до многоэтажных колумбариев, будто любящая мама обнимает тебя в слезах после драки с пьяным отцом. Тусклый свет фонарей, согревающий замысловатыми линиями вокруг лампочки. Темная аллея, в которой каждый третий светильник не горит. В воздухе пахнет безличностью и всеобщей усталостью.

Мы приближались к какому-то высокому монументальному зданию. Его каннелированный колоннад, напоминал ноги гигантов, которые смирно стояли и терпели тяжесть живописного фронтона с непонятным сюжетом горельефа. Оно состояло из нескольких секций с куполом на крыше. Бесконечный ряды сандриков окон, со львом на конце. Обрамляющий крышу фриз, будто живая змея полз по концам стен здания. Выступающие пилястры, дурманящие своим видом, заставляли сердце колотиться чаще.

Я пребывал в перманентном страхе от этого Кафкианского абсурда. Великое, – вероятно античное, – здание возвышалось прямо перед нашими ногами посередине вечернего города. Прямо около пустынных аллей и спальных кварталом, посреди нескончаемых дорожных развилок и светофоров.

Что это и как сюда попало меня не интересовало. Все о чём я мог думать в ту секунду это то, что нужно срочно уносить отсюда ноги, пока нас никто не заметил и не затащил внутрь. Я упал на четвереньки и с криками о еще не прожитой молодости, стремительно пополз в противоположную от здания сторону. В наркотическом бреду, сооружение напомнило мне, то ли великий небесный суд, то ли еще какую напасть, доподлинно не известно. Но вот в чем я был уверен прочно, так это то, что нас, – простых обывателей, – в такие места зовут обычно только назначить каторжные работы.

Собутыльники с хохотом наблюдали за побледневшем от испуга товарищем, напоминавшего подбитую дворняжку, увидевшую сотрудника отлова собак. Схватив меня под руки, они поставили меня обратно на ноги и объяснили, что мы идем в театр, куда я сам их и позвал. От этих объяснений, воспоминаний в голове не всплыло, и вопросы продолжали множиться. Правда неожиданно напомнившее о себе опьянение, – резким ударом, – выбило из памяти события прошлой минуты, и я воскликнул:

– Тогда поторопимся на представление!

Беспорядочно быстрым шагом мы направились ко входу античного чуда. Над дверьми громоздился немалых размеров барельеф с изображением лестницы. У подножья лежали плоды граната, а на верхних ступенях осколки разбитого кувшина. Мы чуть потолкались, помялись, выдохнули и смирно по струнке, с манерами высших чинов Британии, ввалился внутрь.

Два арочных проема господствовали в разных углах широкой комнаты, уравновешивая её на чаше весов симметрии, украшенные архивольтами. По середине стояла маленькая будочка, над которой, – не вписывающимся в общую архитектонику шрифтом, – было заявлено: «КАССА». Всё было в дорогих ярко-красных ковровых дорожках. Белоснежная штукатурка отливала золотом, замаскировавшись под мрамор, будто морозная молочная пенка с мёдом.

Колонно-арочные структуры тянулись ввысь на несколько этажей. Гипсовые статуи, словно стрелки, указывали на прекрасный расписной потолок. Что на нем в действительности – не уверен, но я увидел небеса и ангелов, смотрящих на нас. Они заливались прелестным смехом и слезами радости, аплодировали и плевались. Смесь из их крови, слез и пота, райскими водопадами, стекали прямо в наши очи. Я был обескуражен величием замысла и мастерством автора. Могу поклясться, я почти заплакал.

Мы заглянули в кассу, но внутри никого не оказалось. Наше негодование об отсутствии билетера сменилось на лёгкий испуг. Куда же все пропали? Мы возмущенно переглянулись и бросились в рассыпную по залу. Заглядывая под ковры, смотря за вазами, пролистывая брошенные журналы, мы пытались найти хоть какой-то намёк на жизнь. Бродя по бесконечным лабиринтам театрального фойе, поворот за поворот, наши скитания казались нам все более и более бессмысленными. Будто самая идея «что-то искать» в этом театре теряла своё первозданное значение.

Мы уже давно потеряли путь, ведущий к главному залу, а пожарный план, указывающий на выход, с каждым новым закоулком и тупиком, менял свой вид и направлял в совершенно другую сторону. Складывалось ощущение, что во время строительства здания, кто-то нарочно все время менял планировку и планировщиков, поэтому появились двери ведущие в глухие стены и комнаты, в которые нету входа. Этот «кто-то» все запутал и сказал: «Вы ничего не понимаете, того требует план! Распоряжение сверху! Оно единственно верное и неоспоримое». В какие инстанции не жаловались толковые инженеры, никто их не слушал. Докопаться до того самого мистического «верху», тоже не получалось. Все ниточки каким-то странным витиеватым путем вели по замкнутой цепочке ведомств и фирм однодневок. Так и получилось, это абстрактное, кривое, неказистое здание, состоящие из лабиринтов, тупиков и комнат без дверей.

Мы не смогли найти ни одной живой души, весь театр вдруг вымер и потерялся во времени, причем вымер давно, а посетители лишь обступали зловонный труп, ссылаясь на крайнюю занятость и вообще «Это не наша компетенция! Обратитесь в другой отдел!».

Вывеска на улице, большими буквами, гласила «БОГИ ИЗ МАШИН». Представлению должно было состояться сегодня, так, а где же все? Тут, из глубин пасти мистического лабиринта, мы услышали скрип двери и жужжание радио. Прошло приличное количество времени, прежде чем мы добрались до комнатки, излучающей звук. Какая-то инженерная уловка не давала понять откуда точно доносился спасительный шум, сначала он манил нас спереди, а через пару минут, звал уже где-то позади.

Это был один из длинных тупиковых поворотов, без единой двери и света; лишь осыпавшаяся известка с потолка и отблески позолоченных гравюр, у хаотичных колонн стен, выдавали глубину. Где-то в журчащей темноте этого туннеля еле виднелся горячий желтый блеск лампочки, сквозящий из щели двери. Мы на цыпочках, в полной темноте, – точно замышляя кражу, – тихо продвигались вглубь коридора, но с каждым шагом, конечная цель словно отдалялась от нас. На мгновенен, чернота коридора растворило мое собственное «Я», а от меня остался лишь жалкий след наблюдения. Я был светом, пущенным сквозь пленочную катушку. Не было никаких сигналов от тела, будто оборвался кабель связи до мозга. В тот моменте, я едва ли смог бы кому-нибудь доказать, что я что-то большее, чем просто взгляд на этот черный мир.

Пройдя эту череду препятствий, мы приблизились к свету, разрезающему черноту. Нас окутал невероятный страх, он леденел дыханием где-то позади в области шеи. Словно сама смерть смотрела на нас своими горящими черным пламенем глазами. Точнее одним, огромным глазом, во весь потолок, стены и пол. Нам казалось, что мы совершили что-то преступное, непозволительное, и вот-вот нас настигнет великая небесная кара. Хотелось вернуться в то блаженное небытие, что ранее вызывало дискомфорт.

Дверь с вопящем стоном отварилась, свет не залил коридор, а лишь отрезал еще небольшую его часть. Мы стояли в темноте, надеясь, что тут нас не заметит страж высокопарных лабиринтов театра. Ужас сковал нас по рукам и ногам смирительной рубашкой. Глаза судорожно бегали по площади взора в поисках спасения хоть в чём-то, затаиться там и переждать бурю. Оставить после себя хоть след наблюдения, попрощавшись с грешной плотью.

Наша гибель неминуема, еще секунда и огромная секира пустит наши головы пройтись по полу. Все мысли вытекут из ушей, веки умоются слезами несбывшихся надежд, а зубы посыплются эмалью на черный пол, где засияют прекрасным звездным небом мечт. Вдруг голос, – видимо из-за той самой инженерной уловки, – зазвучал откуда-то сверху:

– Боги мои, ребяточки, что же это вы в темноте то стоите, проходите скорее. – Расплывался в добродушной улыбке высокий мужчина лет пятидесяти.

– Нет, извините нас пожалуйста, мы поворотом ошиблись, нам идти надо, мы опаздываем, – испуганно и виновато отвечал Беха.

– Нет, нет, нет, нет… – затараторил незнакомец. – Вы проходите, не бойтесь – не обижу. Нечего вам в одиночку по лабиринтам этим шарахаться, заблудитесь еще или встретите кого нежелательного… – тут он склонился и прошептал. – Уборщицы у нас те ещё кровососы! – словно каркая захохотал он.

– Нет, нам правда идти надо, у нас постановка скоро начинается, – сказал Зуб.

– Ах, так вы на постановку? Так, а чего молчите то? Наташки по-любому нет на месте, и её фиг дождешься. Вы проходите голубчики, у меня билеты оплатите.

Наша нетрезвость вдруг решила напомнить о себе, и вроде еще не прошедший страх был полностью заглушен веществами.

Мы вошли внутрь комнатки, хотя язык ее так назвать не поворачивался, это был скорее большой шкаф, куда мы заходили по очереди. Каморка напоминала купе поезда со столиком у окна и двумя диванчиками по бокам у стен. Мужчина выглядит довольно добродушно, золотой зуб слепит глаза в широко улыбающемся, – едва приоткрытом, – рту. У него было худое вытянутое лицо, длинный и острый подбородок, маленькие глаза и высокий лоб. Небольшая щетина, которая всплесками то тут, то там пестрила сединой. Одет он был в дырявые треники, и что самое смешное, во фрак. От него веяло теплом, чем-то очень добрым и приятным. Я таких людей называю «старый гараж». Он серый старый дряхлый и пахнет маслом, но он такой родной. Хочется скорее прыгнуть на его импровизированный диван, состоящий из кресла машин и покрышек, уткнуться подбородком в верстак дедушки, и с интересом наблюдать, как старик мастерит из медной проволоки что-то, что решит всего его проблемы в огороде.

Мужчина предложил нам сесть, а мы молча кивали и повиновались. Выбрав правый, с трудом протискиваясь между столом и диваном, мы расположились в привычном порядке. Я стал разглядывать детали комнаты. Под столом и около стояли различные бутылки и коробки. На деревянных полках бесконечные тома старинных книг, самозабвенно ждали смерти от плесени. Самодельные стаканы из половин бутылок хранили в себе гвозди и карандаши, какие-то бутылки служили вазами для растений. Желтые, почти горчичные, обои скрывал слой из плакатов, вырезок журналов, постеров кино и икон. Одна из икон привлекла мое внимание. На ней была изображена женщина в бордовой накидке и золотой короне, она держала в руках мальчика с лицом бобра в светло-оранжевой тоге. Но деталь, за которую уцепился взгляд, был факт того, что в одной руке, мальчик держит гранату, а во второй, на безымянном пальцем, как кольцо была надета чека.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».