Кангюй. Три неволи

– Немедля этой ночью всеми имеющимися у вас силами берите цитадель полиса. – Алкеста не предлагает, но уже командует, обращаясь к Филострату.

– Кем ты была в Бактрах, красавица? – вопрошает молчавший до того Мидас.

Товарищи дружно оборачиваются к Мидасу, потом к Алкесте.

– Состояла я в филе меридарха Евкратида, – отвечает гордо Алкеста. – Выполняла опасные поручения. Участвовала в отражении нападения на дом проксена Великой Сирии, добывала секретные сведения для филы, пела в хоре сирийском девичьем. Вам тоже стоит поскорей определиться, на чьей стороне окажется ваша фила синих. В цитадели имеется оружие?

Вопрос Алкесты выводит Филострата из задумчивости.

– В цитадели много оружия. Ты права, Алкеста, будем атаковать цитадель.

– Ты предлагаешь нам выступить за Евкратида? – Мидас поднимается с ложа. Смотрит, однако, не на Алкесту, а на Филострата. – Но ведь это государственное преступление. Измена базилевсу карается смертью.

– А что, столичная дева права. – Филострат поднимает правую руку с полотенцем. – Шутки со стариками-магистратами закончились. Добровольно они власть в буле не уступают. Евкратид нам поможет. За меридарха Евкратида! Да здравствует новый базилевс!

– Выступаем против династии? А вдруг сатрап возвернётся от Мараканды? – Главк сомневается, смотрит на Филострата. Филострат обнимает за плечи товарища. Нежно произносит:

– Сатрап не возвернётся. Базилевс сатрапа призвал на подмогу. Полис оставлен нам на разграбление. Бери что захочешь! Хочешь – башню, хочешь – порт, хочешь – цитадель. В буле заседают трусы. Трусы вокруг нас! Разве ты не видишь их страх? Всё получится, вот увидишь, Главк. Цитадель достанется филе синих без потерь. Дерзость – лучшее наше оружие. – Филострат отправляет смущённому Мидасу приподнято-бодро: – И твою гетерию вооружим. Будет у каждого из твоих торговцев по надёжному копью и щиту. То-то будем мы биться с врагом! Не с камнями и парками на агору пойдём.

Товарищи прощаются с Алкестой, покидают шумно андрон. Филострат уходит последним. Шепчет в дверях виновато:

– Извини нас за прискорбную ссору в доме твоём. Приятно поговорить я желал, произвести на тебя впечатление хорошее. Недостойно вышло. На Кефала что-то нашло. Дух безумия в него вселился. Никогда раньше не был одержимым Кефал. Наговорил какие-то несуразности. Сбежал как трус, без поединка. Прости его и нас. Ты великолепна, Алкеста!

– Кефал пожалеет об оскорблении, тебе нанесённом, – гордо отвечает Алкеста.

Гости уходят, за воротами раздаётся стук копыт.

– Алкеста, что прикажете делать с угощением? Два запечённых барашка остывают. – Лай виновато указывает в сторону кухни.

– Знаешь ли ты, где расположены мукомольни Кефала? Верно, где-то рядом с ними должны быть и мучные склады? – Алкеста тянется к кошельку на ремне. Жест хозяйки не остаётся незамеченным для управляющего.

– Саботаж или диверсия? – вопрошает загадкой Лай.

– Поджог. – Алкеста развязывает кошелёк и достаёт монеты. – Хорошо ли горит готовая мука?

Лай выставляет вперёд левую руку. Алкеста поднимает брови.

– Не стоит, хозяйка, с оплатой. Монеты мне не нужны. Мне нужна свобода. Ради свободы я готов на всё.

Хмурый Лай уходит к конюшням, там у стойл отбирает троих мужей, и они вчетвером седлают лошадей. В руках у каждого из рабов по три заготовленных неподожжённых факела. Лай берёт с собой огниво и кувшин с маслом. Четыре тени покидают поместье Менесфея.

Алкеста обращается к оставшимся рабам:

– Выставьте столы во внутреннем дворе. На них расставьте посуду. Двух барашков держите горячими. Как вернутся наши, меня позовите.

Хозяйка поместья поднимается по лестнице с серебряным канфаром. Половицы под её ногами не скрипят.

В середине ночи Алкесту вежливо будят две служанки.

– Вернулись? – Алкеста вскакивает, так, словно бы и не спала.

– Да, хозяйка, – смиренно кланяется служанка, протягивает деве гиматий, носки и сапоги.

Быстро надев на босые ноги короткие изящные сапоги, Алкеста в одном чёрном хитоне спускается по лестнице. Спускаясь, Алкеста считает собравшихся. Внизу стоят Лай и трое уехавших с ним, позади них прочие рабы. В руках Лая и мужей, отобранных им, нет факелов. Никаких следов ранений не имеется. Алкеста успокаивается, с середины лестницы спускается уже медленно. Служанка догоняет хозяйку, накидывает на её плечи гиматий.

Лай улыбается, оборачивается назад, обводит руками мужей.

– Никто не убежал.

Рабы улыбаются. Улыбается и хозяйка.

– Лай, скажи, у нас в доме имеется оружие? – Во дворе холодно. Алкеста с головой укутывается в гиматий.

– Как ему не быть. Имеется. Попрятали мы оружие от магистратов. Дабы они не изъяли на нужды филы синих.

Алкеста молчит, ждёт продолжения.

– Вам огласить опись военного имущества?

Алкеста кивает.

– Менесфей ждал нападения. Кого? Воров, как он мне пояснял. Но не воров боялся Менесфей. Буле каждый день проклинал на закате. Заготовил хозяин, простите, бывший хозяин дротики, пращи и камни, копья и кинжалы, пару луков и две сотни стрел тростниковых к ним. Нас заставлял с оружием регулярно после трудных работ упражняться. Лично Менесфей надзирал те упражнения. Наказывал строго за нерадение. Часто мокрыми розгами лично порол за конюшней. Мне тоже иной раз доставалось. Приговаривал при наказании: «Оружие – это свобода». Обучены мы не хуже лёгкой застрельной пехоты.

– Нападение произошло? – интересуется Алкеста.

– На моей памяти ни единого раза. – Лай недоумевающе смотрит на столы и посуду, но вопросов не задаёт.

– Пехота моя застрельная! Достаньте оружие, что попрятали, и упражняйтесь как раньше. Лук один отдайте мне. Кто был лучшим из вас по части лука?

Лай кивает кому-то позади Алкесты.

– Я лучшая с луком, дорогая хозяйка.

Алкеста оглядывается назад.

– Полидора имя моё. – На Алкесту взирает снизу вверх скромная дева лет четырнадцати.

– Ты? – Алкеста придвигается ближе к служанке. – Ты умеешь управляться с тугой тетивой? Сними платок.

Большие серые глаза – единственное украшение сильно загорелой девы. Служанка покорно снимает платок, появляются светлые, соломенного цвета, чистые волосы, очень коротко остриженные.

– Почему у тебя такая причёска? Только гетеры носят такие.

– Хозяин так захотел. – Полидора избегает смотреть Алкесте прямо в глаза. – Волосы ему цветом не нравились. Пеплом волосы посыпал. Из дома на солнце, в самое пекло, без платка выгонял. Напоминала я хозяину дочь ушедшую. Горевал Менесфей о семье. Чернота его утешала.

– Менесфей в гробу обитает. Здесь всё отныне только моё. Чернота меня не утешает. Чернота меня злит. Отрасти волосы по грудь. Кутай лицо по глаза в белый платок. Меньше на солнце бывай. Кожу свою отбели. Я так хочу. Как станешь белой – напомнишь мне подругу столичную. Нарисую тебе на щёки веснушки для полного сходства. Лай, второй лук отдай Полидоре, пусть упражняется с ним. Высоты не боишься? С крыши стрелы по мишеням пускай. – Алкеста подходит к столам. Постукивает по ним пальцами ритмично. – Накрывайте столы! Где барашки? Где лепёшки? Выносите угощения от филы синих для вас.

Служанки убегают на кухню. Алкеста садится во главе стола. Лай шепчет ей на ухо:

– Горят склады и мельницы Кефала.

Хозяйка молчит, никак не проявляет чувств. Лай бледнеет, кусает губы, давит в себе обиду. Рабы расставляют еду на столе. Алкеста первой отрезает себе кусочек от бедра. Управляющий принимает от хозяйки нож, продолжает разделку туши. На тарелке у каждого из рабов появляется кусок мяса. Служанки разливают в кофоны похлёбку. Алкеста произносит короткую молитву в честь «богов и духов, что помогают людям в делах праведных». Пиршество открыто. Рабы шумно благодарят «щедрую благонравную хозяйку», поздравляют друг друга с «достопамятным событием». Но едва участники доходят до середины наваристой похлёбки, как в ворота поместья стучат. Навплий резво убегает к воротам и возвращается с каким-то почерневшим от гари мужем с кнутом в руках, по виду эллином, по занятиям, очевидно, надсмотрщиком. Алкеста поднимается из-за стола. Эллин приветствует деву в чёрном, обращается к ней уважительно:

– Простите, что отрываю вас от утренней трапезы, не видели ли вы, случаем, поджигателей?

– Каких поджигателей? – Алкеста непонимающе морщит лоб. – Каким случаем?

– Мельницы и склады Кефала подожгли люди лихие.

Алкеста шумно горестно выдыхает, прикладывает ладони к щекам, раскачивает головой из стороны в сторону. Сочувствие делает вестового разговорчивым.

– Псов отравили отравленным мясом. Беззвучно подпалили и скрылись невесть куда. Рабы-сторожа проморгали гнусный поджог. Спали, дурни! Растяпы! Ну да сами себя наказали за нарушение порядка. Угорели сторожа в закрытых амбарах. С девкой продажной веселись, не заметили, как заперли их. Наблюдали за ними скрытно, готовились загодя, знали порядки – вот тому объяснение. Кто-то разбойников нанял, девку к сторожам подослал, завистники, да? Нажил Кефал завистников. Видать, удачен был не в меру Кефал? А злопыхатели ныне того – ядовитые змеи, ни перед чем не останавливаются. Пали нравы. Переменились и люди, и погода. При чём тут погода? А при том. Подгадали люди лихие ночь для преступления. Ветер холодный с Танаиса дует. Искры от амбаров повсеместно разносит. Так-то! Огонь подобрался и к дому Кефала! Не одолеть пожар. Вёдра бессильны. Мало нас, хоть и с соседями вместе и сообща. А супротив такого могучего бедствия и тысячи рук мало. Кефал станет бездомным. Где будет искать приют мукомол? Кто ему возместит убытки? Хоть бы руки на себя от горя не наложил…

Перечислению бедствий нет конца.

– Сколько их было? – вопрошает у вестаря удручённо Алкеста.

– Кого? – не понимает вопроса болтливый эллин с кнутом. – Соседей?

– Да тех лихоимцев?

– А! Лихоимцев? Десять их было. По следам насчитали. Босые и в сапогах. Следы не повторялись. И на конях быстроногих те опасные люди. Варвары горных племён, они это, безо всяких сомнений.

– Ужас! Десять! Это огромная банда! – Алкеста обращается к Лаю: – На псов не стоит надеяться. Видишь, их травят. Псы нас не спасут. Раздай людям кинжалы, пусть ежечасно охраняют поместье. Благодарю тебя, добрый человек, за предупреждение. Спать как прежде беспечно мы не будем отныне.

Эллин прощается с Алкестой, проговаривает Лаю «красивая у вас хозяйка, береги её, вторую такую не сыщешь», отбывает дальше искать следы «банды поджигателей». Ворота за вестником закрываются. Хозяйка поместья улыбается довольно. Говорит тоном загадочным с управляющим:

– Именно с этого момента я доверяю тебе, Лай. К твоим словам приложено весомое подтверждение. Слово без доказательства ведь звук пустой. – Лай улыбается довольно. Алкеста продолжает торжественным тоном жреца на награждении, чуть не поёт, растягивает хвалебные слова: – Храбрец! Разбойником тебя восславляли. Славно же ты поработал, честняга! В андроне осталось вино для мужей из синей филы. Дурни они и не стоили стараний. Пусть достанется тебе полный канфар. Выпей вино, Лай, за призрака-покровителя. Угощайся, достойный! Деяния свершённые – гордости твоей прибавление!

Рабы возвращаются к прерванной «утренней трапезе», на столе появляется упомянутое Алкестой вино. Блаженствующий Лай разливает приготовленное вино в четыре скифские кружки, произносит славословную молитву в честь «благожелателя всесильного призрака ночных дорог».

В то же самое время. Подступы цитадели

– Главк, Мидас, разделяемся на отряды по гетериям. Ты, Мидас, с гетерией своей торговой штурмуй цитадель со стороны Танаиса, а ты, Главк, наступай со стороны главных ворот. План осады простой – два приступа одновременно. Численное превосходство гарантирует победу. Нас больше в пять раз. Не устоят хромые калеки. Тихе обязательно поможет синим. Отомстим за товарищей, павших у арсенала!

– Что же будешь делать ты, Филострат? – Мидасу явно не нравится идея обходить цитадель по узкой дороге вдоль стен.

– Мидас, ты первым иди. Как дойдёшь, пошли к нам гонца. Главк пойдёт на приступ вторым. Что до меня, буду я резервом вашим. У кого из вас получится взойти удачно на стены, к тому и направлю третий отряд на подмогу. С двумя приступами тридцати калекам не справиться.

– Тридцати двум, – поправляет Филострата Мидас, уходит к своим товарищам.

Пятьдесят юношей в синих гиматиях поднимают две длинные лестницы, составленные из четырёх обычных, уходят обходить цитадель. Главк смотрит им вслед. Как только отряд Мидаса скрывается из виду, Филострат касается плеча Главка и тихо говорит:

– Не будем дожидаться от Мидаса гонца.

– Отчего? – непонимающе вопрошает Главк.

– С той стороны цитадели замечены огни сторожевые. Будет там очень шумно. Ты главная сила, Главк. Вперёд, товарищ мой, я сразу за твоими людей поведу.

– Хитро ты задумал, Филострат. Мидасу не позавидуешь.

Главк подаёт сигнал, отряд в шестьдесят юношей в серых с синей полосой гиматиях берётся за штурмовые лестницы. Филострат выстраивает позади отряда Главка отряд резерва. Где-то со стороны реки раздаётся окрик сторожевого с башни.

– Атакуем! Бегом! – командует решительно Филострат, и два отряда устремляются со всех ног к главным воротам.

Главные ворота проявляют ледяное спокойствие даже тогда, когда Главк первым восходит на левую башню. Ему машет белым платком с соседней башни Филострат. Ночь безлунная. Охранение ворот цитадели спит, обнявшись с пустой амфорой дешёвого вина. Трёх воителей убивают ударами кинжалов. Пьяницы погибают во сне, без стонов, не проснувшись. Отряд Филострата спускается в башни ворот и захватывает их. Со стороны реки доносятся яростные крики. Одну лестницу Мидаса обороняющимся удаётся скинуть. Слышатся чьи-то проклятья.

Главк со своим отрядом устремляется на помощь торговой гетерии. Но и с его прибытием сражение на стенах не утихает вплоть до момента гибели гегемона цитадели. С гибелью храброго мужа, стоившего в рубке десятерых, отчаянное сопротивление гарнизона прекращается. Оставшихся в живых немногочисленных защитников раздевают донага, связывают по рукам и ногам и сбрасывают с башни главных ворот. Так же непочтительно поступают и с павшими. Тридцать два трупа скатываются с холма в ров. Зелёные стоячие воды рва охотно принимают кровавые подношения. Раздаётся частое бульканье. Цитадель достаётся филе синих с богатыми трофеями – складом оружия и провианта. Осмотрев арсенал цитадели, Филострат разбивает пустую амфору об пол, на большом осколке царапает ножом послание.

– Кому пишешь? – интересуется Главк.

– Алкесте. Благодарю жрицу Тихе за разумный совет.

Главк заглядывает через плечо и беззвучно одними губами читает первую строчку:

– Я люблю тебя, Алкеста.

– Не подглядывай, а то напишу с ошибками, придётся то корявое послание переписывать.

Главк выходит из склада цитадели, шепча себе многократно под нос: «Я люблю тебя, Алкеста», потом изумлённо-разочарованно добавляет от себя вопрос: «Так ты на штурм пошёл из-за любви?»

– У меня ужасные потери, Главк. – Навстречу Главку по лестнице спускается Мидас. – Свели подсчёты. Убыло убитыми с треть отряда, и ещё два десятка раненых. Кое-кто из них обязательно умрёт завтра или даже сегодня. Посочувствуй нашим утратам.

Главк сочувствует, а Мидас продолжает удручённо:

– Эти гарнизонные калеки не сдавались. Да ты и сам застал их упрямство. В самом начале штурма предлагал им сложить оружие, жизнь обещал сохранить, но не желали подчиняться они. Вояки нас не боялись, никак не давали нам вместе собраться. Беспрестанно атаковали, разобщили нас, в конце концов потеснили. Не задался мой приступ! А если бы вы не подоспели, так изрубили бы нас. Не в числе было дело, а в умении. Вовсе не трусы мы, смелости у нас в достатке, но вояки лучше фехтуют. Ох и страшно было! Руки трясутся. Не могу справиться с дрожью. Не слушаются руки – дрожат да дрожат. Гегемон цитадели на моих глазах троих ребят положил секирой. Никогда не видел ничего подобного! Ты представляешь, взял секиру и разрубил троих от макушки до паха. Одного за другим. Не веришь? Вот половинки лежат. Поди разберись, кто там кто. Поставленный удар у гегемона. Раскидали бедняги мозги по стене. Страшную смерть приняли наши соратники.

– Из-за любви, – бормочет рассеянно Главк.

– Ты что-то сказал, я не расслышал, – вопрошает расстроенный Мидас.

– Мидас, ты и твои люди – настоящие герои, – отвечает Главк, не смутившись. – Так попросил тебе передать Филострат.

– Где он? Почему не пришёл? – Руки у Мидаса и вправду дрожат.

– Филострат пишет послание нашим в полисе. – Главк указывает рукой в сторону агоры.

Мидас обнимает крепко Главка. Вдвоём они помогают накладывать раненым шины на переломанные руки и ноги. Непроницаемые свинцовые небеса сыплют снегом. Поток медленно кружащихся снежинок учащается. Снежинки касаются тёплой земли, тают, растекаются в капли и застывают на холодном ветру, сковываясь в невидимую скользкую наледь. К утру холм цитадели из глиняного обращается в ледяной. Холод зимы исподволь завладевает мирно почивающим полисом.

Глава 8. Признания в любви

Признание первое

– Снеси остракон красавице Алкесте в поместье Менесфея. – Филострат вручает трапециевидный осколок самому юному участнику штурма цитадели, жилистому подростку, эллину, лет шестнадцати. – Кикн, прошу, опровергни имя своё46 – не стань белым лебедем.

– Предводитель, обещаю, не достанут меня ни рукояти орудий, ни камни. – Подросток укладывает остракон в суму. – Скажи мне, достойный, почему должен я рисковать жизнью?

– Знай, Кикн, Алкеста – член нашей филы. Дева она не простая, жрица и соратница меридарха Евкратида. Меридарх Евкратид – новый базилевс Бактрии. Ты рискуешь собой ради общего дела. Послание к Алкесте – зашифрованное донесение Евкратиду. Примкнули мы к восстанию меридарха. Оценил? Называемся отныне не филой синих или филой молодых, а филой базилевса Евкратида в Александрии Эсхате. Только меридарх Евкратид и поймёт истинный смысл написанного. Понимаешь, Кикн? Не проболтай никому тайну филы! Если схватят тебя по дороге наши враги, то скажи: «Несу любовное послание, от кого – не знаю, заплатили обол за доставку», – и всё тут.

Кикн преисполняется важностью доверенного, ударяет себя кулаком по груди.

– Что мне делать, предводитель, после того как доставлю секретное донесение? Хотел бы я быть среди вас.

– Вернуться в цитадель ты не сможешь. И не пытайся. Враги утром нас осадят. Ты найди наших в полисе, к ним примкни. Ждите удобного момента для выступления. Атакуйте в спину врагов. У тебя ныне два поручения. Останься живым! Боги, оберегите Кикна от опасностей.

Перед Кикном открываются ворота цитадели, гонец резво сбегает вниз по крутому холму. Где-то посредине дороги Кикн скользит, машет руками, пытаясь вернуть равновесие. Ему это удаётся, хотя и не сразу. Кикн уверенно скользит по склону, достигает улицы, останавливается, оборачивается, машет рукой Филострату.

– Холм очень скользкий, – задумчиво проговаривает Филострат. – Этим надо воспользоваться.

В подтверждение слов кто-то позади Филострата бранится, падает на радость товарищей и снова бранится. Кикн приступает к исполнению порученного только после того, как на рассвете открывают главные городские ворота. Смешавшись с толпой работников кузнечной и гончарных мастерских, Кикн успешно покидает полис. Страже не до задержаний подозрительных подростков. Проходя мимо группы политов, Кикн ловит обрывок разговора:

– …Синие захватили цитадель.

– Быть того не может!

– Правду говорю, нагие трупы лежат на холме цитадели.

– То трупы наглых красных. Синие, храбрецы, не поддались, удерживают половину цитадели.

– Как по голым трупам определить, кто из них красный, а кто синий?

– И я о том тебе говорю…

Любопытство, увы, не удовлетворить, Кикн не может остановиться, выходит за ворота. Работники мастерских уходят в сторону порта, а Кикн спешит в сторону садов. Встав за деревьями, подросток вынимает из сумы остракон, медленно шёпотом читает ровные строки послания.

– Филострат, ты хитрец! – произносит восхищённо Кикн. – Твой остракон можно в Бактры послать, никто ничего не поймёт.

Остракон занимает место в суме, подросток выходит из сада на дорогу. С Танаиса дует холодный пронизывающий ветер. Через стадий дорога поворачивает прочь от реки. Кикн достаёт из сумы тростниковую дудочку, выдувает простую песенку. Топоту конских копыт не нарушить весёлый ритм.

– Посторонись! – раздаётся за спиной Кикна.

Подросток отпрыгивает в сторону – и вовремя, мимо проносятся пятеро всадников. Напрасно вглядывается Кикн в их одежды, из-за поднятой густой пыли и темноты хмурого утра одежды у всех кажутся серыми.

– Буду я скрытным. В поместье войду после них, – шепчет Кикн, исчезает в садах вдоль дороги. Оказавшись в садах, подросток резво бежит между деревьев, пытается не терять из виду всадников. Благодаря природной ловкости Кикну удаётся не ушибиться при беге. Быстротой ног Кикну, однако, не сравняться с лошадьми. Всадники достигают поместья раньше гонца Филострата. Раздосадованный Кикн застаёт удивительную сцену у ворот поместья. С крыш строений поместья во всадников недружелюбно метаются камни. Всадники кружатся, уворачиваются от камней.

– Алкеста, прекрати упрямствовать. Я твой отец! Я люблю тебя. Пекусь о тебе. – Грузный всадник уворачивается от камня, вопит строгим голосом: – Тут небезопасно. Приказываю тебе покинуть поместье!

На суровый приказ имеется и подходящий ответ. Во всадника отправляется камень. Камень пущен метко, и если бы всадник случайно не наклонился вбок за выпавшей плёткой, то снаряд точно угодил бы ему прямиком в голову. Агрессивное метание камней производит должное впечатление на гостей поместья.

– Стасипп, мне в руку попали. Жутко болит. Не перелом ли у меня?

– Ещё немного, и нас положат!

– Сложим колени ни за что!

– Ату! – С теми словами четверо спутников пришпоривают лошадей, дружно покидают грузного всадника, удаляются на безопасное расстояние. Удалившись, просительно увещевают:

– Довольно, Стасипп!

– Будет с тебя!

– Да оставь её тут! Ничего с ней не случится.

– Сама вернётся, когда…

Что будет «когда», не удаётся сказать говорящему. Очередной пущенный камень ударяет грузного всадника в грудь. Всадник от удара складывается пополам на лошади, нехотя покидает недобровольно ворота «гостеприимного поместья». Обстрел прекращается по музыкальной дроби в тимпан. Поместье провожает всадника криками ликования. Голосов много.

– Тебе сильно досталось? – участливо интересуются у всадника его товарищи.

– Хвала богам, несильный словил я удар. Линоторакс спас. – Раненый выпрямляется на попоне. Откашливается, грозит кулаком поместью. – Глупая дочь! В полисе восстание… Надеется спрятаться в поместье.

– Стасипп, ты сделал всё что мог.

– Не кори себя.

– Вернёмся, стратег, надо осадить цитадель.

Горюющего раненого утешают. Пятеро всадников поворачивают лошадей в сторону города.

– Стратег? Кто из них стратег? Тот толстяк, отец незадачливый? Или тот высокий? – Кикн задумчиво чешет затылок.

Ворота поместья открываются. Выбегают две девы, принимаются собирать метательные камни в плетёные корзины.

– Пойду-ка я к ним. Хоть бы не забили камнями. Не увернусь я, лошадь меня не спасёт. Вон их сколько на крыше. Пятеро с пращами. Верная смерть. Ох и опасное дело мне поручил Филострат. Лучше бы я остался в цитадели!

Кикн выходит на середину дороги, достаёт дудочку, немного поразмыслив, выдувает… тоскливую похоронную мелодию. Музыканта Кикна замечают с крыш. Ударяют звонко в тимпан, девы с корзинами прячутся за воротами. Вокруг ворот остаются лежать неубранные круглые метательные камни. Один из таких поднимает Кикн, подняв, подкидывает несколько раз. Поместье молчит, злые стрелки на крышах рассматривают подростка, но в пращи не закладывают камни.

– Кто ты? – Ворота говорят приятным девичьим голосом.

Подросток укладывает камень на землю, громко провозглашает цель визита:

– Прислал Кикна с посланием секретным Филострат. Надобно мне повидать красавицу Алкесту. Остракон у меня.

– А в суме у тебя припрятано что? – Ворота говорят мужским басом.

– Кроме остракона, дудочка, хлеба ломоть да два стёртых обола.

– Суму сними и отойди на три шага. – Голос девичий полон подозрительности.

Кикн выполняет приказ, снимает покорно суму, укладывает рядом с камнем, отходит. Ворота открываются, появляется дева с плетёной корзиной, оглядывает Кикна с головы до ног, подбегает к суме, хватает её и камень метательный, скрывается с находками за воротами.

– Мы так не договаривались! – протестует Кикн. – Вы ограбили меня. Хлеб хоть отдайте. Я голодный. Мне бы воды испить, сухо во рту. К вам, недобрым, бежал.